Франция-Россия. Туда и обратно. Вечное движение

скачать книгу бесплатно

– Да, спасибо, – опять упавшим голосом сказал Миша. – Помните, вы на собрании в клубе шутили, что страстные книгочеи никогда не бывают одиноки в постели.

– Не только в постели, но и по жизни вообще. Потому что ужас нашего существования состоит в том, что мы одиноки. Всегда и везде. В браке. Вне брака. На войне. В мирной жизни. Но если у тебя есть хорошая книга, то ты уже вроде как и не одинок. «Вы хотите попрощаться с друзьями? – спросили у Пушкина в последний день его жизни. – Вот мои друзья, – показал Пушкин на книжную полку». – Так Ольга Васильна вслух готовилась к следующему заседанию литературного клуба. Но поскольку она уже поднялась на второй этаж, то Мишаня вряд ли ее слушал. Ее никогда не слушали. Хотя Мишаня – это, все-таки, приятное исключение. Сам же он долго не мог уснуть, как часто бывает не в своей постели, и полночи подряд читал книгу Залеткина, которая у него все больше и больше вызывала щенячий восторг. Почему-то он даже не испытывал особой боли от того, что вождя Вани Жукова партии держали в тюрьме, а тем временем его боевая подруга Зоя была близка с Ваней, сцены любви были поданы очень подробно, даже слишком. Ольга Васильна на ходу бросила: какая это любовь! Но ее поколение ничего в этой сфере не понимало, они росли и жили без секса. В СССР секса не было. Ольга Васильна обещала рассказать Мишане про развал СССР, когда он спросил ее об этом по телефону, сидя в одиночестве в своей каморке в лагере. Она сказала, что разговор не телефонный и при встрече она ему расскажет. Может быть, если бы Мишаня читал эту книгу не второпях и днем, измена Зои вызвала бы у него сладкую боль воспоминания. Хотя Ваньке он тоже сочувствовал. Сладкую боль он чувствовал, потому что его первая любовь в Томске постоянно ему изменяла и даже сейчас собиралась за другого замуж, хотя последние полгода намекала Мишане, что если он вернется в Томск, она ждет предложения от него. Они учились вместе с пятого класса и в последнем классе стали близки. Восторгов была бездна, но и окружающих партнеров тоже хотелось перепробовать. Сначала начала изменять она, потом довольно быстро Мишаня. «Горечь, горечь, вечный привкус на губах твоих, о страсть, горечь, горечь… вечный искус окончательнее пасть», – как писала Марина Цветаева. После каждого все более окончательного падения они все-таки встречались, и их снова влекло друг к другу неудержимо. Почему на клубе у Ольги Васильны какой-то француз прочитал из Стендаля про то, что чем больше в любви физического наслаждения, тем больше в ней неверности? И кто такой вообще Стендаль? Как и когда он жил, в какие времена? Был ли счастлив? Вряд ли, впрочем, иначе не пошел бы в писатели.

Утром встали рано, чтобы не опоздать. С Катей и Мариной по телефону договорились встретиться в летнем павильоне, где будет первая встреча с писателями. Ольга Васильна загремела кастрюльками.

– Я с утра практически не ем! – запротестовал Мишаня.

– Но вы же голодаете в своем лагере! Вам же по норме положено всего 2 яйца в неделю, вы мне сами рассказывали. И 3 багета хлеба.

– Спасибо, Ольга Васильна. Не хлебом единым… Ладно, из ваших рук приму даже яд, – голосом рано состарившегося подростка пробормотал Мишаня. – А какой вопрос вы хотели задать мне вчера, Ольга Васильна?

– Вопрос состоит в следующем. Я подозреваю, что моя Катерина слишком привязана к Вике. В этом есть нечто ненормальное. Я их даже один раз в этой ванне вдвоем застала у нас. Лежали в пене и плескались. А вдруг это не та ориентация? – сказала Ольга, параллельно ощущая надежду: «Сейчас скажет: ничего такого я не заметил, бросьте вы».

– Ольга Васильна! Да в этом возрасте они все через подобные вещи проходят. Для них это способ выразить свою нежность, которая их просто душит. Ведь не с кроликом же в ванной барахтаться. Способ обрести близость с другом или подружкой, какая разница, зато детей от таких нежностей не будет, это безопасный секс, – приободрившимся голосом адвоката всех голубых всего мира сказал Мишаня.

Хоть сейчас на площадь и с микрофоном. Все! Пора закрывать вопрос. Я уже получила всю исчерпывающую информацию. Человек видит то, что есть в нем самом. Если в нем нет маниакально-депрессивного психоза, то он его и не увидит, будь он хоть трижды отличник мединститута. А голубое-розовое – это в нем есть. На нашем семейном портабельном компьютере вчера вечером он оставил – случайно или намеренно – свою страничку из «вконтакте. ру». Там разные парнишки поздравляли его с днем рождения незамысловатыми картинками с неразборчивыми рисованными буковками. Ну, например, такими: «Мишаня, поздравляю тебя! Желаю тебе всего». А можно было бы понять «желаю тебя всего». Иногда эту картинку использовали и девушки. Беда с этой молодежью. Беда с этими виртуальными мирами. Какая-то новая человеческая порода выводится. Я иногда это и в своих студентах замечала, но как-то слабо-отстраненно. Ради Бога, если это не касается твоего ребенка. Но ведь и ребенок – тоже гость в твоем доме. Почти как Мишаня. Вот в наше время… Да я уже уподобляюсь своей покойной бабушке. Мы дак в наше время… «Только не делай вид, что вы к этому непотребству не имеете никакого отношения, что вы вроде бы вообще не при чем!», – вдруг Ольга вспомнила, как судит ее страшным судом ее старший сын Игорь в каждый ее приезд в Москву. Первый раз он эту фразу произнес, когда был совсем клопиком, лет эдак в двенадцать.

А чего еще можно было бы ждать? Авторитет семьи на нуле. То есть, семьи как бы вообще нет. Гетеросексуальные отношения предстают вообще не в лучшем свете. Поединок роковой между влюбленными, между супругами и между родителями. Один обязательно поступает перпендикулярно другому. Начинается, видимо, с отцов типа Алика. Некоторые мамы тоже типа Алика, свекровь-то уж точно такая. У Тургенева тоже мать была жесткая и властная. Она с малых лет приучила будущего нежного поэта к жестоким страданиям, к тому, чтобы «несвободно дышать рядом с ней». Впоследствии он, пускай превратившись в человека сложного, нерешительного и мягкотелого, сам не способен был никого угнетать, и слава Богу. Потому что творческие люди могут быть порой настоящими бурбонами. А тут напротив, под влиянием «Записок охотника» царь Александр Второй отменил крепостное право. Часто же из такого мальчика выходит мелкий, но тяжелый деспот. Конечно, многое зависит тут от отца, то есть от наследственности. И может получиться совсем другая семья, и получается же. Мама еще только открыла рот, а уже готово возражение папы. Мама, подчиняйся, как последний раб. Но подчинение всю жизнь, уступки всегда в одну сторону немыслимы! У мамы будет депрессия, всегда астеническое выражение лица. А если побороться, начать качать права? Чем раньше, тем лучше. Но ведь это будут не любовные отношения, а манипуляция. Весь мир манипулирует. «Весь мир театр, и люди в нем актеры», как говаривал Шекспир. И вечный бой, покой нам только снится, но это – бой, в котором нет победителей. Вообще, ни в каком бою нет победителей.

Ольга Васильна, так сумбурно размышляя, шептала только отдельные слова, как датчик случайных чисел. Когда ехали в трамвае, Мишаня все прекрасно слышал, и ему даже импонировала такая манера общаться. Немножко похоже разговаривал дед Гриша, и ему остро захотелось в Питер, поговорить «с одним очень умным человеком», как дед признавался, если его спрашивали, с кем это он так шепотом разговаривает. Глядя на Ольгу Васильну, Мишаня робко улыбался и кокетливо играл глазами, как часто делают мальчики, воспитанные мамами-одиночками.

* * *

Мишаня рос не по годам, опережая интеллектом сверстников. В 4 года он бегло читал, в 15 лет, прыгая через классы, окончил школу и поступил в Томский мединститут, затем чуть позже учился 4 года одновременно в 2 вузах. Второй был Томский юридический, второе высшее. Оба закончил с отличием. Мама так и осталась медсестрой, но всегда была пусть и на маленькой, но руководящей работе: то старшая медсестра, то зав регистратурой. Была активистом разных избирательных штабов, увлекалась учением «Живая вода» под руководством крупного отставного военного генерала Смирнова.

Когда Мишане было 10 лет, мама тяжело заболела, поставили диагноз хуже не придумаешь. Она металась от боли по всей квартире, словесно кусала, как тигрица, свою подругу Римму и даже иногда Мишу, хотя потом слезно просила у них прощения. Иногда среди ночи кричала: «Вадик! Он зовет меня!» Тетя Римма вызывала по телефону какого-то дядю Вадима, который приходил не сразу, а потом долго разговаривал с Риммой в коридоре о каких-то денежных суммах. А мать лежала, отвернувшись к стенке и не контактируя с этим Вадимом, словно не звала его. Потом он вообще перестал приходить к ним домой. Только через 9 лет, побывав неожиданно у этого дяди Вадима на практике по неврологии, Мишаня угадал, что этот седой, неказистый с виду и нервный профессор – его отец. Его сердце бешено забилось и стало наполняться незнакомыми, совсем новыми ощущениями. Как любовь с первого взгляда. Мама говорила Мишане, что когда он родился, она в него так влюбилась, что это было похоже на первую любовь, на то, что нападает «бешено как электричка». А теперь эта бешеная электричка напала на него. В 20 лет, почти в возрасте мамы, когда она родила Мишаню. И любовь была направлена снизу вверх, а не сверху вниз. Во всяком случае, это уже был возраст родителя, а не новорожденного. Мишаня решил «подколоть» маму и назвал Вадима уродом с несносным характером. По тому, как мама начала его защищать, Мишаня угадал, что это действительно его отец. Мать утвердительно высказалась по теме всего двумя словами, попросив больше к ней не возвращаться. Но Мишаня стал изредка бывать у Вадима дома, не на шутку к нему привязавшись, и получил даже возможность поступить в юридический, потому что Вадим предложил оплачивать ему обучение. Он в свое время тоже почему-то хотел учиться на юридическом или на экономическом одновременно с медицинским, но тогда в СССР это нельзя было. Вообще многое было нельзя, сплошные запреты, бросил на ходу отец.

И вообще тогда, давно, когда мама заболела, денег на ее лечение все-таки не хватало и мамина подруга тетя Римма говорила ей (Мишаня случайно услышал): «То, что гарантирует Вадим, недостаточно. А между прочим, я по своим каналам знаю, что у тебя существует отец, который в бытность твою совсем маленькой отсидел 2 года как диссидент. Я даже знаю, как его найти. Может быть, он теперь при деньгах, ведь многие диссиденты вовремя перекрасились в демократов и теперь распиливают страну по кусочкам. А если даже ему в этом плане не повезло, все равно прижмем его к стенке, ведь он твой отец. Достанет деньги хоть из-под земли, как миленький! Верь мне, Татьяна, я людей вообще не глядя интуичу, мне кажется, что мы возьмем его за жабры».

В течение месяца Римма выполнила свое обещание, и в больничной палате появился высокий солидный еврей Григорий Исаакович с окладистой помпезной бородой. Он был одет в старый джинсовый костюм кооперативного индпошива со множеством карманов. КарманОв, как послышалось Мишане. В карманАх действительно были спрятаны деньги. «Танюша, – припал он к маминой руке, когда ее везли на каталке в больничном коридоре на очередную порцию рентгеновского облучения. – Я буду молиться за тебя, дочь». «Брянский волк тебе дочь», – беззлобно прошептала про себя Таня. А отца насмешливо спросила:

– И какому богу будете молиться, таки я интересуюсь знать?

– Господу нашему Иисусу Христу. Во единой Троице славимому. Я православный, Танюша. Я крестился 4 года назад. Скоро меня поставят директором православной школы в Питере. А что ты хочешь, евреи оптимисты. Это вы, русские, не можете адекватно распорядиться данным вам историческим наследием, верой предков. Православие вас разделило, а не соединило.

– Вас-нас! Вас-нас! Именно разделили вас и нас! И все разделило, все, вообще! Я прошу вас за меня не молиться, Григорий Исаакович! – сурово и недобро ответила Таня, встретившись потом с ним взглядом в палате. Ее сознание не принимало понятие «отец» и того, что она наполовину еврейка. И того, что у нее злокачественный процесс в организме. Генерал Смирнов издавал на серой бумаге теоретические брошюрки, где подробно осуждалось как православие, так и иудаизм. Приводилось множество аргументов против. Сам Смирнов тяготел к суфизму. На тему суфизм брошюры выпускались пачками. Суфиями интересовался вроде бы даже Достоевский. Ну, так сам же Достоевский говорил, что слишком широк русский человек, хорошо бы его сузить. Григорий Исаакович был в этом смысле все-таки не совсем русским человеком – он мог и сужаться при желании:

– Хорошо, детка моя. Молитва – это не только коллективное, но и личное, интимное дело каждого верующего. Вместо молитвы буду тут в коридоре заниматься самосовершенствованием. Кроме молитвослова, я взял еще учебники английского и русской литературы.

– Зачем это вам?

– Для самосовершенствования, я же тебе сказал. Слушайся папу. В лихую годину нельзя опускаться. Главное – это адекватная, а не пониженная самооценка. Еврей должен быть уверен в себе. А вы, русские, склонны к самоуничижению. Или к непомерной гордыне, что подчас равнозначно.

– Да вы же, евреи, сами до этого довели русский народ! Вы своей советской культурой, куда вы присосались по полной программе, то превозносили его до небес, при этом сажая в ГУЛАГ… То потом вы ему внушали пониженную самооценку.

– Танюша, ну что ты несешь, деточка! Я лично не делал ни того, ни другого.

– Ты лично, Григорий Исакыч, может и не делал, хотя я тебе не верю ни на грош. А ваши сатирики, Аркадий Райкин, например, кто там еще…

– Танюша, не разменивайся на мелочи! Тебе предстоит серьезнейшая операция, – спокойно сказал отец и перекрестил ее трижды.

Таня захотела оттолкнуть его руку, но у нее не было сил. Операцию она перенесла очень плохо, мучилась потом осложнениями несколько лет, но основную проблему решила. Она выжила, стала снова работать на руководящей работе, подняла на ноги Мишаню. Григорий Исаакович тогда вывернул все свои карманЫ, встречаясь с Вадимом и Риммой, и лечение было оплачено. Тем более медикам тогда все делалось с небольшой скидкой. По некоторым сведениям, в своем Питере деда Гриша существовал очень скромно, даже бедно, ну православному так и положено. Тем более если 90 % населения России именно так и жило в 1993 г. Хотя православных было гораздо меньше. Православие – это не для всех, в отличие от католичества, быть по-настоящему православными способны только очень сильные духом люди, учил Мишаню дед Гриша.

«Как же быть, если настоящих православных в стране меньшинство, да и всегда в истории, не только сейчас, если эта вера для меньшинства? Как меньшинство должно взаимодействовать с большинством?», – размышлял Мишаня уже во Франции в своей каморке в лагере. Хорошо, что он был один и мог уединенно размышлять над теми вечнозелеными российскими вопросами. В чем-то и французскими, потому что, как Мишаня выяснил случайно именно здесь, во Франции, антиклерикал Вольтер не мог допустить и мысли, что общество может состоять из одних атеистов. Оно превратилось бы в нечто совсем ужасное. Вечнозеленый классический вопрос – именно вот этот – церковь или Бог? И еще – православие или католичество? Если бы не дед, Мишаня остался бы сайентологом-протестантом, но дед лишь заронил в Мишаню сомнения… Он будто бы ничего не завершил в Мишаниной жизни, только ронял семена. И где и когда он уронил семя и родилась Мишанина мама? Почему он исчез и не был ей настоящим отцом? На эту тему никто ничего не рассказывал, даже если Мишаня спрашивал. Порвалась связь времен, как в «Гамлете»…

Уезжая тогда из Томска после маминой операции, дед понял, что близкого общения с Таней уже никогда у него не будет. Несмотря на собранные средствА. Дед любил так шутливо ставить ударения. И он тогда сам с собой разговаривал (как с самым умным человеком): «Кто тебе, Гриша, виноват, только ты сам себе и виноват». Потом он снова приехал в Томск, уже летом, и забрал Мишаню в Питер на каникулы. Он показывал ему Эрмитаж, мосты, белые ночи и свой дачный домик-скворечник под Ломоносовым. В скворечнике всегда сидела за пишущей машинкой важная птица – Раиса Ивановна, супруга Григория Исааковича. Хозяйством заниматься она не любила, но была все равно очень приветливая. На хозяйстве был дед Гриша, к которому Мишаня безумно привязался. Дед Гришаня был простым учителем истории и обществоведения (директором православной школы его так и не сделали, но он еще надеялся), а Раиса Ивановна была кандидатом педагогических наук и писала докторскую. Он бы привязался к ней тоже по полной программе, но что-то стояло между ними тремя и мешало им наслаждаться обществом друг друга. Возможно, это был эмигрантский вопрос. Вернувшись с каникул, Мишаня на уроке по православной культуре (ее тогда только ввели у них в школе) сразу похвастался, что он принадлежит к богоизбранному народу. После чего его зверски избили в подворотне его же одноклассники, за то, что он вместе со своим богоизбранным народом участвовал в распятии Христа. Ему даже пришлось полежать в больнице. Папа (тогда еще просто дядя Вадим) оформил в больнице справку о нанесенных Мишане повреждениях и бережно хранил ее много лет до отъезда Мишани во Францию, а перед самым его отъездом вручил вместе с нотариально заверенным переводом на французский. «Второе основание для политического беженца», – бросил он на ходу. Первым была принадлежность Мишане к СПС, куда отец усиленно рекомендовал Мишане войти. К политике никакой страсти и склонности у Мишани отнюдь не было, но он был послушный сын… Кое-какие поручения в СПС он выполнял, особенно охотно, конечно, насчет отмены обязательной службы в армии. Сбор подписей… Правда, в Томске избиений по этой причине у Мишани не было, но отец сказал, что не все надо доказывать. Просто расскажи, и все. Французы поверят на слово. А вот после того избиения дальше православным Мишаня быть не захотел, хотя дед Гриша в следующий летний приезд на том мягко настаивал и часто возил его на своем полуразбитом «Запорожце» в тихую, расположенную в деревне под Ломоносовым древнюю деревянную церковку, где шли каждый день службы с великолепными хорами и куда раньше ходили причащаться многие великие люди, например, Чайковский и вроде бы Хомяков и даже Гоголь. Хотя это запросто могли быть легенды, коих много слышно по питерской земле и окрестностям. «Понтий Пилат сказал иудеям, – присев на лавочке у церкви, вдруг стал рассказывать дед, то ли сам себе, то ли Мишане, – что он неповинен в пролитии крови этого праведника и смотрите теперь вы, а я умываю руки. Отвечая ему, весь народ еврейский в один голос сказал: распни его. И еще что пусть кровь его будет на нас и на детях наших. То есть они согласились нести ответственность».

– Это только на их детях ответственность или вообще на всем последующем потомстве? – спросил его Мишаня, хотя про то избиение не рассказывал, истово желая его поскорее забыть.

– В христианском смысле дети – это все потомство. Сколько поколений бы потом ни было. Поэтому евреям особенно важно быть православными. И молиться за упокоение предков. Но опять же тебе говорю – это путь немногих! В любой нации настоящих православных вообще мало. Греки вон тоже… Вроде не чета русским, православная нация. Почти в каждом селе по 10 церквей. Но это просто сельские клубы для мирского общения. А все нации должны канонически – повторяю – канонически неустанно молиться о помиловании своих предков. Ведь предки натворили же делов! – И дедушка делал страшные глаза, как это делают воспитатели с маленькими детьми, уча их осторожности. – Но именно молиться, а не осуждать их. Осуждать проще всего. Но тогда ты мертв, а не жив».

Изнурительно светило яркое июльское солнце. Мишаня случайно увидел свое необычайно рыжее отражение в окне сторожки напротив. Эти отраженные лучи ослепляли и возбуждали его. И тогда еще, в 13 лет, болезнь роста была в полном разгаре. Хотя потом кончилась раньше, чем у других мальчиков.

– Я не хочу быть таким рыжим! – вдруг закричал он. – Я не хочу быть православным, я не хочу быть евреем!

– Шахновский! Довел малыша! Вечно ты со своими занудствами! Не мучай мальчика! – быстро выбежала из церкви Раиса Ивановна. Она была в брюках и без косынки и заходила в церковь исключительно как иностранный турист. И добавила загадочную фразу. – А вообще-то евреем, Мишка, оставайся. Пригодится потом, чтобы свалить из этой страны. Даже если ты на одну четвертую… Израиль признает…

Эта милейшая пара ставших родными старичков вообще периодически бросала на ходу загадочные фразы.

– Царство небесное нудится, поэтому и я для вас нудный. А родина нам предопределена Отцом небесным, – произносил очередные фразы дед. Но Мишаня на всю жизнь запомнил все эти загадочные и в тоже время дежурно-будничные, действительно немного нудные и прозаические слова, даже буквально. И через 12 лет, уже будучи во Франции в этом неуютном лагере для беженцев, он каждый день вспоминал споры деда Гриши со своей половиной. Дело в том, что она усиленно звала его в Германию или Израиль, настаивала на том, чтобы он поскорее со своей пятой графой «слазил куда надо и получил вызов».

– Нет, Раечка, – устало возражал дед. – Я из России никуда. Страна наша. Удивляюсь тебе: ты, простая русская женщина, а так рвешься за бугор. Что ты там потеряла?

– Не такая уж и простая. Израиль… да, это – неоднозначно, – притворяясь шлангом, развивала тему Раиса. – Там воюют, могут убить, арабы и евреи этнически несовместимы. Но ведь есть же на худой конец Германия!