скачать книгу бесплатно
– Всего доброго, – холодно сказал доктор и вышел.
Вермир судорожно дышит, руки дрожат, через белые бинты проступает свежая кровь. Нелд глянул на него, на столик, где грязные от крови тряпки, всё то же блюдце с красной водой, пусто посмотрел в стену.
– Знаешь, – печально сказал Нелд, – я никогда не думал, что с кем-нибудь из моих друзей или добрых приятелей случиться такое. Я думал, что может что-то подобное случиться с Нероном, Тодом, Валосом, но это случилось с тобой. Я… я не знаю, как высказать всё, что я чувствую, но я также боюсь даже представить, как чувствуешь себя ты. Я знаю, что ты содержишься в ужасных условиях, но мы пытаемся. Я не могу тебя просить о прощении, но просто знай, мы стараемся сделать для тебя всё, – Нелд глубоко вздохнул, мельком взглянул на Вермира, который смотрит в потолок. – Если честно, то я даже просто боюсь зайти сюда, боюсь смотреть на тебя, боюсь видеть этот ужас, боюсь притрагиваться к тебе. Мне страшно, а Доре ещё страшнее. Я не знаю, это похоже на что-то странное, нереальное, мы будто делаем что-то не так. Чёрт! Мне плохо, мне больно! Больно видеть тебя таким. Извини, но я боюсь тебя… ты лежишь, не двигаешься, даже не говоришь, а твой глаз… эта зияющая пропасть… Я просто каждый раз думаю, что мы делаем что-то не так, что-то скверное, поганое, желчное. Я просто ничего не понимаю…
Нелд побросал тряпки в блюдце, взял его и вышел, думая, что сотворил ужаснейшую глупость. Вермир, взбудораженный и пустой, закрыл глаз, почувствовал, что готов взорваться, что сейчас полетят по венам тёплые волны, но нет ни сил, ни желания. Всё слепилось в комок, весь мир, ничего не осталось.
За стенкой, ближе к ночи, раздались женские стоны. Вермир прекрасно понимал, кто их издаёт. Он начал ненавидеть и себя, что оказался в такой ситуации, и её. Рвал себя морально, что ничего не может сделать, что закован внутри тела, не может двинуться, не может уйти, что он во власти ужасающего бытия. По ночам, когда никого нет рядом, частенько из одинокого глаза скатывалась скупая слеза. Безудержные рыдания с резкими вдохами, выдохами, задерживанием дыханием тоже происходили, но редко. Он бы хотел плакать в подушку, чтобы шума совсем не было, но не мог даже перевернуться. Иногда приходили пустяковые мысли типа грязного нижнего белья и опасения пролежней, но быстро уходили, вытесняемые другими, тяжёлыми, тягучими.
Дора несколько раз мыла Вермира, пытаясь не смотреть на тело и говорить как можно меньше, но получалось плохо. Он уверен, что его глаз сверкал злобой, что он невыносим, но сдержать себя не мог. Единственное, что помогало – вера, что скоро всё закончится, что это не будет продолжаться вечно и однажды раны заживут, он сможет встать, говорить, вернётся, хоть и не полностью, к нормальному функционированию. Он корпел над этой надеждой каждую секунду, эта мысль рождала силы.
Каждый день на первом этаже много народа, они шумят, смеются, ругаются. Вермира это дико бесило, ему почему-то казалось, что смеются над ним, хотя в глубине души понимал, что это не так. Как и сказал Гихил, пришёл человек и всё отмыл, запах не исчез, хотя он жёг специальную траву, повесил над кроватью открытую баночку с каким-то коричневым веществом и размахивал веером до упадка сил, но запах полностью не исчез, стал лишь меньше в несколько раз. Вермиру показалось, что всё это смешно и грустно. Он много размышлял над визитами и пришёл к выводу, что его хотят сделать должником и другом одновременно, а это добровольная удавка, если только её не разрезать, не упереться рогами и сказать: «нет». Совесть уже сейчас начала сгрызать, но Вермир решил, что попытается отплатить добром, но как только попросят сделать что-то неподобающие или кровавое, то он не только не согласиться, но и не допустит этого.
Нелд совсем перестал заходить, Дора иногда заглядывала, бывало, пару раз в день, а иногда ноль. Вермир расстраивался, что его не пытаются взбодрить, поддержать, он всегда переживал удары в одиночку, хоть сейчас они и приложили усилия, иначе бы он умер, но дальше справится сам. В какой-то момент он привык к одному глазу, к стучащей боли в животе, к тому, что нельзя пошевелить ни одной мышцей на лице, что нельзя двинуться. И тогда понял, что не всё так плохо, хотя всё ужасно, но он стал размышлять холодно, будто со стороны, будто призрак проходить сквозь стены, рассматривать людей. Он рисовал в воображении всё, что вздумается. Чем сейчас занимается Нелд, что замышляет Гихил, куда идёт Ифи, что обсуждают в таверне под очередную полную кружку. Ему стало легче и веселей, он перестал считать себя беспомощным калекой, а с каждой перевязкой ощущал, что проходит очередной этап в длиннейшем пути.
За размышлениями прошла неделя, пришёл доктор. Холодно поприветствовав, он положил сумку на стол и сел напротив Вермира на стул.
– Как себя чувствуете? – спросил он.
Вермир лишь посмотрел, а доктор сразу прочитал множество эмоций в глазе.
– Это шутка, – сказал доктор, слегка подняв уголки рта.
Он раскрыл сумку и вытащил ножницы, бинты разрезал медленно, аккуратно, прилагая минимум усилий. Спустя минуту лицо Вермира обдало воздухом, он свободно вздохнул, но лицевые мышцы не хотели слушаться, будто одеревенели.
– Хорошо, – медленно проговорил доктор. – Вы очень быстро… выздоравливаете, здоровое тело… хорошее тело…
Вермир странно, с опаской, посмотрел на доктора, тот смотрел холодно, не выдавая никаких эмоций, его голос даже не изменился, всё тот же, холодный, медленный, слегка пугающий голос, но в глазах витает улыбка.
– Но, несмотря на такую скорость, – сказал доктор, – всё же ещё нужно время. Пока даже не пытайтесь двигать лицом. Подозреваю, что у вас слегка пропала чувствительность, так бывает, когда долго не пользуетесь мышцами, но не переживайте, это проходит со временем.
Вермир замычал, поднеся руку ко рту.
– Ах, говорить? Говорить сможете, когда раны полностью заживут. Давайте лучше осмотрим живот. Всё прекрасно, просто не пытайтесь напрягать, а то швы могут разойтись.
Вермир указал на пустующую глазницу.
– Его по-прежнему нет. Думаю, то, что я сейчас скажу, вас удивит и испугает, но новый не вырастит, – доктор снова слегка приподнял уголки рта. – Это шутка. Глазница прекрасно зарастает, вам не стоит беспокоиться, организм знает, что нужно делать, просто нужно дать ему волю и время. А мой совет, если вы, конечно, хотите его услышать, будет таков: забудьте про глаз, его уже не вернуть, так что не стоит растрачивать силы попусту, можете мне довериться, я много видел подобных случаев и практиковал их. Так что стоит лучше сосредоточиться на том, чтобы не потерять второй. Это шутка.
Доктор встал, прошёлся до окна, держа руки за спиной.
– Вы, наверное, думаете, почему же я не делаю перевязку? А потому что коже надо подышать.
Вермир медленно прикоснулся к лицу, подушечкой пальца нежно тронул борозды швов на лице. Рука задрожала от волнения, сразу же разлилась злость, он понял, что на лице нет свободного места, везде бугристые шрамы. Доктор наблюдал за его реакцией с насмешкой в глазах.
– Неприятно, да? Я про изменения, вы их не просили, но получили, и, естественно, они вам не нравятся. В этом, к счастью, нет ничего ужасного, хотя, кажется наоборот. Вам придётся привыкнуть, что лицо можно использовать в одну сторону, то есть, устрашать, – доктор посмотрел в окно, на бескрайнее море домиков. – Знаете, я не особо люблю много говорить и говорить вообще, но с вами как-то появляется словоохотливость. Интересный вы, однако, собеседник.
Вермир смотрел на доктора, как на шутника, у которого шутки дешевея стакана воды, но с тем размышлял: «почему человек, с виду показавшийся холодный и запертый пытается шутить?» Он искал ответ, но на ум приходили только какие-то фантастические, которые решил не откидывать.
– Обычно я не лезу в дела пациентов, но про ваш случай услышал, не специально, разумеется, краем уха. Это… несправедливо, глупо, конечно, употреблять это слово, но ничего другого из моего запаса слов не приходит. Не думаю, что вы совершили нечто ужасное по равноценности, чтобы так вас наказать. Ведь, это весы, не правда ли? На одной стороне преступление, на другой наказание. И, даётся мне, в одну сторону слишком большой перевес. Но, не смотря на это, – доктор развернулся и взглянул Вермиру прямо в лицо, – мне вас не жаль. Многим, кто слышал эту историю, вас жаль, мягкие женщины даже льют слёзы, из вас, в какой-то мере, сделали мученика. Возможно, вам не рассказывали, но одна половина города и говорит только о вас, а вторая невежливо просит её замолчать. Город возбуждён, кипит и совсем скоро засвистит. Что до меня, так я не разделяю жалости, потому что она размягчает, а я не хочу, чтобы единственный драконоборец вдруг стал пушистым и плачущим, потому что потерял прекрасный лик.
Доктор медленно, тяжело вздохнул, сел обратно на стул, обработал швы мазью и забинтовал. Ушёл он без слов, а Вермир всё время отстранённо смотрел в стену, чувствуя стыд и радость, от чувства важности медленно распирало, но то, в каком он состоянии, умерило пыл. Вернулось неприятное чувство того, что другие люди хлопочут за него, но и капельку приятно, ибо кто-то ведь переживает. И не важные люди, которые ищут своей выгоды, а обычные, которых поклялся защищать. Это придало сил и согрело разум от нападок апатии. Хотя внутри говорил себе, что не может быть всё так хорошо.
Вся следующая неделя прошла в нестерпимом ожидании. Вермир прямо-таки горел желанием поскорее сбросить оковы ран и броситься к людям, тем самым, желанным, простым, как кружка, людям. В особые порывы чувству он хотел выйти на улицу прямо в одних штанах с перебинтованной головой и горящим глазом, но боль в животе сводила всё на нет. Он еле-еле, балансируя, словно куропатка на канате, делал пару шагов и кое-как возвращался на кровать. Кроме помощника доктора больше никто не приходил, а тот угрюм и не говорил ни слова. Впрочем, отсутствие общения не очень заботило, он с удовольствием разговаривал с самим с собой, рассуждая на разные темы, от продолжительности жизни куриц до проблемы ковки металла драконьим пламенем. Лёгкость и быстрота, с которыми летали мысли в голове, могут сравниться только мухи. В какой-то момент он перевернул весь разум вверх дном и начал натыкаться на уже прошедшие вдоль и поперёк темы, но не отчаивался, а искал новые аргументы. Всё более и более уходил глубоко в себя, настолько, что забыл, что находится практически в центре города, но иногда проплывали панические мысли о тюрьме, будто бы он заперт, если только смог бы дойти до двери и дёрнуть ручку, то она не откроется. Будто над ним насмехаются все, кому не лень, будто смеются во всё горло и проговаривают, что он такой дурак, верит, что его здесь лечат, а на самом деле держат в клетке. От таких мыслей единственный глаз загорался, как факел, а руки сжимались до тряски.
Бред расширялся с каждым днём, не оставляя место ясности. Появились проблемы с памятью, он не мог припомнить последовательность дня, хотя трудно это сделать, когда лежишь шестнадцать часов подряд и смотришь в потолок. Мысли превратились в оползень, угрожающий разуму. Он не смог их разделить, не смог понять, что они ему говорят. Всё, что Вермир мог вспомнить, это утро, случайные размышления об окне, холодная темнота, а дальше всё по новой.
Когда Дора пришла его покормить, то Вермир её не заметил, хотя она нарочно громко открыла дверь и шумно топала, но он обратил внимание, только когда она поводила перед глазом ладонью, посмотрел, будто стеклянным глазом, смотрел глупо, словно ничего не понимает. Дора поставила тарелку с бульоном на стол, положила руки на колени.
– Я покушать принесла, – медленно и опасливо сказала она, – хочешь?
Вермир смотрел на Дору пару минут, а после уставился в стену. Дора подумала, что он обиделся, захотела прикоснуться к плечу, но побоялась. В последнее время она не часто улыбалась, но когда входила в эту комнату, то старалась всегда жизнерадостно улыбаться, сейчас улыбка спала.
– Можешь не смотреть на меня, но поесть надо, – сказал она устало. – Тебе нужны силы, совсем скоро всё пройдёт, но сейчас нельзя сдаваться. Каждый день, это целый шаг к выздоровлению. Доктор говорит, что ты быстро восстанавливаешься, осталось только потерпеть чуть-чуть и всё будет хорошо, – она неосознанно широко раскрыла глаза, её голос нёс надежду, воодушевление, – не надо давать слабину сейчас, когда половина пути пройдена. Хочешь, можешь потом. Ну, ну что ты смотришь в эту стену?! Там же нет ничего! Ну, ну поешь… пожалуйста, – её голос надорвался, она укрыла лицо в ладонях и тихо заплакала, сквозь всхлипы проносились слова. – Я хотела… назад… не могу! Делала… но если знала… не решилась… мука… боялась… прости! – она бросилась на колени и схватила его руку, Вермир перевёл пустой взор на её, испугавшееся от взгляда лицо.
Вермир не запомнил этого, как и много другого, но потом спустя многочисленные дни и ночи вспомнил, что был сыт. К удивлению разум Вермира оказался ясен, когда пришёл доктор. Он запомнил всё, от мелких деталей до последнего слова. Запомнил строгое, точёное лицо доктора, запомнил, как он разматывал с головы почти чистые бинты, как стоял у окна, как искал что-то в сумке, как рассказывал про депрессию, как успокаивал, говорил, что скоро всё пройдёт.
В один момент он просто проснулся, очнулся, открыл глаз и чётко задышал, слышал, как бьётся сердце, как поднимается грудь, как из окна светят лучики солнца. Он с удивлением понял, что боли нет, она ушла, оставив вялость. Тело не слушалось, будто задеревенело. Вермир коснулся лица, провёл пальцами через бинты, но ничего не почувствовал. Он медленно раскрыл рот, кожа растянулась, но швы не разошлись, а боль не пришла, кроме того чувства, которое приходит после долгой спячки мышц. Попытался что-то сказать, но вышло очень глухо и неразборчиво, прибавив силу в голос, и стало лучше, но не так, как было прежде, не так ярко. Он растянул улыбку настолько, насколько мог и почувствовал, что кожа напряглась. Перестав мучить лицо, он перекинулся на живот, приложил руку, пощупал, но дыру не нашёл. Единственное, чего побоялся, это глазницу, заросла ли, но он не решился проверять. По коридору кто-то прошёлся, скрипя досками. Вермир навострил уши, замер, но через пару секунд понял, что топот пошёл дальше. Он с трудом смог опустить стопы на пол, через силу встал, но тут же упал на кровать. В последующие два часа он разрабатывал ноги, пытался ходить, разминал всё затёкшее тело, с каким-то удивительным мгновением обрёл силу, энергию, ясность. Весь бред сошёл на нет, и смотрел он на него через призму отрывистых воспоминаний, а воспринимал как дикий сон. Он вновь почувствовал себя здоровым, хоть и не совсем целым, но почувствовал, что вернулся на все девяносто процентов. Это подействовало лучше всего, разум в какой-то мере очистился, стало легче, он воспринял всё, что с ним случилось, как не более чем непогоду. Только, к сожалению, он не смог спрятаться от неё.
Когда Дора вошла, неся тарелку супа, раскрыла от испуга рот, широко открыла глаза от удивления, но её встречал уже не сверкающий глаз, не тупой и пустой взор, а чистый, спокойный и, главное, разумный взгляд. К тому же в глазе прочитала, будто он очень давно не видел её и вот, наконец, она пришла.
– Привет, – неуклюже сказал Вермир, пытаясь изобразить улыбку.
– Привет, – медленно сказала Дора, сверкающе, но смущённо улыбаясь.
Она поставила тарелку на стол и села на кровать. Это было замечательно и откровенно, Вермир никогда после не чувствовал себя таким, будто понял весь мир, будто знает, как всё работает, будто вознёсся. Дора же никогда после не ощущала такого счастья, безграничного, неудержимого, прекрасного. Разговор длился долго, и был наполнен радостью, слезами, рассказами, печалью, воодушевлением, свободой, удовлетворением. Всё, что творилось с ними после разлуки, вылилось в этот разговор, вышло наружу, обнажилось, стало кристальным. Тогда Вермир понял, что не стоит терять голову, когда кажется, что всё кончено, всегда остаётся что-то, что очень важно, но оно кажется незаметным.
Все последующие дни Вермир разрабатывал ноги и голос. Спустя усилия и сжатые зубы походка стала напоминать прежнею, хотя и остались некоторые шероховатости, вроде лёгкого ковыляния. С голосом оказалось всё проще, чем он думал. Когда Вермир оставался наедине, ему казалось глупым говорить с самим собой, будто кто-то его мог подслушать и посмеяться, поэтому всегда говорил неуверенно и глухо, но когда в комнату входила Дора, и он начинал разговор, то голос сразу же набирал прежнею мощь. Со зрением никогда не было проблем, даже когда лишился глаза, то видел всё равно прилично, хотя его раздражало, что теперь нельзя смотреть справа боковым зрением, но он привык, не без взрывов в груди, но подстроился. Его слегка напрягало, что он потерялся в днях и не знает, когда будет перевязка, когда придёт доктор, сколько прошло времени. У Доры он спросить постеснялся, хотя, казалось бы, бытовая вещь, но он постеснялся тревожить таким пустяком и наводить на себя ненужные подозрения. Поэтому когда пришёл доктор, то это стало неожиданностью.
Как всегда доктор поздоровался, как только вошёл в комнату, монокль отсвечивал блики света, а холодное лицо не выдавало никаких эмоций. Доктор мягко положил сумку на стол и сел на стул напротив Вермира.
– Вам лучше, – сказал доктор.
– Да, – глухо сказал Вермир, но сконфузившись, прочистил горло и повторил, но уже громогласно.
Доктор будто не обратил никакого внимания на выкрик.
– Честно сказать, я думал, вы умрёте, – смотря в глаз, сказал доктор.
Вермир удивился и даже испугался, но доктор ничего не смог прочитать из-за бинтов, но губы и глаз с лихвой выдали.
– Почему? – спустя десяток секунду тихо спросил Вермир.
– Человек является тем фактором, который и спасает и убивает. Себя. Люди сами себя убивают и сами себя спасают. Бывает, от переизбытка чувств умирают, ибо сердце разрывается. Придумают себе что-нибудь и носятся с ним, только был здоров, как уже лежит, свернувшись клубком, а на следующий день хладный труп. Вы думаете, вас кто-то спас? Нет, конечно, с такими ранами помирают спустя пару минут. Плюс, минус, зависит от человека. Я даже сомневаюсь, что вы бы умерли, если было бы распорото горло. Вы прошли несколько сот метров с такими ранами, это очень трудно повторить. Можете гордиться.
– Откуда вы знаете? – со страхом сказал Вермир.
– Это теперь общественное достояние. Вы всю улицу, точнее две, залили кровью, заляпали стены. Сейчас отмыли, естественно.
– Так теперь все знают, – с затухавшим взором сказал Вермир.
– А вы не помните наш последний разговор?
– Помню… Я не представлял, что в таких подробностях…
– Привыкайте. Драконоборцы не любят внимание общественности, но вам выпал уникальный шанс. Теперь все ждут вашего выздоровления, возвращения, а также наказание злодеев.
– Вы хотите сказать, что люди думают, будто я буду рубить головы?
Доктор закинул ногу на ногу, загадочно улыбнулся, его глаза блеснули.
– До вашего появления, – сказал он, – не было ничего, монотонная темнота… или серость, как вам удобнее. Словом, ничего не было, и это была лишь одна сторона, вы принесли выбор. Вы являетесь силой, которая даёт людям свободу выбора, право отказаться от темноты, перешагнуть через черту с красной большой надписью: «Не выходить!». Вы олицетворение другой стороны.
– И что же это за сторона, по-вашему?
– О, это уже менее важно. Видите ли, в удушающей пустоте и безграничной тьме, хорошим выбором покажется обжигающий огонь и бескрайние моря лавы.
– Вы просто не сталкивались с драконами.
Доктор засмеялся, медленно, тягуче, почти без эмоций, лишь глубоко раздавалась маленькая задорная нотка.
– Можете не волноваться, я уверен, что ваша сторона окажется лучше.
– Думаете, они захотят увидеть калеку?
– Бросьте. Какой же вы калека, не слепы же, – доктор вынул монокль. Вермир заметил, что этот глаз как-то сузился, стал меньше. – Да, левый глаз мой почти не видит, и только благодаря усиливающему стеклу я могу хоть что-то разглядеть. Конечно, ваш и мой случаи разные, но до того, как я получил монокль в пользование, я прожил без глаза, то есть всё детство и подростковую жизнь.
– Моё лицо…
– Да, досадно.
– Оно искромсано в клочья!
– Разве вы уже видели?
– Я представляю. Бугристые швы и не кусочка чистой кожи. Оно изрезано, доктор.
Доктор перекинул ногу на ногу и, с бесшумным вздохом сказал:
– Вы слишком заботитесь о внешности. Не стоит так переживать, людям важна ваша наружность не более чем скалам птицы. Главное, что вы сделаете, а не то, как красиво ваше лицо.
Вермир взорвался.
– Я уродлив, доктор! Похож на чудовище! И если вы говорите, что людям не важна внешность, то вы их просто не знаете! Они по первому взгляду определят, какими быть, злыми, милыми или равнодушными! И нет ничего зазорного, в том, чтобы увидев моё нынешнее лицо испугаться, закричать, выгнать! – гнев, как обычно, прошёл быстро, на смену пришла печаль. Вермир посмотрел в сторону. – Я не тот человек, который даст другое будущее, не теперь. Да и не верю. Больше похоже на воспалённую мысль, чем на правду.
Доктор встал, медленно прошёл к окну, держа руки за спиной.
– Вам не нужна красивая внешность, – сказал он спустя минуту разглядывания крыш, – вы же не мошенник, который хочет мгновенно обаять всех вокруг и сбежать. Вы будете добиваться доверия, уважения, обращать людей к себе. Вашей внешностью станут ваши поступки, отразят вашу сущность. Вам ни к чему обольстительная наружность, вы будете прекрасны и так.
Вермир рассмеялся, звонко, нарочно продлевая смех, чувствовал себя погано из-за того, что делает так, высмеивает идею, но не знал, что ещё можно сделать. Доктор не обратил на всплеск смеха никакого внимания. Спустя пару тихих минут доктор вернулся на стул.
– Давайте посмотрим, – сказал он, доставая ножницы.
Лицо, как и предполагал Вермир, оказалось покрыто шрамами от висков до подбородка, словно в коже каналы. Глазница заросла не полностью, ещё отчётливо виден разрез века. Вместо дыры в животе доктор увидел розовый шов с парой торчащих ниток.
– Как лицо? – спросил Вермир.
– Ужасно, – холодно ответил доктор.
– У вас есть зеркало?
– Вы уверены?
Вермир кивнул, доктор достал из сумки небольшое, схожее с дамским, зеркальце, вермир взял зеркальце, задержал дыхание и резко наставил на лицо. Сердце забилось быстрее, грудь судорожно поднялась и замерла, скорбь, жалость, горечь разлились по венам. Хоть он и думал, что под бинтами скрывается что-то ужасное, но такого представить не мог. Перед Вермиром предстало лицо обезображенное шрамами до такой степени, что возникало лишь одно чувство: ужас. Желание поскорее убрать зеркальце куда-нибудь подальше всколыхнуло, как волны в океане, но он удержался, насильно смотря на своё уродливое отражение.
– Думаю, достаточно, – мягко сказал доктор, забирая зеркальце.
Вермир посмотрел на него, плохо соображая, будто что-то рухнуло внутри. Доктор смотрел в ответ спокойно, без отвращения, жалости или страха.
– И вы… вы думаете, что люди хотят меня видеть… таким?
– У вас нет выбора. Прощу прощения, выбор есть, но какой? Вы можете стать отшельником, добровольным изгоем, или жить в уединении прямо в городах или деревнях, но это ничего не поменяет. Если же вы хотите вернуть утраченную… репутацию? Трудно подобрать слово… Если вы хотите, чтобы от вас не шарахался каждый встречный, то стоит позаботиться о том, чтобы люди знали, какой вы внутри.
– Звучит дико. Я не терял свободу, чтобы идти лишь одним путём.
Доктор усмехнулся.
– Да будет так, – сказал он, кладя ножницы и зеркальце в сумку.
– Вы уходите? – встревоженно спросил Вермир.
– Да.
– А как же перевязка?
– Вы больше в ней не нуждаетесь. Единственное, повязка, скрывающая пустую глазницу, не помешала бы, но это уже ваша прихоть. Вы исцелились, поздравляю. Дальше организм сделает всё сам, мне ни к чему докучать вам, – доктор выпрямился, взяв сумку, и направился к двери. – У вас хороший голос, вы можете обольщать им. До свидания, – сказал он, перед тем, как выйти.
Вермир сидел ещё минут десять, смотря на дверь. Он окончательно понял, что всё вокруг рушится, а он не успевает подстраиваться, не рассчитывал, что доктор будет с ним вечно, но не предполагал, что будет так неприятно расставаться. Этот человек сразу показался интересным и вселенски загадочным. Вермир хотел бы поговорить с доктором ещё бесчисленное количество раз, до тех пор, пока не поймёт, что понял все его помыслы и чувства, пока не поймёт, насколько тот прост или сложен. Оставшийся день забылся во сне.
На следующее утро пришёл Нелд. Перед тем, как робко войти, он тихо постучал, Вермир уже давно проснулся и стоял у окна, пытаясь понять, почему доктор так любил смотреть на крыши, но ничего особенного не нашёл. Крыши, как крыши, кое-где облезлые, кое-где отваливающиеся, но всё-таки защищающие от непогоды.
– Здравствуй, – сказал Нелд, смотря в пол, изредка поднимая взгляд на широкую спину Вермира. – Я хочу извиниться, я не должен был говорить те слова, они не правильны. Я испугался и наговорил чепухи. Ты мой друг и останешься им навсегда.
Вермир услышал шаги Нелда ещё до того, как тот дошёл до двери. Он обрёл утраченную силу, свободу. Раньше лежал мешком и не мог ничего сделать, если бы даже за ним пришли и в глаза сказали, что сейчас добьют, он бы ничего не смог сделать. Беспомощность угнетала, убивала хуже клинка, бесила до исступления, но сейчас он понял, насколько силён, насколько могуч, насколько самостоятелен и свободен. Он понял всё, понял, что может всё. И сейчас ему кажется эта ситуация пустяком, теперь он не зависим. Находится в таверне Нелда и ест его пищу, но знает, что в любой момент сможет уйти.
– Ярка ли… – начал Вермир.
– …звезда? – спросил Нелд, улыбнувшись. – Конечно! Знаешь, я много думал о тебе, о нашей коронной фразе… Я рад видеть тебя в хорошем настроении. Ведь ты не обижаешься на меня? Почему не посмотришь на меня?
