скачать книгу бесплатно
– Главное – пропотеть. Пропотеть, знаете, так! – он показывал сжатый кулак, многие выздоравливали.
Знал латынь и Шиллинг, но почему-то не захотел на ней изъясняться, предпочтя обойтись минимумом загадочной терминологии, но совсем не обошёлся.
– Давайте я, – Моисей Архипович блестяще справился с бинтом – через мгновение прокушенный палец стал куколкой, – не давит?.. Теперь слушайте.
Шиллинг начал неторопливый рассказ.
– Вы не замечали, что странное чувство овладевает человеком, когда он ясной ночью глядит в небо? Конечно, замечали… Я часто смотрю в небо по ночам. Думается, знаете. И меня всегда восхищала, нет, дурманила! не тайна бездны, не созвездия с чудаковатыми названиями, а сила человеческого мозга… Ведь, ежели мозг вмещает в себя всю вселенную с этими парсеками, альфа-, бета-величинами, «чёрными дырами», то он – самое грандиозное, что есть в мире.
Адольф Митрофанович одобрительно и с пониманием кивнул, хотя он никак не мог догадаться, где это в мозгу, да ещё и с какими-то дырами помещается столько всего. И пока новые зубы занимали его значительно больше. Он шевелил по привычке шатать зуб все новые поочерёдно, а они не шевелились. Упражнения эти очень скоро привели к красной мозоли на языке. Баранов стал тогда слушать внимательнее.
– …отличается от животного. Только разум может поднять человека в воздух… Вся сила человека – в его мозге. Это прописная истина, все её знают. Не будет открытием и то, что чем больше человек знает, чем больше он занимается наукой, тем чаще он бывает нездоровым и слабым физически.
Баранов опять встрепенулся:
– Ясное дело. Ему же времени не хватает на физкультуру. Hypodynamia[3 - Гиподинамия (лат.)] обязательно приводит к ischahima[4 - Ишемия (лат.)], э-этим… запорам, – почему-то по-русски вспомнил он и засмущался, будто сам имел весь букетик одновременно.
– Вот-вот, и я так думал до недавнего времени. Точнее, до позавчерашнего вечера. Вздор! все хандрозы, слабость мышц, obstipatio[5 - Запор (лат.)], – наклонив голову, понимающе улыбнулся Шиллинг, – не следствие малой подвижности, по крайней мере, у людей науки. У них это следствие огромного расхода энергии мозга или, точнее, малая её трата на физическое состояние. Если же суметь освободить всю энергию и не расходовать её по множеству мелких, так сказать, назначений, а направить в короткий промежуток времени на какую-то конкретную задачу, например, выращивание новых зубов, волос, там… изменение размеров какого-либо органа, на избавление организма от опухолей и т. д., то можно вылечить практически всё!
Адольфу Митрофановичу особенно понравилось про орган. Он с некоторой задумчивостью и с сомнением потрогал себя за нос.
– Пожалуй, сильно заметно будет…
– Что заметно? А-а…– догадался Моисей Архипович. – Нет, на сегодня хватит. Нельзя… так вот. Самое смешное, что я психиатр, а нервные и «душевные» заболевания этим методом лечить, похоже, не смогу.
– Почему? Ведь их и так лечат.
– Не знаю. Я разработал метод, основанный на предварительном сильнейшем возбуждении и раздражении пациента, так что простите за оскорбления… методика пока, конечно, не без издержек…– осторожно покосился на шкаф Шиллинг. – Плохо, что мозг должен некоторое время отдыхать, хотя резервов незадействованной энергии очень и очень много. Вот, собственно, и всё. А теперь главное: предлагаю поработать вместе. Через недельку и поговорим. Нужна ваша светлая голова, – Моисей Архипович как-то особенно и обидно выговорил слово «светлая».
Адольф Митрофанович отнёс это к маленькой и круглой плеши на затылке и с надеждой не обиделся.
Два врача одновременно сбежали с крыльца поликлиники на дорожку и были мгновенно проглочены прохладной темнотой августовской ночи.
5
Вторую ночь раскопок Семён Савельевич встретил в каторжной работе. Дело неспешно продвигалось. Арктур с компанией таких же бездельников с любопытством заглядывал в котлован, который полегонечку углублялся.
«Сколько же я здесь провожусь? – спрашивал себя Семён Савельевич. – Неизвестно, есть там что или пусто… Какой-то странный курган…»
Он присел отдохнуть, освободил фонарь на песчаном дне от скопившихся вокруг него горкой осыпавшихся песчинок, поставил фонарь на место, и вдруг услышал отчётливый стук фонаря по дереву… Семён Савельевич встрепенулся и резко вскочил… «Х-р-р-у-п-п!» Ночь огласилась диким воплем, и эхо прокатилось по ночной степи и навело жуть на проснувшихся и бодрствовавших степных жильцов…
Шарахнулись в сторону перепуганные звезды, осветив своим мерцанием провал в древней могиле. Там уже затих Семён Савельевич. Он был зажат чем-то вокруг груди, одна только голова возвышалась над песком и думала: «Ну вот и могилу себе приготовил. Эх, идиот! Не выбраться ни за что… чёртов капкан… западня… пусто… пошевелить не могу… держит кто…»
Кто-то снизу ослабил захват. Бедному Семёну Савельевичу показалось, будто две живые руки ощупывают его, похлопывают, подбираются к груди.
– А-а…– начал Фазаратов, но не услышал себя – мрак обморока избавил его от продолжения ужаса…
… Семён Савельевич лежал на утоптанном глиняном полу рядом с зажжённым фонарём. Он простонал, сел и ощупал себя… Сквозь свист в уши долетел звук, похожий на леденящий вой волчицы в морозное полнолуние. Семён Савельевич убедился, что он в основном цел, открыл глаза и повернул голову в сторону таинственного звука. «Чёрт, темно, как в могиле…Эге-е!..» – Семён Савельевич потянулся было к рукояти кинжала на поясе, но вспомнил, что в его положении смешон даже пистолет. Ужас! Рука на полдороге замерла, легла на фонарь. Семён Савельевич вскинул фонарь над головой, свет моментально отбросил клочья темноты – вместе с ними кто-то метнулся от фонаря. Вой прекратился.
Семён Савельевич вскочил, хотел свободной рукой схватить кинжал – только ножны остались на ремне. Кинжал пропал.
– Кто здесь? Выходи!
Снова послышался тихий, но уже не вой, а печальный напев. Темень стала реже. Голубой свет, как в предрассветный час, сделал лишним электричество.
Как-то незаметно Семён Савельевич перестал бояться. Он разобрал в зыбком освещении в глубине пещеры нечто вроде старинной фортеции из вертикальных в обхват толщиной брёвен. «Зачем она здесь?! Однако, свет идёт из-за этого… и звук».
– Ти-и-и-у-и-и… – дикая музыка неведомого певца пленила.
Семён Савельевич приблизился к стене, нашёл в ней небольшую дверцу. Она не была запертой, но держалась непонятно каким способом. Семён Савельевич в способе разбираться не захотел, толкнул дверь. Она мягко пошла внутрь.
– Stet! Non facere![6 - Стоять! не делать! (лат.)] – дверь издала поломанное почему-то обращение, и Семён Савельевич подскочил на месте – ещё бы! Услышать в чужой могиле свою фамилию… Семён Савельевич от ужаса накрепко зажмурился.
Фамилия, как и слово «стоп», звучит на всех языках приблизительно одинаково. Только следующая фраза помогла выйти из неведения.
– Открой глаза! – на скверном латинском приказала дверь.
Какой бы дурной не показалась благородная латынь знающему слуху, она сделала своё дело: Семён Савельевич открыл глаза, а вслед за ними и рот… Распахнутая дверь показала просторное помещение с таинственным светом внутри. Вообще там было много чего непонятного, но все загадочные предметы Семён Савельевич разглядел позже. В могиле кто-то … жил.
Этот обитатель сидел на ковре спиной к выходу. Дым, зависший над ним облачком, выдавал в существе склонность к вредной привычке: ну, раз курит, значит…
– Человек ты или дух? – набрался храбрости Семён Савельевич, решивший, что он на том свете и ему придётся здесь привыкать.
– Я не знаю, кто я, – существо повернулось не спеша к Семёну Савельевичу и оказалось … скифским вождём.
Вождь крутил в руках пропавший кинжал с очень расстроенным видом.
– Этот акинак[7 - Короткий скифский меч] позорит воина, – пробурчал скиф.
Семён Савельевич ободрился началом разговора, а, ободрившись, начал искать способ его продолжения. «Надо задавать вопросы!» – созрел спасительный план.
– Почему? Нормальный кинжал…
– Акинак без красоты – не оружие, – латынь скифа отдавала чудным акцентом.
Вождь погладил пальцами лезвие у рукояти и обнаружил там девятизначный номер кинжала, решительно заключил:
– Плохой узор!
Взмах! – кинжал завертелся: «зн-зн-зн…» Взгляд Семёна Савельевича с трудом успел проводить клинок, через мгновенье дрожавший в бревне прямо над его головой. «Пожалуй, не достать, высоковато»,– прикинул Фазаратов.
Семён Савельевич ещё не разобрался, что произошло, но к нему явилась и очень ему понравилась мысль, что он пока ещё, слава богу, не новосёл, а только гость царства теней.
Скиф своим вопросом помог этой мысли:
– Кто ты? Зачем здесь?
– Я археолог…я случайно…– бедняга замолчал: он увидел поднявшиеся к нему два пустых зрачка. Зрачки начали расти, слились в один, он сполз куда-то вбок, съел вождя, стены сруба – перед Семёном Савельевичем сомкнулся мрак.
Отчаянно закричал он, будто испугавшись, что самая главная в его жизни встреча по его же трусости не состоится:
– Нет, Я – вор! Вождь, я – вор, я пришёл за сокровищами… Прости!
Мрак так же внезапно отступил, снова показал сидящего скифа.
– Хорошо, ты получишь, что заслужил. Я узнал тебя. Ты тот, о ком говорила великая Апи. Слушай.
***
– Всё началось ещё тогда, когда я на всех торжествах моего племени сидел на пиру и не пил ещё вина среди таких же юнцов, не испробовавших вкуса вражеской крови. И клянусь Папаем, нет мучительней казни, чем видеть, как обносят тебя расторопные виночерпии, как презрительно усмехаются гордые молодые скифянки!
Так было и тогда. Пир шумел. И только ветер от реки приносил прохладу горевшему стыдом моему лицу. Я не знал, куда спрятать свои гладкие щёки!
Суетились виночерпии, разносили вино для увенчанных шрамами на обветренных лицах воинов-богатырей. Богатыри пили вино и похвалялись своими подвигами. Не было ни одного, кто бы не рассказал о том, как он один отправил в Тартар целое вражеское войско или как расправился с великаном, ростом с гору. Один даже рассказал, что затупил свой акинак, пытаясь снять кожу с руки – такая толстая кожа была у того великана! В доказательство он выдернул свой акинак и показал зазубрины.
Но вдруг тихо сделалось в нашем стане. В круг вышел страшный старик. Это был великий колдун, будто бы потомок чернокнижника Липоксая. «Нет в нашем народе человека старше меня! – сказал он своим жутким голосом. – Я скоро умру. И вот моё последнее желание: пусть конь мой останется с вами, пусть он достанется тому из юношей, кто завтра на рассвете пошлёт свою стрелу дальше других. Знайте: только этот скакун может догнать белую с чёрной гривой кобылицу, ту, что пасётся далеко отсюда в восточных степях. Говорят, что тому, кто трижды хлестнёт кобылицу нагайкой на всем скаку, будет служить сама Кибела!» С этими словами старый колдун поднял руку, свистнул. В ответ на его зов заржал и, будто из воздуха выткался, явился огненный жеребец. Никто не видел раньше этого скакуна. И не только у нас, отроков загорелись алчные очи!
Всю ночь я не мог заснуть, всю ночь я смотрел на звёзды, подложив под голову деревянный горит[8 - Колчан], и умолял Кибелу помочь моей стреле одолеть назначенное расстояние. Всю ночь я просил Папая наслать ветер на стрелы моих соперников.
И боги услышали меня! Взвизгнули тетивой луки, высоко взвилась моя стрела, ветер подхватил её – всем наконечником вошла стрела в дерево на вершине кургана. Стрелы же моих соперников не достигли даже его подножия!
Так получил я огненного скакуна. Целый день я ни на шаг не отходил от моего жеребца, а ночью не сомкнул глаз. Наконец уже под утро я задумал бежать из своего племени, чтобы найти в степях Белоснежную кобылицу. Глупый юнец! Я не знал тогда, как может отомстить смертному разгневанная Кибела…
Тихо оседлал я скакуна, привязал к седлу бурдюк с кумысом, из пищи взял лишь иппаку[9 - Сыр из кобыльего молока] в надежде охотой добывать себе в пути дичь на пропитание. Тайком у спящих воинов взял я себе железный щит и железный акинак, украл нагайку у старого колдуна – самую длинную в нашем племени. Лук же я оставил свой.
Вскочил на Огненного и тихим шагом подъехал сначала к матери, потом к молоденькой скифянке. Все спали. Я не знал тогда, что не увижу больше ни лица красавицы, ни лица матери, ни родные могилы…
Медленно отъехал я от шатров, оглянулся – сжалось сердце, и в горечи ожёг я жеребца украденной нагайкой. Взвился скакун, как стрела устремился в сторону восточной зари. Высоко взметнулся обиженный жеребец да так и остался в воздухе, поскакал, опираясь на облака!
День быстро кончился. Стемнело, и страшно сделалось мне. Но и скакун мой утомился, опустился на землю. Я огляделся. Чужая, тёмная степь окружала меня. Измученный, я уснул в седле.
Утром я увидел, что Огненный опустился на берегу реки, такой же могучей, как и та, что течёт среди земель моего народа. Степь простиралась от реки во все стороны и насколько хватало силы глаз. Где я оказался? Куда занёс меня мой скакун? Где, в какой стороне теперь мой народ? Ужас обуял меня. Я в первый раз укорил себя за свой безумный поступок.
Долгие дни и ночи кружили мы с Огненным по степи. Ни разу не встретили мы никакого народа. Наконец, путь преградила новая река, такая же, как осталась за спиной. Я шагом поехал в ту сторону, куда текла вода. Сколько зверей напугал я у водопоя!
И вот однажды я услышал топот множества копыт. Будто пыльный вихрь пронеслось мимо перепуганное оленье стадо. Я приготовился к встрече с волками. Огненный захрапел, заржал, взвился на дыбы. Я увидел Белоснежную!
Красавица-кобылица, белая, как молоко, с гривой как ночь, стояла на высоком холме, прядала ушами и, раздувая ноздри, смотрела в мою сторону. Огненный завертелся, снова заржал, кобылица ответила и пошла рысью, только комья земли полетели на зелёную траву.
Нет, не зря я родился скифом! Загорелась душа, второй раз отведал Огненный силу моей нагайки. Это была скачка! Белоснежная шла ровным бегом далеко впереди, но и Огненный не отставал. Не соврал колдун! Снова ожёг я жеребца плетью, он соколом взмыл в небо, соколом упал на добычу. Уже у земли я со свистом опустил нагайку на белую спину – могучее ржание огласило степь, ураган пошёл по соснам на берегу, вырывал деревья с корнем, бросал их на середину реки. Одним прыжком ушла Белоснежная. Огненный остановился – он больше не боялся моей нагайки.
Наутро всё повторилось. Белоснежная, дразня, опять появилась на холме. И снова лишь к концу дня моя нагайка опустилась на её спину – гром ударил, огонь упал с неба, загорелась степь, Огненный снова стал, ушла кобылица.
Но и в третий раз она появилась. Я пустился в последнюю погоню. Три раза ночь сменила день и день сменил ночь. На рассвете четвёртого дня я увидел, как остановила свой бег Белоснежная: впереди неё могучая река слилась вместе с такой же могучей. Кобылица была в западне. Но и мой конь стал от Белоснежной на расстоянии одного своего прыжка. Я взмахнул плетью, ударил по земле – Огненный пал на колени. Ударил ещё – упал жеребец. Больше он уже не поднимался. В ярости хлестал я издыхающего жеребца, и лопнула проклятая колдунова плеть, разорвалась на мелкие клочки.
Завыл я тогда от злобы, выхватил стрелу из горита, в пальцы врезалась натянутая тетива – засвистела калёная стрела. Точно во сне я увидел, как настигла она белоснежную кобылицу, как взметнулась та в последний раз и ещё живая рухнула с крутого обрыва…
Потемнело небо. Тучи нашли на него со всех сторон и закрыли свет. Шелест и гул разнёсся по воздуху. Я увидел: не тучи то были – то были несметные стаи чудищ-грифонов. Они налетали со всех сторон и опускались вокруг меня тесным кругом. Сверкали хищные их глаза, клекотали страшные клювы. Жуткую же смерть послали мне боги!..
Вдруг змеиное шипение раздалось – грифоны задрожали и замерли на месте, так близко от меня, что некоторые были уже готовы растерзать меня своими клювами.
«Постой, Кибела! Оставь его, – раздался надо мной громкий голос, – оставь!»
Грифоны отступили, расступились.
Поднять голову я не посмел: сама Кибела пришла казнить меня! Казнить, а не служить мне, как говорил проклятый колдун.
Будто корсаки захохотали кругом:
– «Он заслужил эту казнь, Апи! Не мешай мне». – «Нет, Кибела, убери своё войско. Оставь ему жизнь. Но пусть он проведёт её один в могиле, и пусть не дано ему будет лишить себя жизни, пусть взрослеет он и станет вождём без рода и племени… Пусть душа его тогда предстанет пред очи свирепого Нии, когда нарушит покой его могилы новый грешник». – «Будь по-твоему, Апи. Для веселья же я оставлю ему своё золотое зеркальце».
Захохотало всё вокруг, вихрь поднялся и унёс грифонов. Я решился наконец поднять свой взор. Я увидел, как сверкнуло в небе и упало рядом со мной зеркало Кибелы…старый колдун, что надоумил меня на мой ужасный поход, глянул оттуда. Силы оставили меня. Очнулся я уже в этом склепе.
Вот это зеркало.
Семён Савельевич увидел золотую овальную пластину, обрамлённую змеями и драконами. Скиф протягивал её ему. Но только Фазаратов притронулся к золоту – исчез скиф, пропал, будто и не существовал вовсе.
6
Семён Савельевич пошевелил ноздрями, чихнул и очнулся. Отважный муравей, вызвавший чох, маленьким кубарем отлетел в сторону, где с возмущением начал обсыхать в первом свете нового дня. Вставало солнце. Косым лучом солнце пощекотало Семёна Савельевича, он, мотнув головой, чихнул ещё два раза. «Надо же, опять насморк», – грустно отметила голова. Она сиротливо торчала над песком и была похожа со стороны затылка на крупный подосиновик или боровик. Со стороны лица картина была куда менее естественной. В живой и в неживой природе невозможно подобрать аналог выражению человеческого страдания. Семён Савельевич страдал. Он по-прежнему был стиснут дырой провала, а его безучастная душа не желала засветить взгляд пленника даже слабенькой искрой надежды. Однако нога нашла вдруг опору, грудь вытолкнула воздух, древняя могила разжала объятья…
Тысячами радуг разлилось в росе отдохнувшее ночью солнце, и теперь оно величественно восходило к зениту. Провожая его в путь, гасли звёздочки росы, и когда солнце достигло своего трона, умытая степь приветствовала властелина шелестом просохшей полыни. Всё ожило, начало свистеть, жужжать, стрекотать…
«Что это я рот разинул?!» – опомнился Семён Савельевич. Он огляделся: зрелище было жалким, в беспорядке валялись всякие предметы, принадлежавшие ему, и – о боже! – Семён Савельевич не смог отыскать в котлованчике даже намёка на недавние события: провал исчез.
Наспех собравшись, Семён Савельевич вскочил на велосипед и пустился во весь дух прочь от проклятого места. Он так торопился, что не заметил у себя на поясе на месте пропавшего кинжала какой-то кожаный футлярчик.
К вечеру ему удалось добраться до какого-то села. Он смешался с малолетними ковбоями, поистине цирковыми трюками на верных велосипедах заставлявшими упрямую скотину забыть про запретные лакомства на общественных полях.
Наглотавшись кислой пыли, поднятой вернувшимся с пастбища деревенским стадом, Семён Савельевич успокоился и даже начал размышлять про коров, примерно следующим образом: «Как все-таки жизнь коровы похожа на нашу. Вот встаёт эта Зорька утром и отправляется, бедняжка, на службу, пасётся, пасётся на жаре, под дождём… Потом её доят, доят, а состарится – на колбасу». Коровы и не подозревали, что их стадо внушило Семёну Савельевичу такие гуманные ассоциации. «Прут, прямо как с завода после смены».
Фазаратов пустился в размышления о единстве мира человека с миром животных и не заметил, как вслед за одной пёстрой скотиной очутился возле чьей-то ограды. Чья это ограда, догадаться было нетрудно. Корова по-хозяйски заревела, где-то в глубине двора послышалось ворчливое женское: «Октябрина пришла – иди, загоняй». У ограды возник хозяин коровы и председатель колхоза «Победим» товарищ Трофимов.
Председатель с подозрением посмотрел на чужака и на его странный велосипед с двумя ящиками, открыл ворота и впустил Октябрину.
Октябрина первым делом сунула морду в корыто с зерном, насмерть перепугав окружавших его на законном основании отборных леггорнов, нахально фыркнула и игриво, как какая-нибудь легкомысленная нетель, взбрыкнула ногами – корыто опрокинулось, а куры разлетелись.
– Ну, пошла! – Октябрина получила воспитательный удар палкой, степенно пыхтя и мотая хвостом, проследовала на место. Там в кормушке её ждал обильный и вкуснейший ужин.
Товарищ Трофимов оказался удивительно примерным хозяином. Добрый пятистенник был первым в деревне особняком усадебного типа, оборудованным всеми известными председателю удобствами. Вообще образ жизни товарища Трофимова служил прекрасным маяком для обозначения курса: крепкий хозяин!
– Здравствуйте, вы ко мне?
– Похоже, к вам, – тихо ответил Фазаратов.
– Ну, заходите.
Семён Савельевич зашёл.
