скачать книгу бесплатно
Окоянов. Сага «Ось земли». Книга 1
Дмитрий Васильевич Епишин
Заговор международного масонства в 20-х годах ХХ века против Советской России, отзвуки которого докатились до уездного города в русской глубинке, где назревает бунт против советской власти. В историческом детективе смешались страсть и горечь борьбы за новый мир, безоглядная любовь и метания героев, поиски новой морали и самоотверженный героизм в борьбе за революцию. Сюжет книги ответит на вопросы о причинах драматических событий современной политики. Основано на реальных политических событиях.
Дмитрий Епишин
Окоянов. Сага «Ось земли». Книга 1
1
Зря, зря основатели первой ложи, что пьянствовали в таверне «Гусь и вертел», на всех углах болтали о своей благотворительности. Мол, настанут золотые времена, когда масоны напитают нищих, призрят сироток и превратят бордели в бастионы благочестия. Кто поверил бы этим свиным рылам, готовым родную мамашу сдать в ломбард, если бы за старуху дали ломаный грош? Кто бы стал слушать растлителей малолетних и тайных сифилитиков, истлевающих от ртутных мазей?
Конечно, никто не поверил. Вот и поползли скверные слухи, что вся эта брехня нужна им только для отвода глаз. А на самом деле вольные каменщики обтяпывают грязные делишки, умыкают чужое добро и даже суют нос в политику.
Чего греха таить, так оно и было. Дела у первых лож пошли на зависть успешно, и эта мода всего за пятьдесят лет распространилась по всему Альбиону. Тени братьев замелькали в гильдиях, в парламенте и даже в правительстве. Стало ясно, что они могут тихой сапой добиваться своего в этом славном королевстве. Главное только – сговориться между собой и действовать по плану. Тогда можно увести во владение какого-нибудь брата очередную шерстобитню или пивоварню, а то и фабричонку. А стряпчему всучить золотую гинею, чтобы молчал как чучело куропатки, если обиженные поднимут крик. Как же иначе? Ведь чем состоятельнее члены ложи, тем сильнее она сама.
Но, видно, не одни масоны были такими сообразительными. Хватало мозгов и у английских королей. Они, наконец, спохватились, что ложи роют в их владениях подпольные ходы. А там, где роются подпольные ходы, возникает подпольная империя с ее темными законами, властителями и палачами. Вот и прибрали их величества вольных каменщиков к своим рукам. В 1782 году Великую Ложу возглавил принц Кемберлендский Генри Фредерик.
С той поры братства оказались под надежным присмотром сюзеренов. Каждым новым Великим Мастером избирается только наследный принц. Здесь уже не случится той неприятности, какая произошла во Франции с Людовиком Шестнадцатым, легкомысленную голову которого масонская революция разлучила с его жизнелюбивым телом.
Или с русским Павлом Первым, вознамерившимся устроить гонения на ложи. Пришлось ему отъехать в царскую усыпальницу вперед ногами в самом цветущем возрасте.
Короли себя обезопасили, но лучше ли от этого ложам? Только нужно ли это братствам? Ведь они стонут в путах придворных условностей и обязательств. По настоянию двора масоны постоянно занимаются благоглупостями. Зачем тратить непомерные суммы денег на дурацкие маскарады благотворительности, строительство лепрозориев и богаделен, бесконечные балы и чаепития, когда страдает реальная работа?
Публику следует ублажать, не доводя дело до балагана. Нельзя заниматься цирком и политикой одновременно. Россия проиграна! Сегодня об этом надо говорить откровенно.
Пятнадцать лет назад, после бездарной попытки первой революции в России, Совет принял решение о начале по-настоящему широкой работы для установления в Петербурге республиканского режима. Пятнадцать лет подряд расходовались неимоверные деньги на российских заговорщиков всех мастей, велись закулисные игры, жертвовались человеческие жизни. И все оказалось напрасным. Эта полудикая кобыла вырвалась из накинутой масонами уздечки и поскакала своим путем. После лавинообразно нагрянувшего октябрьского переворота братство было выбито из потока российских событий.
А все потому, что ложи не имели возможности развернуться со всей своей силой. Потому, что на потеху его Величества они вынуждены были посылать лучших людей в Индию и Африку, заниматься эмансипацией, черт бы их побрал, женщин, строить бесконечные приюты, которые вскоре превращаются в публичные дома!
* * *
Брат Секретарь подошел к окну своего кабинета и выглянул на улицу. Желтая пена цветущих каштанов радовала глаз. Весна двадцатого года выдалась в Лондоне теплой и солнечной. Ласковый майский день манил выйти на улицу, прогуляться по набережной Темзы, забыть об этой проклятой азиатчине в оживленном шуме богатого европейского города. Однако ему было не до прогулок. Сегодня вечером на Совете будет рассматриваться состояние дел в России. Большевики успешно завершали гражданскую войну, и все указывало на то, что они взяли власть надолго. Разговор предстоял трудный.
А ведь еще три года назад, когда премьером России стал Керенский, ложи торжествовали победу. История сопутствовала их замыслу. На важнейшем этапе переворота масоны уверенно держали в руках ход событий. Буржуазная революция, в которую они вложили столько сил, подходила к финалу, и это была их заслуга. Ведь никто не стал бы терпеть в Европе российскую политическую шпану, состоявшую из мечтателей и садистов, способную только болтать на пьяную руку и ссориться между собой. Именно здесь, в Париже, Берлине и Лондоне, стараниями братьев эти опереточные персонажи превращались в реальную силу, крепли, набирались понимания предстоящих дел. Это с помощью лож они смогли сколотить и содержать свои партии. Отсюда они управляли подрывной работой в Империи. Здесь печатали свою литературу и свои газеты. Ничего этого они не смогли бы сделать, если бы не деньги братств, поступавшие им иногда напрямую, а чаще – через подставных лиц. А сколько средств было отдано ложами на пропагандистскую поддержку антимонархических настроений в России, сколько денег ушло на подрыв русского великодержавного духа!
Наконец, в феврале семнадцатого Николай Второй был низложен, и братствам открывалась широкая дорога к богатствам, каких они себе и представить не могли. Временное правительство, на половину состоявшее из масонов и получившее доступ к царским сокровищам, обещало начать выплату долгов. Ах, какой рог изобилия готов был уже извергнуть на ложи свои благодати. Все гигантские затраты на войну и свержение самодержавия обещали восполниться в кратчайшие сроки. Посол Его Величества в России Бьюкенен писал восторженные письма о свершившейся виктории.
Ну, а после победы над кайзеровской Германией, Россия распахнула бы свое неизмеримое пространство перед английским, французским и американским капиталом.
Однако тогда ложи совершили историческую ошибку с Ульяновым. Немалая вина легла и на него, Брата Секретаря. Он не сумел подняться над коллективным разумом Совета и разгадать силу карликовой большевистской партейки, висевшей на шее немецкого генштаба больше для отчетности, чем для серьезной подрывной работы. Да и кто в Совете мог предполагать, что на финальном этапе переворота большевики проявят такую прыть! Ведь они никакого отношения не имели к февральским событиям! Сегодня они трубят, что на момент февральской революции их было двадцать четыре тысячи. Да он-то знает, что вокруг их ядра из четырехсот функционеров не набралось бы тогда и десяти тысяч более-менее устойчивых сторонников. А эсеров насчитывалось в пятьдесят раз больше. Кто же сделал бы ставку на ленинцев в такой ситуации?
Но как же хлестко начала работать привезенная немцами из Швейцарии группа большевистских агитаторов! Нет, они не пошли в окопы или в деревню, в эти неуправляемые стихии. Где им справиться малым числом с таким океаном! Эта говорливая стая ринулась в питерские и московские казармы, на крупнейшие заводы. Она выкинула из рукава самый беспроигрышный козырь: мир вместо войны. И играючи обставила правительство Керенского, не сумевшее понять момента и продолжавшее под руководством Бьюкенена твердить о войне до победного конца.
Брату Секретарю иногда казалось, что какая-то могучая и невидимая сила неожиданно вбросила большевистский джокер в мировую карточную игру, и этот злой шут пошел косить направо и налево, ломая планы всех участников. Может быть, и вправду, Ульянов попущен сверху? Но кем? Ведь братство трудится и воюет во славу Верховного Существа, Властителя Неба, и принимает от него благодать якобинских истин. Значит, Властитель неба должен бы был помогать российским буржуазным социалистам, а не большевикам, которые открыто говорят о диктатуре. Но демократическая революция провалилась, российские масоны разогнаны.
Как бы там ни было, следует признать серьезный просчет. План ложи сорван. Брат Секретарь потер ладонями лицо и попытался взбодриться. В его жизни явно начиналась черная полоса. Жестокий просчет в российских делах, который соперники не преминут обозвать авантюрой, сопровождался душевной травмой. Вчера ночью руководитель службы внешней безопасности сообщил ему о предательстве Эмиля. Он выявил тайную связь Эмиля с эмиссаром американской ложи в Лондоне.
Эмиль, единственная его отрада за последние четыре года… Судьба не дала Брату Секретарю собственных детей и он тайно мечтал о появлении у себя приемного мальчика, которого сможет сделать своим духовным сыном, наследником своих тайных дел. Брат Секретарь был вторым человеком в Великой Ложе после Великого Мастера и достиг предела человеческих возможностей. Великим Мастером он не мог стать, потому что в Объединенном Королевстве эту верховную должность уже два века занимают только члены королевской фамилии. Но Великий Мастер обращался к делам ложи лишь в важнейших случаях. А вся ежедневная политика была в его, Брата Секретаря, руках. И никто в Королевстве не сомневался в его могуществе. Предчувствие приближающейся старости породило в нем нежелание расставаться с этим могуществом, ведь оно было создано его усилиями. Он должен был передать это могущество в верные руки, лучше всего своему духовному преемнику.
Четыре года назад в его жизнь пришел Эмиль в виде личного секретаря Мастера Эдинбургской ложи, доставившего ему папку секретных документов. Тогда, принимая юношу у себя в кабинете, Брат Секретарь почувствовал внутреннее расположение к этому юноше и подумал о том, что он соответствует его представлениям о приемном сыне.
Эмиль не скрывал своего стремления уехать из Эдинбурга. Он честно сказал Брату Секретарю, что хотел бы сменить наставника и освободиться от идиотских придирок старика.
Брат Секретарь сумел увести Эмиля от мастера Эдинбургской ложи, сделал юношу своим личным помощником и стал воспитывать из него верного последователя. Он посвящал мальчика в тайны ложи, рассказывал о закулисных отношениях братьев и тех подлостях, которые они устраивали друг другу. А самое главное, учил трезвому и беспощадному суждению об окружающих. Будущий Великий Мастер не имеет права быть мягкотелым.
Но предательство Эмиля повергло его! Он терпел катастрофу в самом главном проекте своей жизни – в воспитании наследника тайной власти. Тайная связь Эмиля с американскими масонами – это приговор, не подлежащий пересмотру. Американцы играют свою игру, противоречащую интересам Альбиона. Перебежать на их сторону – значит предать и Альбион и его лично.
Брат Секретарь открыл шкафчик, налил себе в хрустальный стакан виски и выпил одним большим глотком. Что ж, Властитель Неба предлагает испытания, а наше дело их выдерживать и славить мудрость Властителя. Да будет мне место в тени его!
2
В небе над Окояновом висит мягкая майская синева. Разбросанный по зеленым холмам городок привычно дремлет в тени своих храмов. Их купола возвышаются над деревянными, заросшими зеленью улочками, вкривь и вкось сползающими к реке. Теплый ветер шевелит занавески в окнах домов, гоняет пыль меж лабазами торговой улицы да рябит гладь неширокой Теши. Тишина, покой. Даже галдеж грачей в старом парке не нарушает ленивого однообразия дня. Кажется, что вся эта картина создана Волей Божьей с изначала времен и ничто не может ее изменить.
Лишь иногда ударят церковные колокола, отмечая движение времени, или пробегающий мимо поезд тревожно свистнет на всю округу. Но тут же вязкая глухомань садов задушит его голос в своих объятьях.
Трудно предположить, что этот отдаленный угол нижегородчины знает и о сотрясениях мира, и о затмении человечьего разума, и о приближении новой, непонятной и страшной жизни. Даже кумачовый плакат над входом в уездный исполком будто попал сюда из другой, непредвиденно заспешившей эпохи.
Тишина, покой.
Над окнами исполкома уютно воркуют голуби, а из кабинета его председателя, Алексея Булая, раздается жизнерадостный мужской гогот. Это заведующий политическим бюро при уездной милиции Антон Седов рассказывает своему товарищу о результатах операции по поимке местных контрреволюционеров.
На днях секретный осведомитель Антона сообщил ему, что в синематографе «Арс» по пятницам после сеанса собираются какие-то люди не местной наружности. Что они там делают, осведомителю выяснить не удалось, но тот факт, что они запираются на ключ, наводил на мысль о заговорщиках.
С владельцем иллюзиона чекисты решили на всякий случай не объясняться, а провести следствие своими силами. В ближайшую же пятницу Антон с двумя сотрудниками заблаговременно проникли в «Арс», спрятались за кулисами маленького зальчика синематографа и стали ждать начала подозрительного сборища.
Собравшиеся под покровом сумерек личности, действительно, были не местными жителями, а являли собой группу нижегородских специалистов, приехавших ремонтировать железнодорожное депо. Помимо них, Антон обнаружил среди присутствующих бывшую исполнительницу романсов в трактире Балуева Эльвиолу Шанц, известную в городе своими легендарными объемами. В настоящее время Эльвиола заведовала только что образованным клубом Пролеткульта и прибыла в сопровождении нескольких активисток этого заведения.
Седову стало ясно, что можно было не утруждать себя томительным ожиданием в засаде. Со всей очевидностью, в синематографе назревал поэтический вечер, который Эльвиола решила провести в виде собрания избранных ценителей прекрасного. Ее потуги воздвигнуть в Окоянове башню из слоновой кости были давно известны. А почему на вечере оказались нижегородцы, и к гадалке ходить не надо. Губернские инженеры и техники не чета местным пентюхам.
Вечер начался с чтения Эльвиолой стихов Бальмонта в полумраке. При этом она потребовала запереть дверь. Присмотревшись к сцене, Антон увидел, что продвигаясь по строфам своего кумира, декламаторша начала входить в раж и стаскивать с себя тряпки. Присутствующие воспринимали это с восторгом, хотя завывания толстухи могли поднять из гроба покойника.
Седов еще не успел сообразить, что все это означает с точки зрения пролетарской морали, как распоясавшаяся во всех смыслах декламаторша объявила танцы при погашенной лампе. В помещении установилась тьма. Засипел граммофон, и под звуки тустепа задергались едва уловимые очертания поклонников высокой поэзии, сопровождая конвульсивные движения повизгиванием и даже, как показалось Антону, похрюкиванием.
Теперь до заведующего политбюро окончательно дошло, что вместо поэтического вечера он попал в самый что ни на есть обычный вертеп.
Седов принял решение раздавить наследие прошлого в зародыше, и когда дребезжание граммофона достигло высшей точки, появился со своими сотрудниками из-за кулис.
Один из чекистов зажег «летучую мышь». Ее печальный свет высветил нескольких господ инженеров, уже освободившихся от пут одежды вплоть до кальсон, и Эльвиолу с подружками, обнаженных с беспощадной окончательностью. Лица конспираторов искажал такой ужас, какой бывает, наверное, только у грешников, поставленных голыми перед Страшным Судилищем.
Антон не стал читать перепуганной компании никаких моральных сентенций. Он поправил пенсне на носу и спокойным голосом сказал, что революция не считает скачки в голом виде проявлением новой жизни, а по сему посему присутствующим предлагается вернуться в изначальное состояние, то есть, одеться, а затем очистить помещение. Эльвиоле же, как основному рассаднику культуры в Окоянове, было сказано, чтобы она подыскивала себе другое место приложения творческих усилий…
Отсмеявшись, Булай слегка пожалел дуреху Эльвиолу, которая славилась добрым и безотказным характером и, в общем-то, не заслуживала сурового обхождения. Хотя, конечно, в Пролеткульте ее оставлять было нельзя…
* * *
Два революционера представляли собой необычную пару. Они были ровесниками, едва перевалили за тридцать лет, но успели повидать всякого.
Алексей происходил из зажиточного купеческого рода и, казалось бы, в звездах ему было написано унаследовать линию своих предков.
Но то ли согрешила его матушка с залетным молодцом, то ли по какой другой причине, никаких наследственных склонностей к торговому ремеслу мальчик не проявлял. За родительским прилавком он тосковал, обсчитывался и частенько удирал гулять на улицу. Под его предводительством местные мальчишки обчищали сады, ходили в ночное и устраивали побоища с ребятней из прилежащих к Окоянову сел. Леша обладал отчаянным характером. В драках он ощущал радостный подъем, но при этом никогда не терял самообладания, действовал так умело и находчиво, будто его этому учили с пеленок. Авторитет его был велик не только среди ровесников. Даже местные парнишки постарше предпочитали с ним не шутить.
Отец его, Гаврила Яковлевич, из кожи вон лез, чтобы приучить единственного отпрыска к коммерции, но толку не было ровным счетом никакого. Ни уговоры, ни тумаки не помогали. Алеша тянулся к уличной вольнице. Родился он явно не купцом, а атаманом. К тому же, богобоязненные родители заметили за сыночком и еще один грех. У него материнское молоко на губах не обсохло, а он уже начал любопытствовать у кухонных девок за пазухой.
Булаи ума не могли приложить, что им делать с этим постреленком. Но точку в их сомнениях, как это часто бывает в жизни, поставил случай.
Леша давно искал возможности свести счеты с приказчиком Оськой, шпионившим и доносившем на него батюшке. Наконец, желание его сбылось. Он застал своего врага беспробудно спящим в сеннике после ночной попойки. Мальчик вывел из стойла во двор годовалого жеребчика Грома, привязал конец пеньковой веревки ему за шею, а другой конец просунул в сенник и, сделав петлей, накинул на босую ногу приказчика. Затем пошел в людскую, добыл обрывок старой газеты, поджег его от лампады, вернулся во двор, поднял хвост жеребчику и поднес факел к репице. Через секунду двор наполнился пронзительным ржанием молодого коня, который рванул с такой силой, что Оська вышиб своим телом жерди, ограждавшие сено, и пустился бороздить грязь двора вслед за Громом. Тишину окружающих улиц оглашали реготание подпаленного жеребца и безумный вой ошалевшего приказчика, который, видимо, решил, что летит в преисподнюю. Гром носился по кругу, Оська становился все чернее от грязи, а Леша умирал со смеху. Сцену остановил Гаврило Яковлевич, который, очнувшись от предобеденного сна, выскочил во двор и, в один момент схватив коня за шею, поставил его на колени.
Дознание было простым и безошибочным. Лешу нещадно выпороли и как окончательно непригодного к торговому делу сослали учиться в арзамасскую мужскую гимназию, куда состоятельные окояновцы отправляли своих недорослей.
Здесь его приняла в свои объятия компания гимназистов из числа деток вольной арзамасской интеллигенции, и, сам того не подозревая, он стал постепенно превращаться в закваску, которая повзрослев, заварит в родной стране котел одуряющей браги. В этой компании Леша получил азы модных политических воззрений, столь подходивших его вольной натуре. К моменту выпуска из гимназии он твердо знал, что Бога нет, царь – дурак, а по Европе бродит призрак коммунизма.
Батюшка его не подозревал, каков он гимназист, и был рад тому, что сынок запросился учиться дальше в Нижнем Новгороде на путейского инженера.
– Не век Булаям в купцах бедовать, – сказал он своей жене, – башка у Лексея вострая, глядишь, в министры выбьется.
Леша поступил в инженерно-техническое училище в 1905 году, однако в министры не выбился, а совсем наоборот, на четвертом курсе с треском вылетел из него как политически неблагонадежный. К тому времени он уже состоял в подпольной студенческой организации. Основанием для отчисления стал каприз начальника жандармского управления, которого Булай оскорбил лично. Расклеивая листовки в годовщину начала всеобщей стачки Пятого года, парень прикрепил на дверях особняка его превосходительства наряду с политической прокламацией срамную картинку с надписью «Имал шалаву да проморгал державу. Привет генералу от купеческих сисек». До того, как позорный листок содрали, его прочитало немало горожан из тех, кто рано поднимается к труду.
Охранка имела среди студентов достаточно осведомителей, чтобы быстро установить автора этого глумления. И хотя о романе главного губернского жандарма с купеческой дочкой Серафимой Филимоновой сплетничали даже волжские пескари, такого позора генерал снести не захотел. Он припомнил и другие пакости Алексея и велел задержать его для дознания, несмотря на отсутствие прямых улик.
С доказательствами, действительно, дело было плохо, и следователю пришлось ловить студента на мякине. Но тот ломал дурака, ни в чем не признавался, а в глазах его прыгал насмешливый чертик. Глядя в эти серые, холодные, как льдинки, глаза, страж закона понял, что парня на мякине не возьмешь. От чувств-с он не рассуропится, добровольного признания не сделает. Этот еще много чего натворит.
Действительно, добровольного признания Алексей не сделал. Пришлось ограничиться его простым отчислением.
Настала пора думать об отъезде из Нижнего. Здесь жандармы ему житья не дали бы. Натура Алексея сильно противилась этому. Он любил свой край, чувствовал себя на родине превосходно. Все здесь для него было своим, все было доступно. И такая важная для каждого молодого парня статья, как любовь, получалась у него здесь лучше некуда.
Леша не баловался отношениями с курсистками. Со свойственной ему прямотой он отвечал товарищам на вопросы, касательно этих дамочек: «У них меха длинные. Не дождешься, пока размотают. А мой левольверт каждый день палить приспособлен».
Тут он, конечно, малость бахвалился, но что правда, то правда, слободские девушки Сормова и Кунавина млели по этому статному и лихому парню. Он так танцевал кадриль, что ноги сами просились в пляс, сочным молодым баритоном пел волжские песни и источал такую разудалую, такую русскую силу, что влюблялись в него молодые мещаночки безмерно.
И была у него в Сормове любовь, о которой он не забудет всю свою жизнь.
Встретил он Настю, когда его только что изгнали из училища.
Беспокойный характер Алексея не нравился хозяевам домов, где он квартировал. Его возвращения под утро, буйные и шумные компании, да и блудливые девки, что задерживались до зорьки, быстро вынуждали «углодателей» просить студента «очистить помещение». Больше трех месяцев он ни на одной квартире не задерживался и чем дальше, тем больше склонялся жить не в городском центре, а у людей попроще, в слободах.
Вот и в тот раз он шел по тенистой сормовской улице, наугад стуча в ворота и спрашивая, не сдается ли, случаем, угол. Булай решил пробыть в городе до осени, а с первыми журавлями сняться с места.
У одного из домов Леша увидел трех девушек, сидевших на скамье и лузгавших семечки. Та, что была посередине, поразила его с первого взгляда. На него глянули два изумрудных глаза необычного, приподнятого к вискам разреза. Над ними дымилось облако медного цвета кудрей. Лицо ее было вылеплено из белого воска, тонкий нос и разлетающиеся стрелы бровей выдавали какое-то нерусское происхождение. Под просторным платьем угадывались формы тоненького, легкого тела.
– Как змейка, – подумал Алексей. Обнаженные руки были мраморно белы. Необычного рисунка рот затаил в себе смешинку и испуг.
В Алексее зарокотал вулкан, который во все главные моменты жизни вместо разума определял направление движения. Сердце его загорелось радостным азартом. На налившихся пружинистой сталью ногах он приблизился к девушке, чувствуя, что сейчас решается что-то очень важное:
– Меня Алексеем дразнят. Я скубентом притворяюсь. Вот угол для проживания искал, да Вас нашел. Нельзя ли познакомиться?
Настю сковал страх. Этот красивый, могучий парень не просто так упал с неба. Что-то в ее жизни произошло. Она почувствовала дрожь во всем своем теле, но в тоже время, сладкая истома ответа уже исходила из нее:
– Ах, что Вы, стоит ли утруждаться. Вы по всему городу углы ищете и, поди, везде такие плезиры говорите.
Голова Алексея закружилась от хмельного веселья. Игра пошла под его сурдинку.
– И вправду. По всему городу ищу. Только такой красоты нигде не находил. Боюсь обидеть Вас чем-нибудь, не так сказанным. Прощайте пока, может, завтра свидимся. – Он знал, что на сегодня все слова произнесены и надо уходить. Если завтра об эту же пору она будет здесь, то дело его верное.
Конечно, Леша, которому исполнился только двадцать один год, не понимал истинных причин своей привлекательности. Не из-за атлетического сложения, серых глаз или льняных кудрей тянулись к нему женщины. Наверное, из своего провинциального захолустья привез он в себе такое самостояние, которое отличало его от многих сверстников. Было в нем что-то сильное, уверенное и надежное, что женщины ценят больше всего на свете. «К такому прилипнуть – счастье навеки. С ним – хоть куда», – мелькала в женской голове шальная мысль, и сердце, екнув, плюхалось в омут его не по возрасту умелых ухаживаний.
Когда на следующий день, пыля по знакомой улочке шевровыми сапожками, Алексей издалека увидел Настю, он не удивился. Только вместо привычного упоения собственной неотразимостью, в душе его выросла нежная осторожность.
– Только бы не испортить дела, – думал он.
Алексей провел бессонную ночь. Красавица с огненными волосами и зеленым взглядом не шла из головы, жгла сердце, заставляла трепетать душу.
– Влюбился, люблю, помираю, как люблю, жить не могу ни минуты без нее, – твердил он сам себе. Алексей уже мысленно целовал ее, носил на руках, одевал ее в наряды и баловал шампанским. Он давал ей бесчисленные нежные прозвища, шутил с ней и сам того не заметил, как на занавески упал луч утренней зари. Утро Булай встретил в решительной жажде действий.
«Сначала привести себя в порядок. Одеться по-человечески. Затем отправиться в Сормово. По дороге продумать план разговора. Дело серьезное. Верно, жизнь решается», – лихорадочно думал он, второй раз проходя бритвой свои розовые щеки.
Знакомые девушки говорили Алексею, что ему будет к лицу русская одежда. Ранее не очень заботившийся о таких вещах, на этот раз парень готовился к встрече всерьез. Он вспомнил эти советы.
К открытию салона готовой одежды Галактионова Леша уже торчал под его витринами и первым влетел в помещение. Через час на улицу вышел неузнаваемо преобразившийся Алексей Булай.
Вместо кургузой студенческой куртки, фигуру его облекала тонко сшитая синяя поддевка дорогого сукна, под ней поблескивала серебром поплиновая рубаха, ловкие брюки уходили в шевровые сапожки на каблучке. Слегка надвинутый на глаза картуз с бархатным околышем придавал владельцу вид лихой и слегка задиристый.
Боковым зрением он отметил, что две молодые барышни, о чем-то лепетавшие неподалеку от салона, при его появлении остолбенело затихли. Довольно хмыкнув, Алексей взял пролетку до Сормова. Пригодились денежки, которые матушка тишком подсовывала Лешеньке на конфекты отдельно от отцовского содержания.
Настя сидела на скамейке одна. Ни одна из ее подруг не пошла с ней, несмотря на уговоры. У всех оказались свои дела. И тогда ноги привели девушку на это место вопреки внутренней смуте, развернувшейся в ее душе. Она влюбилась в этого парня и не могла ни на минуту забыть о нем, хотя повадка его говорила и об исходящей от него лихой опасности.
– Будь что будет, – повторяла она сама себе, – если лихо выйдет, значит, такая моя судьба. Люблю его. Люблю, на минуту не могу о нем забыть.
О том, что за ней давно ухаживает бригадир путейских ремонтников Матвей Чалый, она старалась не думать. Надежд ему она никаких не подавала, обязательств перед ним не имеет. Хотя, знала, что обманывает себя. По давним слободским правилам, если девка позволяет парню себя провожать, то считается его, пусть даже между ними дело не дошло и до поцелуя. И в случае чего, парень может спросить ответ.
Чем ближе Алексей подходил к Насте, тем проще и ясней становилось в его голове. Конечно, нельзя тянуть. Он свободен, исключен из училища, может ехать на все четыре стороны. Надо брать девушку, рубить концы и начинать вместе с ней новую жизнь. Таких не теряют. Таких находят на счастье.
Настя сидела на скамье, как бы не замечая приближения Алексея. Все ее тело сжало спазмом напряжения. И в тоже время, где-то внутри, в самой ее женской сути она чувствовала непомерную слабость. Этот парень мог бы взять ее на руки и унести, куда ему заблагорассудится, и она не сделала бы ни одного движения. Только закрыла бы глаза, чтобы ничего не видеть, и приникла бы к его груди.
– Здравствуйте, – хриплым от волнения голосом сказал Алексей. – Я знаю, Вас Настей кличут, слышал, как вчера Вас подруги называли. А я Алексей, Алексей Булай, бывший студент. Сейчас вольный человек. Можно ли присесть рядом с Вами?
– От чего ж, садитесь, – ответила она, не глядя на него. Алексей присел и хотел было, соблюдая правила поведения слободы, завести разговор о том, о сем и ни о чем, чтобы немножко сгладить первые моменты напряженности, найти нужную струну. Но, видно, не для слободских правил появился он на белый свет. Помолчав немного, он сказал тихим голосом:
– Настенька, посмотри мне в глаза.
Настя испуганно и резко повернулась к нему, и, схватив своими глазами ее зеленый взгляд, он уже не отпускал его. Слова его полились тихой и жгучей лавой. Слова, каких она не слышала никогда и которые закружили ее разум, лишили ее последней осторожности. Она смотрела в него, принимала его голос – и, казалось, уже ничто не сможет вернуть ее жизнь на два дня назад, когда его еще не существовало.
– Настенька, ты все знаешь, все понимаешь. Не случаем, а судьбой нас вчера свело. Мы оба в один момент это поняли, мы оба сегодня не спали и были вместе. Всю ночь я жаром горел, об одном просил судьбу – не спугнуть счастье, не обмануть меня в этом чуде. Я полюбил тебя безмерно, полюбил мгновенно, навсегда. Готов все что угодно для тебя сделать. На все готов, Настенька, упоение мое, сладость моя, надежда моя… Я знаю, это на тебя обрушилось как обвал. Тебе ко мне привыкнуть надо. Я ничего плохого не причиню, пальцем не пошевелю, только любоваться на тебя буду. Об одном только прошу тебя – согласись выходить ко мне на свидания, гулять со мной по бережку. Ничего больше не надо. Потом все сама поймешь, сама оценишь, как я тебя люблю…
Алексей думал, что Настя будет вести себя так, как ведут все слободские девушки – немножко жеманиться, играть свою женскую роль – уклончивую, до поры неопределенную, выигрывая время, чтобы понять, насколько серьезны чувства молодого человека. Он не знал, что Настя – осколок древнего ассирийского племени, имевшего совсем другую кровь. Предки ее триста лет назад пришли по Волге купцами из Багдада и растворились в русском народе, оставив о себе память лишь в появлении через многие колена необычных детей, красивых нерусской красотой и пламенных характером.
– Я пойду с тобой, Алексей, Алеша, голубь мой, – прервала она его тихим и страстным голосом, – мне не надо привыкать к тебе. Я ждала тебя с тех пор, когда поняла себя женщиной. Ты шел ко мне и ты пришел. Здравствуй, сердце мое.
Алексей сидел, счастливый и оглушенный ответом. Он не знал, что такое может быть.
