скачать книгу бесплатно
– Благодарю, голубушка, – пропыхтел классик, тяжёлый с похмелья. – Извините, одну секундочку… – и, не прикрывая трубку, рявкнул куда-то в сторону: – Позже, всё позже, у меня интервью… Прошу меня простить. Так вот…
Далее последовал пространный монолог. Автор был человеком опытным, он знал все вопросы наперёд, поэтому отвечал, не дожидаясь их. Безусловно, Саша хотела узнать его мнение о судьбах русской литературы. Наверняка её интересовало, как ему удалось создать такие яркие образы. Ну и, конечно же, ей не терпится спросить о тайных смыслах и мастерски спрятанных аллюзиях.
Минут через десять Саша неловко попрощалась и поплелась этажом выше, к кофейному аппарату – запивать послевкусие. Ей вослед, пронзая столетия, звучал обличительный смех русского сатирика Скворцова.
Нелегко было и Стародумовой. В последнее время на неё всё чаще находило странное затмение: она переставала понимать написанное и порой подолгу сидела, всматриваясь в привычные сочетания, за которыми не было ничего. Это пугало, но она не делилась ни с кем, списывая всё на усталость.
«Поддержка фермерства… почему поддержка, о чём речь? Надои, покосы, уборка… сто тонн навоза, тысяча литров молока… модернизация техники, гусеницы тракторов… губернатор приехал и уехал… торжественно перерезали ленточку… хлеб да соль, сельская кооперация, борьба с пожарами…»
Иная забота была у Николая – транспортные потоки, воспеваемые им, резко оскудели. Вместе с ними исчезли заторы и начались сокращения. Железнодорожники сдавали свои синие мундиры и оранжевые робы – и шли с удочкой на мост или ехали за город, где вставали на колени и молились чернозёму. Сотрудники транспортной милиции в свете происходящего тоже теряли места, а оставшиеся охраняли пустые вагоны, цистерны и всякие важные объекты, с которых граждане пытались тащить всё, что хоть отдалённо походило на цветмет.
Бердин постоянно выходил из кабинета и бродил между столами, заложив руки за спину. Он был счастлив: проявил лидерские качества, спас коллектив.
Согревало и ещё одно обстоятельство. В городской администрации работал пресс-секретарём Игорь Почкин, одноклассник редактора и оппонент по жизни. В школе Бердин под одобрительные вопли пацанов регулярно валял пухлого Игорька в снегу – беззлобно, для удовольствия. Почкин ничего не забыл и, оказавшись на госслужбе, воздал мучителю сполна: газета была зависима, каждый номер требовалось согласовывать, и процесс этот проходил заковыристо и неспешно.
– Анатолий Павлович, вот тут не очень красиво написано, вообще как-то не по-русски, – добродушно журил Игорь Андреевич. – Теперь переходим ко второму абзацу. Видите предложение «Участники конкурса прислали много работ»? Нашли, да? Ну что же у вас так неинтересно написано, даже читать не хочется. Это же всё-таки о людях текст, а не о картошке. Напишите лучше так: «много ярких, интересных и талантливых работ».
– Сука, – стонал Бердин, положив трубку. – Сука, сука, сука.
А Почкин с наслаждением потирал руки. Ему вспоминался холодный снег за шиворотом, ранец, которым играли в футбол, и отобранные бутерброды. Он знал, что самоуверенный Толик никуда не денется – пока выходит газета, и когда встал вопрос о её закрытии, не на шутку расстроился. Почкин приложил массу усилий, стараясь переубедить заместителя мэра, и даже написал коллективное обращение от лица общественности, которое сам же в неверном свете Луны бросил в почтовый ящик, дрожа и озираясь. Всё было тщетно: газета доживала последние дни.
Он знал, что Бердин – человек желчный и после согласования последнего номера возжелает высказаться. Поэтому, доведя редактора до белого каления и поставив подпись на утверждённых полосах, Игорь Андреевич не стал брать трубку, когда тот перезвонил. Телефон пел. Жертва, обретшая свободу, желала говорить, а инквизитор грустно смотрел в окно и вздыхал.
***
«Уважаемая редакция! С начала этого года через наш город на север регулярно проходят большие караваны из грузовых автомобилей. Ходят слухи, что везут материалы, необходимые для строительства нового космодрома. Мы, советские люди, с гордостью и живым интересом воспринимаем все новости об успехах нашей великой Родины в деле покорения космоса. Хотелось бы узнать и о новом космодроме, если, конечно, такое строительство действительно ведётся. Не могли бы вы прояснить этот вопрос для общественности?
С уважением, Алексей Гребешков, сотрудник проектного бюро им. И.В. Кочетова».
От редакции.
Тов. Гребешков, спасибо за письмо! На ваш вопрос отвечает заместитель начальника Черепецкого военного округа И.Ф. Павлов:
«Слухи о создании нового космодрома не соответствуют. Упомянутые грузовые экспедиции организованы для снабжения военных поселений, расположенных севернее г. Черепец, а также для переоснащения инфраструктурных объектов с учётом последних достижений науки. С нашей стороны приняты все меры для сопровождения экспедиций во время следования через территорию Черепецкого военного округа».
Газета «Вечерний Черепец», №18/1964.
5.
Трудно объяснить и осознать, но долгожданный переезд остался в памяти у всех набором смутных видений. Было что-то такое туманное и шероховатое, с запахом бутербродов и шумом ветра.
Запомнилось: когда до города оставалось километров сто, автобус неожиданно утонул в густом тумане. Вдоль дороги потянулись ограждения, похожие на огромные скрепки, они летели, как дикие гуси, соблюдающие дистанцию.
Потом призрачное марево рассеялось – и начались белые земли. Серафим рассказывал, что в тех краях протекала река, от которой осталось только песчаное дно, но всё равно это было ошеломительно: кромешная белизна, на которую больно смотреть.
Журналисты молчали, прилипнув к окнам, время от времени засыпая и просыпаясь. Это была мучительная поездка по осколкам сновидений, грёзы мешались с явью, слышался ровный гул ветра, и трудно было понять, сколько времени уже прошло – и сколько ещё должно пройти. Неизменна была лишь фигура водителя.
В один момент вдалеке стали угадываться высокие стены, они всё явственнее проступали в белом, и когда автобус нырнул в расщелину, бодрствующих оглушила внезапная зелень густого, сильного леса.
Всё это сохранилось фрагментами. Вспоминая, журналисты извлекали из памяти фрагменты, и в целом выходило нечто фантастическое, но единой картины не получалось. Зато всем хорошо запомнилась встреча с Серафимом перед отъездом. Загадочный работодатель попросил принести стулья и сесть в круг.
– Я рад, что вы приняли моё предложение, – сказал он, встречаясь глазами с каждым из присутствующих. – Постарайтесь запомнить то, что я сейчас скажу.
Слова, которые принёс гость, были помещены на сложенный вчетверо клетчатый листок, он ждал своего часа и теперь неожиданно выпорхнул из нагрудного кармана, оказавшись в руках: читай меня, читай.
– Вы должны терпеть навязчивых. Прощать надменных. С пониманием относиться к недовольным. Кто-то покажется придуманным – обращайтесь с ним как с настоящим. Чужую чрезмерность списывайте на собственную недостаточность. Чужую малость – на собственную избыточность. Старайтесь быть своевременными и уместными во всём, особенно в ошибках. Помните: за всякой стеной есть пространство, за безвременьем начинается эпоха, а за абсурдом таится смысл. Ещё помните, что основное движение совершается не ногами, а душой, и кто заблудился, пусть смотрит не вокруг, а в глубину.
Добравшись до конца страницы, он быстро сложил и убрал бумажку в карман.
– Это если в общем и целом, – уточнил Серафим. – От себя добавлю: обязательно почитайте послание Павла к коринфянам. Так сказать, для личного роста. Пригодится. Замечательно написано! Вопросы есть?
Журналисты переглянулись.
– Честно говоря, удивительно, что в период кризиса решено приступить к новому проекту, – неуверенно сказал Николай. – Правильно ли я понимаю, что каждый из нас будет обеспечен жильём?
– Именно так. У города есть маневренный фонд, так что этот вопрос мы с администрацией решили. На каждого выделена однокомнатная квартира. Мебель, холодильник, стиральная машинка – в общем, всё, что надо.
– А кто выступает заказчиком? – поинтересовался Князев.
– Я. У меня очень много работы, для встреч времени нет совсем, так что всю информацию, включая темы для публикаций, Анатолий Павлович будет получать от меня по почте.
– Серафим, хотелось бы узнать подробнее о городе, – сказал Бердин. – Я не нашёл его на картах. А это, как вы понимаете, не может не смущать.
– Хорошо искали? – улыбнулся Серафим.
– Да уж лучше некуда. Если верить картам, севернее Черепца тянется лесная и затем лесотундровая пустошь. На всём расстоянии до океана – а это почти тысяча километров! – есть лишь десяток небольших поселений.
– Ну что ж… Давайте с самого начала. В один из дней земной истории на равнину упал метеорит. Это привело к исчезновению реки и появлению воронки таких размеров, что в ней легко разместился целый город, а между ним и стенами кратера выросли леса. Этот городок носит статус секретного – власти решили воспользоваться удачным местом и разместили там производство для оборонки и космоса, а также ряд экспериментальных лабораторий. В силу статуса его и не стали заносить на карты. И получается, что этого города как бы и нет вовсе.
– Как же так? – удивился Бердин. – Разве это возможно?
– Почему нет? Если у человека нет документов и знакомых, получится, что он вроде как и не существует, верно? Нет такого человека. С городом та же самая история. Кто о нём знает? Почти никто, кроме тех строго засекреченных экипажей, которые прибывают, чтобы забрать партии оборудования и поставить заготовки, а также продовольствие. Город нельзя найти вот ещё по какой причине – под ним проходит мощный излом земной коры, что даёт интересный геофизический эффект…Это место не увидеть со спутников, над ним не летают самолёты, до него невозможно дойти своим ходом, без специальных средств. Это как бермудский треугольник.
– Ох, Серафим, вы нас не пугайте… – сказала Нина Авдотьевна.
– Я не пугаю, я, наоборот, стараюсь заинтересовать… Коллеги, если вопросов больше нет, мне, к сожалению, надо откланяться – дела не ждут.
Вопросов не было.
– Странно это всё, – спустя неделю бормотал редактор, бороздя своё новое жилище, по планировке похожее на черепецкую квартиру. – Ну ничего, мы этот город разъясним.
Бердин-Хэмингуэй молча следил за ним со стены. Несколько книг эффектной толщины, старинная чернильница, в которую макал своё перо прадед Бердина, вымпел со значками спортивной тематики, пара бюстов (один кудрявый и один лысый), чистая бумага для мудрых мыслей – всё это, привезённое, было выложено и готово к новой жизни.
Редактор посмотрел в окно. Трубы дымили в небо, а за морем разномастных крыш – плоских и треугольных, крытых шифером и черепицей – и ещё дальше, за чёрными верхушками леса, за тающей в тумане бурой полоской высоченной земляной стены – мерцало, парило в воздухе белое сияние.
6.
Вообще-то Саше не хотелось никуда ехать, по натуре она была домоседкой. Впрочем, это не удержало её когда-то от переезда в Черепец, областной центр, где был университет – в родных пенатах нечего было делать после школы, некогда крупное село неуклонно чахло, теряя молодую кровь, молодые силы.
Родители отпустили с грустью, понимая, что дочь, единственный и поздний ребёнок, должна искать своё место в жизни. Поначалу пытались придумать какое-нибудь дело, которым она могла бы заняться, вернувшись в село с дипломом, но постепенно бросили уговоры.
– Не надо ей сюда ехать, – говорил отец. – Ни женихов толковых, ни работы.
– А мы-то как? – вздыхала мать. – Силы-то уже не те.
– А как всегда, – парировал он, притягивая к себе жену крепкой ещё рукой. – Вот как раньше, так и теперь. У всех так, Аннушка. Ведь и мы с тобой не просто так здесь завелись, тоже откуда-то приехали. Пускай учится, работает, себя ищет. Дочка у нас хорошая, грех жаловаться.
– Путешественница ты у нас, – гордо сказал он, когда Саша позвонила и сообщила о новом городе. – Может, тебе консервацию прислать? Мамка тут банок накрутила.
Переезд пришёлся кстати – отношения с пресс-секретарём хора ветеранов, худощавым, подвижным юношей, достигли стадии оскорбительной инерционности.
– Значит, ты всё уже решила? – удовлетворённо кивнул он, услышав об отъезде. – Что ж. Спасибо за то, что была. Хочешь чаю?
У Саши внутри стало кисло и муторно. Она осмотрела стол в бумагах, стену в афишах хора ветеранов, скользнула взглядом по окну: с одной стороны пыль, с другой дождь – и вышла. Трудно оставаться в месте, которое закончилось, не начавшись, в неподвижной точке кипящего космоса.
Так и расстались: тихо и неощутимо, словно сухая ветка отпала. Через день из памяти стали исчезать черты, ещё через день замигало, стираясь, имя. Это было странно – и приносило облегчение.
Саша вздохнула и стала разбирать сумки. Чтобы создать свой уголок в этой ещё не освоенной части мироздания, требовалось заполнить его знаками пребывания. Чайник встал на плиту, часы взлетели на стену, одежда упала в кресло.
Как и в черепецкой квартире, место в углу, над столом, заняла картина «Богоматерь сухого древа» Петера Кристуса. Саша обожала эту работу. Дева с Младенцем стоит внутри огромного тернового венца, и красный плащ Марии кажется каплей крови на шипах. На голых ветвях покачиваются золотые альфы – рождественская ёлка в конце времён. И фон – холодный, глубокий… как ночное небо перед снегопадом… только глубже и тревожнее…
С высоты пятого этажа открывалась чудесная панорама: крыши разных форм и расцветок. За ними покачивались тёмные верхушки деревьев, ещё дальше в обе стороны полз огромный хребет. Саша распахнула окно и, чуть свесившись (прядь каштановых волос – на глаза), огляделась: хребет непрерывной линией уходил за дом.
– За стеной – белая пустыня… Странное всё-таки место. Кто эту пустыню видел? Никто не видел. Кто её помнит? Никто не помнит.
Вспомнились статьи о земных кратерах, прочитанные перед поездкой. Следы древних столкновений, видные лишь с неба, на протяжении эпох медленно угасали под натиском ветра и дождя, оползали в планетных конвульсиях, распадались на холмы, уходили в провалы. И только серебристые приборы, налипшие на орбиту, смогли найти их на подвижной земной тверди. А что под водой – то под водой…
Ночью девушка проснулась от мерцания. Протёрла глаза и сначала испугалась, а вдруг пожар, но такой отовсюду веяло тишиной, что тут же успокоилась. Серебристое свечение наполняло воздух над городом.
А ещё слышался мелодичный звон, и нельзя было понять, исходит он от звёзд или имеет другую природу. Как перед появлением Серебряного копытца – или как от ширмы: нити, унизанные дымчатыми стекляшками. И всё вокруг чудо и обряд – и эта ночь, и звон, и запрокинутая голова, и смутный блеск влажных зубов.
Саше вспомнилось, как в детстве на даче у бабушки она ловила перед сном светляков. Когда их набиралось достаточно, закрывала банку и несла в дом. Бабушка целовала её в лоб горячими сухими губами, похожими на высохшие дольки апельсина, выключала свет, и тогда девочка выпускала пленников. Тёмная комната, в которой так хорошо пахло летом и цветами, наполнялась множеством живых звёздочек, трогательной и хрупкой магией жучков, одетых в тёмно-зелёную броню.
Она вспомнила про них теперь, стоя у распахнутого окна. И все остальные, приехавшие с ней в город, тоже стояли и смотрели, не в силах оторваться.
7.
Утром журналисты собрались у входа в здание, где располагалась редакция. Серафим ещё вчера показал им этот трёхэтажный серый дом с высокими окнами, они проезжали мимо.
Бердин сдержанно поздоровался с коллегами. Он был взволнован.
На первом и втором этажах здания находились офисы, всюду бегали люди в пиджаках. На лестничном пролёте курили двое.
Под редакцию были отведены два смежных помещения на третьем этаже.
Журналисты поднялись по широкой бетонной лестнице, имеющей необычную конструкцию: три пролёта она шла вверх и только потом стала поворачивать. Ключ легко вошёл в скважину старой деревянной двери, щелчок – и перед журналистами открылся затерянный мир, заброшенный бункер.
На полу и на столах, на стульях и покосившихся полках этажерок в беспорядке грудились книги и газеты, стопки чёрно-белых фотографий, обломки деревянных рам и замшелые стаканы. Лохмотья пыли лежали на смеющихся портретах и визитках, на блокнотах, которые были раскрыты когда-то, некогда, допрежь, до того как. В один из бывших дней кто-то что-то планировал, и лелеял чаяния, и имел намерения. Паутиной подёрнулись графики и планы чужих жизней.
Бердин вытащил из нагрудного кармана большой белый платок с тёмно-синей каймой и прижал его ко рту.
– Дивно, – сказал он через образчик черепецкого текстиля. – Похоже, здесь никого не было уже много лет! А насколько я понял, редакция закрылась совсем недавно. И что же теперь делать со всем этим хламом?
– Убирать! – послышался радостный голос.
Журналисты расступились, пропуская седобородого старичка в клетчатой рубашке и кепке, вооружённого шваброй и ведром. Тот уверенно вошёл в комнату, огляделся и расплылся в улыбке.
– Убирать, – повторил он. – Убирать и ещё раз убирать. Потому что каждая новая жизнь должна начинаться с уборки. Да и заканчивать, по-хорошему, надо тоже уборкой, просто чаще всего это случается неожиданно.
– Что случается? – спросила Саша.
– Ну, когда всё заканчивается, – пояснил старичок. – Иной раз и за веник взяться не успеешь, потому что надо бежать… А вы, значит, новая редакция? Давайте знакомиться: я – Иван Афанасьевич, уборщик.
– Очень приятно, – сказал Бердин, не подавая руки. – Анатолий Павлович, редактор. Насколько понимаю, вы нам поможете навести тут порядок?
– Конечно, помогу, как не помочь. Работа у меня такая. Буду периодически у вас убирать, по настроению.
Бердин поднял брови.
– Что значит «по настроению»?
– А то и значит, – ответил Иван Афанасьевич. – У меня и в трудовом договоре так записано: уборку производить по настроению. Если интересно, почитайте.
– Да, пожалуй, я почитал бы, – сказал редактор.
– Но для этого вам надо найти работодателя, потому что все документы у него, а с этим сложность, – сказал старичок, опершись на швабру. – Работодателя можно увидеть только при трудоустройстве и при увольнении. В остальное время это невозможно. Вы тут новые, вам непривычно, но имейте в виду, так заведено.
– Вы что-то не то говорите, – заметил редактор. – В процессе работы всегда возникают вопросы, требующие уточнения.
– Согласен, – кивнул Иван Афанасьевич. – Вон за той дверью ваш кабинет, – он указал на дверь, которую сразу никто и не заметил: она сливалась со стеной и терялась за пылью и солнечными лучами. – А в том кабинете на столе лежит подробная инструкция, в которой написано всё, что надо знать. Кроме того, работодатель будет периодически присылать письма с новыми инструкциями и уточнениями. В общем, осваивайтесь, а я как-нибудь ещё зайду. По настроению. В строгом соответствии с контрактными обязательствами. Только постарайтесь, пожалуйста, не сильно пачкать. Не люблю, когда грязно. А сейчас освободите мне место для работы. Приходите завтра.
Журналисты вышли на улицу. Солнце и ветер бродили по городу в этот час, проулки сквозили, кроны звенели воробьиными ансамблями. Чай в ближайшем кафе был с запахом бергамота, белёсая дымка стелилась над чёрным кипятком. Обменялись впечатлениями: все жили неподалёку друг от друга, в одном квартале, всем, помимо квартиры, достался чудесный вид из окна.
– Немного напоминает городок под Воркутой, где я жила, – припомнила Нина Авдотьевна. – Стоят этажные дома, проведены все коммуникации, люди ходят, магазины работают. А вокруг – сплошная тайга, город находится в её кольце. Вот стоишь во дворе – и ты как бы в городе, а зайдёшь за дом – и всё, там уже лес. Здесь – бетон, асфальт и фонари, а там – стволы, хвоя и дупла. Или, скажем, ночью: выйдешь на балкон, а перед тобой – темнота и шорохи. Тут тоже так: дома, а потом лес, а дальше стена кратера, а за ней пустыня.
– Коллеги, не расслабляйтесь, – напутствовал Бердин журналистов, прощаясь. – Проведите время с пользой. Пройдитесь по городу, посмотрите, что тут да как. Завтра в девять утра жду вас на планёрку.
Журналисты посмотрели в его монументальную спину и с облегчением выдохнули.
– Чувствую себя как в школе, когда прогуливал уроки, – признался Николай.
Запись на клетчатой странице. Неровные строчки в трёх местах припечатаны каплями воска:
Совсем недавно ко мне пришло новое понимание, удивительное и невероятно отчётливое. Я вдруг осознал, что двигаюсь к Морю постоянно, даже когда сижу на работе, даже когда сплю. Я иду к Нему всю жизнь. Каждый день, каждый час.
И если вдруг я перестану видеть, то выйду к Нему, ориентируясь на шум прибоя, а если перестану слышать – найду Его по запаху соли и йода, а если перестану знать и понимать, то брошу поводья и доверюсь ветру. А если вдруг иссякну и свалюсь на полпути, в жёлтую колючую траву, среди больших чёрных камней, то Море само придёт за мной, потому что Оно большое, доброе и практически всемогущее.
Оно придёт и утащит меня, ободрав по пути о мелкие камушки, о разбросанные по пляжу топчаны и детские игрушки, утащит в холодную чёрную глубину, где мерцают рыбы и звёзды.
