скачать книгу бесплатно
– Да так просто. Может, помочь надо.
– Уж от вас помощи дождешься, – усмехнулась Алевтина. – Не знаю, чего вы там задумали, – продолжила она, – и говорить с вами не буду. Идите, вон у Никиты и спрашивайте! – сказала, как отрезала, и снова взялась ворочать белье в выварке.
– У, вредная баба! – сквозь зубы бросил Петр Кузьмич, тяжело шагая обратно по засасывающей грязи.
– Не стоило нам ходить, – семенил за председателем Стуков. – Чего теперь этим-то скажем? – он кивнул в сторону колхозников, стоявших под мокрыми деревьями.
– Скажем, что курятник новый строит. И все, больше ничего.
Они подошли к кучке односельчан. Люди молчали и смотрели в мрачном единодушии на председателя. Петр Кузьмич даже немного смутился.
– Курятник он строит, – чувствуя себя глупо, сказал председатель. Его фраза разбилась об общее недоверчивое молчание.
– Вот, – зачем-то добавил он, не зная, чтобы сказать еще.
Молчание стало еще более красноречивым. И Петр Кузьмич с ужасом вдруг понял, что в любом случае его миссия кончилась бы для него поражением. Что бы он теперь им ни сказал, вывод сделают один: «Никита строит ковчег». Никиту в деревне не любили, считали хитрым, скрытным и за глаза называли кулаком.
«Да ну вас всех!» – вдруг подумал председатель.
– Стуков, пошли, – резко сказал он и решительно зашагал в сторону сельсовета.
Люди остались мокнуть под дождем, лишь только Митька увязался за ними.
– А может, в район позвонить? – робко предложил по дороге Стуков.
– Да ну, что я им там скажу? – замахал руками председатель.
– А он дело говорит, – встрял в разговор досужий
Митька.
– Да кому там звонить, поразогнали всех уже, – отнекивался Петр Кузьмич.
– Да уж вам видней, кому…
Дойдя до конторы, председатель решился-таки позвонить в район.
Они скинули мокрые плащи. Митька со Стуковым уселись на стулья перед столом. Петр Кузьмич набирал номер по телефону. В кабинете наступила тишина, пока председатель ждал, когда на том конце провода снимут трубку. За окном привычно шумел дождь. В последнюю минуту Митька кинулся в соседнюю комнату, где стоял параллельный аппарат. Стуков замер, неотрывно смотря на начальника, как кролик на удава.
– Здравствуйте, Иннокентий Евграфович, – лицо Петра Кузьмича сделалось мягче, – это я, Петр Кузьмич. Узнали? Что звоню? – сквозь треск и шум было плохо слышно. – Да вот дожди зарядили, люди волнуются.
– А я тебе что – гидрометцентр? – недовольно послышалось с того конца.
– Ну, вы все-таки начальство, может, чего слышали? – подводил к скользкой теме Петр Кузьмич.
– Не знаю, сейчас погода по всему миру такая. Вон вчера передавали, на Малайзию обрушилось цунами. Дороги размыты, затоплены поселки и города. Ну-ка, ты мне лучше скажи, как у тебя с фермерами?
– Да какие там фермеры! Нет у меня их, народ не
хочет.
– Как это нет?! Должны быть. Нынче время такое.
– Да откуда я их возьму?
– А откуда ты раньше сто десять процентов зерновых урожая брал, которых у тебя не было? Вот то-то. Область требует фермерских хозяйств, вас разгонять будут. Совхозы больше не нужны. Так что разгоняй людей…
– Иннокентий Евграфович, – прервал Петр Кузьмич, решивший, наконец, идти в лобовую атаку. – А что, говорят, дожди идут очень часто, может, потоп будет?
– Что?! Да ты в своем уме? Или упились там совсем окончательно? – взорвался собеседник на том конце телефонной трубки. – Я ему про работу, а он… Совсем уже распустились без партийной дисциплины. Лично сам теперь приеду…
Петр Кузьмич решительно опустил трубку на аппарат, словно всадил нож в своего собеседника.
– Ну, втравили вы меня, – он устало опустился на стул.
– Чего сказал-то? – спросил Стуков с тревогой в голосе. – Будет потоп, нет?
– Не будет потопа, и Митька вон слышал, – Петр Кузьмич кивнул головой на Митьку, слышавшего весь разговор по параллельному телефону.
– Ну, не знаю, Петр Кузьмич…
– Что?!
– Человек умный, начальник, он ведь как сказал, – по всему миру так. Вот в Малайзии уже цунами, поселки смыты…
– Ты чего болтаешь, Митька? – рассвирепел Петр Кузьмич. – Я тебя в амбаре запру.
– Да ладно, – махнул рукой Митька, – скоро конец света, а вы мне амбаром грозите.
Петр Кузьмич посмотрел в его хитроватые глаза и не смог понять: то ли всерьез тот говорит, то ли шутит.
– Ладно, – после некоторого молчания сказал решительно председатель, – обстановка на селе складывается вредная. Поэтому любая сплетня сможет людей взбаламутить. Строго-настрого приказываю вам ничего не болтать, а наоборот, говорить всем, что я звонил начальству, и мне сказали, что все нормально, потопов не будет, наукой не подтверждено. Все ясно? – он строго посмотрел на Митьку.
«Побожиться бы их заставить для верности, да ведь нехристи», – мелькнула в голове у председателя мысль.
Между тем страсти по потопу не утихали. Они росли, крепли, плодились и размножались совершенно бесконтрольно для сельской власти. И уже на следующий день все нашептывали друг другу по секрету, что звонило начальство из района и сообщило, что в Малайзии, далекой и загадочной, потоп уже начался. Да и по всему миру тоже. Сообщалось это под большим секретом, и каждый божился и клялся, что эта страшная тайна умрет вместе с ним (видимо, уже под водой). Но слух этот, несмотря на страшные клятвы, быстро распространялся по деревне и даже добрался до самого Петра Кузьмича.
Петра Кузьмич не знал, что предпринять в этой ситуации. Его пугала уверенность в том, что чем решительнее он будет бороться со слухами, тем сильнее в них будут верить. На каждое действие есть противодействие – когда-то это он прочитал в учебнике по физике. А в физику Петр Кузьмич верил свято.
Новым осложнением для Петра Кузьмича явилось прекращение телефонной связи с районом и вообще со всем миром. Петр Кузьмич объяснил это просто: из-за сильных ливней где-то подмыло столб. Но кроме него самого в это мало кто поверил.
Посреди улицы стояли люди. Слышались возбужденные голоса и крики. Чуть в стороне, оперевшись о мокрый штакетник, в военной плащ-палатке стоял сельский милиционер Малашкин.
Приоритетом в своей работе он поставил борьбу с таким древним русским промыслом, как самогоноварение. Отдавая на уничтожение этого продукта все свои силы, он порой не жалел себя. Особенно это чувствовалось по утрам, когда, как спелый арбуз, трещала голова. Сейчас у ног его стоял пятилитровый бидон с реквизированным самогоном. Позади Малашкина стояла баба Нюра и жалобно скулила:
– Матвеич, ну отдай! Отдай, я ведь тебе в матери гожусь!…
– Ну и что?! Перед законом все равны: и стар, и млад, – красные щеки и блестящие глаза говорили о том, что блюститель порядка уже ознакомился с качеством подпольного товара.
– Ну, Матвеич, ведь мне крышу заново в бане надо перекрывать, а мужики за самогон согласились.
– Нет, бабка. Все равно конец света скоро. Потоп обещают. Зачем тебе баня, тебе что, воды мало? Послушай-ка, вон чего люди добрые говорят, – кивнул Малашкин на толпу, темневшую среди улицы.
В кольце слушателей горячился старый агроном Корякин.
– Весь мир материален и реалистичен, – кричал агроном, уступавший темпераментом в публичном диспуте разве что Демосфену. – Отсутствие сверхъестественных сил подтверждается присутствием научных знаний. И данное присутствие дает нам полное основание для заключения того, что вероятность невероятного невероятна и сводится к нулю, – Корякин с трудом привел к логическому концу свою фразу и победно посмотрел на лица слушателей. Впечатление было не совсем то, какого ожидал бывший агроном. Вернее, оно было совсем не то. Его не поняли.
– Реалистичность бытия – это та непоколебимая истина, которая должна оставаться непоколебимой, – решил упростить свои объяснения Корякин, – и поэтому, несмотря на те многозначительные слухи, что ходят по селу, хочу утвердить, вот именно утвердить…
– Короче, – мрачно заметил скотник Петро, стоявший в плотной кучке оппонентов Корякина.
– То есть это то, что мы существуем в Космосе. А там
никого нет.
– А ты видел? – задал извечный вопрос скептиков
Петро.
– Я не видел, но первые космонавты, летавшие туда, сказали об этом, – выдал на свет не менее старый атеистический аргумент Корякин.
– А первыми туда кто летали? – хитро спросил Петро.
– Кто? – не понял Корякин.
– Собаки Белка и Стрелка.
– Ну? – насторожился Корякин, чувствуя подвох.
– Так это что же, собаки, что ли, сказали, что там никого нет?
А на другом конце села в доме бабки Анисьи велись на эту же тему несколько иные разговоры.
– Вот и будет конец света, – верещала бабка при полном собрании людей в своей избе. – Колхозы поразогнали. Не нужно. А кто хлеб будет сеять? Фермеры? А где они эти фермеры, что с них толку-то? Предприятия поразвалили, в газетах пишут, людям работать негде. Зарплаты не платят, а на что семьи кормить? Вот оно и выходит: там, наверху, умные люди посчитали и поняли, скоро конец света. Потому все производить и незачем.
Немного передохнув, она начала снова:
– Сколько ж раз уже говорили о конце света, и из района вон звонили: мол, готовьтесь, Малайзию, Индонезию и Таити уже затопило. Скоро до нас дойдет. Вот и телефоны в селе не работают, а зачем, когда все уже.
Вечером в дождливых сумерках в селе вдруг послышались крики, топот, брань, выстрелы. Петр Кузьмич сидел у себя дома, в кресле, не зажигая в темной комнате света. Жена его, услышав выстрелы, стала осторожно выглядывать в окно.
– Что это, Петр? Чего это делается? – тревожно заговорила она. Петр Кузьмич молчал. Она обернулась к мужу. – Сходил бы на улицу, узнал чего творится… Чего молчишь-то?! – вдруг рассердилась жена. – Ведь председатель, начальник. Вон Бог знает что делается, а он сидит…
– Оставь меня! – с пафосом короля Лира воскликнул Петр Кузьмич.
– Ах, оставьте его, какой умник! – пробурчала женщина. – Философ. Из-за таких государство и разрушилось-то, – и она сердито ушла в другую комнату.
Петр Кузьмич чувствовал себя скверно. Он ощущал себя не нужным. Наверное, так плохо чувствует себя женщина, оставленная возлюбленным, или, быть может, котенок, брошенный хозяином под лавкой в дождь. Петр Кузьмич чувствовал себя брошенным своим начальством. Всеми теми, кто в прошлые годы давил на него, требовал, заставлял, присылал комиссии. Петр Кузьмич чувствовал себя несчастным. В деревне он был местным, не пришлым, поэтому взаимоотношения с колхозниками, с которыми он вместе рос, были почти что дружеские, свойские. Но все же он всегда чувствовал себя представителем власти и давал это понять односельчанам. За его спиной была не только власть, но и вся сила государства. Теперь же вдруг все исчезло. Всю жизнь в селе изменила идея о потопе. И идея-то сомнительная, а вот люди, которыми он командовал всю жизнь, вдруг перестали его слушаться.
Петр Кузьмич неожиданно подумал, что не было ничего, никакой тысячелетней истории существования Российского государства, а была и остается дикая, языческая Русь. Он чувствовал себя заброшенным вместе с этим селом, затерянным среди рек, лесов и полей. И не добраться до них по взбухшей от дождей дороге, и негде совершить посадку вертолету. Да сюда никто не приедет, не прилетит, потому что никому они не нужны.
А может, и нет ничего в мире, кроме их села. Да может, еще и района, а больше – ничегошеньки. И Петр Кузьмич впервые за многие годы вдруг по-детски чисто и горько заплакал.
Выстрелы, которые слышал Петр Кузьмич, произвел милиционер Малашкин из своей двустволки, стоя на крыльце своего дома в синей милицейской сорочке, трусах в горошек и носках. А дело было в следующем.
Атеист Корякин после публичной дискуссии на улице, глотнув пару раз из бутылки с водкой, что припас дома, пошел по селу искать идеологических сторонников. Таковых не оказалось, так как большинство народа собралось у бабки Анисьи слушать ее сон о предстоящем потопе. Туда и направил свои стопы Корякин. И там, под окнами избы бабки Анисьи, он начал ораторствовать о том, что мир состоит из атомов, при этом он коснулся темы электричества и радиоволн. После он перешел в наступление, говоря, что потопа быть не может, что если их даже и затопит, то с Тихого океана приплывут подводные лодки и их спасут. После этого он хотел перейти к теме, опровергающей существование сверхъестественных сил, но посетители бабки Анисьи больше не вытерпели. Их христианское долготерпение кончилось на том, что Корякин откровенно опроверг потоп.
Вываливаясь из избы, они кинулись за Корякиным, разбирая по дороге штакетник бабки Анисьи. За агрономом гонялись, как за поросенком, с ожидаемым чувством удовольствия от предстоящей расправы.
Корякин с успехом брал ветхие заборы, падал на грядках с неубранными кочанами капусты. Но бежать было некуда, его обложили.
Мокрый не то от дождя, не то от погони, он с шумом ввалился в дом к Малашкину, который сидел за столом и ужинал холодцом.
– Костя, племяш, спасай! – возопил Корякин с порога.
– Ты чего?! – не понял Малашкин.
Корякин, сбиваясь, начал рассказывать, но шум погони слышался уже у калитки милиционера. Малашкин сорвал со стены двустволку, и, как был в сорочке и трусах, выскочил на крыльцо. Толпа замерла у калитки. В сумерках не было видно лиц, но многочисленные глаза злобно блестели из-за пелены дождя. Дождь назойливо лил на головы, скользил по лицам, затекал за ворот одежды но, кажется, этого никто не замечал.
– Назад! – Малашкин поднял над головой ружье, чтобы все видели.
– Где этот обезьяний выкормыш? Давай его сюда, – проревел кто-то из сумерек. Его поддержал злой рокот толпы, готовой хлынуть во двор Малашкина.
– Кто двинется, пристрелю! – истерично заорал хозяин и нажал на курок. Ружье выпалило в воздух. Толпа отпрянула.
– Назад! – и, чтобы докончить произведенный эффект, Малашкин стрельнул поверх голов из второго ствола. Толпа бросилась врассыпную.
Боясь разбушевавшихся адептов бабки Анисьи, Корякин жил теперь в бане у Малашкина. Имея большую надежду на защиту со стороны племянника, он все же среди бела дня на улице не показывался. И лишь с наступлением сумерек пробирался в дом к Малашкину, чтобы поесть и отогреться. В бане было сыро и холодно.
– Председатель слабак, так я вам скажу, – громко говорил Малашкин, сидя за столом у себя дома. Рядом сидел Стуков и Корякин. Они ели неизменный холодец и грелись реквизированным самогоном.
– В деревне бардак, а он порядка навести не может, – Малашкин поднял в руке рюмку. Ну, поехали, – он чокнулся со своими собеседниками. Запрокинув голову, влил самогон в рот. Вдохнул. И спешно закусил дрожащим на вилке куском холодца.
– Будь я на его месте, я б им всем гайки-то позакручивал, – нарушил хозяин наступившую за столом тишину.
– Ишь ты, разошелся, – усмехнулась его жена. Игриво навалившись грудью на его плечо, она поставила на стол тарелку с нарезанным хлебом.
После победы над разъяренной толпой Малашкин почувствовал в себе талант стратега. Он чувствовал, что может командовать армиями. Ему был нужен гром пушек, пронзительное ржание испуганных коней, блеск сабель, земля, вздымающаяся от взрывов. Его уже не прельщала тихая должность сельского милиционера, холодец по вечерам и бидоны отобранного самогона вместе с их ноющими хозяевами. Где-то его ждала другая жизнь, другая судьба. И он жаждал действия.
– Ну, что в районе-то думают? – обратился Малашкин к Стукову.
– Чего там думают! – неопределенно махнул бригадир рукой.
– Ситуация вышла из-под контроля, поэтому я, как представитель сил правопорядка, думаю брать всю власть в свои руки, – брякнул Малашкин, решившей больше не ждать милостей от судьбы.
Стуков беспокойно заерзал на месте. В отличие от Малашкина, собственное положение в селе его устраивало. Большая должность пугала ответственностью, меньшая ущемляла амбиции. Он родился быть маленьким начальником. Так же, как кто-то рожден стать великим художником или музыкантом. Как бы ни складывалась его судьба, он всегда и везде оказывался бы маленьким начальником – на Байконуре ли, в бригаде мусорщиков или среди гуманоидов звезды Альдебаран.
– Председателя сместить, – бушевала фантазия милиционера. – Ввести в деревне комендантский час. Создать дружины самообороны. Больше трех не собираться. И ждать подкрепления основных сил.
