скачать книгу бесплатно
– Роза! – грустно произнес Людовик.
– Что случилось, друг мой?
– И ты еще спрашиваешь меня, что случилось, Роза?.. – воскликнул молодой человек, готовый зарыдать.
– Спрашиваю.
– Значит, ты ничего не понимаешь?
– Честно говоря, нет.
– Не вы ли только что сами сказали мне, Роза, что любите Сальватора больше всех на свете?
– Да, я сказала это. И могу еще раз повторить. Но почему это вас так огорчило?
– Любить его больше всех на свете означает любить меня меньше, чем его. Ведь так, Роза?
– Вас! Меньше, чем его!.. Тебя! Да что это ты такое говоришь, мой Людовик?.. Сальватора я люблю как брата, как отца… А тебя…
– А меня, Роза?.. – продолжил молодой человек, дрожа от удовольствия.
– А вас, друг мой, я люблю… как…
– Как?.. Ну же, Роза, как ты меня любишь?
– Как…
– Говори же!
– Как Виржиния любила Поля.
Людовик вскричал от радости.
– О! Милое дитя! Еще! Еще! Скажи мне, какая разница между любовью, которую ты испытываешь ко мне, и любовью, которую ты питаешь к другим людям! Скажи мне, что бы ты сделала для Сальватора! Скажи, на что бы ты пошла ради меня!
– Ладно, слушайте, Людовик: если бы, к примеру, умер мсье Сальватор, я была бы очень опечалена! Я была бы несчастна! Я никогда бы не смогла утешиться! Но если бы умерли вы… Если бы умер ты, – повторила девушка страстно, – я умерла бы вместе с тобой!
– Роза! Роза! Дорогая моя Роза! – вскричал Людовик.
Поднявшись на цыпочки, он притянул к себе ладони девушки и, когда они оказались на одном уровне с его губами, нежно поцеловал их.
Начиная с этой минуты, молодые люди стали обмениваться, нет, не словами, не звуками, а чистыми чувствами и пленительным волнением. Сердца их бились в унисон, дыхание слилось в одно.
Если бы кто увидел их в этот момент и заметил их сцепленные руки, он унес бы с этой улицы частичку их любви. Как уносят цветок из букета, как арию с концерта.
Не было ничего восхитительнее этого слияния двух чистых и непорочных душ, двух их целомудренных сердец, которые ждали от любви только таинственного очарования, только поэтического восторга. Это зрелище было самым сладостным из тех, которые были написаны пером или кистью со времен влюбленной Евы в райском саду до Миньоны Гёте. И эта Ева родилась на задворках цивилизации, не в Эдеме на горе Арарат, а в садах богемы.
Который уже был час? Бедные дети не смогли бы ответить на этот вопрос. Минуты проходили в такой нежности, что ни он, ни она не замечали в своем упоении биений крыльев времени.
И напрасно часы на колокольнях церквей Валь-де-Грас, Сен Жак-дю-О-Па и Сент-Этьен-дю-Мон со всей силы пробивали четверти часа, полчаса, полные часы: молодые люди не слышали боя их молотков. Даже если бы на улице ударил гром, они, конечно же, обратили бы на это не больше внимания, чем на падающие с неба звезды.
И все же Людовик вздрогнул от одного тихого звука, так не похожего на бой часов.
Рождественская Роза кашлянула.
На лбу молодого человека выступил холодный пот.
О! Он узнал этот кашель: именно против него бился молодой врач и с таким трудом победил его.
– Прости меня, Роза! Дорогая моя Роза! – воскликнул он.
– Простить за что? В чем вы передо мной провинились, друг мой? – спросила она.
– Ты замерзла, дорогое дитя.
– Я замерзла? – удивленно переспросила девочка, которую удивила и одновременно тронула эта забота Людовика.
Бедняжка не привыкла ни от кого, кроме Сальватора, слышать слова такой заботы о ее здоровье.
– Да, Роза, ты замерзла, ты кашляешь. Уже поздно, ты должна поспать, Роза.
– Поспать? – переспросила она.
И произнесла это слово таким тоном, словно хотела сказать: «А я-то думала, что мы останемся здесь навсегда».
Людовик ответил не на слово, а на мысль девушки.
– Нет, дорогая Роза, – сказал он, – это невозможно. Ты должна поспать. И это я говорю тебе уже не как твой друг, а как твой лечащий врач.
– Тогда прощайте, нехороший врач! – грустно произнесла она.
А затем добавила с нежной улыбкой:
– До свидания, дорогой мой друг!
И, произнеся это, она так низко наклонилась над подоконником, что локоны ее волос упали на лицо молодому человеку.
– О, Роза!.. Роза! – прошептал тот с любовью в голосе.
Затем, привстав на носки, он поднял вверх голову и выпрямился во весь рост так, что губы его оказались на уровне белого лба девушки.
– Я люблю тебя, Роза! – сказал он тихо и поцеловал этот чистый лоб.
– Я люблю тебя! – повторила девушка в ответ на поцелуй своего возлюбленного.
Затем она скрылась в окне, спрятавшись в свою клетку так стремительно, что можно было подумать, что она испарилась.
Людовик спрыгнул с бордюрного камня на землю. Но он успел отступить всего на три шага, поскольку, пятясь назад, он ни на секунду не сводил глаз с окна и дождался того, чего хотел: это окно снова распахнулось.
– Людовик! – раздался нежный голосок Рождественской Розы.
Молодой человек устремился вперед и снова оказался, сам не понимая каким образом, на вершине бордюрного камня.
– Роза, – спросил он, – у тебя что-то болит?
– Нет, – ответила девушка, отрицательно замотав головой, – дело в том, что я вспомнила.
– Что! Ты вспомнила? И о чем же?
– О том, как я жила в прошлой моей жизни, – ответила она.
– Бог мой! – сказал Людовик. – Не сошла ли ты сума?
– Нет. Знаешь, я вспомнила, как я жила в той прекрасной стране, когда была совсем ребенком и, как Виржиния, лежала в гамаке, а в это время моя кормилица, добрая негритянка по имени… постой! О! У нее было такое странное имя!.. Ее звали… Даная!.. Так вот, я вспомнила ту песню, которую пела мне эта добрая негритянка по имени Даная, качая меня в гамаке.
И Рождественская Роза запела на мотив колыбельной, делая усилие, чтобы вспомнить первые слова, которые с трудом, но все-таки всплывали в ее памяти:
Баю-бай, спи дитя, закрывай же глазки,
Мамочка тебе споет и расскажет сказки…
Людовик посмотрел на Рождественскую Розу с огромным удивлением.
– Подожди, подожди, – продолжила девушка.
А корабль, что там плывет, дитятку родному
Много рыбок привезет и подарков много…
– Роза! Роза! – вскричал Людовик. – Поверь, ты меня пугаешь!
– Подожди, подожди! – сказала Роза. – А ребенок ей отвечает:
Эта песенка плохая, не хочу я спать.
Я хочу плясать…
Мать
Ты шалишь опять!
Лучше замолчи, не серди меня.
Глазки закрывай, слушай плеск ручья…
– Роза! Роза!
– Подожди же, это еще не всё. А ребенок отвечает опять:
Эта песенка плохая, не хочу я спать,
Я хочу плясать…
Мать
Ты шалишь опять!
Лучше замолчи, не серди меня.
Глазки закрывай, слушай плеск ручья…
Прячь скорей в цветы руки с головой.
Где-то там вдали рыщет хищник злой,
Шалунов не спящих слышит голоса.
Этот зверь уносит их в темные леса.
Ты, мое сокровище, не серди меня.
Закрывай же глазки, слушай плеск ручья.
Ребенок
Мама, спать хочу я, ты не уходи,
Не хочу плясать…
Мать
Ну, тогда усни.
Скоро станешь взрослым, спи, дитятко, спи!..
Роза замолчала.
Людовик, тяжело дыша, ждал, что будет дальше.
– Это все, – сказала девочка.
– Закрывай окно, ложись скорее спать, – оказал Людовик, – мы поговорим обо всем этом потом. Да, да, ты вспомнила это, дорогая моя Роза. Да, как ты недавно и говорила, мы уже жили до того, как увидеть свет.
И Людовик спрыгнул с камня.
– Я люблю тебя! – сказала Роза, закрывая окно.
– Я люблю тебя! – ответил ей Людовик так поспешно, словно старался, чтобы эти три нежных слова успели влететь в закрывающееся окно. – О! – сказал он себе, когда окно закрылось. – Странное дело! Ведь она спела мне креольскую песенку. Откуда же взялось это бедное дитя? Где она жила до того, как ее нашла Броканта?.. Завтра же поговорю об этом с Сальватором… Или я сильно ошибаюсь, или Сальватор знает о Рождественской Розе много больше того, что говорит.
В этот момент он услышал, как часы пробили три раза, и осознал по разлившемуся на востоке белому свету, что скоро должен был наступить рассвет.
– Спи спокойно, дорогое дитя, – сказал Людовик.
– До завтра!
И то ли потому, что Рождественская Роза услышала его, то ли потому, что эти слова эхом отозвались в ее сердце, но окно снова приоткрылось и девочка сказала Людовику:
– До завтра!
Глава LXXII
Бульвар Инвалидов
Сцена, которая в то же самое время разворачивалась на бульваре Инвалидов перед особняком Ламот-Уданов, хотя по содержанию и была похожа на две сцены, которые мы только что описали, очень отличалась от них по форме.
Любовь Рождественской Розы напоминала бутон.
Любовь Регины походила на раскрывшийся венчик.
