скачать книгу бесплатно
Одновременно здесь следует указать на определенное родство концепции «стилей мышления» с подходом М. Фуко, который указывал на то, что в основе определенных научных концепций лежат эпистемы – «исторические априори», «которые в каждый исторический период определяют возможности мнений, теорий и даже наук как таковых»[28 - Фуко М. Слова и вещи. Археология гуманитарных наук. A-cad. СПб., 1994. С. 365–366.]. В своем анализе, вскрывающем содержание эпистем, лежащих в основании соответствующих концепций, М. Фуко показывал влияние доминирующих общественных проблем на характер дискурса, задававшего ориентиры формирования соответствующих научных подходов.
Резонирующий характер концептуальных выводов этих двух достаточно расходившихся в своих воззрениях мыслителей выступает дополнительным аргументом для того, чтобы и далее обращаться к обсуждаемому подходу.
Принципиально важно, какого рода ответы предлагает сам консервативный дискурс. Здесь снова можно вернуться к обзору концепций консерватизма, проведенному С. Хантингтоном: «Среди авторов, принимающих все три определения консерватизма, существует определенное соглашение о существовании основных компонент консервативной мысли, в качестве которых выступают основные элементы теории Бёрка.
(1) Человек по своей сути животное религиозное, и религия является основой гражданского общества. Божественная санкция пронизывает существующий законный социальный порядок.
(2) Общество является естественным, органичным продуктом медленного исторического развития. Существующие институты воплощают мудрость предыдущих поколений. Право является функцией времени. “Право давности”, по словам Бёрка, “является самым веским из всех правооснований”.
(3) Человек есть существо, сотканное из инстинктов и эмоций, равно как и из разума. Благоразумие, предрассудок, опыт и привычки являются лучшими путеводителями, нежели разум, логика, абстракции и метафизика. Истина существует не в виде универсальных положений, но в конкретном опыте.
(4) Сообщество важнее индивида. Права людей проистекают из их обязанностей. Зло коренится в человеческой природе, а не в каких-либо конкретных социальных институтах.
(5) Отвлекаясь от конечного морального чувства, нужно признать, что люди не равны. Социальная организация является сложной и всегда включает в себя множество классов, разрядов и групп. Дифференциация, иерархия и лидерство являются неотъемлемыми характеристиками любого гражданского общества.
(6) Существует презумпция “какой-либо устоявшейся схемы управления, против любого неиспытанного проекта”. Людские надежды велики, но их прозорливость мала. Усилия, направленные на устранение существующих зол, как правило, приводят к еще большему злу»[29 - Хантингтон С. Консерватизм как идеология // Тетради по консерватизму. 2016. № 1. С. 233.].
Следует обратить внимание, что консенсус относительно концептуальных основ консерватизма строится на основании двух кардинально различающихся оснований: нормы и процесса. Представляется, что Бёрк (в интерпретации С. Хантингтона) в соответствии с канонами философской мысли стремился дать нормативные определения. Эти нормативные определения были, как уже отмечалось, являлись негативной рефлексией соответствующих постулатов оппонентов.
В то же время специфика консервативного взгляда диктовала и иной подход к концептуализации – выделение общественной органики и, соответственно, генетики как принципа развития, приводящего к наилучшим результатам. Совершенно не случайно в основе консенсусной концептуализации лежат социально-исторические процессы. Также важно отметить фокус консерватизма на нравственном развитии, противопоставляющий консерватизм его альтернативам, ориентированным на идеологические основания своего дискурса.
Для нас важно выделить еще одно очень важное отличие консерватизма. Оппонирующие ему идеологии характеризует концептуальный отрыв нормативных представлений об институциональных образцах, с одной стороны, от социально-исторического контекста, с другой. При таком подходе существует свобода использования институциональных образцов, требующая лишь «прогрессивных» взглядов и политической воли лидеров преобразований. Такой иллюзорный, чаще всего догматически обусловленный волюнтаризм, сталкиваясь с «косной» социальной реальностью, неизбежно генерирует социальные напряжения, вплоть до национальной катастрофы. За догматическое политическое своеволие приходится дорого платить жертвам преобразований.
Этот отрыв вполне объясним для доктринального либерализма. Здесь при выборе институциональных образцов превалируют ценностно-идеологические критерии. Прежде всего, соответствие ценностям свободы и демократии, оторванным от реального контекста их социального бытования. При этом справедливости ради следует отметить, что в ряду либерального доктринерства, которое характеризуется как наличием внеисторических, «общечеловеческих» ценностей, так и аналогичными внеисторическими нормативными институциональными образцами, появились знаменитые «отступники»[30 - Норт Д.К., Уоллис Дж., Вайнгаст Б. Насилие и социальные порядки. Концептуальные рамки для интерпретации письменной истории человечества. М.: Издательство Института Гайдара, 2011.]. В работе, подготовленной коллективом, возглавляемым гуру институционализма Д. Нортом, достаточно развернуто показано большое число примеров того, как институциональное развитие было связано с теми или иными сторонами социального развития.
Представляется, что появление этой ставшей знаменитой работы стало приговором доктринальному либерализму. В этой связи становится вполне уместной ремарка президента В.В. Путина, что «либерализм изжил себя окончательно»[31 - Владимир Путин. Интервью газете The Financial Times // http://www. kremlin.ru/events/president/news/60836].
Казалось бы, этим теоретическим «грехом» не должны страдать марксисты – приверженцы исторического материализма. В их доктринальном основании лежит идея, что в основе общественного развития лежат противоречия между производительными силами, с одной стороны, и производственными отношениями – с другой. При этом в качестве главной производительной силой является человек. К этому тезису следует добавить и оппозицию взглядам Л. Фейербаха К. Маркса, который подчеркивал, что «сущность человека не есть абстракт, присущий отдельному индивиду. В своей действительности она есть совокупность всех общественных отношений»[32 - Маркс К. Тезисы о Фейербахе // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 3. С. 3.]. Легко представить, что развитие этой концепции могло привести марксизм к выстраиванию искомой теоретической конструкции.
Однако марксистская теория пошла по иному пути. Борьба за диктатуру пролетариата и национализацию экономики обусловила фокусировку на узком спектре институциональных образцов. Исторический материализм превратился в «фиговый листок», прикрывающий радикальное доктринерство, но обеспечивающий марксистскую легитимность.
Не избавились от этого греха и сторонники миросистемного анализа, жесткие, казалось бы, оппоненты и либерализма, и ортодоксального марксизма. В рамках этого направления были реализованы макроисторические подходы, позволяющие рассматривать длительные процессы развития целостных геосистем. Важным достижением этого теоретического подхода стало преодоление узко дисциплинарного подхода и требование широкого общесоциального взгляда на социальное развитие, не ограниченного «вневременными истинами»[33 - Валлерстайн И. Миросистемный анализ: Введение. 2-е изд. М.: УРСС: ЛЕНАНД, 2018.].
Но сужение И. Валлерстайном фокуса исследования на рыночных отношениях, на стремлении капитала к неограниченному росту кардинально сузили каузальные основания анализа, и его замечательные, зачастую провидческие наблюдения не вполне четко вытекали из его же теоретических обоснований.
Думается, что эти теоретические «грехи» вовсе не случайны. Они, как представляется, обусловлены тем, что проблема «коридоров возможного», учета всего комплекса социальных ограничений институциональных преобразований игнорировалась. Но эта проблема соответствия институтов наличным социальным предпосылкам тем не менее остается в центре внимания реалистичной и социально ответственной стратегии развития. Без ее решения велики риски неосновательного разрушения социальной системы, бережное отношение к которой было, как уже отмечалось, отличительной чертой консерватизма.
В этом контексте важно подчеркнуть, что консерватизм качественно отличается от оппонирующих ему идеологий. «Все общепринятые идеационные идеологии современного западного общества подходят к существующим институтам с позиций “требования должного”, – чтобы институты были реорганизованы с тем, чтобы соответствовать ценностям идеологии»[34 - Хантингтон С. Консерватизм как идеология. С. 235.].
В оппозиции телеология – генетика все общепринятые идеационные концепции ориентированы на телеологическую, оппонирующую консерватизму парадигму развития. Консерватизм отличается от этих идеологий не теми нормами, которые составляют его концептуальные основания, но ориентацией на альтернативную парадигму развития, генетическую[35 - Более подробный анализ телеологической и генетической парадигм развития см.: Дискин И.Е. Альтернативы «российского прорыва».]. Это, в свою очередь, означает, что сущностной характеристикой консерватизма является последовательная ориентация на генетическую парадигму развития, на всемерное использование сложившихся предпосылок предшествующего исторического опыта, на рефлексию «коридоров возможного» и, наконец, на взращивание социальных институтов, обеспечивающих такое развитие.
Исходя из этой посылки выстраивание собственных концептуальных оснований консервативного подхода предполагает отказ от попыток следовать установкам, свойственным концепциям, названным С. Хантингтоном идеационными. Соответственно, искомый конструктивный ответ на методологические проблемы консервативной модернизации вряд ли возможен на пути выстраивания идеологических и нормативных оснований, присущих идеационным концепциям, противостоящим отмеченной выше сущности консерватизма.
Этот тезис представляется крайне важным в связи с тем, что сложившаяся инерция социально-философского дискурса привела к тому, что консервативно ориентированные мыслители стремятся выработать априорные нормативные представления, типологически аналогичные тем, которые были сформулированы в рамках оппонирующих проектов. При этом, как показывают дискуссии с представителями консервативного лагеря, здесь даже не возникает нужды в методологической рефлексии на предмет соответствия выдвигаемых нормативных представлений самим фундаментальным основаниям консервативного дискурса.
Одновременно заметна тенденция выдвижения рассматриваемых нормативных оснований как прямой проекции консервативных философских размышлений без каких-либо попыток увязки с социальной реальностью. Так, достаточно часто встречаются соображения, связанные с опорой экономических институтов на традиционные ценности. При этом даже не рассматривается вопрос о том, в какой мере эти ценности «живы» – способны сегодня, здесь и сейчас, регулировать социальные отношения. Такого рода суждения существенно ослабляют аргументацию в пользу консервативной модернизации.
С учетом сказанного выше конструктивный проект, связанный с последовательной реализацией методологических оснований консервативного дискурса, предполагает соблюдение принципов генетической парадигмы, выявление социальных оснований процессов развития, опору на реально сложившиеся системы социального функционирования. Такой принцип, как представляется, позволяет преодолеть как отмеченные выше методологические проблемы и противоречия, так и следовать базовому генетическому ориентиру консерватизма, который часто отождествляют с ориентиром историческим. Именно генетический подход позволяет осуществить «понимающий» подход к выявлению тех факторов, которые задали конкретную конфигурацию соответствующего исторического процесса. Но генетический взгляд на исторический процесс влечет за собой и обращение к соответствующим теоретико-методологическим средствам.
Прежде всего меняется сам подход к пониманию того, что можно отнести к исторической норме. В отличие от нормативных оценок, порожденных идеологическими догмами, предлагаемый принцип ориентирован на анализ проблем и противоречий конкретного исторического процесса, т. е. на осмысленное погружение в контекст этого процесса.
Представляется, что сформулированным выше требованиям вполне отвечает концепция, которую автор предлагает назвать «институциональный историзм». В качестве ориентира развития могут рассматриваться «возможные» траектории исторического развития, которые, с одной стороны, являются допустимыми с позиции совокупного влияния наличных институциональных факторов, а с другой, обеспечивают оптимальное соотношение достижений и издержек развития.
В этом названии отражается как роль институтов в формировании «коридоров возможного» исторического процесса, одной стороны, так и исторического процесса в формировании характера социальных институтов. В рамках этой концепции вполне обоснован фокус на развитии институтов. Это развитие способно выступать индикатором исторического развития, не привязанного с конкретной хронологии. Такой подход позволяет выявить типологически сходные проблемы развития, с которыми сталкивались страны, разделенные временем и пространством. В качестве примера можно привести то, как примерно близкими институциональными средствами решали в разных странах проблему создания и содержания дорогостоящей тяжеловооруженной конницы. Практически всюду возникали институты, которые принято называть феодализмом. На держателей земельных наделов налагали сервитут, связанный с содержанием такого рода воинской единицы.
Обращение к институциональному развитию является также императивным для концепта, обращенного к модернизации, к выработке стратегии и методов, способных решать актуальные проблемы развития. Именно формирование адекватной институциональной среды является, как показывает опыт многих модернизационных проектов, ключевым условием успеха. Основная дискуссия между сторонниками различных модернизационных теоретических направлений как раз и состоит в том, как именно создать адекватную институциональную среду.
В основе концепта консервативной модернизации лежит идея, что опора на историзм, на генетическую парадигму развития позволяет формировать институциональную среду, которая соответствует условиям, обусловленным предшествующим социально-историческим развитием, с одной стороны, и требованиям, связанным с необходимостью решения актуальных проблем, с ответами на внешние и внутренние вызовы.
Включение в процесс рассмотрения «возможных» траекторий развития предполагает выявление «коридоров возможного», формирование которых обусловлено совокупностью наиболее существенных материальных, институциональных и социокультурных факторов.
Легко увидеть, что предлагаемый подход очень близок к концепции исторического материализма в ее исходной классической интерпретации. Ярким примером такого подхода является «Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта»[36 - Маркс К. Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. М.: Политиздат, 1957. Т. 8.]. Следует обратить внимание, что в этой работе в числе факторов исторического процесса названы как интересы доминирующих политических сил, так и социокультурные стереотипы основных акторов этого процесса, прежде всего французского крестьянства.
При этом важно отметить, что дальнейшее развитие исторического материализма пошло по пути примитивизации структуры интересов действующих классов. Интересы верхов буржуазии были сведены к банальному стяжательству. Характеристики героев романов О. де Бальзака и других классиков критического реализма вполне заменяли социалистическим пропагандистам более реалистическую картину, описанную, например, Голсуорси[37 - Голсуорси Д. Конец главы. Трилогия. М.: ГИХЛ, 1961.].
Одновременно в соответствии с доктриной об исторической миссии пролетариата его реальный нравственно-этический характер был романтизирован и превознесен.
Сходство «институционального историзма» и исторического материализма, как представляется, состоит в том, что обе концепции обращены к сходным проблемам. Они задают близкие вопросы.
Можно сказать, что предлагаемый подход призван реализовать исходные притязания исторического материализма, освобожденного от его последующей доктринальной ограниченности. Как бы парадоксально это ни звучало, но исторический материализм в его исходных генетических методологических позициях оказывается вполне соотносимым с «институциональным историзмом», реализующим интенции исторически ориентированного консерватизма. Оба эти подхода изначально призваны выявлять «коридоры возможного» конкретного исторического процесса, ограждать соответствующий анализ от доктринальных и волюнтаристских вменений.
При таком институционально ориентированном рассмотрении исторического процесса также становится возможным и необходимым избежать иных контристорических вменений, критериев и оценок издержек развития, сформировавшихся в иную историческую эпоху с кардинально иными ценностями и представлениями. Так, например, в научных работах часто встречаются оценки действий исторических персонажей с позиций современных норм гуманизма и либерализма. При этом даже не рассматривается вопрос, откуда бы взялись соответствующие ценности и представления, например, у властителей периода раннего Средневековья, а также к каким бы результатам привели бы их действия, основанные на подобных представлениях.
Еще менее приемлемо широко сегодня распространенное вменение нравственно-этических норм исследователя в качестве критериев оценки исторического процесса. Это происходит под флагом борьбы с нравственным релятивизмом. Представляется, что подобное вменение мало укладывается в рассматриваемые концептуальные основания консервативных подходов. Да и с историческим анализом в его изначальном понимании это также мало совместимо[38 - Методологические проблемы современной исторической науки рассмотрены в: Экштут С. Битвы за храм Мнемозины: Очерки интеллектуальной истории. СПб.: Алетейя, 2003.].
«Институциональный историзм» призван создать, помимо всего прочего, теоретические основания для того, чтобы избегать институциональных анахронизмов. Предлагаемый интегративный подход к социальным процессам с его анализом взаимного соответствия регулятивных механизмов, с одной стороны, традиций, ценностей, норм и представлений, с другой, позволяет создать основу для соответствующей нравственно-этической оценки. Опорой в борьбе с нравственным релятивизмом становится «понимающий» анализ между позицией исследователя, с одной стороны, и нравственными представлениями, доминирующими в конкретных слоях общества и в конкретное время, с другой. Результаты такого анализа становятся также важным уроком исторической нравственной эволюции.
Вполне очевидно, что генетические ориентиры в конкретном историческом анализе обусловливают и достаточно определенную теоретико-дисциплинарную диспозицию.
В альтернативных консерватизму концепциях развития в центре внимания оказываются принципы и ценности, призванные выступать как нормами, так и критериями оценки осуществляемых преобразований, призывов и действий политических и государственных деятелей. Эта диспозиция задавала вполне конкретную дисциплинарную иерархию, на вершине которой стояли и отчасти по сию пору стоят социальные философы и «властители дум», задающие соответствующие концептуальные нормы и критерии.
Интеллектуальная, в первую очередь академическая среда, институты социализации, включая систему образования, редуцируют и тривиализируют эти нормы, превращают их в основания обыденного сознания и социального функционирования. Квинтэссенцию данного подхода выразил Борис Пастернак в описании роли В.И. Ленина: «Он управлял движеньем мысли и только потому страной»[39 - Пастернак Б. Высокая болезнь // https://slova.org.ru/pasternak/viso kayabolezn/].
В рамках консервативной ориентации на генетические принципы развития в фокусе внимания оказывается качественно иная диспозиция. Ее основа – регулятивный характер реформируемых институтов и, соответственно, соотношение стимулирующего воздействия институциональных норм и ответная реакция разных слоев и групп на эти стимулы. Соответственно, при таком подходе существенно возрастает роль нравственно-этических оснований социальной жизни, которые, в свою очередь, предопределяют характер регулирующих возможностей конкретных институтов. Собственно, внимание к регулятивной роли нравственности и морали, формирующих их социальных (в т. ч. религиозных) институтов является важной сущностной характеристикой консерватизма.
Здесь следует подчеркнуть, что важной концептуальной предпосылкой консервативной модернизации является гипотеза, что упрочение нравственно-этического фундамента социальных институтов способно обеспечить достаточно высокий регулятивный уровень действующих или модернизованных социальных институтов.
Реализация этой гипотезы позволяет обосновать отказ от императива идеологической мобилизации и, соответственно, избежать связанных с ней социально-политических и социально-экономических рисков. Более того, предложенная гипотеза является нравственным основанием всей концепции консервативной модернизации, т. к. позволяет рассчитывать, что соответствующая стратегия преобразований связана с меньшими жертвами и страданиями, чем реализация ее идеологически обоснованных альтернатив.
Предложенная концепция консервативной модернизации в существенной мере меняет диспозицию дисциплин, результаты которых создают основы стратегии консервативной модернизации. В ее рамках философия консерватизма, условно говоря, уступает свое место лидера социологической теории, призванной дать объяснительную макросоциальную схему рассматриваемых процессов развития и связанных с ними институциональных преобразований. Соответствующие теоретические схемы, в свою очередь, призваны создать основу для эмпирических исследований, выступающих каркасом для формирования конкретной стратегии консервативной модернизации.
В результате на первый план в процессе разработки стратегии выходят социологические концепции, предполагающие верификацию, в отличие от концепций, сторонники которых готовы удовольствоваться фальсификацией.
Это, в свою очередь, означает, что генетический подход предполагает обращение к спектру теоретико-методологических средств, которые обеспечивают имплементацию социологических инструментов. В этом смысле выстраивание собственных концептуальных оснований консерватизма является результатом социологического анализа, а не философских спекуляций. Отсутствие такого анализа выявляет причины трудностей в выработке общезначимых концептуальных оснований консерватизма.
Предлагаемое социологическое видение позволяет лучше понять, например, историческую ограниченность описанных выше критериев, которые сформулировал С. Хантингтон. Так, например, первый из них, связанный с религиозным основанием легитимации социального порядка, в условиях широкой секуляризации современных обществ требует новой интерпретации. Это, однако, не отменяет эмпирически фиксируемого влияния религиозных норм на формирование современных нравственно-этических представлений, которые в значительной мере обусловливают легитимацию существующего социального порядка.
Проблематизация и тем более потрясения этого порядка запускает отмеченный С. Хантингтоном процесс актуализации консервативных настроений, направленных на защиту социального порядка, обладающего легитимностью для значимых слоев и групп.
Аналогичный разбор может быть продолжен и в отношении других введенных выше критериев.
Уместно обратить внимание, что конкретный исторический анализ позволяет также отграничиться от охарактеризованных выше методологических противоречий мейнстримной социологии. Соответственно, необходимо переформатировать эти критерии в теоретико-методологические подходы, позволяющие создать основу для корректного социологического анализа, отвечающего как консервативной концептуализации, так и обеспечивающих преодоление методологических противоречий мейнстримной социологии.
Предлагаемый подход также отвечает ориентации на формирование собственных, специфических концепций консерватизма. Отказ от априорного негативистского отношения к альтернативным идеационным концепциям открывает возможность содержательного анализа теоретико-методического арсенала социологических направлений, развивавшихся под чуждым для консерватизма идеолого-методологическим влиянием. Здесь будет вполне продуктивным анализ результатов соответствующего влияния, его последующего элиминирования с тем, чтобы использовать продуктивные элементы предшествующего развития социологической науки для построения специфического консервативного проекта.
На такой концептуальной основе становится возможным переформатирование целого ряда концептов, сложившихся в мейнстримной социологии, использовать эти концепты для создания программы консервативной «понимающей социологии».
Консервативный дискурс: российские истоки
В данной работе целью автора не является обзор становления современного консервативного дискурса в России. Задача состоит в том, чтобы показать, что консервативный дискурс в нашей стране уже в достаточной мере созрел для того, чтобы стать концептуальной и теоретико-методологической основой для продвижений концепта консервативной модернизации.
Прежде всего необходимо отметить, что к концу 80-х годов прошлого века завершилось практически безоговорочное отвержение консерватизма как идеологии политического и экономического закабаления, апологии империализма[40 - Галкин А.А., Рахшмир П.Ю. Консерватизм в прошлом и настоящем. Л.: Наука, 1987.]. При этом довольно странно, что даже очень крупные теоретики, такие, например, как А.А. Галкин, не видели фундаментального противоречия между задачами некризисного общественно-политического развития, с одной стороны, и исключительной опоры на марксистскую методологию, концептуально пронизанную проблемами социально-политического конфликта, с другой.
Представляется вполне очевидным, что смена концептуальных приоритетов развития требует и переработки соответствующих концептуальных оснований. Эта переработка началась в период, когда были сняты идеологические табу, включая и критику либерализма, который к началу 1990-х годов стремился занять доминирующие позиции в общественном сознании.
Для нашего обсуждения важно отметить, что становление этого дискурса в его конструктивном и отнюдь не ретроградном виде длится уже более двух десятков лет. Важным этапом его становления стал обзор общественных изменений 1990-х гг. с позиций консервативного мыслителя, осуществленный историком, общественным и политическим деятелем В.А. Никоновым[41 - Никонов В.А. Эпоха перемен: Россия 90-х глазами консерватора. М., 1999.]. Этот развернутый обзор задает необходимые ориентиры для формирования рассматриваемых здесь концептуальных приоритетов.
В рамках анализа философии и политологии консерватизма издавна сложились два подхода: повествовательный и проблемный.
В рамках первого аналитики пытаются преодолеть концептуальную разобщенность консервативных мыслителей и описывают темпорально ориентированный процесс появления консервативных мыслителей, излагая их воззрения. Одной из фундированных работ этого направления, изданных в нашей стране в последние годы, можно назвать коллективную монографию «Консерватизм и развитие. Основы общественного согласия» под редакцией Б.И. Макаренко[42 - Консерватизм и развитие. Основы общественного согласия / под ред. Б.И. Макаренко. Центр политических технологий. М., 2015.].
Отечественный социолог культуры Л.Г. Ионин показал, что консерватизм современен, если соотнести его задачи с актуальным общественным контекстом[43 - Ионин Л.Г. Апдейт консерватизма. М., 2010.]. Это принципиально важно, т. к. позволяет отграничить консервативную модернизацию от ретроградных искушений, связать ее с чрезвычайно актуальными задачами «российского прорыва», повышения национальной конкурентоспособности.
Следующим важным шагом стали усилия политологов, активно участвующих в политическом консультировании и партийном строительстве, соединить философские основания консерватизм с современными политическими практиками. В связи с этим следует выделить работы Ю.Е. Шувалова[44 - Шувалов Ю.Е., Посадский А.В. Идеология российского консерватизма: основополагающие принципы и современные формы. М.: Изд-во Российского ин-та стратегических исследований, 2012.], Л.В. Полякова[45 - Поляков Л.В. Российский консерватизм: вызовы и ответы: М.: ИД ВШЭ, 2014.] и А.Ю. Зудина.
Важно отметить совпадение исходных позиций Н.А Бердяева и Л.В. Полякова, который пишет: «…модернизация начинается с избавления от мифологического и сакрального мышления, с ментального и этического отрезвления и возвращения к правде и реалистичному отношению к действительности. Дальше уже появляется возможность формирования не утопии и новой идеологии, а образа будущего и стратегической программы, предполагающей наличие цели движения и дорожной карты»[46 - Поляков Л. Консерватизм в России: политтехнологический симулякр или исторический выбор? Декабрь 2015. См.: https://www.ifri.org/sites/ default/files/atoms/files/ifri_rnv_90_rus_poliakov_protege].
Параллельно с этими усилиями автор в своих предшествующих работах рассматривал проблемы методологических оснований стратегий развития: обновления самого концепта модернизации[47 - Дискин И.Е. Прорыв. Как нам модернизировать Россию. Дискин И.Е. Кризис… И все же модернизация. М.: Европа, 2011. Дискин И.Е. Модернизация России: сохранится ли после 2012 года? М.: Европа, 2011. Дискин И.Е. Что впереди? Россия, которая (все еще) возможна. М.: Политическая энциклопедия, 2014.]. Удалось показать, что развитие этого концепта за более чем полвека довольно далеко отошло от своих первоначальных истоков, включая непосредственную связь с идеологическими постулатами либерализма. На основе этого анализа был сделан вывод о том, что наиболее приемлемым вариантом для нашей страны является концепция «консервативной модернизации». Автор уже более десятка лет продвигает эту концепцию[48 - Дискин И.Е. Прорыв. Как нам модернизировать Россию.]. В течение всего этого времени отстаивалась позиция, что консервативная модернизация является единственным концептуальным ориентиром, соответствующим отечественным реалиям.
Параллельно развернутое философско-политическое понимание консервативной модернизации предложил А.Ю. Зудин: «Идеология консервативной модернизации покоится на двух основаниях – она включает как ценности традиционного консерватизма, так и ценности современности. Традиционный консерватизм представлен ценностями семьи, коллективной идентичности, государства, ответственности, безопасности, уважением к частной собственности, пониманием значения “силы” в системе, которая основана на верховенстве права, признанием неустранимой потребности человека в абсолютных нравственных ценностях, основой которых выступает религия. Эпоха современности сделала равноправной основой человеческой цивилизации целое созвездие ценностей, связанных с “развитием”, – свободную личность, выбор и творчество, многообразие и ориентацию в будущее.
Идеология консервативной модернизации представляет собою такую форму соединения, при которой различные базовые ценности – вне зависимости от источника и обстоятельств своего происхождения – взаимно проникают и модифицируют друг друга. Участвующие в синтезе консервативные и либеральные ценности приобретают новые свойства. Консервативный модернизационный синтез обусловлен фундаментальным изменением самих условий человеческого существования в мире и востребован новым этапом глобального развития.
Консервативная формула перемен всегда конкретна: ее требуется определять каждый раз заново с учетом времени, пройденного пути и перспективных целей.
Круг ценностей и целей, которые нуждаются в приоритетном внимании, актуализации и реализации, не может быть определен заранее раз и навсегда. Определение конкретной формулы консервативных перемен – это всегда новый и ответственный политический выбор. Консервативная модернизация – это умные перемены»[49 - Зудин А.Ю. Очерки идеологии развития. Тетради по консерватизму // Альманах Фонда ИСЭПИ: № 2(2): Форум «Бердяевские чтения», 16 мая 2014 г. Доклады и статьи. М.: Фонд ИСЭПИ, 2014.].
Эта обширная цитата показывает совпадение по многим аспектам приведенного выше авторского видения концепции консервативной модернизации, с одной стороны, и позиции видного политолога, с другой. Важно также и то, что эти согласующиеся между собой выводы получены исходя из разных дисциплинарных парадигм и подходов.
Одновременно в нашей науке высказывались концепции и иного рода. Так, видный отечественный демограф А.Г. Вишневский представил свое видение советской модернизации как модернизации консервативной[50 - Вишневский А.Г. Серп и рубль: консервативная модернизация в СССР. М.: ОГИ, 1998.]. Очевиден исходный посыл автора противостоять попыткам использовать советскую модернизацию в качестве примера успеха, образца для нового «прорыва».
В работе А.Г. Вишневского представлен обстоятельный анализ социально-экономических процессов в нашей стране. Этот материал не может быть просто отброшен при обсуждении концептуальных оснований консервативной модернизации. Его необходимо учитывать, но при условии введения «понимающего» анализа соответствующих процессов в контекст реально наличествовавших в тот период альтернатив. Тогда становится очевидным, что оценки характера советской модернизации основываются в этой весьма обстоятельной работе на современных ценностях и представлениях.
При включении же «понимающего» подхода станет заметна несостоятельность главной посылки автора о консервативной природе советской модернизации. Следует обратить внимание на то, что консервативную природу советской модернизации автор рассматривает в качестве неоспоримого довода для ее негативной оценки. Такая предзаданность сама по себе уже вызывает сомнение. Она возможна лишь при условии отказа от критерия values free, при априорном предположении, что либеральные ценности, лежащие в основе «правильной» модели модернизации, находятся вне исходного анализа.
Как представляется, работе также недостает важного измерения: соотношения идеологической телеологии, из которой исходили большевики в своей стратегии построения социализма, с одной стороны, и консервативных уступок требованиям практической жизни, с другой. Безусловно, анализ советских преобразований выявляет определенную консервативную компоненту, которая была связана с вынужденными уступками, которые делали власти под напором общественных реалий. Яркий пример таких уступок – введение в колхозах трудодня вместо существовавшего раньше уравнительного распределения.
Попытки же доказать, что в самой большевистской идеологии преобладают консервативные корни, вряд ли состоятельны. Телеологическая идея научного переустройства мира (во многом, как уже отмечалось, взамен телеологии религиозной) – фундамент марксизма, ортогональна генетическим ориентирам консерватизма. Тот, отмеченный в настоящей работе факт, что большевистская агитация обращалась к актуализированным консервативным ценностям большинства, вряд ли может стать аргументом для новой трактовки сущностного характера советской модели модернизации.
Столь подробный разбор этой работы обусловлен тем, что он позволяет увидеть те теоретико-методологические проблемы, которые возникают в рамках формирования консервативного дискурса.
Активные, зачастую разнонаправленные усилия исследователей по развитию консервативного дискурса привели к значительному результату. Еще десяток лет назад понятие «консервативная модернизация» воспринималось как оксюморон, как «жареный лед». Сегодня эти представления укоренились в экспертной и научной среде. Свидетельством этого является то, что за последнее время понятие «консервативная модернизация» не только стало часто использоваться, но и превратилось в определенный критерий, с которым соотносятся различные проблемы как современного, так и исторического развития.
В то же время читатель может оценить, что представленные выше суждения и определения еще далеки от возможностей их непосредственного использования в стратегическом планировании, в практике государственного управления. Они все же больше результат философских аналитических построений, с трудом поддающихся эмпирической верификации, необходимой для построения прочных стратегических конструкций.
Несмотря на эти недостатки, обусловленные конкретным этапом проработки концепции, уже само обсуждение этого понятия в контексте анализа различных стратегий развития позволило показать, что именно «консервативная модернизация» отвечает необходимым требованиям. Здесь сказался не только и даже не столько содержательный анализ обсуждаемого концепта (его как раз в определенной мере и недостает), сколько кардинальные недостатки альтернативных концепций развития: либеральной и социалистической модернизаций.
В числе коренных недостатков этих концепций следует отметить их безусловную ориентацию на идеологически сформированные ориентиры, не подкрепленные эмпирически выверенными инструментами анализа. Да, идеологическая приверженность этих концептов развития ценностям свободы и гуманизма выглядит привлекательно, но высокомерное игнорирование социальных реалий адептами этих концепций девальвирует их исходные идеологические нарративы.
Слабость альтернативных концепций, связанных с либеральным доктринерством, обусловливает необходимость содержательного развития концепции «консервативной модернизации». Наша задача состоит в том, чтобы ее преимущества, выявленные в ходе анализа, подкрепили обоснованность исходного выбора.
Дальнейшее продвижение концепции «консервативной модернизации» не может ограничиваться противопоставлением наиболее распространенным догмам либерализма. Важно также проводить тщательное концептуальное разграничение и с теми ретроградами, которые пытаются представить себя последовательными консерваторами.
Смешение ретроградов и консерваторов, во-первых, выступает привычным инструментом наших оппонентов, что можно объяснить их невежеством, а в большинстве случаев просто злонамеренностью, желанием дискредитировать своих противников. Во-вторых, это смешение дезориентирует наших потенциальных сторонников, которые ищут пути решения проблем и в результате возникшей путаницы уходят в стан наших оппонентов. Эта путаница во многом мешает им понять, что лишь консервативные подходы способны к искомому решению.
Здесь важно усвоить исторический урок. Социальные силы, связанные с консервативными взглядами, не раз и не два были заражены ретроградством. Они слишком часто слабо осознавали необходимость перемен, опасались их и в результате не поддерживали тех подлинно консервативных лидеров, которые выступали за перемены, отвечавшие их же коренным интересам, так же как и их фундаментальным воззрениям. Как говорится, «своя своих не спознаша».
Самый яркий пример – трагедия П.А. Столыпина. Он и подобные ему лидеры, прежде всего Шарль де Голль, оказывались меж двух огней: ретрограды с одной стороны и либералы-революционеры – с другой.
Более того, уроки истории свидетельствуют, что часто складывается латентный альянс между ретроградами, заинтересованными в угрозах революции для оправдания своей незыблемой позиции, с одной стороны, и революционными радикалами, указывающими на то, что революция единственный метод устранения мастодонтов, блокирующих любое развитие, с другой. Взаимное усиление их позиций – высокий барьер на пути подлинно консервативного развития.
Усвоение этих уроков – необходимая предпосылка для укоренения консервативных ориентиров развития.
Предпосылки внутренней логики
Теперь необходимо сделать следующий шаг – рассмотреть требования к самой внутренней логике преобразований. Такое рассмотрение, освобожденное от предзаданного догматизма, позволит сформулировать теоретико-методологические требования к обновленной концепции модернизации.
Сначала важно определить, что понимается под преобразованиями в рамках рассматриваемой теоретической концепции. Прежде всего важно отграничиться от стереотипного понимания модернизации как реализации изначально намеченных целей. Именно в рамках этого достаточно устаревшего ее понимания лежит распространенная мантра о «догоняющей модернизации».
Эта мантра базируется на представлении о линейном характере общественного развития. Казалось бы, концепция стадий экономического роста давно ушла из теоретического дискурса. Но, может, из теории и ушла, но из общественного сознания и управленческой практики, как видно, не совсем. Следы соответствующего подхода видны практически на каждом шагу. Достаточно вспомнить постоянные сравнения различных показателей нашего развития с «уровнем развитых стран».
При этом следует отметить, что в рамках такого подхода вопрос о целях и задачах развития ставится довольно примитивно: «догоним и перегоним».
Действительно, не раз и даже не два таким образом ставились цели и задачи развития, общественных преобразований в целом. Но здесь нужно помнить и о результатах таких постановок, и об их цене[51 - Более подробно соответствующий круг проблем, включая теоретические подходы к модернизации, был ранее рассмотрен в: Дискин И.Е. Прорыв. Как нам модернизировать Россию.].
Кроме того, подобная постановка создает иллюзии практичного подхода с постановкой конкретных показателей, характеризующих степень реализации поставленных задач. Кто бы спорил, без этого невозможны реалистические преобразования. Но главный вопрос: какова гарантия реалистичности преобразований, реализованных подобным образом?
Здесь важно понимать, что подобный подход доминирует в управленческой практике совсем не случайно. Во-первых, он маскирует недостаточную компетентность соответствующих управленцев. Задание априорных целей и индикаторов развития освобождает их от сложного анализа соответствующих проблем, требующего понимания комплекса факторов и условий развития, выделения из них реально значимых и на этой основе определения средств и инструментов регулирующего воздействия. Ниже мы более подробно остановимся на этой стороне модернизационных преобразований.
Во-вторых, этот подход выдается за программно-целевой. При этом игнорируется факт, что сформулированные таким образом цели индикаторы чаще всего не обеспечивают решения реальных проблем развития, прежде всего такой критически важной его составляющей, как конкурентоспособность государства. Автор уже не раз и не два приводил пример того, как решение предельно важной проблемы, как повышение инновационной компоненты развития подменяется введением таких локальных показателей, как количество патентов и «доля предприятий, участвующих в инновациях». Главное здесь то, что рост этих показателей совсем не однозначно ведет к инновационному развитию и к росту национальной конкурентоспособности.
При таком стереотипном подходе, использующем некие априорно взятые цели и задачи, чаще всего игнорируются исторические, социальные и экономические предпосылки, внешние и внутренние вызовы. Плата за это – высокие риски разного рода напряжений и кризисов.
Именно с этим обстоятельством связан тезис об иллюзорной практичности подобной логики развития. Здесь скорее действует стремление к упрощению работы бюрократической системы. Ее функции при столь «практичном» подходе больше сводятся к заполнению «клеточек» в спущенных сверху таблицах. Но нужно понимать, что платой за такую практичность станет «погоня за показателями», «натягивание отчетности» и тому подобные прелести бюрократического жития.
Если же выйти за рамки стереотипного псевдоинструментального подхода, то достаточно легко можно выявить более фундаментальные факторы, обусловливающие его глубокую укорененность. К ним прежде всего следует отнести телеологические ориентиры развития[52 - Более подробно теологические ориентиры развития рассмотрены в: Дискин И.Е. Альтернативы «российского прорыва».].
Их главная характеристика – формирование целей развития и институциональных норм на основе идеологически обоснованных концепций. В рамках такой логики развития появляются, например, характеристики типа уровня обобществления производства или, напротив, задачи снижения уровня государственной собственности в экономике вне зависимости от эмпирически выверенных показателей эффективности.
