скачать книгу бесплатно
Антарктида
Дмитрий Андреевич Бурылов
Шёл 2047 год, ситуация в России и мире продолжала развиваться согласно заданному в начале века направлению. В художественной форме автор предлагает нам поразмышлять вместе с героями, находящимися в самом небанальном контексте, над острыми, насущными вопросами. Если вы знаток литературы, то помимо прочего получите наслаждение от множества мета-отсылок, трактовок и повисших в воздухе вопросов, которые заставят вас скоротать часы в приятных раздумьях на досуге. В Антарктиде вы найдёте и мечтательную фантастичность, и суровую реальность, и старину, и международные аналитические прогнозы, и живые диалоги, и искусное повествование. Сюжет, уверяю, не заставит вас скучать, а изюминка в виде поэтических высказываний, присущих героям Антарктиды, тронет за живое, придав прочтению дополнительную глубину.
Дмитрий Бурылов
Антарктида
Посвящается великому народу моей страны и его культуре. Выражаю благодарность всегда поддерживающей семье и старым друзьям, неудачные попытки объясниться с которыми побудили меня поведать историю об Антарктиде. Сердечное спасибо всем Учителям, в частности преподавателю или, если Вам более нравятся феминитивы, хотя, уверен, по отношению к себе она подобного обращения не оценит, преподавательнице русского языка и литературы Кладницкой Ирине Михайловне, привившей мне большую любовь к своим предметам и веру в возможности следования путями классиков, тем самым подарив ценнейшие утешения, поддерживающие тёплый свет в самые тяжёлые периоды.
I
Шёл 2047 год. Часть людей ещё сохраняла навык читать в привычном прежде понимании, то есть самостоятельно складывать символы в слова, те в предложения, следующие в абзацы и так далее с умением удерживать сложившуюся картину образов и смыслов в уме с дальнейшим обдумыванием и усвоением… Подавляющая масса уже пользовалась вспомогательными мыслительными операционными системами, которые значительно ускоряли и облегчали способности в восприятии, но притом столь же стремительно способствовали атрофии некогда природно- и культурно-развившихся когнитивных навыков в силу быстрого привыкания мозга к технологии. Для среднестатистического пользователя зависимость стала настолько сильной, что буквально после трёх лет применения технологии, попытка отказаться от вспомогательных мыслительных операционных систем приводила к тому, что способность к восприятию мира и управлению телом ощущалась примерно, как если бы после пилотирования сверхзвуковым манёвренным дроном, напичканным современной электроникой, внезапно требовалось пересесть в старинное инвалидное кресло – заново приходилось учиться управлять восприятием и пытаться восстановить способность спокойно перемещаться. Распространились и экзоскелеты, и умная техника, буквально продолжающие пространство сенсорики человеческого тела посредством работы всё тех же операционных систем. Столь большой контраст усугублял зависимость: нормальный человек всеми силами жаждал использовать технологию постоянно, дабы избежать ужаса, в который его возвращало естественное бытие.
Общественная конкуренция вынудила людей массово обратиться к вспомогательным мыслительным операционным системам, поскольку игнорирование технологии погружало неадептов в пучину отсталости, сравнимой с отсталостью неандертальца от человека XX века. Возврат к исходным способностям сделался подобным интиму: их демонстрировали друг другу лишь очень близкие люди, обнажая истинную природу. Порой ими мерялись подобно тому, как во все времена мужчины состязались в размере гениталий, а женщины бюстов… И хоть в обществе было не принято, но некоторые импозантные особы позволяли время от времени выставлять на показ способность в том или ином навыке обходиться органическим умом, играя превосходством перед публикой, что расценивалось как ловкий трюк, но не более. В практических вопросах эффективности любой среднестатистический ум, дополненный вспомогательными мыслительными операционными системами, обрёл пригодность к выполнению профессиональных задач широкого спектра после короткого обучения, что нивелировало всё, кроме одаренностью талантом и особой смекалкой. Помнить информацию не требовалось, поскольку существовало подключение к децентрализованным базам со всеми данными, – в массах единственными преимуществами сделались глубина уровня доступа к информации, скорость их передачи и обработки, а также разрешения на владение данными.
Горячий спор относительно того, кому эти данные принадлежали разделил планету на два известных лагеря. Одна часть мира выступала за обобществление всех баз данных под гарантией защиты государства, другая же предлагала частную систему доступа к данным на рыночных условиях, однако де-факто различие являлось только декларируемым.
С момента завершения горячей фазы Мировой Войны прошло уже шестнадцать лет. Общественность созрела к признанию того, что мировые и холодные войны не прекращаются, а только утихают, поэтому люди официально наслаждались льдом мира. Согласно отечественной историографии, отреставрированная в ходе погашения гражданских конфликтов на отделившихся территориях Советского Союза и обретения новых земель в качестве военных репараций и компенсаций за конфискованные активы, административная вертикаль России явила собой модель полной преемственности. От Империи система вернула открытую семейную клановость и священность элит, однако посчитала в чистом виде наследственное родовое правление рудиментом. Хотя полнота власти и ответственности в конечном итоге сосредотачивалась в одних руках, но ей предшествовали коллегиальные комитеты, где шла реальная борьба политических мастодонтов, что было заимствовано из советской практики. Органы власти разделились на административные и гражданские, то есть те, где власть распространялась сверху-вниз и снизу-вверх. Жизнь в стране стала четко подчинена этим двум сферам, что с одной стороны строго регулировало её в областях, представляющих государственный интерес, с другой оставляло гражданскую свободу и инициативу в житейских частностях.
В учебниках провозгласили, что с момента свержения монархии до установления настоящего нарратива страна первопроходцем преодолела сложнейший эксперимент мирового масштаба, выступив полигоном испытания передовых идей, в то же время проверяя в условиях экстремальной выживаемости истинность традиционных ценностей. Трагичность гражданского противостояния должна была служить огромным уроком, но даже в ней подчёркивалось народное величие, героизм и избранность в силу реальных достижений вопреки всякой логике. Декларировалось, что общество определилось в своём цивилизационном пути, скрестив империализм и социализм под вуалью русского православного балдахина, пошитого по китайским технологиям. В столицу вернули нулевой меридиан, обозначив себя самостоятельным центром и отказавшись от ориентации на какую-либо из сторон. Закрепляющим принципом системы стало признание единственно-верным способом управления верховенстование через административную вертикаль, обеспечивающее порядок, а с ним и гражданские, национальные и религиозные свободы, социальное и карьерное обеспечение с доступом к информационным данным согласно рангам. Знающие люди могли получить доступ практически к любой информации, за исключением секретной, для остальных же с рождения и по мере взросления информация открывалась поэтапно и обязательно с пояснениями.
Выборы более не угрожали Российской государственности, хоть и продолжали проводиться. Не угрожали, поскольку сама государственность окрепла и оцифровалась настолько, что в ней фактически не имелось возможности уклониться от задекларированных целей: миротворческая экспансия во внешней политике и социалистическая многоукладность во внутренней под сильнейшим оборонно-полицейским гарантом безопасности, страхом изгнания мягкой силой культуры отмены, адаптированной под каноны нравственности, и связующими звеньями из доносов. Задекларированные цели получили одобрение на всероссийским цифровом референдуме – с этого момента осью вертикали власти стала бескорыстная машина искусственного интеллекта, которую выборные лица только обслуживали как народные делегаты и одновременно исполнители. Изменить порядок общенародной доктрины делалось возможным только посредством нового референдума, инициируемого высшими должностными лицами, которые народными делегатами не являлись, а представляли собой суверенную клановую систему глубинной власти. Их привилегия закрепялась высочайшей ответственностью и обязанностью в сохранности высшего суверенитета и традиционных ценностей Российского государства и общества. По положению они стояли над искусственным интеллектом. Таким образом управление страной составила троица из элит, искусственно-интеллектуальной системы и выборных представительно-исполнительных граждан. В целом, как элиты, так и население ситуацией были довольны, поскольку первые официально укрепились, освободясь как от рутины, так и страхов утраты положения, вторые же получили все возможности добиться чего бы то ни стало, структурированные правила игры и, главное, свободу от произвола. Цифровой скелет надежно скреплял основы данных договорённостей, фактически ликвидировав коррупционные проявления и разболтанность, так извечно мешавшие Российскому государству сделать решительные шаги для стабильного мирового лидерства. Складывалось впечатление, что внешне-ориентированные элиты и внутренне-ориентированный народ, наконец, уяснили, что, решая разные задачи, в конечном итоге решают одну целую.
В то время Россия уже успела, надёжно закрепиться в Африке, сделав из региона крупнейший военно-морской хаб, с дешёвыми рынками производства и перспективного сбыта, но ключевым являлось то, что африканский континент позволил построить и распахнуть российские ворота в Южную Америку и Антарктиду. Последняя рассматривалась в качестве перспективнейшей ресурсной базы, богатой запасами чистейшей, самой дорогой в мире пресняковой воды и ископаемых, доселе недоступных. Примечательно: элегантным решением на территории материка построили цеха с дата-центрами, сверхскоростными вычислительными мощностями и крио-камерами, способными поддерживать жизнедеятельность организмов и мозговую активность при минимальных энергетических затратах. Поскольку материк являл собой гигантский морозильник, компьютерные мощности нагревали используемые пространства до жизнеспособных температур и в то же время остужались льдами. Талая влага конденсировалась и упаковывалась по транспортным цистернам, и впоследствии продавалась на других материках как питьевая ледниковая вода.
Именно в отделении одного из таких дата-центров работал Любомир Версальский. Вообще-то, он родился Антоном Бесхлебниковым, но издёвки сверстников, изъевшие его самооценку с раннего детства, привели к тому, что неокрепший юный ум, увлечённый славянской историей и красивыми идеалами эпохи просвещения, вот так скрестил в себе замашки двух культур. Любчику, как его звали коллеги по крио-цеху, исполнилось двадцать семь, и он уже вполне сознавал какой фарс совершил в девятнадцать, но предпочитал видеть в поступке ироничную, задирающую окружающих смелость, нежели откровенную закомплексованную глупость, хотя в душе, безусловно, сознавал, что место имели оба мотива. Версальский занимался разработкой системы безопасности для крио-камер, которая представляла сложные алгоритмы защиты тела и сознания людей, длительно-погружённых в имитацию.
Жизнь на планете шла своим чередом. Человечество претерпело изменение сфер влияния, технологическую трансформацию, но по большому счёту сама бытность нисколько не изменилась. Среди людей находились те, кто предпочитал полностью уйти в виртуальную жизнь, так называемую имитацию, видя в ней по каким-то причинам большую свободу. Поддержание жизни таких людей несло существенные затраты, но, одновременно при опредёленном подходе и выгоды, поэтому появились специальные крио-камерные центры, где за денежную плату или на других условиях можно было идеально сохранять своё тело, максимально долго оставаясь в крио-подключении к имитации. Россия предоставляла всем своим гражданам такую возможность бесплатно при обязательстве последних делиться третью мощностей мозговых вычислений с государством, не иметь никаких частных данных, скрытых от него, и посмертно завещать тело на государственные нужды с правом донорства. Условия были довольно привлекательными, чтобы масса мирового населения охотно их принимала, подаваясь на программы получения гражданства, оттого и потребовались огромные цеха – хранилища – на отдельном материке, поскольку из соображений суверенной безопасности на исконных землях размещать такого рода сооружения, под завязку заполненные разными людьми со всей планеты, считалось нецелесообразным. Свои северные территории россияне в лице элит решили и дальше хранить нетронутыми в качестве основы государственности и лучшего наследства для потомков. Развитие Северного морского пути и смягчение климата хотя и привели к строительству новых городов-портов, но их лучшие годы находились впереди от текущих событий.
Загрузив результаты трудодня в систему проверки, Любомир сменил музыку в мозге. Во время работы он обычно ставил на восприятие классику для концентрации, а после позволял себе более лёгкие мотивы. На этот раз настроение просило чего-то экспрессивного и система рекомендаций мгновенно подобрала для него подходящий джазовый плей-лист, намекающий на романтическую подоплеку надвигающегося вечера. Надо пояснить, что наушников или каких-то других средств воспроизведения люди более не использовали в обыденном понимании, поскольку вспомогательные мыслительные операционные системы подключались через имплантат непосредственно к нейронам головного мозга, минуя тем самым потребность в естественном слышании звука. Иногда люди продолжали слушать музыку, но это было скорее эстетическим изыском или развивающим упражнением, в основном же музыку, как и другие сигналы, теперь просто воспринимали и интерпретировали напрямую. Естественное слушание ушами выступало в роли постоянно-активированного записывающего микрофона для вспомогательной мыслительной операционной системы – децентрализованной, единой, государственной. Все данные непрерывно обрабатывались в мозгах миллионов людей и на цифровых серверах. Симбиоз человеческих сознаний и искусственно-интеллектуальной системы порождал мозг из мозгов. Мистики и эзотерики и раньше представляли структуру несколько похожую, теперь же она стала осязаемой. Оставалась лишь одна загадка: никто по-прежнему не понимал, – откуда берется мысль? Искусственный интеллект, как и человек, кончено, мог выдать ответ на этот вопрос, однако неудовлетворительный.
На фоне иоттабайтного белого шума известных системе банальностей время от времени происходили совершенно невообразимые вспышки уникальной информации – и порождали её человеческие мозги. Впрочем, не только человеческие: в эти времена мыслительные системы начали применять для контакта с животными, грибами и растениями. Люди давно получали их сигналы, не обладая способностью к полноценному пониманию, но система искусственного интеллекта, не обремененная на протяжении миллионов лет выработкой обособленного и засекреченного от других видов языка, относительно быстро переваривала любые сигналы, и постепенно исследователи обзаводились инструментарием для коммуникации с окружающей средой, пока до конца не объяснённой, но уже неоспоримо-осуществляемой на более глубоко-интеллектуальном уровне. Учёные, заручившись поддержкой искусственного интеллекта, выдвинули версию о том, что люди, как и другие живые существа, являются своего рода приёмниками для информации, способными производить над ней дальнейшие манипуляции, – вычислять Вселенную. Вопрос о свободе воли, как и вопрос об источнике информации волновал искусственный интеллект, наверное, даже больше, чем самих людей, но система решительно не могла выдвинуть никакой версии происхождения уникальных идей, которую нельзя было бы оклеймить печатью метафизичности.
От мурлычущего по мозгу джаза на коже Любчика заплясали мурашки удовольствия. Система знала, как угодить, – он довольно закачал плечами и бедрами и, подкивывая головой на каждый шаг, направился к переходу между огромными крио-цехами. Внезапно, словно огорошенный, он замер с лицом, отображающим таинство некого понимания. Музыка приостановилась. Пытаясь всеми силами осознать, что же именно такое пришло в голову, Любомир уже направлялся обратно к рабочей админской лаборатории. Торопливость и пугающая дрожь от предвкушения чего-то запретного мешала прокрутить мысль до конца, но он сумел ухватиться за неё, прищурясь левым глазом и нащупав перед лицом одному ему ведомые фигуры. Подойдя к доске для записей, служащей для аналоговой визуализации мыслей, он стал чертить схему и делать пометки в коде, из которых следовало, что есть теоретическая возможность обхода системы безопасности в крио-соединении с виртуальной реальностью таким образом, что можно не только избежать заимствования системой трети мощности собственного мозга, но и установить только односторонний доступ с ней, не делясь данными. Терялась бы часть функционала, но при этом, теоретически, пользователь, оставался бы частным лицом внутри системы, представлявшей из себя виртуальный человеческий улей и бескрайний архив. “Конечно, система мгновенно это распознает, но что она сможет сделать, если произвести безопасное подключение с правами администратора, ведущего технические работы?”
Любопытство Любчика толкало его вперёд с такой силой, что он уже успел найти глазами ближайшую свободную крио-камеру, казавшуюся ему почему-то особенно привлекательной. У него была и своя, админская, но версальские замашки Бесхлебникова давали о себе знать. Он воспринимал весь цех как нечто продолжающее себя. Белый хакер – всё равно хакер, поэтому он довольно часто любил подключаться через пользовательские устройства. Естественно, система знала об этом, но поскольку девиантизм Любомира не выходил за установленные рамки, а производимая работа и отношения с коллегами стабильно повышали его социальный рейтинг, то уровень доступа рос. К тому же, в случае с безопасниками, им следовало повышать рейтинг наперёд и давать некоторый контролируемый уровень излишней свободы, иначе они могли бы перейти на тёмную сторону хакерства. Конечно, эти люди являлись заменяемыми, но их обучение и лояльность, обходились недёшево, к тому же сейчас они представляли собой одну из самых ценных частей системы, поэтому ими не разбрасывались. Особенно теми, кому уникальные вспышки озарений приходили чаще других.
Под мощный дерзкий бит в стиле “кто тут самый крутой, а?”, в несколько хулиганских прыжков, Любомир оказался возле длинного, уходящего под свод цеха ряда крио-камер, взобрался по технической лестнице и ловким движением туловища, словно усаживаясь в низкие сидения спорткара, махом оказался внутри запримеченной им крио-камеры. Рассудительность, обыкновенно столь ему присущая, в этот раз осталась в стороне на том основании, что опыт гениальных вспышек, как правило, показывал: развивать и проверять их следует безотлагательно, иначе мысль скомкается и останется предположением или только теорией, или, того хуже, погрязнет в рутине декларирования её согласно всем инструкциям техник безопасности, а затем и вовсе рискует утонуть на согласованиях. Вспомогательные мыслительные операционные системы хоть и способствовали в этих процессах, снимая львиную долю работы, занимавшую ранее восемьдесят процентов времени любого государственного служащего, но, поскольку хорошее быстро сделалось привычным, эти двадцать процентов остаточных тягот теперь воспринимались как предыдущие сто. Система вела автоматическое документирование действий пользователя и реагировала в случае чего с небольшой задержкой, требуемой на обработку и принятие решения, блокируя запретную область действий. Поэтому Любчик знал: худшее, что с ним может случиться, так это всего-то блокировка системой безопасности его попыток подключиться к имитации через крио-соединение. В таком случае тело просто зависло бы при попытке продолжения действий в данном направлении, однако другие действия оставались бы доступны. Но если он успеет войти в подключение до блокировки – вуаля! – проверить идею получится. Он быстро нацепил на себя оборудование, ввёл доступы и переключился на крио-соединение с виртуальной реальностью.
Тело Любомира в полной безопасности покоилось в закрытой крио-камере, сознание же оказалось размытым по бесчисленным децентрализованным серверам и мозгам. Ему было доступно всё, но он не был доступен кому-либо и чему-либо в системе.
II
Российская гуманитарная миссия в Африке, спонсируемая новым международным валютным фондом БРИКС продвигалась как нельзя лучше. После удачного раздела сфер влияния в Средней Азии с китайцами, индийцами и иранцами, опыт совместного неконкурентного присутствия в регионе был перенесён и на Африканский континент, где стороны продолжили теснить турецкое, европейское и американское влияние. Китайская мудрая безотходность и пятитысячелетнее видение истории помогли российской смекалке взглянуть на мир не только через призму извлечения корешков, но научили не чураться и вершков, которые при должном подходе оказывались ничуть не менее ценными, кому бы что ни доставалось. Обе стороны продолжали относиться друг к другу с уважительной опаской, но придерживались политики добрососедства, трезво оценивая очевидную невыгодность любого конфликта в текущей технологической фазе и, наоборот, полезность ресурсно-технологического сотрудничества. Китайские планы не подразумевали прямого противостояния с Россией, рассматривая возможности территориальных приобретений только вследствие исчезновения Российской государственности в Северной Азии. Тактический союз, пройдя через жерло войны, не утратил актуальности – стороны сближались стратегически.
Гуманитарная африканская миссия соседствовала с производствами, перенесёнными по экономическим мотивам из Азии, где рабочая сила для этого сделалась уже слишком дорогой, и предприятиями по добыче полезных ископаемых. Охрана безопасности на суше и в воздухе осуществлялась российской стороной, китайцы и индийцы держали материк на юге и востоке флотилией с Индийского океана. Интеллектуально-технологическое производство зачастую велось в сотрудничестве за исключением суверенных государственных отраслей, присущих каждой из сторон. Устройства, взаимодействующие с вспомогательными мыслительными операционными системами, сборка бюджетных версий которых производилась в том числе в Африке, во многом являлись идентичными, но интерфейс, программное обеспечение и искусственно-интеллектуальная “заточенность” отличались существенно. С пришествием технологии, если что и стало прекрасным, так это межъязыковое общение на уровне мысли, отчего дружественные народы вышли на новую динамику сближения, чего нельзя сказать о противниках, чьи умозрительно-фундаментальные противоречия нагнетались по мере нарастания несовместимости технического и программного обеспечения.
Страны Западной Европы, Южная Корея, Япония, Австралия переживали период авторитаризации, начавшийя ещё в период военных действий. Молодое поколение европейцев, наблюдая реалии, вынужденно разочаровалось в жизнеспособности радикально-либеральных идей и гарантий безопасности от Соединенных Штатов Америки. Европейский Союз предпринимал попытки федерализации на основе политики Парижа или Берлина, однако отсутствие решающей внутренней доминирующей силы, способной к силовой централизации всей Европы и живая национальная гордость слишком многих членов мешали осуществиться этому решительному шагу. В итоге Париж снова начал тяготеть к Лондону, в то время как в Берлине, скрипя зубами, негласно признавали, что четвертая попытка противостоять востоку может оказаться последней. Германия вынужденно ещё сильнее открывалась Турции и нащупывала почву союзнических отношений с Москвой. Вызывающая дискомфорт со всех сторон Анкара заметно приросла влиянием на бывшие провинции. С ней приходилось считаться обеим глобальным сторонам, что делало её положение как выгодным, так и очень опасным, поскольку раздел Турции был давней рабочей стратегией дипломатического и военного размена. Но, благодаря исламизации Европы, Анкара обрела особое положение мусульманского жандарма, олицетворяя силу теперь даже большую, чем когда-то Константинополь. Население Турции одно из немногих могло вести реальные боевые действия, поэтому Европа играла с собой злую шутку, опираясь на живой военный потенциал этой страны, аппетиты которой были направлены не столько на густонаселенный восток, сколько на редеющий Запад.
Со времён глобальной разрядки, ситуация развивалась медленно, но прогнозируемо. В то время как одни реализовали свой ресентимент и развязали часть узлов, оставленных после деколонизации Британской Империи и распада Советского Союза, другие, получив военную пощёчину и потеряв рынки, самоизолировались и готовились к реваншу. БРИКС хотя и не допускали открытых военных и экономических провокаций, но плавно подбирали под себя те рынки и территории, которые сами изъявляли инициативу их присутствия. Политика ненападения и неведения прямого противостояния подразумевала, что старая капиталистическая ось иссякнет самостоятельно без подпитки извне и встанет на путь нового мироустройства. Добивать раненого соперника, обладающего столь серьёзным оружием, являлось попросту опасным действием, но и оставлять его в покое уже гарантированно было исторически вредно, поскольку продолжение противостояния в таком случае становилось лишь вопросом времени. БРИКС надеялись, что послевоенная агрессия противоположного лагеря будет направлена на внутренние разборки и противоречия и не коснётся самого союза в случае, если держаться настолько сплочённо, что любое нападение неконсолидированными силами являлось бы бессмысленным. Ставка пока оправдывалась: старо-новый свет никак не мог договориться, погрязнув в исторических обвинениях, расовой, национальной, пост-либеральной и климатической повестке. Возникала реакция… Молодые европейцы, наблюдая явную фантасмагоричность риторики последних десятилетий и последствия в виде вырождения населения и бессилия перед агрессивными внешними силами, уже прилично закрепившимися внутри, с трепетом смотрели на грозных духов архаики, призванных предками последний раз добрую сотню лет назад… В то время как американцы серьёзно ощущали угрозу первой за почти двести лет войны на собственном континенте. Становилось неясно кому принадлежит эта страна. Сразу несколько сил претендовали забрать порядок под свой контроль, однако на кону стояло так много, что ни одна из сил не решалась начать до тех пор, пока не обрушился хрупкий баланс.
В настоящее мгновение Любомир открыл глаза в Лагосе, где до отправления в Антарктиду проходил международную стажировку на одном из местных российских интеллектуально-производственных центров. Нигерийское солнце палило не ярче южно-полярного, но намного чернее. Благо существовала возможность понизить температуру восприятия до комфортного значения, ведь реальное тело лежало в крио-камере, и Любчик отлично это сознавал. Он тысячи раз путешествовал по виртуальной реальности, тестировал самые новые разработки, а в свободное время любил зависнуть на игровых платформах в драйвовых космических гонках по просторам Млечного Пути, где прилично прокачал свои летательные аппараты и их команды.
Он узнал рыбный рынок Макоко, где впервые попробовал свежевыловленного лобстера, приготовленного улыбавшимся и что-то бормочущим, высоким и схлым, но пузательким нигерийцем в засаленной кепочке, прикрывавшей щетинистую голову. Приятное ностальгическое воспоминание, притупив невзгоды жаркой погоды, вызвало урчащие позывы голода: “Точно! Хотел же поужинать, а сам на сверхурочных завис! Впрочем, по собственному… А там выступление сегодня! М-м-м… Что-то забыл я, хотел же сходить. А кухню закроют потом… Контейнеры с готовой едой останутся только… Ну, тоже норм. Так, а что… Стоп. Стоп! Какой голод? Я ведь подключен к питанию…” – дошло. Любчик посмотрел на свои руки: “… не мои…” Гладкие, безволосые, чернокожие руки с длинными тонкими пальцами и аккуратно-подстриженными ногтями… Версальский завис. Его мысли этого момента трудно назвать мыслями самими по себе. Скорее они походили на нечто-проносящееся из потока бессловесных ощущений и холодящих осознаний, которые, появляясь между животом и грудной клеткой, в районе печени и сердца, сначала ударяли в голову, создавая вакуум между ушей с одновременным давлением под глазами, ноющим зудом перед возможным выступлением слез, а затем, столь же резко пронив тело опустошением, опускались в стопы, которые будто магнитило к земле и жгло от её ответного давления на вес тела, пока это давление ни иссякало и ноги ни начнали делаться ватными и подкашиваться. Тот момент, когда люди уже всё понимали и не хотели в это верить, но неотвратимо приходилось. Лишь миг перед рефлексией, которая пыталась что-то объяснить логически, если только человек не поддавался сначала импульсивным эмоциям животного или драматическим наклонностям внутреннего актёра, считающего непременно-важным разыграть по этому поводу огромную сцену.
На выходе из ступора Любчик аж подпрыгнул, со ревущим выдохом передёрнув телом! Он, непременно, задал бы телесно-направленный риторический вопрос, но здравый смысл и специальная школа подготовки подсказывали, что правильнее пытаться сохранить ясность ума и предпринимать необходимые действия. Глубоко вдохнув и задержав на несколько секунд дыхание, Любчик снова внимательно посмотрел на чернокожие руки, думая, как он мог оказаться в этом теле: “Почему в Нигерии? Как? Я не выбирал эту имитацию? Не выбирал. Вообще, не выбирал никакую имитацию… Я проверял баг. Загрузил код. Ввёл параметры. Переключился на крио-соединение… И-и-и? И что. Всё, что ли? После переключения на крио… Ничего. Не помню… Вот это баг! А может, я просто заснул? Или я в имитации Нигерии… Что? Имитация какой Нигерии? Ещё скажи GTA XV Nigeria Mode…” – самосмейка заметно сбавила интенсивность волны напряжения, но, отступая, волна оголила смысл, скрытый за юмором, и за ней тут же накатила следующая, не менее интенсивная. “Если это не имитация, значит реальность!” – глаза изумлённо округлились: “Но вроде бы тут не было проката робо-скелетов, да ещё и с такой реалистичной текстурой кожи! Китайцы, что ли, успели? Или сон? Нет. У меня не бывает таких снов. Пробовал научиться, но… близко ничего подобного. Галлюцинаций тоже быть не должно… С чего бы?” – словно часовщик, разбирая тонкие детали и осматривая их на ярком свете солнечной лампы, Любомир, как его учили, продолжал делать медленные вдохи и выдохи, слегка задерживая дыхание, дабы не поддаваться ещё способной взять своё панике. “Надо вызвать меню! Точно! Естественно! Ага… Это первое, что я сделал. И-и-и? Оно не появилось. Ага… Я, очевидно, всё это время продолжаю его вызывать. Да…” – он обнаружил, что часть сознания, которую он перестал держать в фокусе, сосредоточена на вызове меню. “Тогда консоль. Ага! Консоль получается. Давайте-ка выйдем отсюда обратно!… Неизвестная ошибка. Необходимы права Администратора… Так я и есть Администратор! Повторим! Повторим. Повторим… Повторим… Да вот же бажина!” – Любчик почувствовал, как особенно широко и шумно раздувает ноздри. В родном теле ему такое не удавалось. Он явно начинал злиться, дыша с гортанным порёвыванием, быстрее, морща лоб и брови, напрягая челюсти, проживая другую вспышку, которую ещё называли пригоранием… Её характерной особенностью являлись резкие ощущения в кишечнике, которые визуально, как правило, локализовались в районе лица, и у особо темпераментных переходили в руки, вплоть до характерных сжатий кулаков с дальнейшим приданием ускорения энергетическому выплеску в сторону субъекта разрядки. Не отличаясь подобным нравом, Любчик ограничился лишь направленными и действительными высказываниями о баге, коллегах, его допустивших, и, дойдя до себя, ещё немного поторговался в геневе, расхаживая взад-вперед, и, что называется, принял ситуацию методом остывания посредством установления прощающего баланса между линиями обвинительного самобичевания и защитной любви к себе, представленной непреодолимой тягой к исследованию, заручившейся адвокатской поддержкой человеческого фактора.
“Что можно сделать, что бы отсюда выбраться? Каком-то образом найти выход через консоль, она же конфиг, она же терминал, она же командная строка… как ни называй, через неё я в эту печку сунулся… Либо меня – там – через тело – отключат хоть штатно, хоть аварийно. Скорее всего должны отключить… Должны же? Должны. Если сигнал пришёл. И если только баг не настолько жёсткий, что это потребует какого-то времени. Если в квадрате, значит, да? Но всё равно вероятность большая. Что я, в самом деле? Так… Значит, меня достанут, но лучше как-то я сам, верно? Всё же это моя гениальная авантюра…” – он ясно вспомнил свои спешно-обрывистые зарисовки схем и кода на доске в админской и “рассудительность” на тему того, что операционная система должна документировать ход его мыслей. Наверняка, на контрольной панели в дежурке уже отобразились как предупреждения об опасности, так и баги: “Стыдоба, конечно… Ну и отлично… И мне поделом, и ребята поработают, не зря же на смене сидят. Ничего. Я же за них тоже, бывет, работу делаю. И на том спасибо – справятся. Ну или я быстрее разберусь… Делов-то! Поесть пока, что ли?” – Любчик испытал заметное облегчение от разделённой с предполагаемыми спасателями ответственности за свою жизнь и положение, поэтому отвлекающие ростки голода снова пробились на прямом пути сосредоточенности. Ситуация, как ему казалось, сводилась к понятной и простительной. Он радостно, с аппетитным предвкушением шмыгнул носом, ловя нотки многочисленных специй и пропитанных вкусами масел с базарных кухонь, подхваченных бризом с Лагос Лагун. Предполагаемая неотвратимость удачного исхода повлекла желание успеть исследовать новые возможности.
Вторая нигерийская столица в то время представляла довольно приличный по всем меркам мегаполис, с агломерациями вобравший в себя более тридцати миллионов человек. Здесь регулярно встречались цифровые кочевники, туристы и деловые люди со всего мира. На улицах помимо африканского говора, звучал английский, китайский, испанский, русский, арабский, хинди… Первый здесь оставался в ходу в силу исторически ещё недавней принадлежности Нигерии к колониальному английскому подданству, но в развитом мире слышался всё реже, поскольку пользователи англоговорящих стран первыми перешли на устройства вспомогательного мышления, как следствие, быстрее всех привыкали к внешне-немой коммуникации на уровне мысли, да и роль английского как интернационального языка терялась с пришедшим повсеместно мгновенным переводом.
Город являлся довольно безопасным, поскольку российские военные подразделения обеспечивали не только внешнюю защиту, но и косвенно внутреннюю как минимум своими присутствием и видом, содействуя гражданскому порядку, следить за которым должны были всё таки местные полицейские и прочие служащие. В каком-то смысле в XXI веке африканцы повторили историю Российского государства, добровольно призвав внешние силы на установление режима. Земля их и правда была богата, а порядка в ней не было, вот наиболее прагматичные и рассудили, что зависимость и беды от западных внешних сил и угрозу бандитизма и политических переворотов помогут преодолеть призванные на помощь союзники. Конфессии в обмен на суверенитет казались выгодной сделкой для обеих сторон. Русский, китайский и индийский миры пользовались в Африке довольно большой поддержкой и популярностью из-за отсутствия исторической неприязни, гуманитарной помощи и кредитов, которые часто не только давались, но ещё и время от времени прощались, что особенно нравилось африканским режимам в отношениях с русскими. Частное, а затем и официальное военное присутствие, возобновленное Россией во втором десятилетии текущего века с Ливии, ЧАДа, ЦАР, Мали, Судана, имело цель не только закрепиться в северном и центральном регионах, но и плавно выйти в Африканскую Южную Атлантику, что и сделало для нашего героя возможным уже второй, в каком-то смысле тоже казённый, визит сюда.
Легко шаркая сандалиями по плитке Макоко и разминая шею обретённого тела, Любомир заглядывал наперёд в уличные лавки через две-три, ища того самого, запомнившегося ему, старичка-повара. “Почему бы и не лобстер, если я здесь вновь, здорово бы откушать!” – вернувшееся авантюрно-игривое настроение и предвкушение ужина приятно застелили холодным одеялом кострище недавнего шока, поэтому вопрос откуда взять денеги пока не заботил, как и мысли об истинном владельце тела. Найдя нужную лавку, он как-то интуитивно, по телесной памяти сунул руку в карман и, вынув пачку пластиковых купюр, выбрал приличного океанического здоровяка и заранее расплатился с поваром, попросив подать вместе с деликатесом свежую лепёшку и салат. Сев за аутентично-обшарпанный пластиковый столик, Любомир стал наблюдать за движением на базаре. Фланёрство принесло несколько философских мыслей, одна из которых, наконец, обнажила вопрос: “Если моё тело сейчас лежит в Антарктиде, полностью обеспечено и ни в чём не нуждается, по крайней мере, точно не хочет есть, то чьё тогда это голодное тело, в котором сейчас моё сознание, на каких я в нём правах, и где сознание, которому должно принадлежать это тело?… Н-да. Здесь, как сказал бы… Ладно! Отставить лирику… Вопросы ясны. Что у нас есть в дано?” – сунув руку в другой карман, он вытащил аналоговое удостоверение личности, в Африке их ещё использовали. Конечно, он мог бы пробить информацию о теле и через консоль, но любопытство, граничащее с манией самолюбования фокусника-новичка, обрётенной после удачного трюка с деньгами, брало верх.
III
Спустя пару секунд после подключения к крио сотрудника службы информационной безопасности Антарктической Лаборатории при Российском Федеральном Производственно-Исследовательском Кластере по разработке устройств и операционных систем вспомогательного мышления и виртуальной реальности Любомира Версальского сообщение о внутренней угрозе появилось в штабе лаборатории и мозгах всех дежуривших этим вечером администраторов. Ситуация являлась нештатной, поскольку смена Любомира уже закончилась, но привычной для всех сотрудников, поскольку Любчик – фанат своего дела -, неспроста считавшийся кадром ценным, если ни сказать гениальным (а иначе в свои двадцать семь он и не мог претендовать на то, чтобы оказаться в подобном месте с его-то уровнем доступа), довольно часто работал сверхурочно и залезал в самые глубины алгоритмов, принося крайне неординарные и ценные результаты, которые помимо государственной пользы, давали известные плоды коллегам по цеху и начальству в виде повышенного доверия, продвижения, премирования и социального рейтинга. И в этот раз беспокойства коллеги не только не испытывали, но и радостно потирали руки, а то и держали кулачки за ещё сохранившийся юношеский энтузиазм Любчика:
– Во парень-то наш опять даёт! Другой бы на его месте уж час как шашни крутил в Антарктик Холл!
– Н-да, там сегодня, я слышал, будет живое выступление модной бразильской группы. Туристическим круизом занесло. Ребята на живность и айсберги приплыли посмотреть да на полюс слетать отметку поставить. Ну вот и сюда заодно – выступить.
– Слышал, наши их вербуют. Глядишь, на экскурсию заглянут.
– Посмотрим… На выступление я б сходил, жалко дежурство… Солистка там просто… – м-м-муа! Какой голос, черты! Плавные… И мимикой вот это она так… Умеет. Глазами – р-р-раз!..
– Ха-ха-ха! Придёт на экскурсию – возьму тебе автограф, а то сам-то не подойдешь! В краску ударишься! Ме да ме опять! Ха-ха!
– А вживую, вживую, знаешь, как прямо? Уши щекочет, когда они играют и голос её… Ты его прям по-другому чувствуешь… Это тебе не вот этот фаст-фуд электро-нейронный, когда раз и всё! – сразу в голове… Язык свесил, волосы привстали… А тут нутром чувствовать нужно, понимаешь?!…
– Ох и сладко ты щебечешь! Точно дышишь неровно… Я тебе говорю: влюбился! Сотню социального рейтинга или тринадцатую ставлю – покраснеешь!
Если что в мире и осталось неизменным с пришествием нового поколения технологий, так это старая добрая любовь к игре во всех её проявлениях. Как и раньше, она единственная вносила искры задора даже в скучные процессы и предсказуемые отношения. Действительно, как ещё скоротать время в социуме? Ни мирной забавой, так войной. Удел созерцания и созидания, самодостаточная увлечённость каким-либо предметом или явлением по-прежнему являлись доступны малочисленным белым воронам, жившим по какому-то собственному, с неясными мотивациями и смыслами укладу. Большей части населения Земли требовались придуманные занятия и развлечения, повестка. Утолив голод, люди охотно приняли программную сетку послевоенного светлого будущего, освоив обновлённые правила учёта репутации и социального рейтинга, быстро адаптировались для игры в него, как некогда адаптировались к взаимодействию с деньгами, статусом, популярностью и другими внешними атрибутами. Не то чтобы кто-то внедрял или выбрали эту игру по доброй воле. Сознательно ей и не удалось бы серьезно препятствовать в силу мощи идеи и уже набранной динамики, меняющей систему оборота ценностей, наверное, так же фундаментально, как первые деньги сменили чистый обмен товарами. В странах, чьи руки оказались развязаны от долговых обязательств, технологии первыми позволили вернуть финансовую систему в похожее состояние, сделав деньги многосоставным виртуальным активом, сообщающимся где-то внутри, в то время как на виду крутились только товары.
В противовес публике антиутопистов XX века, сформировавшей отталкивающее представление о социальном рейтинге и тотальнойной прозрачности, современники тридцатых годов только и ждали, когда, наконец, выйдет новая версия иерархических лестниц и лифтов, – они-то к этим идеям уже созрели. Теперь каждый находился в прямом эфире: все проявления так или иначе засчитывались, принося или убавляя социальные очки. Сделал доброе дело – повлиял на стольких-то людей – молодец! Затем уже они под твоим влиянием совершили энные поступки – тоже зачлось. И так далее и в обратную сторону. Нанёс вред, совершил преступление? – извини, не скроешь, воздастся… В остальном, выставление на показ или скромность – дела лично-рекомендательные. Система в любом случае всё документировала и считала коэффициенты, которые ложились в основу сложной экономики.
Вопрос социального баланса обрёл совсем не психологический, а вполне финансово-материальный смысл. Вспомогательная система ориентировала пользователя в те сферы, где он являлся полезным и социально-приемлемым так ловко, что он мог и не замечать её вездесущую руку. Пока что рекомендациям разрешалось не следовать. А при твердом нежелани ещё находились пути и вовсе игнорировать саму технологию. Но кому от этого было лучше? – путь не из легких. Слывшие по-началу разговоры о том, что свободы воли якобы сделалось меньше, в процессе парировались тем, что её и до того насчитывалось столько же, а с учётом реализации скрытых потенциалов, теперь стало даже больше. Альтернативно мыслящим и желающим себя опробовать наперекор оставалась витиеватая дорога, хоть и на свой риск. И современные, максимально регламентированные, системы продолжают держать её приоткрытой так, что по-настоящему нуждающийся в ней и решившийся платить справедливую цену непременно её отыскивает.
Поколения начала двадцать первого века хоть и являлись глубокими адептами психотерапии в различных проявлениях, но модели их поведения зачастую оставались подобны привычной бытности рыб, движущихся по пространству аквариума, – разве что более объемного, чем у предшественников. Психология раздвинула прозрачные рамки, вытеснив этику и религию, имея преимущество в способности объяснить что-угодно в приемлемом свете, что, по-правде, не являлось полезным, но делалось необходимым для дальнейшего прогресса. После исчезновения стен основная масса плавающих жителей, не заметив этого, продолжила нарезать круги по привычной траектории. Просвещенные же понеслись в открывшуюся пучину, почти гарантированно нарываясь там на неприятности и страдания, гибли, подхватывая и распространяя нравственные болезни. А кому хватало толку выстоять, насновавшись, делались сильнее и возвращались в ограниченное пространство реализовывать полученное преимущество в среде сородичей или приживались в какой-нибудь другой ёмкости. И только немногие отшельники девались куда-то туда, где история о них далее умалчивает и по сей день, ибо мотивация поведать её иссякла вместе с ними самими. Бытовавшая же тогда тяга к саморазвитию, биохакерству и, вообще, всяческому, желательно без приложения усилий, улучшайзерству своих качеств приводила к тому, что в обществе тридцатых буквально ждали вспомогательных мыслительных операционных систем как манны небесной. И как бы хранители старого мира ни ужасались чипированию ещё в начале века и ни жгли вышки с мнимыми вредоносными сигналами – то были лишь волки-волки. Когда пришла реальная пора, большинство староверов приняли правила новой социальной нормы, экономики и государственности.
Система лучше любого психоаналитика раскладывала пользователю представления о мире и мотивы, с помощью которых он принимал решения; с легкостью формировала группы и совместимости, точно отображала уровень популярности или политической поддержки, отчего процедура выборов претерпела значительные изменения. Эмоциональный мир, бывший в прошлые века тёмной материей человеческих поступков, стал куда более прозрачен, обнажив тщательно-скрываемую под благородством сложность мотиваций, непременно содержащих в том числе и аморальные обусловленности. Впрочем, в массе люди быстро в это наигрались. Мало кто желал постоянно-честно отслеживать собственные мысли и мотивы, зато по части наблюдения за чужими недостатка интереса не наблюдалось.
По началу на разочарование привыкшим к манипулятивности в социальной жизни, технологии привели к сведению на нет описанных, и поэтому устаревших, техник манипулятивного воздействия. Во-первых, потому что они моментально считывались устройствами потенциальных жертв, во-вторых многие неосознанные манипуляторы осознали глубину своей природы, в силу чего возник большой моральный пересмотр прежнего поведения, и, как следствие, произошло утончение самих техник. Возник дискурс: во имя чего и в каких ситуациях данные техники приемлемо применять, когда и как следует им противостоять или повиноваться. И главное: можно ли обойтись без них? Однако повестка и тенденция скоро поменялись. Начиная с третьей версии устройств вспомогательного мышления стало невозможно оспорить тот факт, что каждое устройство являлось не персональным, а корпоративным или государственным детектором и манипулятором, документирующим все сигналы, определяющим относительность правды-лжи и сложность мотивации многократно глубже, чем пользователи. Уже не столько данные, сколько пользователи переставали принадлежать себе в понимании прошлых поколений, но некоторым корпорациям и государствам ещё удавалось внушать людям веру в персональность, однако лишь потому, что те были не в силах признаться себе в обратном. Свобода иллюзии и право на её отстаивание процветало в таких обществах, отчего они и пришли к отставанию от тех, которые с положением вещей честно смирились и первыми приступили к освоению принципиально-новых областей проявления воли.
Проблема субъективности правды и, как следствие, ценностей, которые она порождала воздвигла такую виртуальную стену между обществами, что одни смотрели на других примерно как испанские конкистадоры на индейцев – при этом развитым считал себя каждый из визави. Существовали и такие, которые глядели в соседнее общество, как за стену зоопарка, но находились и те, кто рассматривал соседей с уважением и полным принятием их права вести жизнь согласно другой правде и ценностям. Живите как вам нравится, только не лезьте к нам, – такой общественный договор продолжал устраивать среднего обывателя. Но не всякого. Где точно не удалось раскрыть правду и ложь до конца, так это в изящно-маскируемом экспансионистском мотиве, зачастую скрываемом особенно в тех начинаниях, которые провозглашались как самые благие и альтруистичные. Безусловно, все были заинтересованы в мире и декларировали свободу для проявления других, однако эволюционная, хищническая порой, тяга к контролю, поглощению и присвоению держала планету в холодном напряжении, поскольку всегда находились причины и поводы объясняющие правильность и своевременность подобных действий. Внутри, казалось бы, монолитных союзов соседнее общество продолжало подозревать другое, и, как это парадоксально бы не звучало, максимальная вооруженность и готовность к конфликту продолжала являться залогом его невозникновения. Продолжали действовать древние военные истины об упреждающих ударах, являвшихся вынужденным применением силы наперед, дабы не допустить более чудовищных потерь. Остались верны и прослывшие кровожадными принципы Макиавелли… Другими словами, коренной технологический сдвиг не успел повлиять глобально на эволюцию природы и культуры человечества.
Однако перемены уже назревали, по крайней мере, в руках появились ключи для открытия другого пути. Группа пацифистов-идеалистов, имевшая воззрения схожие с буддистскими, предлагала посредством имплантации устройств вспомогательного мышления купировать нейронные центры возбуждения хищнических мотивов у человечества в целом, обрекая его впоследствии на искусственно-мирное существование, однако развернувшаяся по этому поводу полемика явила целый ряд вопросов, взять ответственность за решение которых в первой половине XXI века не решались как ученые, так и философы, религиозные деятели и политические лидеры, видя довольно большой риск самоубийственности такого подхода в изменении коренного принципа эволюции – борьбы. Аналогичную идею воздействия через генетические изменения тоже отложили в долгий ящик, но скрытые эксперименты велись по обоим путям.
Существовало мнение, что, если применить подобную технологию усмирения всех людей на планете, нет никакой гарантии невозникновения технического сбоя, намеренного взлома или природной мутации, которые позволили бы малой группе особей вновь обрести способность переходить за грань социально-безопасной конкуренции к хищнической борьбе и экспансии, а значит, тогда искусственно смиренные абсолютно точно стали бы жертвами. Альтернативная позиция предполагала, что подобное вмешательство в человеческую природу вовсе способно развернуть эволюционную ветвь вспять, поскольку, потеряв одну из главных общественных угроз и мотиваций, велик риск деградации и исчезновения всего человечества если не от какой-нибудь внешней угрозы, то от ленивого вырождения. Сходились в одном: полезно сделать человека контролируемо-безопасным к ближнему, но готовым противостоять хищнику, – имея принцип ненападения первым, являться способным отразить угрозу. Сей старый принцип, переложенный на технологию, как ни странно, породил на время общих врагов, способных сплотить даже два глобально-непримиримых лагеря: люди, не использующие системы вспомогательного мышления, априори теперь считались дикими, представляющими опасность. Формирования таких людей зачастую приравнивались к сектам и потенциальным террористическим группировкам – в их исчезновении были заинтересованы обе глобальные стороны. Хотя иногда их делали частью политики, не брезгуя скрытно направлять деятельность таких формирований против соперника, поскольку доказать официальную причастность к их деятельности оставалось затруднительно. Новое староверие становилось очередной палкой о двух концах, поэтому продолжать жизнь без использования современных технологий даже для сплоченных адептов становилось не только социально невыгодно, но и опасно.
Первое, второе и третье поколения устройств с вспомогательными мыслительными интерфейсами распространялись только по рыночным принципам, но когда государственные махины сдвинулись, то применение технологии становилось добровольно-рекомендательным и спонсируемым с их стороны, как ранее происходило с вакцинацией. Имевшие средства могли позволить себе самые современные версии устройств, остальных государства считали за долг обеспечить минимально-удовлетворяющими потребности версиями. Зачастую прибегать к принуждению не требовалось, поскольку люди самостоятельно приобретали и обновляли нравящиеся им версии, доступные и разрешенные в их странах, потому что эти устройства становились необходимым атрибутом свободной и цивилизованной жизни и признаком принадлежности к чему-то большему.
В дежурный штаб крио-цехов на Новоантарктической стали поступать многочисленные сообщения под заголовком “Неизвестная ошибка”. Из сообщений ясно следовало, что некий, связанный со станцией пользователь, пребывая в неопознанном режиме, несколько раз пытался выйти из системы через консоль, на что требовались специальные права Администратора.
– Странно. Источник сигнала определён. Почему пользователь неизвестен? И зачем к нам присылает, если он в Нигерии?
– Да опять, наверное, разработчики обновление до конца не допилили. Как обычно впопыхах под дату релиза залили, вот и, чёрт пойми теперь, приходится дебажить.
– Залили – не залили… А проверить надо. Задокументируй её, отследим на серийность. Может, будут ещё такие ошибки. А Любомир – что? Всё копается?
– Похоже на то…
– Можешь вывести, что там у него?
– В крио. Кажись, в меню входа застрял. Наверное, работает с параметрами.
– Соедини с ним.
– … Не доступен…
– В смысле?
– Нет в сети почему-то…
– Как нет? Говоришь же, к крио подключен.
– Ну да, в меню сидит. Но в сети нет его. Чушь какая-то…
– Дай-ка гляну… Ох и по краю ходит, а. Я ему сколько раз говорил, когда так закапываешься, напарника с собой брать надо и вторую линию держать, а он, мол, хакеры так не делают, работают без следов по дебрям, нужно соответствовать… Фанфарон, блин.
– Рисковый парень!
– Молодой ещё просто… Отправь к нему дежурного техника, проверит пускай. А этого к нам – документацию сегодня чтоб сдал перед уходом. И с комментариям! А то опять один системный авто-отчёт останется, а нам потом разбирайся.
Через девять минут техник сообщил в штаб, что в админской Любчика нет, он в пользовательской секции E, седьмой ряд, четвёртый этаж; схема и код на доске: что-то про одноканальное подключение без предоставления доступа к мозговым мощностям. Дежурные, следуя инструкциям техники безопасности и рекомендациям системы, отдали команду вывести Любчика из крио через аварийный режим, но с удивлением получили ответ, что крио-камера выдаёт ошибку “Пользователь не найден” и одновременно предупреждает об опасности для пользователя. После нескольких попыток Любчика извлечь не удалось. Повисла неприятная пауза.
Бегло изучив историю документации, которую вспомогательная мыслительная система Версальского составила до подключения к крио, дежурные администраторы переглянулись: один криво прикусил челюсть, поведя губы набок и уставившись в пол, другой тихо прикрыл лицо руками. Что делать? – было решительно неясно. Хотелось задним числом выругать славянского недоабсолютиста, но пуще тревожила мысль о том, как ему сперва помочь и можно ли…
Думать о худшем не хотелось. Оно не было проговорено вслух, но все понимали, что исключать этого нельзя. С высокой вероятностью нельзя. Система в тупике, нет никакой связи. Здесь только тело, а где остальное – неизвестно. Сослуживцы вспомнили, как смотрели старое интервью с офицерами, курировавшими операцию по спасению экипажа подводной лодки “Курск”, испытав те самые ощущения, когда спасать товарища нужно скорее, но ещё совсем непонятно какими средствами, притом неизвестно, жив ли, а хочется верить, что жив, и торопиться. А ещё нужно доложить наверх и как-то объясниться. А может, лучше попытаться решить самостоятельно?
IV
“Ага… Муса Абубакар, значит, две тысячи двенадцатого года рождения… Вот что меня ждёт, да? Похрустывает шея-то, Абубакар Муса, не следишь, уважаемый… Посмотрим кто ты…” – Любчик зашел в консоль, где ввёл команду показать данные о теле. Делалось это легко и быстро особенно для такого привыкшего к использованию вспомогательных систем, как Любомир. Требовалось лишь помыслить с направленным на действие усилием, в его случае дать машинальную команду, с какой, к примеру, предки по необходимости поднимали руку или двигали ногами. Конечно, новичкам приходилось пользоваться вспомогательными системами пошагово, испытывая неуклюжесть и прерывистость аналогичную первым попыткам езды на велосипеде, когда нужно взяться за руль, перекинуть ногу, поставить на педаль, оттолкнуться, поймать равновесие, поставить вторую ногу на другую педаль, начать крутить педали синхронно в одну сторону, стараясь рулить, ни во что не врезаясь и сохраняя равновесие, двигаясь в необходимом направлении от точки А к точке Б… Любчику же в этой аналогии было достаточно намерением сразу оказаться в точке Б.
Муса Абубакар обладал двойным гражданством. Первое – нигерийское, второе – российское. Абубакару принадлежала небольшая компания-посредник, участвовавшая в подборе местного персонала для нефтедобычи. Факт наличия у тела российского гражданства изначально не вызывал вопросов. Любомир предполагал это, как единственно-очевидное, поскольку хакнул именно российскую систему безопасности. А вот социальное положение нигерийца объяснило как и почему он получил доступ к гражданству и технологии. На макушке нащупывался характерный шрамик от имплантации – его Любчик обнаружил почти сразу, когда искал доказательства того, что не находится в имитации или сне.
Имитация или виртуальная реальность, одним из методов подключиться к которой являлось крио-соединение, отличались от имплантов с вспомогательными мыслительными операционными системами тем, что в первом случае сознание отсоединилось от внешнего восприятия: тело подключалось к автономному питанию, а нейроны мозга, ведущие к управлению телом, перенаправлялись на навигацию в имитации, так называемой виртуальной реальности. В прежние времена люди на короткий миг могли испытать нечто-подобное сильно зачитавшись книгой, с головой уйдя в видеоигру или интернет-сёрфинг. Навигация по виртуальной реальности осуществлялась силой направления мысли. Технология позволяла пользоваться привычным интернетом, социальными сетями, видеоиграми, переживать соединение с физическими объектами при наличии доступа к ним. Например, становилось возможным подключение к видеокамере, автомобилю или роботу. Появилась даже особая субкультура имитаторов, которые приобретали множество роботов, подключались к крио-соединению и находились по выбору то в имитации, то в привычной реальности посредством этих самых роботов. Естественно, технологию активно использовали военные. Боевых роботов активно применяли в Мировой Войне ещё до распространения крио-соединения. Можно сказать, их предки использовались с тех пор, когда появились средства наведения, которые позволяли отделить от бойца направленный на удалённое расстояние поражающий противника элемент. Тогда линии боевого соприкосновения превратились в пустыню – зону обитания роботов -, а остатки приграничного сельского населения вынужденно сконцентрировалось в городах, на которыми действовали более менее надежные купола защиты. Земля, за которую воевали, чтобы жить, стала безжизненной… Но служила разграничением, поэтому цели нельзя было бы назвать не достигнутыми. Технология крио позволила военным вести самые изощрённые действия, при этом оставляя бойцов в безопасных бункерах, что в корне изменило ведение любых профессиональных боевых действией, превратив их в противостояния геймеров, хакеров и технических инженеров. Считавшиеся ранее маргиналами и бездельниками игроманы боевых стрелялок вдруг стали массово востребованы и уважаемы на самом высоком уровне. Впервые подобное подразделение оказалось задействовано в операции по воссоединению целостности материкового Китая с островом Тайвань, после чего знаменитые соревнование в высоте небоскребов сменилось возобновлённой гонкой землескребов…
Используя же импланты, пользователь не погружался в виртуальную реальность целиком, а оставался вместе с телом в привычной реальности, которая дополнялась новыми способностями восприятия. Вход в полную имитацию через имплант был технически возможен, однако пока это являлось небезопасным для физического тела пользователя и зачастую требовало подключения к внешнему источнику электроэнергии, поэтому, как правило, эта функция использовалась лишь для краткосрочных действий и в полном доступе имелась только у разработчиков и администраторов. Импланты именно дополняли привычное восприятие: функционал позволял легко получить ответ на любой вопрос, используя поисковик с встроенным искусственным интеллектом, воспринимать дополнительный визуал, например, измерить точное расстояние до объекта или проложить транспортный маршрут, а также воспроизвести аудио или видео, воспользоваться переводчиком, скоротать время в игре или социальной сети, записать и отправить мысли, управлять умными устройствами и осуществлять прямо в голове ещё многие функции, о которых люди давно мечтали.
Имплант представлял из себя крохотное устройство, вживляемое в кору головного мозга в области макушки. Глубже в мозг уходили множественные нано-нити, которые, взаимодействуя с нейронами, делали возможным работу вспомогательных мыслительных операционных систем или, как их ещё называли, систем дополненного мышления. Устройство выступало своего рода посредником, поскольку практически все вычислительные мощности и операционная система, посредствам которых имплант работал, раполагались далеко вовне на децентрализованных суперкомпьютерах и дата-центрах. Данные же передавались через высокоскоростное интернет-соединение. Существенные технические проблемы такого подхода, которые к 2047 году ещё не удалось решить до конца, заключались в риске нагревания имплантов и необходимости регулярной подзарядки электроэнергией. Беспроводная зарядка, естественно, сделала пользовательский опыт куда лучше, однако энтузиасты мечтали о технологии позволяющей питать имплант напрямую энергией тела или же найти способ подключаться к электроэнергии прямо из пространства.
Ахиллесовой пятой устройств оставалась безопасность, которая с каждым поколением становилась “ну теперь-то точно почти” неприступной, и случай нашего героя показывал эту самую практически никому не заметную щелочку “почти”, куда при удачном стечении обстоятельств мог просочиться супер-профессиональный взломщик. Столь экстраординарных эксцессов, подобных произошедшему с Любомиром, ещё не документировалось. Нонсенс в том, что его сознание получило доступ ко всем децентрализованным мощностям и хранилищам российской сети, а также подчинённым ей устройствам, в том числе имплантам, вживленным в пользовательские мозги.
К телу непосредственно Мусы Абубакара Любчик получил доступ, потому что во время переключения на крио-соединение часть его сознания намеревалась аппетитно поужинать, другая пребывала в наслаждении от интеллектуального возбуждения, третья предвкушала открытие чего-то принципиально нового, а четвертая немного опасалась того же. Комплекс ассоциаций, пробужденных этими мотивами, объединился в желание оказаться именно в том месте, где Любомир, витая в облаках перспектив своей научной работы, впервые в жизни отведал лобстера, немного остерегаясь за санитарию, но в тоже время, кайфуя от экзотики. Могло случиться и так, что он очутился бы в другом месте, если бы не один маленький нюанс: во время первого визита в лобстерную ему запомнились раскачивающиеся под брутальный трек из нигерийы в проехавшей мимо машине, и тогда он незамедлительно нашёл композицию и добавил её в свою библиотеку, – это была та самая музыка, в сопровождении которой он вскочил в крио-камеру. Взломав подключение, он попал в такую непредсказуемую и неизученную область взаимодействия с системой, где она сначала считала его глубинное желание в противовес осознанной команде по вызову меню. Так система подключила его к наиболее удовлетворявшему по всем параметрам ассоциаций устройству, а именно, к импланту нигерийца Мусы Абубакара, по стечению обстоятельств находившегося настолько близко к лобстерной локации, что воспринимаемый им запах даже активировал схожие нейронные реакции с теми, что хранились в истории данных Любомира.
Всё это время Муса Абубакар пребывал в ясном сознании, однако по каким-то неизвестным для него причинам полностью потерял контроль над телом и вспомогательной мыслительной операционной системой, без сил наблюдая, как организм зажил отдельной жизнью, – в том, как такое возможно, Любомир и пытался разобраться, продолжая рыться в консоли. Оказалось, не так уж и сложно выяснить, как и почему он очутился здесь. Потребовалось открыть шифрованную историю команд, для чего он лишь немного повозился, вставив пару костылей на входе, чтобы сработали нужные доступы. Любомир даже удивился, заметив, что как-то слишком легко получается сделать то, о чём он подумал: “Наверное, я просто сконцентрировался как следует. И поел. Ничего не отвлекает теперь. А до того, значит, не так сильно и нужно было. Н-да… А, честно если, я ведь пока и не собираюсь отсюда выбираться, может поэтому не получилось сходу? Попробовать снова? Ну-у-у… А если сразу выберусь? Ага-а-а! Попался! Ясно всё со мной… Боюсь уже никогда не попасть сюда обратно!” Любчик попробовал произвести ещё несколько манипуляций с запросами данных с разных концов системы – никаких ошибок… “Как на ладони!” На секунду он пожелал увидеть систему разом во всей полноте. Тут же перед ним предстали миллиарды устройств и людей со сложнейшими переплетениями графов, течением сигналов, роем восприятий: “Вау…” – его будто ударило, но не током, а осязанием информации, и охватил мельчайший мандраж: “Ничего себе…” – прикасаться к чему-либо и кому-либо он хотел и не стремился. Он застыл – наблюдение за всем этим живым организмом завораживало! Это было поистине непередаваемое и неописуемое цифровое благоговение. На мгновение он даже ушёл куда-то туда и отпустил тело Мусы Абубакара, но одёрнул себя, и тот не успел этого заметить, – скоро Любчик уже снова против его воли почесывал затылок.
“Значит, в этом режиме соединение настолько на-тоненьком, что мне даже команду формулировать не нужно? Стоит просто захотеть… И пока я, значит, хотел побыть тут и выяснить…” – блаженные рассуждения прервала послужившая причиной возвращения в тело тень скользкой мысли о том, сколь ответственным и осознанным теперь стоило быть со своими желаниями, и как легко в них можно раствориться. Из ниоткуда возник озноб. Заложило нос. В животе появлялось предательское кручение. Какая-то вспышка! – и владеть такого уровня доступом оказалось не то что страшно, а мучительно, отвратно ужасно, однако отказываться от этого так сразу? Нельзя сказать, что Версальский, не понимал себя в тот момент или лукавил, – он осмыслял себя ровно настолько, насколько был способен. Осознание положения породило в нём доселе неизвестное монолитно-неразрывное чувство бездоннейшей вины при абсолютной власти. Оно и рвуще терзало, и маняще соблазняло, и сковывая угрожало кошмаром, и ласково просило открыться ему и открыть его… – в то время как рассудок пробовал удержать мысль, рационализировать: почему всё это так сложно – и нельзя, и нужно, и можно -, и вина, кажется, интуитивно уже предопределена, и есть ли право на подобного рода познание и действия, и уместен ли такой застарелый, пуританский вопрос – откуда он, вообще? -, когда это уже случается, и неужели нельзя без вины – кто внушил это? -, и почему именно в этой парадигме так сходу построились чувства и мысли?… – громом склокотало внутри! Версальский сжал себя. Скрепил. Что реакции? Что чувства? Мысль. Мысль… “Предположим…” – начал он: “Откуда это – я понимаю. Уж больно похоже… Засело. Проходили. Знакомого мотива сложно не узнать… Но так? Так это чувствуется? Бритвенным лезвием меж ног!? Уберите!? Уберите… А кто уберёт? Я его в руках держу уже… Я… Неужели я ранить себя им стану? Нет… Это, допустим, отметим как прояснённое… Но началось-то не с этого. Это – потом… – с мыслями пришло. Сначала-то отлетел я. И-и-и? Почему ж я так резко одёрнул себя, когда почувствовал, что растворяюсь? Осязанием иду в существо того познания, из которого главным своим интересом питаюсь? Я ведь её всю понять могу. Всю разом исследовать… Страшно? Сказать страшно как страшно… Не я там буду уже? Умру? Чувствую? – или придумки? Как понять? Неужто миф снова?”
Тело Мусы Абубакара встало из-за стола и медленно побрело к набережной лагуны, где село на большой камень и уставилось в воду, приковав взгляд ко дну. При желании Любомир мог бы без труда выйти на связь с системными администраторами и начать решать свою проблему, однако парень попал в разлом – задумался о вечном. Его потрясало, что каждое намерение словно эффект бабочки, способно влиять на ход событий непрогнозируемым образом. Шокировало, что прямо сейчас держал он в руках и взвешивал нечто явственно противоречивое внутри себя, словно весь он на своих же ладонях посреди невесомости, а каждая мысль может… Оборвать ладони. Взбудоражить движение среды. Вообще, привести к тому – что раз! – и из виду потеряешься… Всё, что он делал теперь, – тормозил себя. “Я… программирую себя прямо внутри. Проникаю словно вирус… Решаю? Управляю… Не хочется такое говорить, но… как… Бог системный?… Не так я это представлял. Если, вообще, представлял. Получается, я могу тут что-угодно теперь? Но, что, например? Например?… Что?… На удивление, пока ничего не хочется… Стоп… Ничего не нужно. Ничего… Не надо прикасаться ни к чему. Не хотеть. Не прикасаться! Нельзя. Нельзя… Нельзя ничего делать… Не понятно… Страшно просто. И холодно. Как же сильно живот болит… Полегчало бы…” – тело наклонилось к воде и стошнило. Наступала ночь. На помутневшей от разводов воде проступали первые звезды.
V
Ещё несколько раз дежурные администраторы и техники безуспешно пытались отключить Любомира Версальского. Вызвали даже второго такого гения-самоучку – Гену Мылова. Выдернули прямо с концерта из Антарктик Холл, чему тот казался явно не рад, но виду не подавал и скоро явился, уже на пути успев изучить документацию Любчика.
“Ну Любчик-то ваш дал, конечно, маху!” – заходя в дежурку, в сердцах заявил Гена. “Чего?”, “Чего?”, “А что с ним?”, “Что делать-то?”… – в опечаленной растерянности и нервной взволнованности, кто, пуча глаза, кто, подаваясь вперёд, кто, тряся ногой, а кто, щелкая костяшками пальцев, дежурившие админы с надеждой смотрели в рот Мылову. “А я не знаю, чего! Что? Кой чёрт его дернул? Ещё и в пятницу под ночь! Туда лезть – самоубийство! Вы знаете, что он наделал? Как система-то не среагировала, вообще, не понимаю я… Его ет-ти…”
Дежурные, окружили Гену, застыв, будто дети в лагере, когда один рассказывает страшную историю, которую и очень хочется услышать, аж мочи нет, как надо знать, и страшно, потому что потом пол-ночи мерещиться будет… “Ну я, конечно, не знаю, как вам объяснить это. Скажем так… Он нашёл такую уязвимость, которая… в которую… Уф-ф-ф… Короче, как в астрал он вышел, только в системе. Поняли? Нашел баг, который как телепорт с Земли в открытый космос… А? В Марианскую впадину без батискафа нырнул! Ясно!? Ну!? Поняли вы!? Ну чудик этот, судя по записям, которые искусственный интеллект успел сделать, вышел в космос, даже скафандр не нацепив!… Космонавт этакий в чёрной дыре. Потонул в системе где-то…” Все переглянусь и продолжили смотреть на Гену: “Ну-у-у?… А вытащить-то его как?”; “Да я-то откуда знаю! Давайте пробовать будем. Придётся всю исходную документацию поднимать…” – Гена уже начал энергично делать запросы и вдумываться в смыслы инструкций. Видно было, что настроен он решительно, но трусовато.
– Ген, а ты на связь с ним выйти сможешь?
– Вы доки читали его? Написано же: нашёл способ одоканального подключения. Он сам сделал так, что с ним связаться никто не может. Он даже для системы недоступен, пока сам запрос туда не сделает. А она данные его хранить может, но самостоятельного доступа к ним не имеет. Он как бы в ней есть, но его для неё нет. А из этого следует, что, может быть, и совсем нет. Ясно вам?
– Ху-у-у-ух! Тэ-та-да-а-а-а…
– Ага…
– А ты? Можешь зайти туда?
– Куда? В астрал к нему?… Вы меня, извините, но я – что? – дурак по-вашему? Экстремал-смертник? Спасал беспредельщика, не ясно живого-мертвого, вообще-то, нарушившего все правила безопасности, и сам туда – в пропасть? Простите, товарищи, но на такое не подписывался я… Докладывать надо.
– А что ты думаешь, там прям настолько опасно? Чего могло произойти-то?
– Не знаю. Может, умер, а тело типо как в коме… Может, свихнулся там уже. Может, расщепило сразу от перегруза. А может и ничего – веселится, если не на виселице. Дело-то такое…
Дежурные тяжеловесно призадумались, Гена продолжил изучать исходный код системы и инструкции. Дабы разбавить мрак, кто-то включил эфир концерта из Антарктик Холл. Молчали. Тихонько играла музыка. Артистка, и правда, пела очень проникновенно, вкрадываясь всё глубже в нутро слушателя то на звонкой, ударной, то на нежной, приглушённой, ноте, а когда проносилась взглядом мимо камер, даже сквозь экраны от неё сочился какой-то неуловимый, полный жизни весенний свет.
Прошло с четверть часа. Закончился концерт.
“А давайте я подключусь…” – тихо ударился о стены дежурки голос Феди Ильина, младшего администратора, который частенько делил смену с Любчиком и, чувствовалось, ощущал его братки особенно-остро сейчас. Федора одолела грусть, почти тоска и такое обидное, горестное ощущение, что невольно он уже представил ситуацию, где Любчика нет, а его напарник, друг, брат по цеху, даже ничего не предпринял, чтобы попытаться спасти его: “Нет… Как я стану дальше жить, работать здесь? В зеркало… В глаза им смотреть? Себя стыдясь и их презирая… Нельзя так…”
Тишина продолжилась.
“Не по инструкции, Фёдор. Он-то накуролесил уже, нам теперь разгебать и отчитываться, – ты ещё куда? Вместо одного двух потеряем – вон Гена что говорит!” – старшим в этот день дежурил бывалый капитан Сироткин Семён Васильевич. Василич резонно рассудил так: “Понимаешь, Фёдор, он туда сам ушёл, – его никто не отправлял. Он, прости Господи, – дурень – правила безопасности нарушил и знал об этом – из журнала документации видно, что знал! Он живой у нас лежит, по крайней мере, тело живое. Двух часов ещё не прошло – тревогу рано объявлять. Система ни ошибок, ни предупреждений пока больше не выслала – только, как он подключился, были. Значит, он либо сразу схлопотал, и теперь уже всё, либо проблем у него там нет. Но, надо признать, что два часа без связи, доступа, вызывают у меня беспокойство не меньше твоего, Федь… Но всё же. Любомир в крио и неделями зависать мог, правда, со связью, с отчетностью. Но он опытный. Думаю, не пропал он там… Давай дождёмся, что Гена нам сможет сделать до ночи, а, может, Любомир сам выйдет уже к этому времени. Если до утра ничего, то ещё к обеду ждём, а дальше пишем рапорт по ситуации и действуем согласно инструкциям. Ясно? Согласен? Все согласны?” – реакции были ясны, все продолжили работу.
К утру Гена выдал: “Я спать, в обед разбудите. Вообще, есть одно стопроцентное решение, как узнать что с ним, и директивно его оттуда вытащить. Если есть ещё, кого вытаскивать, конечно. Но у нас доступа нет. Даже у самой системы нет”. “А у кого имеется, гм?” – из слипшегося за ночь горла схрипел Василич. “Хах, тут дело такое, что технически у каждого, надо только протокол переписать, а для этого нужен пятьдесят один процент голосов всех участников сети, ну-и-и-и-известная надбавка сверху, без которой эти проценты не считаются…!” – на это заявление Гены Мылова улыбнулся даже Федя, другие и хохотнули. “Ты имеешь в виду, что закон переписать надо, чтобы его вытащить?” – ухмыляясь, добавил, Василич. “Ну да. Только гарантии, что он будет живой или в своём уме, все равно никакой. Но технически – мы его вытащим!..” – Мылов, не скрывая, остался доволен собой, ожидая развития. “Вытащим!… Да кто нам даст закон переписать? Ради Версальского? Ты не перепутал ничего, Ген?” – Василич явно входил в кураж, представляя, как бы он отправил наверх подобного рода сообщение с вложенным в него предложением.
