Что упало, то пропало

скачать книгу бесплатно

Вопрос был слишком личным – ведь она рассказала мне все эти интимные подробности только потому, что боялась обидеть меня. Но поздно: слова уже вылетели у меня изо рта.

– У нас бывают взлеты и падения. Он перегружен. Тяжело вести свой бизнес – это же постоянное давление. Он вложил в него большую часть своих денег. И хотя со стороны это кажется гламурным – выпивать со знаменитостями, но в реальности он постоянно бегает за клиентами, уговаривает их, обхаживает, развлекает. Он только что потерял крупного клиента [она назвала компанию, кажется, сотового оператора или продавца мобильных телефонов], и это его задело. Понимаете, это личное. – Она отодвинула чашку с блюдцем. – Дом обошелся нам дороже, чем мы ожидали, пришлось взять кратковременную ссуду. Все это очень напряженно.

– Я понимаю, новая работа может помочь.

Возможно, это прозвучало двусмысленно, и Эйлса нахмурилась.

– Что вы имеете в виду?

– Вчера вы говорили про собеседование. Как вы думаете, когда вам дадут ответ?

Она все еще выглядела смущенной.

– Вчера?

– Собеседование на работу. Вас еще попросили задержаться.

Мгновение она смотрела на меня в непонимании. Щеки раскраснелись. Она запустила пальцы в волосы и помассировала голову.

– Ах да. – Эйлса сделала глубокий вдох и опустила руку, похлопала себя по животу, словно сдерживая икоту, и покачала головой. – Понятия не имею. В смысле, это было просто знакомство, которое, может, ни к чему и не приведет. А если что-то получится, мне еще придется поговорить с Томом. Нам нужны деньги, но он довольно старомоден, и ему нравится, что я сижу дома. Может, вообще не буду рассказывать ему про поиски работы.

Тревожный звоночек – вероятно, я уже тогда почувствовала, что что-то не так, но не стала ничего комментировать. Мы обе принялись собирать вещи и поднялись со своих мест.

По пути к машине мы молчали. Думаю, нас обеих удивило, как много мы друг другу рассказали, как банальный поход в кафе привел к таким неожиданным откровениям. А вернувшись в реальность, мы вдруг почувствовали себя неловко. Я уже начала беспокоиться о работе – я должна сдавать по тридцать – тридцать пять подстатей в неделю (отдельных значений конкретного слова), а я уже отстала от графика. Когда мы ехали назад, Эйлса упомянула о каких-то бумагах, на которых требовалась подпись свидетеля, так что мы пошли к ней – я поставила свою подпись и указала адрес. Думаю, это имеет какое-то отношение к ипотеке. Мне и в голову не пришло, что речь шла о страховании жизни, да и если бы я это знала, для меня не было никакой разницы. Я помню, что мы немного поговорили о деньгах. Эйлса призналась, что не может обходиться без списков всех дел. Для этого у нее был отдельный блокнот – она показала мне последнюю заполненную в нем страницу, и мы посмеялись над стоящими рядом пунктами «Забрать вещи из химчистки» и «Составить завещание». Некоторое время мы еще обсуждали завещания и согласились, что и правда надо этим заняться. Так что да, думаю, именно тогда мысль о собственном завещании поселилась у меня в голове.

В статье, опубликованной в воскресном номере Observer, говорилось, что требуется восемьдесят часов общения для того, чтобы знакомство переросло в дружбу. В детали там не углублялись. Например, я не знаю, требуется ли беспрерывно говорить в течение часа или дружеское молчание тоже работает. А как насчет времени, проведенного в тюрьме? Когда люди вынужденно находятся в обществе друг друга долгое время. Это считается?

Трудно сказать, когда и каким именно образом началась наша дружба и сколько часов для этого потребовалось, но я уверена, что мы стали подругами.

Когда я вспоминаю тот период, то думаю о зелени, о том, как менялся вид из окна моей спальни, о том, как дома, стоявшие позади моего, все больше и больше скрывались из вида каждый день. Я думаю о белых цветах, о внезапно появившихся приятных запахах, о птицах, каждая из которых пела по-своему. Я не заметила, что зимой их не было, а теперь, когда они вернулись, слушала их каждый день. Я также думаю про ее сад. Вытянув шею, можно было разглядеть, что там происходило: росточки пробивались сквозь землю, цветы распускались на фоне голубого неба, красивое маленькое деревце, которое она посадила не далеко от моего дома, – на нем начали раскрываться почки, и из зеленых оболочек появлялись бело-розовые цветы.

Бывали и неожиданно холодные дни. Если выглянуть в окно, то они казались такими же, как и теплые, – небо голубое, листва зеленая. И только выйдя из дома в футболке, обнаруживаешь, что день лишь притворялся хорошим, и неприятный ветер пробирается сквозь одежду. Агрессивная мимикрия встречается в природе повсюду. Пауки иногда выглядят как муравьи, которыми они питаются, бражники источают тот же запах, что и пчелы, чтобы незаметно проникать в ульи и красть мед, сорняки появляются рядом с похожими внешне садовыми растениями, душат их и вытягивают все полезное из почвы… Мир полон хищников и паразитов, которые умело используют свое сходство.

Каждую среду я занималась с Максом, но иногда приходилось встречаться дополнительно, если ему давали слишком сложное домашнее задание. После занятия мы с Эйлсой обычно болтали за чашечкой кофе или ройбуша. Время от времени она стучалась в мою дверь. В первый раз она снова спросила про деревья позади моего дома: «Есть какие-то подвижки?» Но в следующий раз она пришла с шоколадным печеньем – напекла лишнего, да и Том не любит, когда в доме много сладостей. Иногда она приносила посылку с Amazon, которую ей оставил курьер. Ого, сколько мне всего привозят! Еще одна книга? Вау! Кстати, а с собакой я уже гуляла? Она бы с удовольствием воспользовалась этим предлогом для прогулки, и еще по пути можно выпить чашечку кофе. И я обычно вставала из-за компьютера, надевала на Моди поводок, и мы с удовольствием шли на улицу, независимо от того, выгуливала я уже собаку или нет.

Оглядываясь назад, я понимаю, что такая дружба кажется маловероятной. И теперь я задаюсь вопросом о ее мотивах. Определенно, чувство жалости – один из них. Я обманывала бы сама себя, если бы считала по-другому. Она меня жалела и думала, что взяла меня под свое крылышко. Но она привыкла находиться рядом с людьми необычными, неприспособленными, можно даже сказать – неудачниками – она провела много времени в больницах и, как я уже говорила, у ее матери были определенные трудности. Но я также искренне верю, что ей нравилось мое общество. Я умею слушать, и Эйлса меня интриговала: уже во время нашего первого завтрака в кафе разговор перешел на интересные темы. Также наше общение давало и экспоненциальный эффект: чем больше мы проводили времени вместе, тем более расслабленно она себя чувствовала, и тем больше ее тянуло ко мне. Это относится к дружбе в целом: мы все считаем знакомое безопасным.

А еще я думаю, что она была одинока.

Мне бы хотелось сказать, что мы гуляли с ней раз сто, но в реальности – пять или шесть. Просто мне казалось, что больше, новизна этих отношений была головокружительной. И эти прогулки бывали такими насыщенными, ведь когда не смотришь человеку в глаза, легче открыться. Мы много говорили о Максе. Я подробно рассказывала ей о наших успехах, а она в свою очередь – о том, что говорили его учителя в школе (определенный прогресс). Она жаловалась на Мелиссу и ее перепады настроения, и на новое увлечения Беа косметикой и Инстаграмом. Эйлса часто оказывалась в ловушке между Томом и детьми. Он бывал с ними слишком суровым, в особенности с Максом. «Это проецирование. Он видит в сыне себя, и воспринимает все его действия на свой счет». Эйлса очень сожалела, что сама не особо напрягалась в школе. Ее родители давали ей все, что она хотела, и никогда на нее не давили. Родители Тома вели себя с ней высокомерно и даже пренебрежительно из-за отсутствия высшего образования, но на самом деле она и сама жалела, что не училась в университете. «На самом деле это несправедливо».

Общение не было односторонним. Она расспрашивала о годах моего студенчества, тех днях, когда мне почти удалось вырваться отсюда. Ее восхищало, что я больше пятидесяти лет прожила в одном доме, это поражало ее воображение. Она хотела знать, как изменился район и чем мы трое – мать, сестра и я – занимались весь день, фактически запертые в этом доме. Я рассказывала ей про долгие дни, которые мы проводили вместе с Фейт, пока еще были близки, как мы вместе смотрели фильмы или слушали пластинки на старом граммофоне. По большей части это были саундтреки к фильмам – «Оливер!» и «Звуки музыки», а еще у нас была пластинка с популярными песнями под названием Jumbo Hits. Мы наряжались в мамину одежду и танцевали. Как-то мы устроили небольшой лагерь у мамы под кроватью, который стал нашим убежищем. Я рассказала ей, что наша мать боялась внешнего мира, микробов, бактерий и незнакомых людей, и мы научились скрывать от нее все плохое. Я не стала подробно распространяться о решении Фейт уехать, но рассказала, как скучно было два долгих десятилетия, пока я в одиночку ухаживала за матерью. Я тогда думала о часах, днях и месяцах, которые ждут меня впереди, и мне было трудно представить, что они все окажутся одинаковыми, мне придется заниматься все тем же, и ничего интересного происходить не будет. А еще я вспоминала часы, дни и месяцы, которые уже ушли в прошлое, и думала то же самое: просто невозможно, что они уже в прошлом, а я все здесь, и ничего не изменилось.

Я рассказала, как мать начала сдавать физически: как похудели ее лицо и руки, как распухли ноги и живот, как она не хотела в больницу, как мне было тяжело одной принимать решения. Звонить в скорую? Или снова звонить терапевту?

Я точно помню, что Эйлса сказала тогда, потому что она вскочила и перебила меня:

– Это было жестоко, Верити. Жестоко, черт побери.

Это были слова, которые не имели смысла логического, но все же в них был абсолютный смысл. И они оказались целебной мазью для моих ран.

– А где была Фейт, пока все это происходило?

– К тому времени она уже ненавидела приезжать домой. У мамы появилась язва на ноге, которую приходилось регулярно перевязывать, из-за головных болей она стала чувствительной к свету, поэтому шторы были постоянно задернуты. Я не виню Фейт. Честное слово не виню. Я понимаю, почему ее все это достало и почему она хотела начать новую жизнь.

– И где ее новая жизнь?

– В Брайтоне.

– И до сих пор?

Я кивнула.

– А вы ездите к ней в гости? Или она к вам?

Внезапно я почувствовала боль в груди, потом во всем теле.

– В последнее время нет.

Мы шли по тропинке вдоль железной дороги, и я замолкла из-за шума идущего мимо поезда, дождалась пока звук его не стих вдали.

– Мы поссорились после похорон мамы, – пояснила я, – после кремации. Я думала, что Фейт вернется и будет жить вместе со мной, раз мамы больше нет, но у нее были другие планы. Мы сказали друг другу лишнего. Ну и…

Я не стала углубляться в подробности, а Эйлса не стала расспрашивать.

– Бедная вы бедная, – наконец произнесла она, а это, как говорил Крис Таррант[24 - Крис Таррант (р. 1946) – актер, ведущий британской версии программы «Кто хочет стать миллионером?».], был «правильный ответ».

Так что нельзя сказать, что я рассказала Эйлсе прям обо всем.

Иногда мы просто вместе смеялись. Мы говорили о глупых и тривиальных вещах, что было редкостью в моей жизни. «Ботокс?» – могла в задумчивости произнести она после того, как мы расстались с кем-то из ее приятельниц, и я могла или поднять большой палец вверх, или опустить его вниз, независимо от того, что я никогда точно не знала, какой эффект на самом деле дает этот ботокс. Эйлса спрашивала, что я ела на ужин, и мои ответы ее часто поражали. Печеные бобы на тосте? С сыром? Восхитительно.