скачать книгу бесплатно
Лемков подавился, закусывая как раз капустой, отплевался.
Артур задорно хохотнул, успокоил, выделяя букву «о» на вологодский манер, проговорил:
– Во двор ходил, по малой нужде, деревня! У тебя там песочница классная!
– Но ты и придурок, Бальзакер! – возмутился Точилин. – Столько раз напивался в мастерской и до сих пор не знаешь, где сортир! А как же дети?!
– Какие дети, Точила?! – закричал Артем из туалета. – Не было детей! И никогда не будет! Ни у тебя, ни у меня! Нечего рожать моральных уродов и плодить нищету!
– Дети, которые в песочнице!..
– Я всем своим приёмным детям помогаю. Всем двум. Как могу. А могу… очень и очень редко. Не можится что-то мне, друг Точила, с деньгами по жизни. Не можится. Нейдут они ко мне, нейдут. Эй, где тут свет включается, Тимоний?!
– Отключили! За неуплату! – гаркнул Лемков.
– Он там щас все стены уделает, этот писающий мальчик, – беззлобно проворчал Точилин. Сил подняться не оставалось. Голова и тело отяжелело. Внутри организма стало тепло и спокойно от выпитой водки. Хотелось спать, спать и спать.
– Нашёл! Нашёл твой универсальный таз! А у меня зажигалка есть! – послышался бодрый голос Артура. – Хор-р-рошая! Бензиновая! Только заправил… три дня назад. Зипо-по! Да будет свет! Оп-па!
Тимофей помотал патлатой головой, горестно вздохнул, вполне трезвым голосом заявил:
– Жорик-Жорик, дела мои – полный швах!
– Что так?
– Забрали несколько дорогих чужих вещей. Очень дорогих. И полотно… очень ценное. Почти бесценное. Да и моих здесь холстов, керамики и прочих мелочуг было тысяч на… двести – триста, в первом прикиде.
– Двести – триста поделить на курс доллара, – Точилин попытался сообразить о потерях друга. – Не так уж и много, Тим. Не переживай! Заработаем.
– Гринов, Жорик. На двести тысяч гринов.
– Баксов?! – искренне удивился Точилин. – Откуда столько?!
– Камею помнишь, с экспедиции с Керчи привёз?
– Ну.
– Одна на тридцатник потянет.
– Баксов?! Тот прозрачный камешек на тридцатник?! – не поверил Точилин. – Гонишь!
– А медальончик, что я за медный выдавал, помнишь?
– Терракотовые головки помню. Глина! Медальон – не помню.
– Пятачок такой, невзрачный, – прогудел Тимофей.
– С богинькой и козочкой? Ах, да! Помню-помню.
– Артемида. Богиня охоты. Так он золотой был, медальончик-то. Третий век до нашей.
– Что до нашей?
– До нашей эры. Две тысячи триста лет ему с гаком. Сколько он мог бы стоить, по-твоему, на чёрном рынке?! – таинственно прошептал Тимофей.
– На чёрном?! По-моему?! Много, – согласился Точилин. – И всё-всё-всё подчистую вынесли?
– Всё, – трагически мотнул патлатой головой Тимофей, прислушался к мирному журчанию, что уже долгое время раздавалось в туалете, и заорал:
– Бальзакер, ты там за трое суток отливаешь?!
– Похоже, – даже не улыбнулся Точилин, находясь под впечатлением от услышанной стоимости тимофеева богатства. У Лемкова не было оснований врать, если он говорил, – так оно и было. Всегда.
– Или ты кому-то проболтался по пьянке, или кто-то из своих гробанул, – прошептал Точилин. – Может этот? – он не успел высказать предположение, только кивнул в сторону выхода.
Сдёрнули воду в туалете. С шипением спускаемой воды раздался жуткий вой, будто на волка ночью наступили сапогом размером с телегу. С грохотом вывалился из туалета на пол обезумевший Ягодкин. Засучил ножками и ручками. Как таракан, на заднице, спиной вперед подъехал к лавке, упёрся плечом в ножку табурета, на котором восседал Точилин.
– Т-там-м, Точ-чила, – просипел взволнованный Артур и указал трясущимся пальцем сначала в направлении сортира, потом на Тимофея. – У-у-у н-него т-там тр-р-руп! К-куски тр-рупа леж-ж-жат.
Впечатление
После дикого вопля Артура у Точилина запрыгали по затылку патефонные иголки. Он сидел и не мог произнести ни слова, только гыкал, как заезженная пластинка, пытаясь спросить Лемкова, в чём там, в сортире может быть дело.
Обезумевший Артур не забыл поддёрнуть брючки на коленях, уселся на холодном бетонном полу, трясся и шептал, заикаясь:
– Пов-вернулся с заж-жигалкой, а-а т-там, в эт-том… т-таком кор-рыте д-для д-душа, – н-нога, р-рука. И-и… в-всё от-дельно ос-стальное…
Лемков преспокойно жевал. Стебли чёрных растений свисали по растрёпанной бороде, как усы у моржа.
– И г-грудь, Точила, т-тоже там, – продолжал подвывать жалкий Артур, – ж-женская. Кр-р-рупная такая.
– Да, – громко и торжественно заявил Тимофей. – Эту стерву я кончил и расчленил. Заслужила. Столько кровищщи было, Жорик, о-о-о! Полнокровная, зараза, оказалась!
Ужасный, в своем диком спокойствии, Лемков, как ни в чём не бывало, продолжил закусывать очередную порцию водки, словно поведал собеседникам о чём-то совершенно обыденном. Червяки квашеной капусты дополняли отвратительными гирляндами его лопастую бороду. Взлохмаченный Лемков выглядел мерзко, будто упырина, что сожрал возлюбленную, и теперь давится, не может пережевать человеческие сухожилия.
– Что там? – сипло от волнения переспросил Точилин.
Лемков мрачно усмехнулся.
– Труп.
– Ч-че, с-серьезно? – начал заикаться Точилин.
– Сходи, проверь, – ответил невозмутимый Тимофей.
– Т-там, – промычал Артур, кивнул головой в направлении туалета. – С-сходи.
– Зрелище не из приятных, – предупредил Тимофей, – сходи-сходи, Жорик. Посмотри. Полюбуйся на свою возлюбленную. В последний раз. Извини. Разобранная…
– Почему возлюбленную?! – тихо возмутился Точилин. – Она – твоя, а не моя…
– Знаю-знаю, – погрозил ему скрюченным пальцем чудовищный, бородатый упырь Лемков. Сидя на диване, в растянутом свитере, растрепанный, он реально выглядел бесформенным чудовищем.
– Иди, дружок. Там, в поддоне всё и увидишь. Все части её великолепного тела. И голову. И грудь. Узнаешь, – и мстительно добавил:
– Знаю-знаю, вы встречались. Она позировала тебе, милый друг, я знаю. Ты писал её голую.
– Только писал, Лёма. Она ничего не позволила.
– А я и писал. И мне позволяла всё! – со старческой гордостью заявил Тимофей.
– Неужели ты её?.. – в ужасе прошептал Точилин.
– Угу, – деловито мотнул головой Тимофей.
– Зачем?! Пусть бы жила…
– Не случилось у меня своей Данаи, Жорик! – прошептал Тимофей. – Не случилось. А у тебя?!
– Что?!
– Получилось написать её под Тициана? – уточнил Точилин.
– Не мне судить. На паре холстов приличная экспрессия случилась, под Гойю. Но с мягкостью и прозрачностью кисти Тициана… Помнишь, мы ещё удивились с тобой при первой встрече. Думали, это знак «виктория! – Тамаркин жест под тициановскую Флору: два разведённых пальца левой руки, указательный и средний?
– Помню, как не помнить. Эх, пальцы и ноги разводить – это она была мастерица, – с большим сожалением, без осуждения сказал Точилин. – Я ж портрет её в образе тициановской Флоры раз пятнадцать писал.
– И я. Даже типа шаржа написал…
– Шаржа?! – удивился Точилин.
– Да-а. В отместку, что покинула меня. Кстати, эксперты до сих пор устраивают дискуссии: с кого Тициан написал портрет Флоры! По мне так – с известной куртизанки шестнадцатого века…
– О чём вы, мазилы?! – дико заорал Бальзакер. – Этот старый дурак там вашу тёлку распилил! А вы – Тициан, Флора?! Охренели?!
Артур, с выпученными глазами, так и сидел на грязном бетонном полу, свернувшись, охватив руками худые коленки в дешёвых помятых, коротких брючках.
– Иди, Жорик, попрощайся с возлюбленной, – зловеще прошипел Лемков. – Можешь, кусочек забрать. На память. Хочешь, грудь забери целиком. Она же тебе нравилась…
– Она… она нравилась мне целиком, Тима! Что ты наделал?! – в ужасе прошептал Точилин.
Тимофей улёгся обратно на диван, будто исчез, растворился в застенной черноте подвала и опустевших ребер железных стеллажей. Слышен был только его голос, утробный, сипящий, хрипящий.
Внезапно ослабевший Точилин не сразу поднялся. Ноги подгибались, словно пластилиновые. Голова и волосы, вероятно, запылали газовым пламенем. В сумраке красно-кирпичного подвала он всё отчетливо разглядел на своём пути. Неприбранный предбанник мастерской Лемкова, куда тот сгрёб, похоже, весь оставшийся и ненужный хлам и мусор: драные, грязные, плетёные половички, ковровые дорожки, ломаные подрамники, кипы газет, разодранных книг. Точилин преодолевал это пространство, казалось, долгие минуты. Пощелкал выключателем на стене. Свет в туалете не зажёгся.
– Даже линию отрезали, – пояснили из глубины подвала хриплым голосом Лемкова. Его лик безумного кровавого упыря вновь возник над тазиком с трапезой и освещался единственным жёлтым огарком свечи от лавки. На стене за его спиной покачивалась уродливая волосатая тень.
– Т-там на п-полу за-аж-жигалка, – прошипел Артур. – П-поищ-щи.
Минут десять в полной темноте Точилин шарил рукой по грязному, влажному кафельному полу сортира, задыхаясь от вони нечищеной сантехники. Трудно описать состояние тихого ужаса, которое объяло впечатлительного художника. Казалось, сейчас он завалится в обморок от прилива крови к голове, от гула в ушах, от слабости в членах. Но тупое желание увидеть нечто жуткое, но узнаваемое в поддоне душевой заставляло его двигаться, будто заржавленный механизм на издыхающем заводе пружины.
Наконец, на кафеле он нащупал холодный металлический предмет – зажигалку «Зиппо». Откинул крышечку. Запах бензина показался благоуханием в этом смраде и подействовал как освежающий дезодорант.
Вслед за крохотным фейерверком искорок синий огонек высветил в коричневом корыте… бледно-жёлтые человеческие конечности с синими прожилками вен. Ногу с крохотными аккуратными пальчиками. Руку, ровно отрезанную выше локтя. Округлый живот с углублением пупка, аккуратные вершинки женской груди. За драным, почерневшим от плесени полиэтиленовым занавесом были видны чёрные длинные волосы, змеящиеся по грязно-коричневому пластику поддона.
Кто-нибудь когда-нибудь перепивал, скажем, пива, а потом заедал неимоверным количеством квашеной капусты, сможет понять состояние Точилина, когда это месиво в желудке внезапно приходит в волнение, набухает и начинает выпирать из нутра вулканом, как прокисшее забродившее варенье.
Не стоит в подробностях описывать жуткое состояние впечатлительного, ранимого художника, с пересказов которого, в основном, и передается эта история.
Опомнился Точилин, опустошенный и обессиленный, перед лавкой с закусками. Судорожно налил себе водки в хрупкий стаканчик, выпил одним глотком, обжигая горло.
– Лёма, да ты охренел?! – прохрипел он. По злости и недовольству именовали Лемкова иногда Лёма.
Артур так и сидел свёрнутым болваном на полу, вяло кивнул, соглашаясь с ним.
Худой, всклоченный Лемков восседал на продавленном диване в позе засохшего лотоса, намеренно спокойно жевал. Не удостоил бывших друзей ответом.
– Чё ж теперь? – в ужасе прошептал Артур. – Зарыть? Или в мешок и – на дно?!
– Эт-то Тамар-ра т-там? – прошептал Точилин.
– Узнал? – зловеще уточнил Тимофей.
– Наверно, я пойду, – неожиданно принял решение Артур, словно очнулся после комы, тяжело поднялся, принялся отряхивать от пыли перепачканные брючки, пиджак, заправлять мятую рубашку за пояс. – П-поминать эт-ту тёлку с вами я не буду. Я её совершенно не знал. И зарывать или топить, – точно не буду.
– Сидеть, – значительным голосом приказал Лемков. – Она тебе не тёлка! Мы эту тварь с Жориком безумно любили. Оба. Любили до помрачения.
Артур медленно опустился обратно задом на бетонный пол.
– Мы теперь с вами, друзья, помазаны кровью! И смертью! – всхрипнул Лемков, громко, безудержно расхохотался. Его мутные безумные глаза были широко распахнуты. Однако, хохотал он без истерического надрыва сумасшедшего. Точилин, хотя и трясся от противного озноба, нашёл в себе силы спросить спокойно:
– Что ж теперь будет, Тима?
– Тюрьма, кандалы, каторга, – просто и насмешливо ответил Тимофей. – Мне – пожизненное. Вам – за соучастие.
– Участие?! – жалобно завыл Артур. – Я ж просто зашёл на поминки. Ты распилил её до меня!
– Замолчи! – прикрикнул Точилин на пьяного Бальзакера. – Всё она вынесла? – он кивнул на пустые стеллажи.
– Она, – прохрипел Лемков, снова налил себе в стаканчик водки.
– Погоди напиваться, – попросил Точилин. – Надо что-то придумать.
– Н-никто н-не видел, как ты её рас… распиливал? – спросил Артур.
– Нет.
– Тогда нормально, – оживился Артур. – Мне налей.