скачать книгу бесплатно
И по всем законам выходило, что мне должны дать отсрочку из-за смертельной болезни родителя.
Но тренер, посмотрев на все эти проводы, посоветовал мне как можно быстрее – почти бегом – идти служить Родине.
Так я и сделал: чемодан в руки, зеленое пальто под мышку, и в вагон.
Зачислили меня в десантные войска.
В эшелоне, набитом новобранцами под самую крышу, царил полный хаос.
Но я, надев свое зеленое пальто, сразу привлек к себе внимание сержантского состава. Они назначили меня главным экспроприатором домашних булок, колбасок и наливок для начсостава.
В Москве к нам в эшелон добавили хохлов-новобранцев, а это значит, что к рациону сержантов добавилось сало.
Куда нас везли этим этапом, было военной тайной, но мне как человеку, приближенному к желудкам сержантов, сказали по секрету, что наш состав едет в Прибалтику.
А Прибалтика для нас, волжских недоумков, была той же заграницей. Настроение сразу поднялось.
Но когда темной ночью на грузовиках весь наш эшелон долгое время везли по дремучим литовским лесам, настроение опустилось. Остановились на какой-то поляне, где светили прожектора и лаяли собаки. «Покупатели», то есть представители воинских частей, начали отбор новобранцев.
Меня, человека уже отличившегося, сержанты порекомендовали командиру учебной разведроты.
Посмотрев на меня, в зеленом пальто, на мои кулаки и заставив подтянуться на суку литовской осины, командир кивнул:
– Пойдет.
Лучше бы меня не рекомендовали и лучше бы я не подтягивался.
Дурак везде горе найдет.
Так получилось и со мной.
Я попал в ад.
Часть наша стояла в дремучих лесах, среди волчьего воя и злобных взглядов литовских хуторян.
Сержанты и офицеры, с каким-то садистским остервенением и упорством нас, молодых и здоровых, старались превратить в инвалидов.
Передвижение только бегом, стрельба, прыжки, газовые атаки, рукопашные бои и днем и ночью. Проглотить еду: первое, второе и третье – предлагалось за две минуты.
Капитан, командир нашей роты, всегда ходил с хлыстом.
Постукивая им по зеркальному голенищу идеально отутюженного сапога, он наставлял нас:
– Курсанты, какая же вы непобедимая Советская армия, если у вас члены стоят, как колы. Вот когда «колы» торчать не будут, тогда вы станете достойными памяти своих отцов победителей. Почему? – спрашивал он нас, полуобморочных, после очередного кросса. И сам же отвечал:
– Потому что врагу для победы достаточно сбросить на вас взвод проституток, зараженных сифилисом. Вы со своими стоячими «колами» тут же наброситесь на «этих» лазутчиц. И что в итоге? В итоге – поражение!
Но время шло, закончился и этот ужас. Мы получили звание сержантов, и нас направили в войска. Исчезли в прошлом и хлыст, и капитан, и жуткий холод ночных бросков.
Провожал нас литовский народ радостными надписями: «Прощай, Иван!» Плакала лишь одна молодая литовка – гарнизонная буфетчица, к которой по раннему утру ходил наш генерал, а ночью я, надевая для конспирации вместо солдатской шинели свое зеленое пальто.
В Каунасе, на сборном пункте, всех нас перераспределили по дивизиям: кого в Фергану, кого в Молдавию, кого в Рязань. Меня же, очевидно, из-за того, что я так боялся морозов, – в теплый солнечный Азербайджан. Погуляв недолго по городу, затарившись вином и водкой, я со своей командой сел в поезд, и мы отправились к новому месту службы.
До Тбилиси доехали без приключений.
Пили водку да по графику ходили в гости к нашим проводницам Клавочке и Люсеньке.
В Тбилиси вино, закупленное в Каунасе, закончилось, и меня, как самого вменяемого отправили за грузинской чачей [7 - Чача – грузинская самогонка.].
Причем без копейки денег.
Я, оставив на сохранение мое зеленое пальто Клавочке и Люсеньке, вышел на площадь перед вокзалом.
Вокруг – никого.
Ночь.
Все закрыто: и магазины, и буфеты.
Только слева от вокзала, под пальмой, в бурке, стоял одинокий старик с большим горбатым носом, длинным посохом и козой на веревке.
Я подошел к нему, поприветствовал и спросил: «А скажи, отец, как бы мне, воину, разжиться наркомовскими ста граммами в этом прекрасном городе, где, я слышал, живут самые приветливые и щедрые люди на Земле?»
Через час я, едва соображающий от выпитой чачи и окруженный толпой поющих грузин, загружался в свой вагон с тремя огромными бурдюками вина, жареным барашком и целой копной зелени.
И еще долго после того, как тронулся поезд, слышались под стук удаляющихся колес мелодичные песни щедрых грузин о любви к родному дому, горам, аулам и русским женщинам.
Поутру мы прибыли в Баку. Нас кое-как выгрузили.
Поезд умчался, а вместе с ним наши приветливые проводницы.
Осиротевших и сильно уставших от такой дороги, к вечеру нас доставили в свою часть.
Разведрота, в которой мне предстояло служить, стояла на краю города, в ста километрах от Баку. Половина жителей были азербайджанцы, а половина – армяне, но жили они вполне дружно.
Хотя после распада СССР, выяснилось, не совсем дружно. И даже не очень дружно.
В полукилометре от части стоял алюминиевый завод.
Его построили советские военные ученые из расчета, что в этих местах ветра всегда дуют в сторону Турции. И вся гадость из двадцати труб завода естественным путем экспортировалась дружественному турецкому народу. Было у завода и другое полезное свойство: на нем в огромном количестве трудились русские «химички» – то есть женщины, осужденные за растраты, недостачи и прочие мелкие торговые преступления.
Они, попав и проработав на этом вредном для здоровья производстве несколько дней, от химикатов становились тощими и безумно жадными к плотской любви.
Личный состав нашей части с готовностью шел им навстречу: мы подкармливали их нашей солдатской кашей, а по ночам с удовольствием удовлетворяли плотскую страсть землячек в «ленинских» комнатах, под бюстом вождя мирового пролетариата. Кому не нравились синюшные лица дам, их накрывали журналом «Советский экран» с фотографиями известных киноартисток. Местное же мужское население страшно боялось вечно голодных русских «химичек» и обходило их стороной.
В этом краю вообще было много странностей.
На остановках, например, никто не курил, а в автобусе все сразу же закуривали. Поэтому весь их транспорт напоминал паровоз, у которого, как из труб, со всех окон валил дым. И приходилось, нам, солдатам, выкидывать дымивших аборигенов из автобусов. Правда, они больно и не сопротивлялись.
Местных женщин мы и вовсе не видели. Они или работали на полях, или сидели по домам, рожая детей и занимаясь домашним хозяйством. Мужчины же или торговали на базарах, или играли в «шишбыш» [8 - «Шишбыш» – национальная игра.].
Рядом с нашей частью было небольшое болотце, населенное маленькими полосатыми и страшно злыми комарами. Еще там водились черепахи, такие плоские и быстрые, что больше напоминали большие пуговицы от ширинок, чем своих песчаных собратьев.
От комаров мы спасались, натираясь с головы до ног вонючей соляркой. Черепах же мы пытались ловить для супа, но это удавалось крайне редко. Бегали они, плоские и тощие, быстрее тараканов.
Так что в свободное время мы чаще ловили скорпионов и ядовитых фаланг для изготовления сувениров на «дембель».
Вокруг части в воздухе все время висела тягучая, однотонная музыка, напоминающая стон человека с больными зубами. Я долго не мог понять, почему местные жители этот вой называют песней? Понял потом, когда по-настоящему разглядел природу этой страны, ощутил величие и красоту этих мест.
Утром из-за гор в молочно-серебристой дымке медленно-медленно поднималось солнце, обнажая пологие склоны, освещая долины. Первые лучи, как музыкант пальцами, нежно трогали аккорды таинственных звуков.
Торжественно, не спеша, просыпалась, отряхиваясь отосна, вся природа. Горы, вспыхивая бликами, тянулись к небу. И в этой только что абсолютной тишине, от которой резало уши, все громче и громче сама собой начинала звучать музыка, протяжная и тягучая, как утренний туман в долине.
Вот тут до меня и дошло, почему местные поют так, а не иначе. Это пели их горы, их долины, их реки…
Мы же в части пели совершенно другие песни: «Щечки, словно снегири, снегири. Губки-ягодки горят» и тому подобное. В общем, как и все солдаты.
Думали и пели только про любовь и Родину.
У каждого под подушкой хранилось фото любимой девушки, ну а если таковой не было, то фото Фиделя Кастро или Юрия Гагарина.
Фотография же моей девушки Трахомы уже месяц как была обведена траурной лентой. Она меня обманула, не дождалась. Погибла от любви не ко мне, а к клею. Во время очередного кайфа клей БФ вытек из тюбика и наглухо заклеил ее голову в пакете. Отчего она задохнулась и померла.
Мое горе было так велико, что штатные стукачи тут же доложили об этом замполиту. Замполит, как душевный человек, пригласил меня к себе домой в семью, успокоить, чаю попить, военный блок НАТО поругать.
Семья его состояла из скучающей от ничего неделания молодящейся жены и дочки, только что вошедшей в возраст полового созревания.
Я скромно сидел за столом, пил чай и улыбался жене и дочке. Замполит в больших количествах пил водку.
И к концу чаепития он упал головой на стол.
Дочка пошла смотреть по телевизору программу «А ну-ка, девушки!», а жена замполита попросила меня показать ей кое-какие приемы боевого самбо.
Мы вышли в сад, и я почти до трех часов ночи показывал ей «приемы». Но, как оказалось, она и сама владела ими весьма неплохо, так что мне пришлось очень много импровизировать, чтобы она не заскучала от частых повторений.
А через неделю у нас начались учения.
Воевали «синие» и «зеленые».
Мы были «синие».
По сценарию учений на «зеленых» должны были сбросить с самолетов контейнеры с нервнопаралитическим газом «зарин». Чтобы «зеленые» не отравились по-настоящему, их заранее об этом предупредили. «Зеленые» окопались, укрылись, заткнули все дырки, надели противогазы и стали ждать газовой атаки. Но летчики, очевидно, были дальтониками и сбросили контейнеры с газом не на «зеленых», а на нас – «синих», намазанных в это время соляркой от комаров. Когда генералы сообразили, что кто-то где-то что-то перепутал, было уже поздно. Наша «синяя» армия, задыхаясь, горела синим пламенем в прямом смысле этого слова.
Хорошо я вовремя сориентировался и скомандовал разведгруппе нырнуть в болото к плоским черепахам.
От смерти мы спаслись, но когда вынырнули, обнаружили, что у всех исчез волосяной покров. Причем везде.
А у меня вдобавок отслоилась кожа по всему телу, и я оказался как бы в скафандре. При ходьбе булькал. Кожа то и дело трескалась, и я весь истекал чем-то непонятным и вонючим.
Поэтому меня срочно отправили в госпиталь. Туда через неделю, когда я пошел на поправку, приехал замполит со всей семьей.
Навестить меня по старой дружбе.
Я очень удивился, увидев его живым. Оказывается, во время газовой атаки он был в стельку пьян, как, впрочем, и весь старший командный состав. Поэтому отравляющий газ на офицеров не подействовал.
Его жена, поняв, что я в этот день не способен проводить приемы боевого самбо, быстро покинула палату, сказав, что ей надо сделать рентген таза.
Сам замполит, почуяв запах спирта, ушел к главврачу, а со мной осталась их прыщавая дочь.
Она прониклась ко мне состраданием и стала регулярно навещать меня в госпитале. Чем очень поспособствовала моему выздоровлению.
Вскоре ее стало подташнивать. Как она объяснила папе с мамой, от больничного запаха.
Тут как раз разразился очередной международный конфликт на Арабском полуострове. И глава нашего государства объявил по телевизору, что у нас есть добровольцы из воздушно-десантных войск, которые хотят оказать содействие одной из сторон конфликта.
Я не стал дожидаться, когда тошнота дочки замполита перерастет в полноту, и быстро записался в добровольцы.
Нас, добровольцев, в количестве двух батальонов погрузили в самолеты, и мы улетели в сторону конфликта.
После успешного завершения военной операции нас, уже героев, к большой моей радости, вернули не в Баку, а в Каунас.
Там на плацу, перед строем, нам вручили правительственные награды, это давало возможность поступить в любой вуз страны без конкурса.
И я после «дембеля» [9 - Дембель – армейский жаргон, т. е. увольнение в запас.] поехал не домой, а в город-герой Ленинград.
С орденом, полученным за защиту интересов Родины на Синайском полуострове, я легко поступил в Ленинградский юридический университет. Получив приказ о зачислении и место в общежитии, я отбыл наконец-то к себе на родину.
И не то чтобы меня сильно тянуло домой, просто перед тем, как отправиться добровольцем на войну, я отослал свое зеленое пальто маме и теперь решил его забрать с собой на учебу.
Дома все было по-прежнему.
Папа продолжал икать и теперь лежал на месте бабушки.
Но если глаза бабушке я закрыл монетками, то папе рот заткнули детской резиновой клизмой, которая, когда он икал, испускала пукающие звуки.
Старшая сестра, окончательно разочаровавшись в мужчинах, теперь жила с маленькой мохноногой женщиной. Ноги этой женщины напоминали сестре бабушкины рейтузы, которые она очень любила в детстве.
А младшая, не успев выйти из колонии, опять села за грабеж мужчины в пальто с применением все той же папиной бритвы. Ей эту бритву дяди в погонах упорно возвращали после очередной отсидки.
Мама же перестала шить на соседей. И принялась перешивать старые вещи из пунктов приема вторсырья в первоклассный импортный товар.
Мамин «импорт» разлетался молниеносно.
Особенно самопальные джинсы из крашеного брезента.
Благодаря этой маминой инициативе наше семейство стало потихоньку обживаться: появились телевизор, утюг и даже унитаз.
Мое зеленое пальто я нашел у порога.
