Тебе

скачать книгу бесплатно


Бабье Лето снова ушло, так и не попрощавшись… Ушло тихо, по-кошачьи царапая землю первыми заморозками. Распихав по карманам шуршащего плаща багряные и жёлтые осенние листья, Лето, раскрыв оранжевый зонт, приготовилось шагнуть за дверь, мелькнув в ночи мокрыми ботинками.

Осень молча остановилась на пороге, провожая Лето слезами дождя. Им было хорошо вдвоём. Тихо. Тепло. И слишком уж сказочно. Так сказочно, что осень, не веря своему счастью, всё ждала окончания этого романа. Ждала, каждую ночь разглядывая любимые пшеничные волосы и зелёные глаза. И дождалась…

По-бабьи закрыв лицо руками, Осень моросяще заплакала, дрожа на холодном ветру. Подруга и соседка Зима, прибежавшая среди ночи, чтобы утешить и напоить горячим чаем, уже расстилала мягкий плед, укрывая замёрзшую Осень первым нежданным снегом.

Обнявшись, они просидели до самого утра, наблюдая за потоком снежных хлопьев. Тот успел за ночь отмыть пыльные окна и крыши, подарив спящему городу новые одежды.

– Твоё время пришло. – шепнула Зима, толкая согревшуюся Осень во двор. – Иди и властвуй. Рисуй улыбку на лице красной помадой. И не забудь надеть шарф и галоши. Раскрой зонт новому дню. И начинай свою привычную осеннюю хандру. А Бабье Лето ещё к тебе вернётся. Ты только жди…

– Вернётся! – вздохнула Осень, допивая горячий чай. – Куда же оно без меня? Я буду ждать… – шепнула тихо в темноту. – Ты приходи. Дверь моей души для тебя всегда открыта… Верю. Надеюсь. Люблю.

Проводы любви

Он признался: «Я не люблю тебя больше». Она промолчала, сжав бледными ладонями сердце. Все ещё надеялась что пошутил. Мол передумает, засмеётся и обнимет, как это было после каждой их ссоры.

Март поднял на неё серые глаза. И она всё поняла. В них была печаль и безысходность. Виделась была такая тоска, что Королева вздрогнула, ощущая холодеющее сердце в ледяной груди. Сама того не ожидая, вдруг опустилась на колени, вымазав ярко-белое платье в грязном снегу.

Закрыв ладонями красивое лицо, она завыла в голос. Так воют собаки, предвещая бурю или чью-то смерть. Точёные белые плечи покрылись блестящим инеем. Волосы, длинные и прямые, спрятали её слезы, закрыв плотным снежным занавесом синие озёра глаз.

– Я ухожу, – Март закурил, чиркнув спичкой у открытого окна. – Холодно с тобой, неуютно. Ты превращаешь в лёд всё, к чему прикасаешься. Очень устал от стужи и снега. Хочу тепла.

Подняв голову, Снежная Королева вглядывалась в любимые черты. Ей нравились его весёлые веснушки и ямочки на щеках, рыжие кудри, большие, сильные плечи. И она не хотела отпускать от себя Март.

Дрожащими руками она взяла бокал со стола. И, зажмурившись, как маленькая робкая снежинка, выпустила его из рук. Стекло удивлённо охнуло, рассыпалось крошками, коснувшись ледяного пола. Раскатившись прозрачным бисером по небесам, звонкие крошки снега посыпались вниз. Это рассыпалась её любовь.

Взвыв от отчаяния, Королева сцапала ещё один бокал. Хватала ещё и ещё… Она не могла успокоится всю ночь. Рушился весь маленький хрустальный мир, который специально создавала для него. Она крошила себя на части, разрезая осколками души любовь к нему. Разбивая посуду, срывая ажурные занавески и накрахмаленные скатерти, пыталась заглушить протяжный стон умирающего сердца.

…Март ушёл. Гонимый её гневом, он вжал голову в плечи, пытаясь укрыться от ледяного ветра. За его спиной падали содранные магазинные вывески. Гудели от невыносимой боли ноги-провода. Дрожали от страха побледневшие крыши. Он ушёл. Не обернулся и не посмотрел ей в глаза.

Если в последний день марта в вашем городе пошёл снег, не обижайтесь на природу и не шутите о том, как она бывает капризна. Снег в конце марта – это всегда прощание. Это слёзы отверженной женщины. Это проводы любви…

Шаг в новый день

…Ночью в Город пробрался Туман. Приглушив свет в одиноких окнах, он, щурясь и оглядываясь, заполз на крыши ближайших домов. Как был в шинели и сапогах, так и упал, накрывая плотной пеленой застывшие от холода лужи.

К утру безмятежная тишина нарушалась – будили гостя громкий свист закипающего чайника, шарканье сонных ног и шум льющейся воды. Но уставший от долгого пути Туман так и не смог открыть глаза. Лежа в рассветной полутьме, он сквозь сон слушал, как медленно и неохотно просыпается Город. Как шуршат по застывшим дорогам первые маршрутки. Как курят мужички у своих машин, ещё не разогретых к выезду. Как ругаются дворники, разглядывая следы вчерашних посиделок на лавочках во дворах.

Солнце, сверкнув по медным пуговицам шинели, опустилось рядом с Туманом, тихо присев на корточки. Оно щекотало его мокрый нос, нежно поглаживало растрёпанные волосы, целовало мягкие губы. Туман, поёжившись от тёплого прикосновения, открыл глаза. Улыбнувшись, Солнце протянуло ему оранжевое полотенце. Иди, мол, умывайся, тебе пора.

Потянувшись, Туман поднялся, скрипнув торчащими на крышах антеннами. Умылся, разглядывая своё отражение в лужах. И, забравшись в открытые форточки, позавтракал вместе с людьми. Оглядев проснувшийся город, он обнял гаснущие фонари, и, салютуя всем на прощание, отправился в путь. Город, провожая гостя взглядом светящихся окон, махнул ему вслед рассветным платком. Повязав его на крыши домов, шагнул в новый день…

Каким бы туманным и серым ни было ваше утро, помните о том, что рано или поздно выглянет солнце. Улыбнётся ласково, вытрет слезы и нежно поцелует. Идите в новый день. Творите жизнь. Любите себя и всё то, что видите вокруг. Солнца вашей душе и пёстрого весеннего настроения!

Преданность

– Она ждала тебя, – Город закурил, пуская Ветру в лицо тёмные кольца дыма из заводских труб. – Ждала. Скучала. И до последнего откладывала отъезд. Ты опоздал…

Ветер хмурился, задумчиво рассматривая пыльный Город. Зима никак не могла так с ним поступить, потому что любила его и всегда брала с собой. Туда, где снега, где они могли быть вдвоём. И что теперь? Неужели и вправду опоздал? Опоздал для чего?

Город равнодушно дымил, смотрел в яркое весеннее небо и молчал. Зачем этому гуляке объяснять то, что любому другому и так понятно? Устала Зима от ветреного друга. Устала ждать, заглядывая в окна проезжающих машин. Устала любить на расстоянии. Целуя ночной Город, она уходила, забирая с постели снежное покрывало.

– Зачем ему мой пушистый снег? – говорила негромко. – Зачем ему моя любовь?

Облокотившись на мост, Ветер замер, слушая, как гулко стучит обиженное сердце. Посмотрел вниз. Там, под забытым Зимой зеркалом льда медленно просыпалась река. По набережной гуляли парочки влюблённых. С детских площадок слышался радостный смех малышей. И всё это счастье было не с ним. Довольные люди, живущие в любимом ею Городе, смеялись, казалось, только над ним. Улыбались, не догадываясь о его настоящей силе.

Ах, так! Ветер стремительно развернулся на мосту и начал раскачивать его из стороны в сторону. Гуляющие по Городу люди вдруг притихли. Опуская головы и пряча напуганных детей, они спешили укрыться от его дикого хохота и грубых слов. Ветер сбивал Город с ног, хватал за шею, не давая возможности дышать. Он крушил всё, что видел перед собой. Ломал всё то, что так любила в этих кварталах Зима.

– За что? – поднимаясь снова и снова, Город отряхивал пыль с колен. – За то, что я был с нею в трудную для неё минуту? Да ты хоть знаешь, как ей было тяжело? Да что ты, хулиган и балагур, знаешь о настоящей любви? Что ты можешь, кроме того, как взять силой? Ничего! Ты не сможешь её вернуть и разрушить мою любовь к ней. Как бы ты ни старался одолеть меня, унизить, разбить мне лицо, ты не почувствуешь главного. Ты так и не сможешь полюбить…

«Не смогу полюбить?» Ветер замер, слушая приговор. Что ж, тогда я смогу показать Городу, кто здесь главный. Кто сильнее и увереннее в себе. И Ветер понёсся по улицам, срывая афиши и колотя в закрытые окна и двери. Он дёргал Город за серые рукава домов, тряс его уставшие плечи и швырял соперника из стороны в сторону, обрывая оголённые провода. Он бушевал, не в силах сдержать гнев. Ждал, что Город позовет её обратно.

Но Город молчал. Сжав зубы, он упал без сил, укрывая среди голых деревьев свои нежные чувства. Закрыв глаза, он думал о том, какой красивой и нежной была в нём Зима. И каким бы грязным и пыльным она ни застала Город по возвращении, он надеялся, что она будет любить его именно таким… Таким, какой он есть – преданным и только ей.

Люблю и отпускаю

Весна пришла раньше привычного срока и застала в Городе обилие снега. Укрыв кварталы белым пуховым одеялом, Зима крепко спала, обнимая руки улиц. Ее пышная грудь высоко вздымалась сугробами. Длинные белые пряди разметались по крышам домов. Наспех сброшенные шуба и валенки валялись на стылой земле. Зима была так красива в сладком сне, что Весна, на минуту забыв, что тоже любит этот Город, восхищённо разглядывала уставшие от любовных утех обнажённые тела.

Она тихо присела на кровать. Погладила конопатыми пальчиками бледные зимние плечи. И вдруг расплакалась первым весенним дождём. Зима, проснувшись от прикосновения, соскочила, обдав веснушчатое личико соперницы ледяным ветром. Забегала по комнате в поисках песцовой шубы. И замерла, закрыв от стыда лицо руками.

– Как дальше жить будем? – Весна вздохнула, подавая сопернице тёплую шубу. – Поделим Город меж собой? Или решим сейчас, с кем из нас он останется?

Зима стучала зубами. Выла ветром. Обувая расшитые узорами валеночки, рассыпала бисером снег по ковру. Сердилась. Хмурила брови, торопливо заплетая длинную косу бурана.

– Делить я его с тобой не стану! – топнула ножкой, погрозила пальцем. – Мой Город, он только мой. Посмотри, как хорошо ему в белом. Как строго и величественно вокруг. Как чисто на его широких улицах. Взгляни на его румяное от мороза лицо. На сильные плечи. Разве мог он когда-нибудь быть счастливее, чем сейчас?

Весна улыбнулась, поправляя рыжие кудри. Подошла к окну. Раздвинула тяжёлые зимние шторы, распахнула замёрзшие ставни и застучала капельками по стеклу. Снег на улицах потемнел, съёжился, марая дороги грязью. С крыш, радуясь нежданному теплу, свесились сосульки, весело болтая в воздухе длинными ногами.

– Ему и со мной хорошо. – защебетала Весна птичьими трелями. – Я больше тебе скажу: ему хорошо со всеми. Когда ухожу я, приходит жаркое Лето. Его сменяет спокойная Осень. Сразу за ней появляешься ты. У Города все наши встречи расписаны. И мы прибываем сюда строго по расписанию.

– Если есть расписание, то почему ты здесь сегодня появилась?

– Потому что соскучилась по Городу. Не думала, что застану его с тобой. Спешила теплом порадовать. Блинчиков вот испекла. Побаловать хотела. Пришла. А тут ты…

Они сели рядом, рассматривая любимое лицо. Город спал. Ему снилась улыбчивая Весна, нежные подснежники и журчащие ручейки. Ему хотелось яркого солнца и тепла, запаха цветущей сирени и яблонь. Хотелось ласки и сочных красок.

– Пусть будет так, как было. – Зима, наевшись блинов, запивала их остывшим чаем. – Как бы ни было обидно, я уступаю его тебе. Согревай. Дари Городу цветы. Одевай по-своему. Главное ведь, не то, с кем из нас он сейчас, правда? Главное, чтобы продлилось его счастье.

Зима ушла, закрыв за собой дверь на два оборота. Вытирая заплаканное бледное лицо, смотрела на залитые весенним дождём улицы и окна домов. Она прощалась со спящим Городом, отдавая его тёплому дыханию Весны. И как бы ни было тяжело на душе, Зима верила, что из всех времён года по-настоящему он любит только её…

Догоняя рассветы

Мы гонимся за рассветами и счастьем, желая иметь и то, и другое. А когда Счастье приходит, не замечаем его, проходя мимо открытой в него двери, и снова спешим догнать рассвет. О двери в Счастье, в которую мы боимся войти, эти трогательные истории.

Михалллна

Маленькая, тихая деревенька уютно расположилась на берегу Иртыша. Первая от реки улочка состояла из рубленных, чёрных от времени и непогод домиков. Между ними – заросшая травой песчаная колея.

Сверкая на тусклом осеннем солнце крохотными оконцами, домики эти словно клонились к закату с высоты крутого склона, любуясь своим отражением в воде… С большака их уже не было видно из-за спин больших, добротных, кирпичных усадеб. Всё новые и новые «плоды» современной цивилизации нахально подступали к избушкам.

В одном из таких домиков давно жила Танька. Татьяна Михайловна. Или просто Михалллна. Так звали её меж собой деревенские.

Она была странной женщиной. Маленького роста. Кругленькая. С пышной, колыхающейся при быстрой ходьбе грудью.

Ссутулившись, Михалллна быстро шагала по деревне. Размахивая правой рукой, словно дирижируя в такт. Бормоча что-то себе под нос, Танька хмурилась, складывая трубочкой пухлые, почти алые, но без всякой помады губы. В её глазах, ярко-синих, огромных и детских, бликами отражались опадающие жёлтые листья. Впечатляющая картина из осенних кадров.

Её боялись даже местные мужики. Эта пигалица (посторонние не верили) обладала недюжинной физической силой. И могла дать по физиономии любому двухметровому детине, если считала себя оскорблённой.

Бабы старательно обходили Михалллну стороной. Ведь Танька не терпела сплетен. Могла даже окна побить болтунам – наказание за длинный язык.

На момент нашего знакомства ей было около 40… Она, последняя в многодетной семье, осталась жить с матерью. А когда той не стало, не захотела бросать родительский дом.

Михалллна была сибирячкой. Настоящей, можно сказать, экологически чистой. Не выносила даже запах спиртного и сигаретного дыма. Обожала трескучий мороз. И никогда не болела.

Так она и жила. Скучно, однообразно и одиноко. Пока в её жизнь одним августовским днём не ворвалась я. Молодая режиссёрша, горожанка. Не терпящая застоя и однообразия.

Мне было чуть за 20. Избавившись от родительской опеки, уехав за 400 км от Омска, я оказалась в этой деревеньке в одном из северных районов области.

Я отличалась от местных. Очень. В яркой «лимонной» кофте, в зелёных штанах и красной куртке. С рыжим «ёжиком» на голове.

Моя персона вызывала любопытные взгляды и насмешки. Я стала клоуном для них – больших, пышущих здоровьем людей. И ладно. «Косить» под местную серость не собиралась. Молодая была. Дерзкая.

Меня поселили у Таньки «на квартире». Впервые увидев хозяйку и дом, я притихла. Сникла. Захотелось сразу домой. К маме с папой. В нашу благоустройку с большими светлыми комнатами… Но сдаваться было не в моих правилах. Присмотревшись к Михалллне повнимательней, решила действовать.

Наша с Танькой жизнь очень напоминала гастроли. Я таскала её на репетиции и постановки. Обсуждала костюмы и декорации. Советовалась во всём, давая возможность Михалллне выбраться из своей маленькой «раковины». Глаза этой женщины загорались особым, почти звериным блеском. Она «болела» моими идеями. Она наконец-то проснулась!

Таньке нравилась наша весёлая и яркая жизнь. Плюнув на все деревенские каноны, на новогодней дискотеке она предстала совсем другой. Юбка по колени, облегающая аппетитные полные бедра, и манящее декольте вогнали в ступор всех присутствующих мужиков.

Местный председатель-ловелас (красивый мужчина, «примерный» семьянин и отец двоих детей) тоже не остался в стороне. Несколько дней он ходил кругами у Танькиного дома, противно скрипя хрустящим снегом. «Прогнала!» – торжественно объявила мне хозяйка, от волнения колыхая грудью… И озорно засмеялась, как нашкодивший ребёнок.

Она изменилась не только внешне. Огромные глаза наполнились жизнью, утопив в слезах одной лунной ночью её одиночество. Колокольчиковый смех Таньки звучал повсюду. Перестав хмуриться, Михалллна засияла, как росинка на утреннем солнце.

Заметив перемены, к ней потянулась родня, «забросившая» несносную девчонку, как потрёпанный валенок на полати. К нам в гости стали захаживать Танькины братья. Здоровенные дядьки в возрасте, имеющие детей и даже внуков. Забегали («помочь по хозяйству») племянники с жёнами и ребятишками. Крохотный домик Михалллны постепенно наполнялся музыкой, светом и детскими голосами.

И ко мне изменилось отношение деревенских изменилось. Может, благодаря Танькиному авторитету (способна ведь и в морду дать!). А может, благодаря моим «заслугам» в местном клубе. Женщины стали носить короткие стрижки. Тёмно-зелёные, синие пальто в пол… Впрочем, красить волосы многие не отважились. Но тушь для ресниц появилась почти у всех. Всё чаще стали «ходить» по улицам брюки, маняще облегая изящные женские ножки…

Так что первую мини-революцию в своей творческой жизни я совершила! Правда, броневика под рукой не оказалось. Были лишь огромное желание помочь этим «затюканным» женщинам измениться.

Даже через год, уехав в райцентр играть в КВН, я приезжала в гости к Таньке. Ну как в гости… Дом Михалллны стал для меня родным. Её родня – моей роднёй. Её деревня – моей.

Меня здесь ждали. С любопытством рассматривали наряды и очередное безумие на моей голове.

Меня по-своему любили и жалели. Городская ведь. Коров не доит. Не прядёт. Не шьёт. Пестик от тычинки отличить не может.

С Татьяной Михайловной мы дружим по сей день. Я живу в Омске. Она – за 400 км от города. Но это не мешает нам общаться. Делиться друг с другом радостями и печалями.

Порой так не хватает её смеха. Звонкого, как колокольчик. Не хватает её мудрых слов. И житейского опыта.

Не хватает пушистого белого-белого снега, огромными шапками развалившегося на крышах. Не хватает потрескивающих в печи дровишек и незабываемого запаха хвои. Огромных, как крылья бабочки, снежинок. И Танькиного румянца на круглом, радостном лице.

Когда подрастут мои мальчишки, мы с мужем обязательно повезём их в деревню к Михалллне. Они будут звать её «баба Таня». Учиться носить воду в вёдрах на коромысле. Топить печь. Забирать куриные яйца из гнезда несушек. Кормить овечек. Осваивать всё то, чему они никогда не смогут научиться, живя в городских благоустройках с большими светлыми комнатами…

Капелька любви

– Мама ушла из жизни тихо, во сне, – Людвиг смотрел на свои руки, пытаясь унять мелкую дрожь в пальцах. – Накануне вечером она позвала меня и рассказала, что я не безотцовщина, кем считал себя все эти годы. Она родила от немецкого офицера. А чтобы скрыть этот факт от односельчан, отдала меня в монастырь. Как котёнка, который провинился, опрокинув плошку с молоком. К котёнку, может быть, отнеслись бы с большим теплом и лаской. В моем случае всё было наоборот. Меня приняли, зная, что рождён от врага. И обращались, как с врагом, пока война не закончилась, пока мама не приехала, чтобы забрать меня с собой…

Людвиг вздохнул, пытаясь сдержать подступившие слёзы.

– Простите, – сказал тихо. – Мне нужно немного побыть одному.

Он быстро поднялся и вышел из комнаты. Осторожно, как будто прячась, закрыл за собой дверь.

Из окна было видно, как он пытается закурить, нервно чиркая спичкой. Наконец, затянувшись, поднял голову, оглядывая зелёную, аккуратно стриженую косилкой лужайку. Сигарета подрагивала в его пальцах, выдавая тщательно скрываемое волнение. В ближайшие несколько часов Людвигу предстояло ещё раз вспомнить нерадостное детство. Он согласился на разговор только потому, что хотел закрыть за собой дверь в прошлое. И потому, что больше нет последнего звена, хоть как-то связывающего его с отцом.

Передо мной был седой мужчина семидесяти пяти лет. Красивый и статный, умный и талантливый. Всё, к чему касались его руки, превращалось в произведение искусства, будь то сооружённый собственноручно фонтан во дворе или кованные ворота, ведущие к его дому.

Этот мужчина имел всё, о чём мечтал: счастливый брак и дружную семью из кузенов и кузин. Своих детей ни он, ни супруга не захотели, посвятив жизнь желанию пожить для себя. Однако в душе Людвиг остался маленьким мальчиком, рано повзрослевшим в ожидании материнской любви и ласки.