скачать книгу бесплатно
– Папа, ты же видишь… – начал я, однако что-то – дрожь его губ, наморщенный лоб, взгляд, в котором читалось нечто невысказанное и слишком личное, чтобы произносить вслух, – меня остановило. А если точнее, смутило. Я тяжело вздохнул и обратился к незнакомцу: – Что произошло? Нужно вызвать «Скорую»? Полицию? С вами случилась беда?
Мужчина затряс головой столь яростно, что я не удивился бы, отлети она в кусты.
– Нет, нет, у меня все хорошо, клянусь. Я здесь, чтобы сказать тебе несколько слов. Услышал, что ты в городе, и решил заскочить по пути, пока солнце не зашло.
Он сфокусировал на мне взгляд – настолько быстро и категорично, что я отступил назад. Глаза незнакомца прояснились; стоявший на пороге жалкий невменяемый бродяга внезапно исчез.
– Мне? – Я почувствовал себя глупо, будто вдруг поменялся с ним ролями. – Я вас знаю?
– Ты… Ты знал моего отца.
Невозможно описать изменения, которые претерпел облик незнакомца в тот момент; а когда я распознал схожесть, меня поразила еще большая трансформация. Словно с его бледного лица, да и с моего тоже, схлынули все цвета и магическим образом мутировали, обратившись в грозовые тучи, которые затмили все краски мира.
Я открыл рот, намереваясь что-то сказать, однако не помню, чтобы произнес хоть одно слово.
– Не суди меня, – произнес незнакомец, и перед ним замерцала почти видимая стена обороны. – Я не такой, как отец, и не унаследовал ничего, что сделало бы меня на него похожим. Грехи отцов и тому подобное – это все чушь собачья.
Человека, стоявшего передо мной у дверей дома, где еще моя бабушка родила мою маму, звали Дикки Гаскинс. В начале истории я уже упоминал его отца и свою случайную встречу с ним, когда я был простодушным ребенком, переполненным радостью от недавнего общения с фальшивым Санта Клаусом. То была наша первая встреча, и она же последняя, которую можно назвать приятной.
– Значит, ты сын Коротышки Гаскинса? – одними губами прошептал мой отец.
И опять его тон показался наигранным. Я заподозрил, что он хорошо знал визитера, однако из каких-то соображений не хотел, чтобы я это понял.
Дикки кивнул, изо всех сил изображая смирение – наклонил голову, опустил плечи, лицемерно сцепил перед собой руки.
– Да, сэр. И каждый день моей никчемной жизни я стараюсь искупить вину за это. Я не таков, как отец.
Наверное, ни один мой мускул не пошевелился в ходе столь длинного и мучительного признания. Рассказчик из меня неважный, иначе я изложил бы события должным образом, чтобы и вы ощутили охвативший меня смертельный ужас. Однако «в моем безумии есть система», как говорил Великий Бард[4 - Уильям Шекспир. Имеется в виду отсылка к реплике Полония из трагедии «Гамлет».], и я взываю к вашему терпению, читатель. Достаточно упомянуть, что я не испытал бы большего страха и смятения, если бы сам Сатана со своими приспешниками ступил на землю моего отца.
– Убирайся отсюда к черту! – выкрикнул я, борясь с инстинктивным желанием как следует врезать отродью человека, ставшего источником моих бед. – Ни слова больше! Вон из дома моего отца!
Если кровь может кипеть от гнева, то моя уже выкипела и загустела. Я ощущал, как горит кожа на лице.
– Ты хотя бы меня выслушай, – настаивал Дикки Гаскинс.
Я рявкнул на него, используя слова, которые мама запрещала произносить. Затем мной овладела какая-то одержимость, и я набросился на Дикки, схватил его за рубашку и потащил за собой. Не знаю, откуда взялись силы, – но я приподнял его и шмякнул о бетонный пол веранды. Я услышал, как воздух покидает его легкие. Родословная Дикки была ни при чем; неподдельный ужас, отразившийся на его лице, переключил во мне какой-то рычаг. Не знаю, почему, но я отвел назад руку, сжал ее в кулак и приготовился ударить в уязвимое лицо, так похожее на лицо Коротышки Гаскинса.
– Папа? – донесся справа нежный ангельский голосок.
Мой кулак завис где-то между Дикки и небом. Я обернулся; все четверо детей стояли рядом, наблюдая мой приступ ярости. Наверное, вышли через заднюю дверь и обежали вокруг дома. Говорила Хейзел, причем крайне душераздирающим тоном, который верно передавал чувства всех. Даже Уэсли, к которому я часто относился так, словно он мудрее и старше меня, смутился, как маленький ребенок. Логан хныкал, размазывая слезы по щекам. Хотя я ожидал такое скорее от Мейсона.
Я вынырнул из транса. Бросил Дикки и, спотыкаясь, пятился назад, пока не уперся в стену. Папа так и стоял в дверях, неподвижно и молча.
– Простите меня, – прошептал я. Кажется, никто не расслышал, даже дети, к которым я и обращался.
– Ничего страшного, – произнес Дикки, вставая на ноги и отряхиваясь. Он принял мои слова на свой счет. – А теперь позвольте приступить…
– Уходи! – выкрикнул я, на этот раз разозленный тем, что он заставил меня сорваться в присутствии детей. – Вон отсюда, чтобы я тебя здесь не видел! – Однако я смотрел не на него. Мои взгляд сфокусировался на Уэсли, который, в свою очередь, изучал меня – взглядом мудрой совы из детского фэнтези.
Я не знал, что говорить и что делать. Я не столько беспокоился за то, что Уэсли – в первую очередь он – стал свидетелем моей вспышки гнева, сколько за то, что придется объяснять, какая причина ее вызвала. В лице Дикки я увидел его отца, а в его отце видел все плохое, что когда-либо со мной случалось.
И теперь я стоял, тяжело дыша, словно после сотни приседаний. Дети ожидали услышать от меня какие-то слова, чтобы понять мою реакцию. Я подумывал избавить их от кошмарных подробностей, однако выбора не было, и открыл рот, не зная, с чего начать.
– Дети, послушайте…
Но я не успел. Дикки издал такой звук, словно его рвало. Я посмотрел на него в недоумении – сейчас со стыдом вспоминаю, что не ощущал никаких опасений, только нездоровое любопытство. Странный звук. Слишком неестественный для того, чтобы исходить из человеческого тела; любой сразу поймет – творится что-то страшное, смерть стучит в дверь, и без помощи врачей ее не удержать за порогом.
Дикки бился в конвульсиях, схватившись за шею обеими руками. Глаза выпирали из орбит, лицо отекло и покраснело – а точнее, побагровело, – под кожей выступили сухожилия, похожие на струны. Он скорчился и наконец свалился с веранды, с высоты трех футов, и плюхнулся прямо в цветущую азалию. Из горла продолжали извергаться душераздирающие звуки.
– Черт, да сделайте же что-нибудь! – выкрикнул мой отец, всем и никому конкретно.
Дети сбились в кучу перед верандой, словно стайка волчат, сохраняя дистанцию, но не в силах не смотреть. В глазах плескался ужас, который, как я надеялся, никогда их не настигнет.
– Дэвид!
Папа наконец оттолкнулся от двери и направился туда, куда упал Дикки. Потребовалось назвать меня по имени, чтобы вырвать из транса, однако я двигался быстрее и первым достиг извивающегося на земле человека. Нырнул в куст азалии, оцарапался о колючки, опустился на колени, оцарапался еще больше и оценил ситуацию.
Наш визитер был в плачевном состоянии. Лицо превратилось в один чудовищный синяк и раздулось; казалось, достаточно ткнуть булавкой, и оно лопнет. Чудо, что глаза еще не вывалились из глазниц. Диагноз понятен и без врача – мужчина задыхался; еще немного, и он умрет прямо здесь в кустах. Однако я не мог предположить, какой предмет застрял у него в горле и перекрыл воздух.
– Папа, звони в «Скорую»! – Я растопырил руки в воздухе над Дикки, не имея понятия, что делать, Несчастный извивался и делал рвотные движения. Багровое, как маршмэллоу, лицо вот-вот лопнет, если это раньше не случится с глазами. Мужчина лежал на спине, уставившись в небо, словно ожидал ангелов, которые придут по его душу.
– Дикки, – произнес я, пытаясь скрыть страх в голосе. – Замри на секунду. Мне нужно… – Я не знал, что нужно мне и что нужно ему. Ощупал его руки, по-прежнему обхватывавшие шею, затем грудь и участок лица вокруг широко открытого рта. Дикки затих; наверное, ему совсем худо. – Дикки! Я попробую прием Геймлиха[5 - Прием Геймлиха – процедура первой помощи при попадании посторонних предметов в дыхательные пути. Спасатель выполняет резкое нажатие на нижнюю часть диафрагмы.]!
Можно подумать, объявление вслух о намерениях усилит мою способность исполнить их!
Упершись коленями в азалию, чтобы не упасть, я схватил Дикки за плечи, перевернул на бок, и далее на живот. Затем перешагнул через него и обхватил туловище, сцепив руки у него на животе. Ветки кустарника царапали меня. Я был более чем убежден, что мне не суметь поднять Дикки, тем не менее крепко сжал его и изо всех сил потянул вверх.
– Вставай! Дикки, вставай! – Я принялся работать руками, как насосом, ритмично вдавливая кулаки ему в живот, одновременно пытаясь сам подняться на ноги. Если бы я тренировался оказывать первую помощь, мои дети обхохотались бы – настолько нелепо выглядели попытки. – Дикки, оторви свой зад от земли!
Вероятно, где-то посреди напряженных позывов на рвоту и предсмертных корчей в мозгу у Дикки что-то замкнуло, потому что он услышал меня и сумел кое-как принять вертикальное положение. И когда мы уже стояли, я смог выполнять прием Геймлиха должным образом – миллион раз видел это в кино.
Однако прием не срабатывал.
Я вдавливал кулаки Дикки в живот, сжимал изо всех сил, приподнимал его тело. Он снова оседал, и я снова делал то же самое. Мы повторили этот бесполезный танец более десяти раз, и все безрезультатно. Дикки заметно ослаб, потому что его дыхательные пути были полностью заблокированы. Мужчина угасал прямо у меня на руках.
Кто-то толкнул меня в бок. Я с удивлением осознал, что костлявое плечо принадлежало моему сыну Уэсли. Он двинул меня достаточно сильно; я выронил Дикки, и тот снова упал – на сей раз шлепнувшись мимо куста, на траву. Глаза больше не вываливались из орбит.
– Папа, у него язык запал.
Наверное, я в жизни не слышал более нелепого набора слов. Во всяком случае, в критический момент фраза показалась мне совершенно бессмысленной.
– А? – выдохнул я.
Уэсли не ждал ответа. Он опустился на землю, коснувшись коленями раздутой багровой щеки Дикки. Я изумленно наблюдал, как мой сын одной рукой сжал щеки несчастного – причем очень крепко, – а другой начал открывать ему рот. Вначале он встретил сопротивление, но затем рот легко распахнулся – словно мыльный пузырь лопнул. Уэсли полез в зияющую пасть рукой, которой до того сжимал лицо Дикки. Кисть погружалась все глубже и глубже. Уэсли прикусил нижнюю губу, отведя взгляд в сторону с выражением крайней сосредоточенности. И я даже на смертном одре буду утверждать, что рука погрузилась в тело по локоть.
– Есть! – воскликнул Уэсли. Он вынул руку изо рта Дикки и в изнеможении опустился на азалию. А вот Дикки задышал – с усилием, но размеренно: вдох-выдох, словно раздувая мехи у себя внутри. Затем пришел черед кашля, судорожных хрипов и других неприятных звуков, которые и следовало ожидать от человека, который едва не умер, проглотив собственный язык.
Я находился достаточно близко, и увиденное повергло меня в шок. Все вокруг стало нереальным. Младшие дети плакали. Папа куда-то исчез. Воздух был слишком неподвижным. Что-то не так – словно материя во вселенной вернулась в состояние до сотворения мира.
В моем мозгу снова пронеслась цепочка событий. У нас на пороге появляется сын серийного убийцы, человека, причинившего мне больше вреда, чем все другие встретившиеся в жизни злодеи, вместе взятые. И этот сын убийцы заявляет, что пришел посмотреть на меня. А затем, без видимой причины, давится собственным языком. А мой сын, никогда до того не намекавший, что он знает, как спасти человека в столь плачевном состоянии, оказывает ему первую помощь.
Все это было странно само по себе, однако я должен сказать вам: тайна, которая за этим скрывалась – и частично просочилась наружу в эти страшные минуты, – касалась событий настолько трагических, что я не в состоянии описывать их даже сейчас.
Поэтому сперва нам лучше вернуться в тот год, когда все началось.
Глава 4
Март 1989 года
Линчберг, Южная Каролина
Мне 16 лет
1
Все ужасы, случившиеся в моей жизни, проистекают из одного дня – когда мы с Андреа Льеренас отправились на прогулку в лес.
В тот день Андреа произнесла слова, которые разбили мне сердце. Я буквально ощутил боль в ушах, когда звуковая волна достигла слухового прохода. Слова хлестнули меня наотмашь и разрушили образ самой совершенной из всех девушек, когда-либо ходивших по земле.
– «Led Zeppelin» ничуть не лучше остальных твоих хэйр-метал-групп.
Мы брели вдоль заброшенной железной дороги. Рельсы остались такими же прямыми, разве что слегка заржавели и износились от времени. Перед нами во всей красе раскинулись свидетельства конца зимы и наступления весны. Дубы, березы и клены оделись в зеленую листву, вернув себе превосходство над соснами, которые выстояли даже в холодные месяцы. Подлесок вновь ожил; кустарники, вьющиеся растения и травы заполнили зимние пустоши, отчего лес стал выглядеть густым и веселым. Уже пробивались ранние цветы – местами красные и голубые, но в основном желтые. Воздух пах свежестью и вибрировал от неумолчного жужжания насекомых, которое создавало особый фон – тот, что в лесу считался своего рода тишиной.
Итак, я прогуливался среди этой красоты с девушкой, самой лучшей своей подругой, и чувствовал себя на пике счастья, пока она не произнесла те слова и не испортила мне настроение.
Я остановился на прогнившей шпале и попытался свести все к шутке.
– Постой. Кажется, у меня что-то со слухом. – Я засунул в ухо мизинец и начал вращать им, словно выковыривая серу. – Ты не могла такого сказать, я, наверное, ослышался. Но даже если и сказала, ты все равно не могла…
– Ну-у… – ответила Андреа. – «Poison», «Skid Row», «Guns ’N Roses», «Led Zeppelin» – все они одинаковые. А для меня «одинаковые» значит паршивые.
Я чуть не соскользнул со шпалы, словно ее намазали глиной. Обеими руками потер виски.
– Ты неправа как минимум по двум пунктам. Во-первых, каждая из этих групп потрясная. Только «Led Zeppelin» не имеет с ними ничего общего. Совершенно ничего. Это совсем другой уровень. То есть они потрясные, но… «Led Zeppelin» потряснее.
– У них у всех длинные волосы?
– Да, но…
– И все они позорно одеваются?
– Да, но…
– И все играют посреди композиции жуткое соло на гитаре, которое никто не хочет слушать?
– Они разные. Все группы потрясные, а одна из них потряснее всех. Конец дискуссии.
– Против такого красноречия не попрешь. Не знаю, как еще с тобой спорить. – Она сложила руки и преувеличенно громко вздохнула, признавая поражение. – Разве что сказать, что все эти группы отстой.
– Конечно, куда им до Мадонны или Тиффани…
– Возьми свои слова обратно! Немедленно! – воскликнула Андреа и обвила руками мою шею. Дело, как всегда, закончилось несколькими поцелуями.
Как описать удовольствие от этих трех вещей – ее смеха, ее объятий, ее поцелуев? Я не из тех, кто теряет рассудок, когда дело касается любви, однако Андреа олицетворяла для меня счастье, была путеводной звездой в тумане и в сумраке, вечных спутниках отрочества. Если бы Андреа не присутствовала в моей жизни в последующие месяцы, я бы совершенно точно не выжил.
Она отступила на шаг, с сожалением уронив руки.
– Может, пойдем наконец искать тропинку?
– Если ты настаиваешь. – Я воспользовался моментом, чтобы полюбоваться ею. Каштановые волосы, смуглая кожа, четко очерченные скулы. А глаза… Темные, лучистые, бездонные окна в ее блестящий ум – вот что я любил в подруге больше всего. Впрочем, я любил ее всю.
– Почему ты так смотришь?
– Пытаюсь заглянуть тебе в душу. Что-то произошло, и заставило тебя утверждать, будто «Led Zeppelin» и «Poison» – одно и то же!
– Не спорь со мной. И хватит на тему отстойных групп!
Андреа развернулась и бросилась бежать, а я припустил за ней.
2
Как и большинство вещей на свете, проживание на ферме в Северной Каролине имело свои плюсы и минусы. Я не буду перечислять минусы, которые здесь присутствовали во множестве (повторяю, как и во всем другом), однако плюсы были просто чудесны. Никаких двенадцатиполосных шоссе, смога, гангстеров, трафика; другими словами, ничего из того, с чем сталкиваются жители больших городов. Наивно? Разумеется. Сейчас я понимаю, насколько был смешон, причем во многих отношениях. Но тогда нас все устраивало.
А самый большой плюс – абсолютный простор, в котором мы жили. Куда ни глянь, везде поля, леса и болота – казалось, им нет конца. Мы с Андреа обожали исследовать окрестности; клянусь, даже если заниматься этим по десять часов ежедневно в течение десяти лет, то все равно в изобилии остались бы еще неизведанные чудеса. Скалы, скрытые под поверхностью болот и выступавшие наружу небольшими островками, о которых никто не знал. Заброшенные семейные кладбища, надгробные камни, утонувшие в земле и затянутые кудзу – стелющимся растением. Ручьи, кишащие раками; они ждали, что их поймают и вновь отпустят на свободу, но при этом успевали щипнуть пару раз, напомнить, кто здесь хозяин. Деревья – чтобы залезть, озера – чтобы поплавать, ручьи – чтобы перейти вброд, фруктовые сады – чтобы их обтрясти.
Больше всего я любил леса. Бесконечное разнообразие деревьев – и толстоствольные ровесники первых переселенцев, и тонкие стройные прутики, рвущиеся в небо; у каждого свой запах, своя пышная крона – лиственная или хвойная. Кудзу растет быстрее, чем растут дети, и увивает все, что попадется на пути; целые дома были словно покрыты зеленой кожей. Белки, олени, перелески, лужайки с дикими цветами, гуденье насекомых… Если бы семья и общество не возражали, я с радостью жил бы среди волков, как Маугли.
Впрочем, волки у нас не водились.
– Почему мы каждый раз ее пропускаем? – недоумевала Андреа.
Уже минут десять мы, взявшись за руки, ходили туда-сюда по одному и тому же участку железной дороги в поисках начала тропинки – с некоторых пор нашей любимой тропинки. Но учитывая, с какой скоростью здесь наступала природа, можно было даже человека потерять в траве, не то что узкую дорожку.
– Вот она! – торжествующе воскликнул я, указав на едва заметный просвет между двух пышных кустов. Тяжело разглядеть среди чащобы начало неофициальной тропы, но, если знаешь, где искать, глаза сами найдут. Утоптанная земля, пара сломанных веток, небольшой прогал, который почти затянулся после того, как здесь в последний раз прошли люди…
– Наконец-то! – с облегчением выдохнула Андреа.
Мы вошли в лес, как всегда, чувствуя благоговение. Кустарники гостеприимно расступились, впуская нас в мир зелени и теней. Далеко наверху сквозь купол листвы струился солнечный свет, испещряя почву золотистыми крапинками. Мы двинулись по петляющей тропке. Наверное, те, кто проторил ее до нас, понятия не имели о том, что кратчайшим путем из пункта А в пункт Б является прямая линия. Однако нам было все равно. Чем извилистее дорога, тем дольше по ней гулять.
Несколько минут мы с любопытством озирались по сторонам. Затем Андреа нарушила тишину (гудение насекомых не в счет):
– Ну что, залезем сегодня куда-нибудь?
– Только если на вершине меня ждет награда.
– Ладно. – Она показала на гигантский дуб. Его ветви были толще, чем торс взрослого мужчины; некоторые сгибались до земли и снова тянулись вверх. Идеальное дерево, чтобы на него забраться. – В награду разрешаю устроить мне тест по биологии. Взгляни, какой мох.
Я взглянул. С ветвей свисала тонкая серебристо-серая пряжа. Ее часто сравнивают с седой бородой, однако мне показалось, что дуб просто начал таять от старости. Какое грустное и обреченное дерево… А может, это его слезы?
