скачать книгу бесплатно
– Вот тебе за ножницы, подлец! Вот тебе за пластинку! Я сколько раз тебе говорила, а?
Мать хлестала мальчика ремнем, который оставлял красные полосы на руках, которыми Сережка пытался закрыться.
– Мама, я больше не буду. Не надо, мама!
Слезы текли рекой, оставляя на губах солоноватый привкус.
«Беги»
С каждым ударом ремня, голос внутри Сережки повторял все отчетливее:
«Беги!»
Мальчик что было сил бросился к выходу из комнаты. Словно сквозь туман Сережка видел свои исполосованные красными следами от ремня руки, срывающие с вешалки маленький ватник.
«Валенки!»
Схватил валенки с низкой скамейки возле двери.
– А ну стой, я сказала! Стой, сучонок!
Мальчик уже несся в сторону двери, ведущей на улицу
– Вернись! Куда побежал?
– Ст-о-ой, го-о-ворю!
Окрик матери растягивался, как будто кто-то пальцем пытался остановить вращение пластинки в проигрывателе.
«Беги!»
Выскочив на улицу, Сережка судорожно втянул морозный воздух и рванул прочь от подъезда.
Метров через десять он свалился в сугроб, натянул на облепленные снегом ноги валенки, и побежал, не разбирая дороги, пока не уткнулся в высокий забор.
Сердце бешено колотилось, кровь стучала в висках. Было жарко, пот под ватником растекался по телу, пощипывая в тех местах, где Сережку безжалостно «ужалила» пряжка отцовского ремня.
Фары выехавшего из-за поворота «Уазика» выхватили из темноты дерево. Его тень, словно корявая лапа, жадно потянулась в сторону мальчика
«А вдруг это милиция меня ищет?!»
Сережка вскочил. Улица была черной глухой, под стать высоким заборам по обе стороны дороги. Спрятаться негде.
«Вдруг это милиция? Сейчас заберут, потом в школу напишут, и выгонят после этого»
В отчаянии он толкнул плечом ближайшую калитку, которая оказалась незапертой.
«Ой, бл*!»
Нога попала в пустое припорошенное снегом ведро. Серега повалился вбок, с грохотом опрокидывая грабли и лопаты, которые стояли возле стены серого одноэтажного дома
Дверь отворилась, спустя мгновение вспыхнула желтая лампочка над порогом.
– Кого тут черт принес?!
Невысокая полноватая тетка вглядывалась туда, где лежал в сугробе, поджав ноги в мокрых валенках, Сережка.
– Тетенька, я нечаянно. Я случайно, ей богу. Я уйду сейчас.
– Чего чертыхаешься, Нюра?
Вслед за голосом из открытой двери появился его обладатель. Мужчина в странной одежде, как будто кафтан, только с юбкой.
«А, это же поп! Меня в поповский дом занесло!?»
Поп подошел поближе и наклонился. Над бородой щеку от уха до верхней губы рассекал глубокий шрам.
– Ты откуда такой прибежал? Неужто из дома сбежал, малец?
Сережка неловко встал. Последние, устоявшие вилы, чиркнули по стене и свалились в общую кучу.
– Не сбежал. Я гулял. Я щас соберу все. Можно я пойду тогда?
Мальчик кинулся подбирать из снега черенки, неловко прислоняя их к стене
– Гуляешь, значит без шапки, варежек, налегке в декабре ночью. Как же их называют-то, которые раздетыми бегают по зиме? А, Нюрка?
– Моржи, прости меня Господи. Этих людей, как животных кличут. Чертовщина, ясно дело.
Тетка, по-видимому, поповская жена, подошла и стала подбирать черенки вместе с Сережкой
– О, как! Ты значит морж полуночный. Бросай черенки. И ты, Нюра бросай. Завтра с утра соберем.
Он протянул руку.
– Как звать-то?
– Сережка
– А меня – отец Леонид.
Рукопожатие было крепкое. Затем мужчина повернул Сережкину ладонь к свету, рассматривая кровившие, вздувшиеся полосы на его коже.
– Раз Господь тебя привел сюда, пойдем, чая на дорожку горячего попьешь.
Тетка недоуменно посмотрела на мужа.
– Леня, так… ведь он пацан малой… Его же к родителям надо…
Мужик бросил короткий взгляд на жену и сказал:
– Чайник поставь! Господь велел заботиться о путниках, хоть малых, хоть старых. Иди!
Наконец он отпустил Сережкину руку, повернулся и пошел на крыльцо. Полы его рясы сметали свежевыпавший снег.
– Пойдем, полчаса погреешься. Никто тебя не будет никуда выдавать. Не бойся.
Только сейчас Сережка заметил, что замерз. Нижняя челюсть непроизвольно отстукивала ритм чечетки.
«А варианты какие? К матери не вернусь. На вокзал не пустят, еще и ментов вызовут».
– Пойдем. Еще бублики есть к чаю.
Сережка протиснулся мимо попа, придерживающего входную дверь, и шагнул в темный предбанник. Сразу стало тепло, ноги подкашивались от навалившейся усталости.
– Сюда вот, направо. Скидывай валенки.
Он повернулся на икону в углу комнаты, что-то пробормотал и перекрестился
– Проходи сюда, вон на стул присядь. Нюра, еще носки сухие мои принеси пацану, а его на батарею поклади вместе с валенками, вон следы у него мокрые от самого порога.
От горевших свечей в комнате пахло ладаном. Пламя трепетало, отбрасывая полутени на лики святых в углу, отчего они казались живыми. Стол, потертая на углах клеенка в клетку, старая толстенная книга на темном, почти не видимом в полутьме комоде.
– Вот и, бублики Сергей, угощайся, чем Господь послал, а чай сейчас будет. Ты крещеный, кстати?
Голос попа вывел мальчика из ступора
– А? Нет, наверное. Я не знаю. Мамка ничего не говорила… крестика у меня нет. Она вообще не верующая, так-то…
Отец Леонид улыбнулся.
– Ну, ничего-ничего, все к Господу придем, и верующие, и члены партии.
Вернулась его жена с чайником в одной руке и толстыми вязанными носками в другой.
– Давай, горемычный, свои снимай, сушить положу, а эти надень.
– Леня, поставь доску на стол, а то клеенку прожжет…
Отец Леонид налил кипятка в кружку с заваркой.
– Мать тебя ремнем с пряжкой отлупила?
Сережка потянулся было за баранкой, но тут же спрятал руки под стол.
– Как узнал, хочешь спросить? Это вряд ли с чем спутаешь. В армии насмотрелся. И на своих руках, и на чужих, от рук своих.
Поп задумчиво посмотрел на свои руки, с длинными узловатыми пальцами.
– Расскажи, как тебя угораздило, так мамку разозлить?
Сережка сначала молчал, потом слова стали капать одно за другим, как слезы, скатывались по ресницам, отчаянно цепляясь за нее, срывались вниз и падали в чашку, растворяясь в сладком ароматном чае.
Отец Леонид слушал мальчика, ладонями обхватив теплую белую кружку с нарисованными на ней красными маками.
– Не держи на мать зла, Сергей. Нельзя винить человека, ибо только дьявол способен такое совершить.
– Дьявол? Откуда? Он же в аду живет!
Сережка живо представил, огромного темно-красного черта, которым стращала его бабушка. Странно, отца он почти не помнил, а бабушку очень ясно себе представлял, даже сейчас, спустя много лет после ее смерти. Как будто только вчера она давала ему конфету, за то, что он рассказывал ей про свои хорошие дела, совершенные за день.
– Дьявол, Сережа. Он самый. И живет он не в аду, а в душе каждого раба божьего, ибо создал Господь человека, и святым, и грешным одновременно. И часть любви господней в нем есть, и часть греха от Лукавого. Есть люди дьяволом облюбленные, злющие – если беспомощные, лютые – если силой или властью владеют. А есть добрые да тихие, только и в них дьявол прячется.
Отец Леонид помолчал минуту-другую, словно бы решаясь на что-то, потом продолжил:
– Я когда в армии служил на втором году в увольнительную пошел. Часть наша располагалась в городке на Урале. Бузулук называется, ты, наверное, не слыхал про такой. Суббота была, сентябрь теплый такой. Я на рынок пошел, думал прибарахлиться чуток, да махоркой хорошей запастись. Ходил по рядам, сапоги начищены, пряжка ремня на солнце блестит. Того парня я не сразу заметил. Видно, что приезжий, одет хорошо, шляпа, пальто и взгляд такой, свысока будто смотрит. На ногу наступил мне. Думаю, случайно это вышло. Всего-то…
Поп замолчал, потом выдавил:
– Вот так ходишь по свету, Сережа. Планы строишь, думки гоняешь в голове. А тут на ногу наступил незнакомцу, и жизнь твоя под откос идет.
– Почему вы так говорите? Почему под откос?
– Потому, что сказал я ему, чтобы извинился. Он мне в ответ грубо, мол не буду я перед каждым салагой извинятся.
– Ты кого салагой назвал? Еще и плюнул на сапоги начищенные, ах ты урод!
Дальше, как будто не я, а кто-то другой схватил того человека, ударил в плечо. Он в ответ. Да еще кричал, что не знаю, мол, я с кем связался, что сгнию теперь на губе.
И поднялся изнутри откуда-то снизу, во мне дикий гнев. Сжались кулаки, сердце заколотилось.
Но не слышал я тихий голос Господа: «Остынь, остановись!». Гораздо громче Дьявол мне в уши кричал, что спуску такому давать нельзя, что наказать надо, чтобы знал франт столичный, как на простого солдата бочку катить. А тот тоже, в ответку меня толкнул. Дальше не помню я уже сам, что было. На суде свидетели говорили, что схватил я у мясника топор, да ударил того несчастного несколько раз.
Отец Леонид вздохнул, повернулся к иконам и быстрой, едва понятной скороговоркой прошептал:
– Владыко, Господи Иисусе Христе, сокровища благих, даруй мне покаяние всецелое и сердце люботрудное во взыскание Твое, даруй мне благодать Твою…
Поп повернулся к Сережке и смотрел так смиренно, что пацан бы никогда не подумал, что все рассказанное священником правда.
– Так меня Дьявол в штрафбат отправил, а человека того горемычного инвалидом сделал навсегда.
Пламя свечи трепетало, словно живое, пытаясь вырваться, соскочить со своего «креста-фитиля».
– Коварство Дьявола в том, что он будто бы ты сам. Будто он, то есть ты – справедливость и правда. Будто он, то есть ты- и есть честь и закон. И власть его наполняет тебя такой силой, будто горы свернуть можешь. И проявляется он в тебе в желании пнуть со зла, разбить, ударить, накричать, проклясть. И кричит он в тебе, что ты ради правды и блага других, а не себя все это делаешь.
Только нельзя его слушать, нельзя спорить с ним, ибо Сатана хитер. Всегда найдет такие слова, что кажутся верными, такие доводы, что кажутся справедливыми. И сделать тебе так велит, что кажется правильным. Только потом уже он уйдет снова вглубь души, а тебе только и остается – каяться перед Господом, что не внял его голосу, что поддался слабости и искушению власти вершить суд над людьми.
Лицо отца Леонида, несмотря на разбойничий по виду шрам, светилось волей и благородством.
