скачать книгу бесплатно
Списанные
Дмитрий Львович Быков
Быков.Всё
Жизнь московского сценариста Свиридова больше ему не принадлежит: с тех пор как он оказался в загадочном списке, назначение которого известно лишь спецслужбам, любой его шаг отслеживается. Что это – социальный эксперимент или новая реальность, в которой нужно учиться жить? И как справиться с липким страхом, пропитывающим отныне весь быт? Всё о добропорядочных гражданах в экстремальных ситуациях – в романе Дмитрия Быкова «Списанные».
Дмитрий Львович Быков
Списанные
© Быков Д.Л.
© ООО «Издательство АСТ»
* * *
Все экспериментально-философские фэнтези N построены по инвариантной схеме. На протяжении романа развивается владеющая героем сверхценная идея. Читатель внутренне спорит с ней, но по ходу сюжета она набирает силу, и читатель готов то ли поверить в нее, то ли объявить роман полным бредом, когда в последний момент автор вдруг отмежевывается от этой идеи и сваливает всю ответственность на одержимого ею героя.
Александр Жолковский
Так-то въяве и выглядит все это —
Язвы, струпья, лохмотья и каменья,
Знак избранья, особая примета,
Страшный след твоего прикосновенья.
Так что лучше тебе меня не трогать,
Право, лучше тебе меня не трогать.
Дмитрий Быков
Глупец! Пойми – ты живешь и дышишь, пока я на тебя смотрю. Ведь ты только потому и есть ты, что это я к тебе обращаюсь.
Абрам Терц. «Ты и я»
Писать про то, что есть, трудней, чем про то, что было или будет и чего никто не видел. Упрек в журнализме – самое легкое последствие. Но если не работать с реальностью, она такой и останется. Бо?льшая часть романа придумана и написана в Артеке, в гостинице «Адалары», персоналу которой автор, пользуясь случаем, свидетельствует любовь и благодарность.
Дмитрий Быков
Часть первая
Перечень причин
1
Во Внукове сценариста Сергея Свиридова, вылетавшего в Крым на детский кинофестиваль с картиной «Маленькое чудо», задержали на границе.
Свиридов поздоровался с добродушной блондинистой пограничницей, протянул ей загранпаспорт (можно было лететь с российским, но Свиридову нравилось думать, что он представляет работу за границей) и приготовился ждать. Обычно процедура занимала не более минуты. Блондинка, однако, вгляделась в документ, сверилась с увесистым талмудом, потом с двумя списками в полиэтиленовых папках, потом куда-то позвонила и зачитала свиридовские данные. Свиридова испугало не это, а взгляд, которым она уперлась в него после этих процедур. Обычно в случае непредвиденной задержки – мало ли, фамилия совпала с подозрительной – погранцы смотрели виновато: свои люди, формальность. Теперь же на Свиридова смотрели с выражением, слишком ему знакомым по генетической памяти: «Будем признаваться или дальше обманывать органы?»
– Что-нибудь не так? – с отвратительной заискивающей интонацией спросил Свиридов.
– Вам всё скажут, – ответила пограничница, чье добродушие мигом испарилось. Свиридов хорошо знал, как это бывает. На таких должностях добрых не держат, да они и не пойдут.
– Но в чем дело? – все еще мирно спросил он. – Документ неправильный?
– Отойдите в сторону и ждите, – сказала она уже с раздражением. – Через пять минут перезвонят, и пройдете.
– А кто вам должен перезвонить?
– Не мешайте проходу! – прикрикнула она.
Свиридов шагнул в сторону, пропуская потную мамашу с вялым мальчиком лет трех. Беспомощно распяленный паспорт сценариста остался лежать перед пограничницей. Ясно было, что Свиридов уже никуда не денется, так и будет стоять в сторонке. Он был привязан за паспорт. Слава богу, он один летел от группы: издевательствам не было бы конца. «А я всегда знал, что Серый неблагонадежен. У него в пузе наркотики, девушка, проверьте пузо!». Мимо прошел кинокритик Лосев, неприятный человек с энтевешным прошлым. Вел на старом НТВ информационную кинопрограмму «Куда пойти», над названием которой сам без устали каламбурил. Тип был скользкий – из тех, что всегда ругают власть, но им ничего за это не бывает. После разгона он спокойно устроился на ТВЦ, но так и ходил в ореоле гонимого.
– Что, Сережа, – сказал он сочувственно, – за границу не пускают?
– Да вот, – не желая откровенничать, неопределенно ответил Свиридов.
– Девушка, вы его что, не знаете? – спросил Лосев пограничницу. – Благонадежнейший малый, сценарист сериала «Погибель Отечества». Не смотрели?
– Проходите, – нелюбезно сказала пограничница Лосеву, с силой проштамповывая его паспорт, пухлый от вклеенных виз. Лосев не вылезал с международных фестивалей, эстет гребаный.
– Ну давай, – с тайным торжеством произнес Лосев, помахал Свиридову и прошел мимо.
Прошли еще двое, один задел Свиридова тяжелым чемоданом – конечно, теперь можно…
– Девушка, – робко напомнил о себе Свиридов, – у меня вылет через полчаса. Сейчас посадка закончится.
– Надо пораньше приходить, – предсказуемо ответила пограничница, не глядя на него.
– Но могу я узнать, в чем дело?! – возмутился Свиридов.
– Всё скажут, – повторила она.
– Я что, вообще могу не вылететь?
– Можете, – спокойно ответила она. – Я здесь для того и сижу.
– Для чего?
– Для контроля. Отойдите с прохода, гражданин.
Вот как, уже и гражданин. Свиридов озлился. Страх начал вытесняться раздражением: в конце концов, он не знает за собой ничего такого. Почему он должен отвечать за идиотские сбои в их системе? Ульмана не могут поймать, а сценариста могут!
– Если у меня сорвется вылет на фестиваль, вы ответите лично, – пригрозил он. Пограничница не удостоила его ответом.
– Вы меня слышите? – спросил он.
Она сняла трубку и набрала трехзначный номер.
– Пятый? – сказала она. – У меня человек угрожает. Чего-то, говорит, отвечу. Да, бузит громко. Подойдите, объясните, кто чего ответит. А то он чего-то это. Да. Хорошо.
Она положила трубку и подняла на Свиридова торжествующий взгляд.
– Сейчас вам всё ответят, – сказала она. – Придет майор и всё ответит.
К Свиридову уже направлялся майор неизвестных войск в белой летней форме. Он выскочил, как черт из табакерки, из потайной двери под лестницей – из щели, в которую незаметно проваливаются неблагонадежные; за дверью мог быть обезьянник, камера пыток, что угодно.
– Этот? – сквозь стеклянную стену кабинки спросил он пограничницу, указывая на Свиридова и не удостаивая его обращением. Толстуха радостно кивнула.
– Пройдите, – сказал майор, показывая на дверь.
– Но почему, собственно…
– Мне наряд вызвать? – скучно спросил майор. Свиридов понял, что шутки кончились. Он пожал плечами и пошел за майором в незаметную дверь.
Там не было ничего ужасного – служебное помещение, стул, стол, диванчик. О камере пыток напоминал только стандартный мутный графин с желтой, явно железного вкуса водой. Только такой и освежаются палачи – другая не восстанавливает палаческие силы.
– Присаживайтесь, – сказал майор, сам уселся за столик и вернулся к разгадыванию кроссворда в газете «Зятёк».
– Могу я узнать, в чем моя проблема? – после минутной паузы спросил Свиридов. Вот-вот должны были объявить посадку.
Майор поднял на него белесые глаза и некоторое время смотрел молча, исподлобья, ожидая, что жертва не выдержит гипноза, устыдится, опустит очи долу и погрузится в раскаяние. Но Свиридов смотрел прямо, с вызовом, и майор вынужден был нарушить молчание.
– Вам объяснят.
– Кто объяснит?
– Касающиеся люди.
– Понимаете, я должен вылететь сегодня…
– Мы понимаем, что вы должны. Мы должны, и вы должны. Происходит проверка. По результатам проверки вы или вылетите, или… – Майор сделал паузу, Свиридов замер. – Или не вылетите.
Свиридов и раньше догадывался, что эти люди имеют над его планами куда большую власть, чем он сам. Никакие перетряски и переименования не могли лишить эту службу, мгновенно опознаваемую по интонациям, даже толики прав. Майор продолжил штурм кроссворда. Минут через пять он снова поднял на Свиридова белесоватые глаза и спросил:
– Русский советский писатель, автор повести «Обмен». Восемь букв.
– Трифонов, – услужливо ответил Свиридов. Майор кивнул, словно вопрос был частью проверки. Странно, подумал Свиридов. Может, он дает мне понять, что не считает врагом? Станут они у врага спрашивать, кто автор повести «Обмен». Враг наверняка введет в заблуждение. Но, может, то, что я читал Трифонова, само по себе криминал? Может, это специальный чекистский тестовый кроссворд? Взрывчатое вещество из восьми букв, первая «г». Гексоген. Пройдемте. Голова продолжала плодить сюжеты даже в теперешних мутных обстоятельствах. Из подозрительных людей тревожно-мнительного склада получаются наилучшие сценаристы – они вечно озабочены сценариями воображаемых козней, которые против них плетутся.
Тут у майора на столе зазвонил телефон, и разгадывание тест-кроссворда прервалось надолго. Майор чертил на газете сложные зигзаги, слушал равнодушно, иногда кивал.
– Ага, – сказал он. – Добро. Ага. Нет, здесь. Спокойно. Да нет, непохоже. Хорошо. Понятно. Зеленый. Нет, вчера. С запада. Сорок семь. Четырнадцать. Ага. Добро. Ага.
Само собой, Свиридов прислушивался ко всем этим репликам с особым вниманием, надеясь уловить в них разгадку своей судьбы, но ни цвета, ни цифры, ни стороны света не имели к нему никакого отношения. «Ага, шпион с Запада, на вид сорок семь, от страха зеленый, сумка весит четырнадцать, ага, везет добро, ага», – машинально реконструировал он, поражаясь собственному спокойствию. Ужас положения еще не дошел до него по-настоящему.
– Можете лететь, – лениво сказал майор, положив трубку, но все еще глядя на Свиридова, словно удерживая его взглядом. Вероятно, он ждал вопроса.
– А что это было? – спросил Свиридов.
– Плановая проверка, – сказал майор.
– По какой линии?
– По нашей, – с вызовом ответил майор. Видимо, теперь Свиридову можно было знать об этом.
– И что выяснилось?
– Что всё в порядке, – отводя глаза, сказал майор. Всё явно было не в порядке, и он хотел оставить в теле жертвы отравленную иглу. Загноившаяся жертва будет вкуснее.
– А конкретно? – настаивал Свиридов. Он знал, что такие ситуации надо выскребать, дочерпывать до конца, как выскребают рану: малейшая двусмысленность могла отравить все, дать корни, побеги, превратиться в целую историю с задержанием.
– А конкретнее, – с тем же вызовом ответил майор, – вы в списке. Поэтому подлежите дополнительной проверке.
– В каком списке? – не понял Свиридов.
– Это уж я вам не могу сказать. Это сверх полномочий. Идите, самолет улетит.
Свиридов встал, подхватил чемодан с ноутбуком и побежал к будочке пограничницы. Его паспорт по-прежнему лежал перед ней, и она его уже штамповала.
– Ну? – сказала она с прежним добродушием. – И чего было буянить?
– Я не буянил, – сказал Свиридов. Здесь тоже было важно отмести ложные формулы, иначе где-то глубоко в его досье, которое наверняка ведет какая-нибудь белоформенная инстанция, так и останется запись: буянил в аэропорту. А это подозрительно, особенно если буянил стрезва. – Вы, пожалуйста, слова выбирайте.
Пограничница молчала. Такие мелкие уколы ее не трогали. Она протянула ему проштампованный паспорт.
– А в каком я списке, можно узнать? – менее уверенно, чем хотелось бы, выговорил Свиридов.
– Вы опять, гражданин? – спросила пухлая уже грозно и взялась за телефонную трубку, но Свиридов не стал ждать второго появления майора и стремглав проскользнул на ничейную землю. До конца посадки оставалось четверть часа.
Как все нервные люди, он испытывал потребность немедленно поделиться своей странной бедой и выслушать утешение, но из знакомцев на фестиваль летел один Лосев, а с этим человеком Свиридов не склонен был делиться чем бы то ни было. На свое счастье, он обнаружил в хвосте ЯКа толстого оператора Горного, с которым познакомился еще во ВГИКе, но общался редко. Горный был человек медлительный, задумчивый, крепкий ремесленник, не более, но сейчас именно такой спокойный малый был нужен Свиридову, чтобы рядом с его непрошибаемым спокойствием прийти в себя.
– Ты представляешь, Горный, – сказал Свиридов, – меня чуть на границе не задержали.
Горный медленно повернулся к нему.
– А чего?
– Да говорят, я в каком-то списке. Ты не знаешь, что за список?
– На границе?
– Ну.
– А ты не попадал раньше? Вез там чего-нибудь…
– Да я на Украине не был с пятого класса, когда меня мать в Крым возила.
– Ну, не в Крым… Еще куда-то…
– Нет, не попадал.
– Ну не знаю. – Тормоз Горный был из тех, в чьей медлительности и немногословии окружающие часто угадывают бездны, Свиридов сам слышал, как восторженная девочка курсом младше распиналась в общаге: «Леша – очень, очень правильный человек!»; но на деле, как и у большинства туго соображающих и молчаливых увальней, за душой у него не было ровно ничего. Искать у него сочувствия было не перспективнее, чем исповедоваться шкафу.
