Московская Русь. От княжества до империи XV–XVII вв.

скачать книгу бесплатно

Как видно, лютование откупщиков, применявших драконовские способы сбора дани и загонявших русских в долговую кабалу, было лишь одной из причин большого восстания; второй стала политика, стимулировавшая принятие мусульманства. Эту попытку некоторые летописи связывают с личностью хана Берке; с кончиной хана-мусульманина проблема исчезла.

Различие в вере имеет основополагающий, глобальный характер. Всякий обмен опытом между православной Русью и мусульманской (а изначально тэнгрианской, то есть языческой) Ордой был жестко ограничен. К середине XIV века по западной границе Орды проходил цивилизационный разлом между мирами Креста и полумесяца. Даже когда Орда развалилась, государства, наследовавшие ей, представляли собой единый исламский фронт. Для того чтобы расколоть его и использовать силу Крымского ханства против Большой Орды, потребовался политический гений Ивана III. И то эффект союзничества с крымскими Гиреями продлился недолго: уже сын Ивана Васильевича, великий князь Василий III, встал перед проблемой «стягивания» татарских юртов, то есть мусульманских государств, в единый лагерь при общем главенстве Крыма.

Различие веры диктует различие культуры. На Руси строили храмы, а не мечети, колокольни, а не минареты, на Руси создавались иконы и фрески, а вот искусство каллиграфии, столь характерное для мусульманских стран, не получило у нас развития. В России не прижилось арабское письмо – общепринятое для большинства мусульманских стран.

В плане веры, культуры, истории Московское царство воспринимало себя как наследницу Ростово-Суздальского княжества, а через него – Константинопольской империи и в какой-то мере древнекиевских князей. Но Россия никогда не искала себе доли в наследии Чингисхана. Разве что в XX веке об этом осмелились заговорить радикалы из числа евразийцев, но их мало кто воспринял всерьез.

Москва именовала себя Уделом Пречистой, Третьим Римом, Вторым Иерусалимом, но никогда не претендовала на лавры Второго Сарая или Аллахабада.

Русь иначе одевалась (хотя и прихватила кое-что из степного военного снаряжения), иначе хозяйствовала – все же традиционная страна земледельцев, а не скотоводов – и по этой причине иначе питалась. Русь Владимирская и Московская ела много речной и озерной рыбы, каш, киселей, пирогов, а вот мяса и фруктов потребляла меньше. Здесь пили хмельные меды и привозное вино, в мусульманской Орде – нет.

Русью правили родные земле своей князья из династии Рюриковичей, потом Романовы. Признавались права на трон литовско-русской династии Гедиминовичей (Мстиславские, Трубецкие, Голицыны, Хованские и др.), но никто из них в исторической реальности так и не взошел на российский престол. Кровь чингизидов считали высокой, поистине царской, в конце XVI века даже выстроилась ненадолго интрига вокруг крещеного чингизида Симеона Бекбулатовича как возможного претендента на трон, впрочем совершенно бесплодная. Некрещеный чингизид при всем официальном признании его высокородности ни при каких обстоятельствах не мог сделаться русским царем – именно потому, что некрещеный.

Представители татарской, ногайской, северокавказской знати нередко принимали православное крещение. Одновременно они получали от царей княжеские титулы и возможность встроиться в правящую элиту России на равных правах с русской аристократией. Через несколько поколений их потомки превращались в русских.

России неоднократно приписывался «имперский политический опыт» Орды. В XX и начале XXI века Россию то и дело выводили из монгольской империи как ее наследницу и продолжателя, как носителя какого-то оригинального «степного культурного кода Евразии». Об ордынском опыте «собирания империи» говорили как в положительном ключе, так и в отрицательном. На «плюс» считали устремленность к формированию на необозримых евразийских пространствах интернациональной империи-гиганта, управляемой из одного центра, а потому получающей стабильный мир, закон, порядок, сплоченное единство. Мощь подобного колосса завораживает… На «минус» шло утверждение о том, что именно Орда одарила Русь чудовищным деспотизмом, холопством, тиранией правителей, коррупцией чиновников, жестокостью законов и грубостью нравов. По вкусу можно добавить еще непросвещенность – тоже ведь при большом желании она выводится из Азии, что для России означает – из Орды.

Разумеется, имперским политическим опытом Московское царство располагало, вот только взят он был не от Орды, а из совершенно другого источника. В практическом плане Владимирская Русь училась большой политике и, в частности, самодержавию, у византийских Комнинов (у Палеологов учиться было уже нечему). А в теоретическом – набиралась опыта из исторических хроник и политических трактатов той же Константинопольской империи. Одной из самых популярных книг на Руси стал «Хронограф», известный в разных редакциях, время от времени дополнявшийся. Он содержал деяния православных царей, притом больше всего – именно константинопольских императоров. В начале XVI века, при Василии III, на этой почве родился «Русский хронограф», где Русь Владимирская, а потом и Московская однозначно поданы как наследницы Второго Рима в религиозном и политическом плане. Легенда, связывавшая государственные инсигнии России, в частности шапку Мономаха, с Византией (безотносительно вопроса о ее правдоподобии), опять-таки вела не на восток, а в Константинополь.

Орда могла дать опыт интриганства и пресмыкательства, но не державного управления.

Ордынские властители давали ярлык на великое княжение владимирское, играя страстями честолюбцев, натравливая одних претендентов на других, требуя покорности и тяжелейших выплат за право старшинства среди всех князей Владимирской Руси. Северо-Восточная Русь оказалась в положении вассала Орды: здесь правили собственные князья, но они являлись ордынскими данниками, за поведением которых долгое время приглядывали ордынские чиновники-баскаки. Страшная, трагическая борьба Москвы и Твери, окончившаяся гибелью Кончаки-Агафьи, святого Михаила Тверского, великого князя Юрия Даниловича и князя Димитрия Грозные Очи, наглядно показывает, что апелляция к иноземной и иноверной власти в борьбе за великокняжеский престол с собственной родней представляла собой чудовищный, антихристианский по своей сути соблазн.

Сплоченному единству, порядку, стабильному миру Орда научить не могла. Посмотрим правде в глаза: громада монгольской империи с центром в Каракоруме отличалась крайней непрочностью, можно сказать, эфемерностью. Период от начала завоеваний монголов до распада созданной ими колоссальной державы занял всего лишь несколько десятилетий. Под занавес XIII века она развалилась на несколько государств, сохранивших лишь самое формальное подчинение «императору». За это время Монгольское государство успело дать соседям только те образцы для подражания в культурной, экономической и политической сферах, которые само взяло у китайцев. Монголы показали ничтожно мало собственного политического творчества. Золотая Орда прошла через несколько длительных полос политической смуты и в первой половине XV века безнадежно раздробилась. Собственно, строительство единого Русского государства при Иване III и его ближайших наследниках стало возможно в значительной степени именно потому, что единство Орды оказалось руинировано. Так чему могут научить руины? Тому, что на них удобно строить новый дом?

Жестокость ордынская в России не прививалась. Русской политической культуре вплоть до 1560-х годов не было присуще использование государственного террора, то есть массовых казней как инструмента решения политических проблем. А во второй половине XVI столетия каналы для какого-либо влияния ордынского мира (включая влияние государств – наследников Орды) оказались наглухо закрыты. Свирепость опричных репрессий скорее заимствована из западноевропейского политического опыта времен религиозных войн, когда жизнь человеческая резко упала в цене. Это не Азия, это Англия, Франция, Швеция, Испания…

Парадокс: русский с последней трети XVI века стал в государственном управлении жесток и немилосерден, как истинный европеец. Ничего азиатского тут не наблюдается. Русская сдержанность в использовании «государственного насилия», к сожалению, ушла в прошлое.

Что же касается «непросвещенности», то вряд ли тут каким-то боком виновата Орда. Мир ислама порой доходил до необыкновенных высот в науке, тонкости в богословии, искусстве. Назвать его «непросвещенным» может лишь какой-нибудь заскорузлый западник, для которого все азиатское по определению – варварское. Другое дело, что перенять исламскую науку, культуру, искусство Россия не могла из-за того же конфессионального различия. Ей требовался совершенно иной учитель, и он был найден в лице греков.

Орда если чему-то в политическом плане и научила русских, то лишь одному: как объединяться, чтобы общими силами бить общего врага. В этом смысле она, конечно, великий объединитель Руси… Но только в этом.

Итак, Россия не Европа и не Азия, Россия не Орда, не особая разновидность Орды, не наследница Орды и не хранительница «евразийского кода Монгольской империи». Не Скандо-Византия, не Азиопа, не Евразийская держава. Россия – православное царство, наследник константинопольского православного царства. Особый мир. Мир сам-по-себе. Сердцевина Евразии. Тот столп, к которому с запада и востока прислонились Европа и Азия.

Глава 2

Россия – дитя Владимира и Константинополя

Россия вышла из кельи Сергия Радонежского и дубового кремля Ивана Калиты. В какой-то степени – из Золотых врат владимирских. И конечно же, из жаркого дня на широком поле у слияния Дона и Непрядвы.

Но не из Софии Киевской.

Россия – дитя Ростово-Суздальской Руси, иначе говоря, Северо-Восточной окраины империи Рюриковичей.

Да, конечно же, святая Ольга и святой Владимир – родные русским. Через них и через киевский портал христианство широким потоком полилось на Русь – на всю Русь, не выбирая, где там в XX веке пройдет очередная случайная граница между разновидностями восточных славян. Да, конечно, вся история Древней Руси, то есть Руси домонгольской – принадлежность истории России в качестве глубинных корней ее бытия. Да, конечно, в юной России XV—XVI веков превосходно знали древнерусскую литературу, в значительной мере южно- или западнорусскую по происхождению. Ярослава Мудрого, Владимира Мономаха, Илариона Киевского, Кирилла Туровского, «мужей чюдных» из Киево-Печерского монастыря почитали своими. Да, древние былины, «Повесть временных лет», «Слово о Законе и Благодати», «Сказание о полку Игореве» для великой хоромины России, строящейся из малых теремков удельной эпохи, стали камнями духовными, уложенными в фундамент. И правили на просторах России, родившейся при Иване III, то есть во второй половине XV столетия, природные князья Рюриковичи… чего о Руси Литовской отнюдь не скажешь. Притом их древняя родня – Рюриковичи домонгольской эпохи оказались тщательно «учтены» как в родословиях, так и в «Степенной книге», грандиозном историко-генеалогическом труде XVI века.

Все так.

Нет ни малейшей причины отказываться от этого, как сейчас говорят, культурно-исторического наследства.

И все же столичная Русь древнекиевских времен, Русь Южная, Русь, выросшая из симбиоза полян, древлян, кривичей с варягами, – страна в целом гораздо менее родная для России, чем окраинный ее регион: Ростово-Суздальская, позднее Владимирская земля.

И многие национальные стереотипы русского народа, а вместе с тем многие особенности российского государственного строя – плод владимирской эпохи и Владимирской Руси, а Русь Киевская всему этому хоть и не чужая, но все же, что называется, «дальняя родня».

Если сравнивать это с семьей, то Владимир-Залесский Москве – отец, Новгород – дед, Константинополь – прадед, а Киев – двоюродный дядя. Не чужое, родное – все, включая и Софию Киевскую, и былинных богатырей, и Владимира Мономаха, но чуть подальше торной дороги.

Южная Русь от Игоря до второй половины XII века – фантастически богата. Чернозем в жарком южном климате дает превосходные урожаи, садовые культуры на этой благословенной земле изумительно плодоносны, море неподалеку, великие торговые пути приносят тонны серебра, оседающего в кладах. Южная Русь кипит на торгах серебром и хлебом. И торговля занимает в ее устройстве чрезвычайно важное положение. Заглянув в Русскую правду, нетрудно убедиться, что развитие Руси как государства, сконцентрированного вокруг Киева, шло по пути замены казней и судебного увечья (в качестве способа наказать за преступление) на штрафы. Кровь меняли на серебро, из-за серебра отправлялись в дальние походы, восставали, от горделивого и своекорыстного серебра бежали в монастырь.

За Южную Русь сражаются князья-братья, князья-дядья, князья-племянники. Она представляет собой семейное достояние без четко определенных правил раздела и наследования. Ее нещадно разоряют, полагая, что этакое сокровище все равно скоро восстановится – людьми, хлебами, стенами городскими, претерпевшими от пожаров, звонкой монетой… И она из центра, из точки концентрации русских сил превращается с течением времени в добычу. Страшно сидеть на великокняжеском столе Киева – слишком много желающих вышибить его из-под тебя и усесться самому. Середина и вторая половина XII века – сплошная бойня русских князей за Киев. А из Киева уже нельзя править. Можно лишь, говоря современным языком, пользоваться приобретенным ресурсом, пока воинственная родня позволяет. Год. Полгода. Месяц. Неделю. Хотя бы день! Киев с округой и впрямь столь богат, что скоро восстанавливает свои силы… до определенного момента, когда разорение Южной Руси становится глобальным.

Южная Русь – переплетение дорог, речных и сухопутных, пролегших по великому полотну степей. Куда ни кинь взор, горизонт далек, а пространство дается легко, ложась под ноги верстами проторенных путей, улетая за корму скорыми гребками. И эта легкость преодоления пространств порождает своего рода расслабленность: легко выйти в дорогу, легко пройти ее, в любой момент это можно сделать, но стоит ли? Везде накаленное солнцем днище мира – земля ровная, земля бесконечная. В будущем казак тут легко уживется с хуторянином: один из них странник, боец, разбойник, другой – пахарь, накопитель, неподвижный насельник маленькой округи.

Южная Русь – протуберанец земледелия, ощетинившийся крепостями, ратями, богатырскими заставами против текучей стихии кочевнических нашествий. Народы степей один за другим волнами прокатываются по Южной Руси. Кого-то она пропускает через себя, кого-то останавливает и валит, кого-то нанимает себе на службу, с кем-то бьется, веками не имея ни верной победы, ни твердого поражения. Кочевник-скотовод желает забрать эту землю себе, оседлый житель-земледелец сражается за нее смертным боем. Для кочевника бесконечный стол южнорусских степей – скатерть-самобранка, родная издревле, для земледельца – драгоценность, политая потом и кровью, а потому ставшая родной. Им не договориться. Тут – кто кого, иного исхода быть не может. И случалось так, что из «простыни» Южной Руси вырезался широкий плат земель, надолго превращавшихся либо в Дикое поле, либо в руину.

Южная Русь до XIII столетия, до огненной распашки Батыевой, может гордиться своей просвещенностью: искусные архитекторы, искусные живописцы, искусные ремесленники, мудрецы-книжники, великие иноки, совершившие на Руси своего рода «монашескую революцию»[6 - Введение в культуру Руси иноческого мировидения, иноческого образа действий, поистине революционно порывавших с устоями язычества и непримиримо противостоящих им.], – все это плоды прямого и близкого общения с блистательным миром христианской империи, выстроенной вокруг Константинополя.

Где Киев – и где Ростов! Казалось бы, немногие деятели высокой культуры могли решиться на путешествие в лесные дебри, в глушь, на периферию могучей державы Рюриковичей…

Да и жила Северо-Восточная Русь иначе. Во многом. Почти во всем – кроме веры, языка и общей с Югом династии правителей.

Прежде всего, Ростово-Суздальская земля далеко не столь богата, как Юг Руси. Нет тут жаркого климата, обеспечивающего блистательную урожайность. И нет больших массивов плодородных черноземов. Слишком большая часть Северо-Востока занята лесами, а в древности процент лесных массивов был значительно выше. Драгоценное Владимирское ополье не так-то уж и велико. От великих садов Юга тут только яблони, да сливы, да немного лесного ореха, да лесная ягода, да мед бортевой. Тем не менее на Северо-Востоке главным богатством является именно земля, пусть даже это земля, намного уступающая южной как хозяйственный ресурс. Конечно, большая торговля тут велась издревле, и в первую очередь следует говорить о волжском торговом пути. Да и вокруг Ростова, древнейшей столицы региона, очевидно, кипела торговля: это был настоящий средневековый мегаполис. По современным представлениям, он занимал площадь более 200 га – вровень со Смоленском и Новгородом, больше Нюрнберга и Владимира, на треть-четверть не дотягивает до таких громад, как Киев и Лондон. И все же на Северо-Востоке малая, то есть местная торговля преобладала над большой – заморской и межрегиональной. Здесь не водилось столько серебра, сколько имел его Юг.

Зато и разорительных междоусобных войн Ростово-Суздальская Русь почти не знала вплоть до второго десятилетия XIII века. В XII столетии тут в большинстве случаев сидел один твердо определенный хозяин, господин, верховный князь: Юрий Долгорукий, Андрей Боголюбский, затем, после относительно недолгой замятни, Всеволод Большое Гнездо. В 1210-х годах разразилось столкновение, закончившееся братоубийственным побоищем на реке Липице. На страницах летописей кровавая битва князей-братьев отразилась в тонах ужаса: да можно ли так? Мы же христиане! Зато после побоища на Липице вновь тишь воцарилась на долгие десятилетия. Лишь в условиях ордынского ига потомки Всеволода Большое Гнездо, наследники Руси Владимирской, подзуживаемые ханами, яростно вцепятся друг в друга, играя смертной игрой. Но в культуре Северо-Восточной Руси, особенно в летописании ее, останется твердое понимание: мир, стоявший тут при старых князьях, до татар, – норма, а бесконечные столкновения новых князей друг с другом – попрание нормы, зло, грех, пакость. Между тем на Юге было не так. Там выше ценилось молодечество, дерзость, упрямое желание настоять на своем, взять желанный предмет (землю, казну, жену) с боя, на меч. Там война в середине XII века сделалась нормой и оставалась таковой вплоть до падения Киева в 1240 году от туменов монгольских. Что же? Киев рухнул, но на просторах Галицко-Волынской земли, сохранявшей еще какое-то время призрачную самостоятельность, продолжали рубиться-резаться. Отсюда – глубинное, национальное расхождение: Северо-Восток любил миротворцев, Юг – удальцов-резвецов. Рязань находилась посередине, и умы тамошней боярско-княжеской верхушки надолго застряли во временах богатырских, былинных, щедрых на кровопролитие.

На земле ростово-суздальской природа все устроила иначе, не как у жителей днепровской Руси: никаких бесконечных степей, никаких бесконечных прямых шляхов, никакого моря поблизости; леса, болота, перелески, поля между чащобами, великие озера вместо морей, путаная сеть рек и речушек, обилие пресной воды и близкая линия горизонта. Здесь пространство давалось трудом, здесь оно не шагами и не гребками добывалось, а литрами пота, оросившего землю на месте лесоповала, корчевки пней, устройства редких торных дорог. Плотницкое ремесло въедается в плоть и кровь цивилизации. Народ, живущий в ее пределах, – словно сжатая пружина: пусти его на простор, и он выстрелит протуберанцами землепроходцев, потоками переселенцев, толпами крепких, выносливых, на диво трудолюбивых мужиков, ищущих счастья в далеких краях, потому что дома им – тесно. Эти доберутся до севера, срубят лодии, кочи, соймы, пойдут на Грумант, заселят берега моря Дышащего, моря Соловецкого. А те, кто двинется «встречь солнцу», отметят пути свои десятками сибирских острожков, за век доберутся до Дальнего Востока и там осядут, досадуя, быть может, что их стремлению положил предел Великий океан-море. Русскому человеку, вышедшему из междуречья Оки и Волги, всего-то надо было показать: смотри, смотри, окоем перед тобой раздвинулся! И он отправится, подпоясавшись, в дальнее странствие, ожидая найти, где опять горизонт сомкнется в невеликом, достижимом отдалении от его ног, да так и не найдет.

Северо-Восток Руси – места, сплошь для кочевников неудобные. Леса, реки, овраги, ручьи, простора нет, земля холодна, зимы суровы. Степняку здесь неуютно. Лес в какой-то мере защищает от него местных жителей. Конечно, когда кочевник охвачен жаждой обогащения, он идет по льду зимних рек, он вступает на редкие торные дороги лесного края, он даже прорывается через засеки и засады в лабиринтах путей, прорубленных сквозь чащобу, он готов штурмовать деревянные стены местных крепостей. Ему нужен полон, ему нужно серебро, он готов прихватить с собой скот, да и все ценное вплоть до медных котлов, красивой посуды, крестиков и колечек с трупов. И если есть за кочевником достаточно людской силы и достаточно воли сильного вождя, он проломится через все лесные заслоны. Много раз проламывался и в XIII веке, и в XIV, и много позднее, вплоть до середины XVII столетия, когда уже Третий Рим стоял великим храмом посреди русских лесов. Но селиться здесь не стремился. Ростово-Суздальская Русь, а вслед за нею Русь Владимирская никогда не становились частью Дикого поля. Ни полностью, ни хотя бы частично. Даже счастливый, торжествующий на пожарище большого земледельческого города степняк, подсчитывая добычу, не задумывался о том, чтобы остаться здесь навсегда. Лишь на рассвете России, в первый век ее существования сюда приглашали татарских «царей», «царевичей» и «мурз» – осесть на земле царской, но только в качестве служильцев, а не вольными господами.

Итак, очевидно, кочевник – половец, булгарин волжский (и сам впоследствии осевший, не чуждавшийся плуга), монгол, татарин – не искал себе здесь новой земли. Ограбить, взять дань, добиться подчинения местных князей ханской воле, отогнать ценных людишек – хороших ремесленников, например, – да, в этом видели смысл и ордынцы, и их предшественники. Но забирать лес себе, чтобы жить в нем, – никогда! Поэтому великоросс на своих перелесках, полянах и росчистях чувствовал себя хозяином даже в горчайшую пору ордынского ига. Полный уверенности в том, что землю из-под него не выдернут, он умел договариваться с кочевником. Чувствуя себя слабее – платил. Чувствуя, что собственной силы прибыло, тыкал клинком в рыхлеющее тело Орды – авось пора от дани отказываться. Набравшись мощи, перегораживал степные шляхи и не пускал чужого конника в свои леса, на свои поля. А разобрав признаки слабости на челе степной державы, принимался бить и кромсать ее: плати сама, пришло твое время платить, как мы раньше платили! Великоросс гнулся низко, до самой земли порой, но не ломался и в конечном итоге умел выпрямиться. Так в XIII веке два брата – Андрей Ярославич и Александр Ярославич (прозванный Невским) – избрали два пути: прямого неподчинения Орде, то есть немедленной вооруженной борьбы, и медленного накопления силы для того, чтобы потомкам хватило ее для битвы, когда Русь восстанет из пепла. Первый путь принес Андрею Ярославичу позор и унижение, а земле владимирской – разгром. Второй, избранный Александром Невским, подарил историческую перспективу, ведущую к избавлению от ига.

Просвещения юной России не хватало. Но вплоть до XVII столетия, когда ученых малороссов призвали на службу к подножию царского престола (бог весть, на добро ли), Русь Владимирская, а вслед за нею и Русь Московская умели дотягиваться до духовной сокровищницы Второго Рима самостоятельно. Иначе говоря, не через Киев, а напрямую. Андрей Боголюбский и Всеволод Большое Гнездо (сам проживший несколько лет в Константинопольской империи) умело пользовались правилами и традициями государственного устройства Византии. Ростки самодержавного устроения Руси, проявившиеся при этих двух государях на Северо-Востоке, корнями уходят не в Киев и не в Чернигов, а в Константинополь. В громадную, блистательную державу династии Комнинов, достигшую при Мануиле I пика своего могущества. Это был последний период высокого цветения империи ромеев перед сползанием в ничтожество с недолгой остановкой «Палеологовского ренессанса». И в ту пору – имеется в виду вторая половина XII столетия – у Константинополя было чему поучиться. Позднее, уже при главенстве Москвы, просвещение приносили на Северо-Восток Руси греческие (вернее сказать, принадлежащие византийскому миру) архиереи, священники, иноки. В том числе книжники столь высокого уровня, как митрополит Киприан. В 1382 году, когда Москва корчилась в огне пожара, зажженного Тохтамышевым воинством, рукописи лежали в храмах под самые своды… А двумя веками позднее, когда цари московские уже правили государством-громадой, они поддерживали постоянные сношения с православным Востоком и совершенно не нуждались при этом в какой-либо посреднической роли Южной Руси или Западной Руси (для XVI века все едино – Руси Литовской). Первое крупное регулярное учебное заведение в Москве среднего или повышенного типа – Типографская школа. Его создал иеромонах Тимофей, москвитин, ученик знаменитого греческого дидаскала Севаста Киминитиса. Первое высшее учебное заведение в Москве – Славяно-греко-латинская академия. Его поставили на ноги ученые греки Софроний и Иоанникий Лихуды.

Русский Север – Новгородская земля, Псков, Приладожье и Прионежье – в этом смысле сыграли особую роль. Отсюда вышла Русь, чтобы позднее укрепиться на Юге и еще позднее на Северо-Востоке. Но когда строилось единое Русское государство, Новгород и прочие северные области уже не могли стать новыми объединителями Руси. У Новгорода оставался выбор: либо идти под Вильно, либо идти под Москву, либо становиться второразрядным восточноевропейским государством – придатком Ганзы. И сломанная воля новгородская послужила доброму делу: Север слился с Северо-Востоком воедино. Думается, это и был наиболее органичный для него исторический маршрут. Новгород и низовская земля, то есть та же, как говаривали «мужи новгородчи», «Суздальская земля» в религиозном и культурно-историческом плане были в XV веке, когда и произошло срастание, гораздо более гомогенны, нежели Новгород и Великое княжество Литовское или Новгород и Ганза. Таким образом, Русский Север от Пскова до Прионежья стал для России строительным материалом – лучшим из возможных. Несомненно, он оказал глубокое культурное влияние на метрополию. Но главные источники России – все же Владимир и Константинополь.

Владимир, Владимирская Русь, владимирская эпоха, пролегшая между Андреем Боголюбским и Даниилом Московским, сыграли роль «Второго с половиной Рима» – ключевой станции на пути трансляции христианской империи из Константинополя в Москву.

Глава 3

Россия – разросшаяся «Спарта»

Заголовок может поставить в тупик кого угодно. Поэтому лучше разъяснить сразу: никакой исторической связи между великороссами и лакедемонянами нет. Подавно ни на Руси, ни в России никогда не существовало сисситий (обязательных общественных трапез), агогэ (общественного воспитания мальчиков в военных лагерях), а также запрета на хранение золота и серебра (хотя, конечно, запрет на свободное хождение иноземной монеты из благородных металлов в Московском царстве был, притом соблюдался строго).

Дело тут в другом.

Константин Николаевич Леонтьев когда-то сравнил Россию как плод русской цивилизации с древним Македонским царством. Притом сравнил с некоторым сожалением. Он видел военную мощь империи и ее протяженность от Польши до Тихого океана. Есть сходство с Македонией? Определенно. В его сознании возникал справедливый вопрос: «И это все, что мы дали мировому историческому процессу?» Золотой и Серебряный века русской литературы Леонтьева впечатлить не могли: первый он ставил, как современник и «участник», не слишком высоко, до второго не дожил. Средневековая история и культура, то есть громада допетровского периода русской истории, были от Леонтьева бесконечно далеки. Черпать оттуда материал для сравнения русской цивилизации с иными «культурно-историческими типами» (как именовали цивилизации Н.Я. Данилевский и К.Н. Леонтьев) Константин Николаевич не умел, да и не испытывал особенного желания.

Но для современного образованного русского с консервативным складом ума и христианской душой Российская империя – со всей ее мощью, красотой, сложной культурой – всего лишь один из слоев русского пирога, всего лишь один из периодов нашей цивилизации, притом не самый блистательный и не самый длительный.

Россия от Ивана III до Петра I сравниваться должна со своей «родной кровью» – Константинопольской империей. В двух веках Московского государства сжато одиннадцать с лишним столетий Византии, повторившихся в ускоренном темпе.

А вот Московская Русь удельного периода, от святого князя-миротворца Даниила до Василия II Темного, – это скорее своего рода Спарта. Но не та историческая Спарта, которую раскапывают археологи с учеными степенями, изучают академические историки и подают специалистам научные издатели. Настоящая историческая Спарта – чрезвычайно тонкий, сложный, динамично развивавшийся общественный организм. Нет, речь идет о «большом мифе» Спарты. Иными словами, о ее обобщенном образе, вошедшем в коллективный разум людей, получивших гуманитарное образование европейского или российского типа. Имеется в виду миф историософский, порой снижающийся до уровня публицистики или же взлетающий до высоких образцов художественной литературы.

Спарта-миф скудна, чужда роскоши, в классическое ликурговское время не знает золотой и серебряной монеты, представляет собой государство – военный лагерь, постоянно воюющий с внешними врагами, из века в век испытывающий давление соседей или оказывающий давление на них. Поэтому Спарта воинственна, а немногочисленность свободных людей, которые составляли ее войско, заставляет приучать их к беспримерной стойкости, отваге, дисциплине, готовности выйти в поход в любое время и признавать над собой право царя-полководца в жизни и смерти. Наконец, эта классическая Спарта дрейфует от культа героев к культу службы, абсолютного выполнения воинского долга плечом к плечу с товарищами по фаланге, равными, вне какого бы то ни было личного молодечества. Спартанец – прежде всего воин. Однако он не рыцарь, не романтик, он ищет не славы для себя лично, а одной на всех чести для воинства, в составе которого он отправился воевать.

Именно с таким багажом удельная Русь пережила трансформацию из вотчины государей московских и коалиции удельных княжеств, сгрудившихся вокруг Москвы, в царство.

Прежде всего жизнь Северо-Востока Руси, ожерелья прекрасных городов залесских, в конце XIII – середине XV века чрезвычайно скудна. И скудна в очень многих отношениях. Дело тут не только в том, что Московская Русь сеет и пашет в условиях полосы рискованного земледелия и что климат ее садовому роскошеству не друг. Это всего лишь часть проблемы.

Скудость Московской Руси усиливается тремя факторами. Каждый из них мог бы убить цветущее государство. Приходится удивляться, как предки наши выдержали все три на своей хребтине и все же сумели в удобный час разогнуть спину!

Фактор первый – Орда. Много в русской исторической литературе сказано о том, сколько благодарности должен испытывать русский человек за политические и культурные «дары Орды» и как спасла Орда русские земли от покорения Западом. Откуда-то из сферы большой политики на почве скверно понятого интернационализма академическим историкам навязывается мнение, согласно которому вовсе не было никакого ордынского ига: существовала всего лишь «гибкая система зависимости». Оно конечно, можно и дракона назвать воробушком-переростком…

В действительности иго, конечно, было. И на протяжении первого столетия от Батыева погрома оно принимало чрезвычайно жестокие формы.

До Батыя Северо-Восточная Русь создала 30—40 городов, малых и больших. Во всяком случае, именно столько их известно науке. Так вот, некоторые из них после Батыя просто исчезли: Мстиславль близ Юрьева-Польского, Ярополч-Залесский, Кидекша под Суздалем (была городом, стала селом). А Гороховец заглох надолго, жизнь в нем едва мерцала. Рязанской земле, кстати, досталось горше, там исчезло целое созвездие городов во главе со столицей княжества. Те города, что не погибли вчистую, оказались страшно разорены: Владимир, Суздаль, Москву и еще 14 крупных городов Батый предал мечу и огню за одну только зиму 1238 года. Позднее от карательных экспедиций монголо-татар горели Тверь, Ростов, Переславль-Залесский, Волок-Ламский, Ярославль и вновь Москва… Многие города горели не по одному разу. Чаще прочих доставались огненные подарки ордынские Нижнему Новгороду: от тяжких ран, многократно нанесенных татарами, в XV веке он на долгое время сошел со сцены большой истории и существовал в полуживом состоянии.

Русь выплачивала Орде тяжелую дань-«выход», пагубно сказывавшуюся на экономике. По первому слову хана русский князь должен был отдать ему и своих умельцев-ремесленников, лучших, быть может, в городе.

А что можно было восстановить после монголо-татарских смерчей, неоднократно обрушивавшихся на Русь, если Русь после них еще и оплачивала собственную жизнь по дорогой цене? Ни в XIII, ни в первой половине XIV века Русь не то что не выпускала собственной монеты, она и чужой-то монетой была скудна, и даже гривны того времени (платежные слитки серебра) исключительно редко попадаются археологам. С кладами за это время на Северо-Востоке Руси все очень скверно: почти ничего. Орда, словно гигантский пылесос, высасывала серебро из Руси. Если что-то оставалось, то большей частью на руках у князей, которые играли роль посредников между собственными подданными и ханом, собирая дань и передавая ее в Орду.

Второй фактор оскудения Руси – литва.

В XIII—XIV веках литва, доселе не считавшаяся серьезным врагом, во-первых, усиливается и, во-вторых, начинает планомерные массированные атаки на Русь. Ослабление Руси в годы Батыева нашествия разжигает аппетиты северо-западных соседей. Часть русских областей переходит в состав Великого княжества Литовского, ожидая, что союз с литвой избавит их от ордынской опасности. Иными словами, некоторые крупные княжества становятся элементами «Литовской Руси» мирно. Но это – сначала, а впоследствии литва превращается в агрессивного завоевателя Руси. Так, например, Смоленск с прилегающими землями был ею захвачен после долгой вооруженной борьбы. Впоследствии здесь вспыхнуло освободительное восстание, подавленное силой оружия. Литвин, отрезая по кусочкам достояние империи Рюриковичей в свою пользу, энергичен, упорен, жесток. Не может сделать территорию своей – так хотя бы ограбит ее. XIII—XIV века – время массовых нашествий литвы на Русь.

По свидетельствам летописей, за один только XIII век литва имела более 20 вооруженных столкновений с княжествами и вечевыми республиками Руси. На четыре пятых это были нападения западного соседа: либо грабительские набеги, либо массовые нашествия, либо первые шаги к взятию и подчинению русских городов. Чаще всего литву отбивали и обращали вспять, но случалось и иное: бывало, литва захватывала русские крепости, города, жгла и разоряла посады. Больше всего сражались с литвой Псков и Новгород Великий. В 1213 году литва сожгла Псков, шестью годами позднее ей нанесли тяжелое поражение в битве у Пертуева. В 1225 и 1245 годах новгородское воинство и дружины двух знаменитых полководцев Ростово-Суздальской Руси – князя Ярослава Всеволодовича и его сына Александра Невского – отражали массовые нашествия литовцев. В первом случае вторжение закончилось разгромом литвы при Усвяте. Во втором – русскому воинству потребовалось трижды вступать в бой. Александр Невский, разбив литву, украсил свою боевую биографию тремя большими победами: под Торопцем, у Зижича и близ того же Усвята. Они, конечно, не столь знамениты, как Невская битва и Ледовое побоище, но для судьбы Руси не менее важны. В 1263 году литва поставила под контроль Полоцк, но затем потерпела поражение в большой коалиционной войне с Новгородом и Псковом. В 1239 году ее дерзкое наступление отразили на Смоленской земле. В 1248 году от литвы погиб великий князь Владимирский Михаил Ярославич Хоробрит в битве на Протве. Но вторжение противника вновь разбилось о русские полки, вставшие под Зубцовом, на земле Тверского княжества, под стягами князя Святослава Всеволодовича. 1258 год – новое массовое вторжение литвы, разорение Смоленской земли, разгром посада у Торжка. А в 1285 году состоялась большая битва русской коалиционной армии (тверичи, москвичи, волочане, новоторжцы, зубчане, ржевичи) с литвой в волости Олешня, опять-таки во владениях тверского князя. И если до середины XIII века литовскую экспансию на восток отражали в основном вечевые республики, усиленные дружинами, которые посылала им Ростово-Суздальская Русь, то с переломом века сам Северо-Восток втягивается в бесконечное противостояние с литвой.