Фёдор Кузьмич

Денис Анзигитов

Фёдор Кузьмич

Вступление. Середина XIX века

Нарядный у церкви толпился народ,

Воскресная кончились служба.

У солнца Сибири, скажу наперёд,

С морозом сердечная дружба.

Как весело снег под ногами хрустит,

Играют морозные блики,

И пар изо рта фимиамом летит,

Звенят воробьиные крики…

Но я возвращаюсь – толпился народ,

Вальяжно велись разговоры,

Как вдруг пробежало: «Смотрите, идёт!» -

И вдаль обратили все взоры.

К толпе приближался высокий старик

В тулупе, с мешком за плечами,

И был просветлён удивительный лик

С небесного цвета очами.

Дойдя до людей, он пред церковью стал

И долго на образ крестился,

Потом из мешка хлеба нищим раздал

И в пояс им всем поклонился.

В дверях настоятель его уже ждёт,

И старец с улыбкой кроткой

По лестнице в церковь смиренно идёт,

Седою сверкая бородкой.

Промчался по людям восторженные клич:

– Известен он так от чего же?

– Вы разве не знаете? Фёдор Кузьмич,

Великий угодник он Божий!..

1

Пророчества люди любили всегда,

(Провидцы – не нашего теста)

Увидел комету – знай, будет беда,

Зловещий закат – рожь побьют холода,

И далее в том же контексте.

Не познано много, познанья скудны,

А мир-то велик, многогранен,

Тем более для восприятия трудны

Те сферы, что где-то за гранью.

Василий Васильев, крестьянина сын

Родительской волей женился,

Но к дому, к хозяйству он ни на аршин,

Прижил сыновей, а душою – за тын,

Бегом в монастырь устремился.

Семейному быту скорей предпочел

Монашества скорбные дали;

Постригся в обители, был наречен

Библейским именем Авель.

Пророчества стали являться извне

На всенощной, на литургии,

На послушании, в молитве, во сне

Зловещими вспышками были оне,

Грядущего перипетии.

Природа людская всегда такова,

Мы любим приятное слышать.

Но Авель – не то, как вещает молва,

Пророчества смертию дышат.

Он начал с того, что назвал точный день

Безвременной скорой кончины -

И пала в судьбу его грозная тень -

Владычицы Екатерины.

Та долго не мешкала, взор очень хмур,

Приказ уже отдан солдатам -

Этапом отправлен монах в Шлиссельбург

Навстречу сырым казематам.

Предвиденный иноком день тот настал,

И вот уже царствует Павел.

Отпущенный с миром смиренно предстал

Пред очи державныя Авель.

Беседа в покоях текла два часа

И в комнате двое их только,

И,видимо, Павел, воззрев в небеса,

Спросил у оракула: "Сколько?"

Наученый опытом горьким чернец

Ответил: "Тебе врать не стану,

Коль жаждаешь смерти отсрочить венец,

Начни ты строительство храма."

Но Павел, считая что мудр и велик,

Иное измыслил решенье,

И вовсе не церковь, а замок воздвиг

Гордыне своей в утешенье.

Монах возмутился, узнавши о том,

И гневно царю напророчил:

"Погибнешь в сем замке великим постом,

Ты смерти своей не отсрочил!"

Опять каземат, только адрес другой,

Но сырость все та же и плесень;

Всерьез он тогда рисковал головой,

Спасибо, что царь не повесил.

Преставился вскоре и этот монарх,

Он в спальне был шарфом задушен;

И вновь на свободе несчастный монах,

Суровому року послушен.

Отца славный сын, бабки преданный внук

Взошел на престол Александр;

Подчеркнуто ласков он в обществе слуг,

Тлетворный цветок олеандр.

Исполненный планов прекрасных сей царь

К себе призывает провидца,

И новый желает узнать государь,

Долго ли жизнь будет длиться.

Явился чернец с посеревшим лицом,

Готовый опять впасть в немилость,

Но кроток был взгляд государя и он

Поведал о том, что приснилось.

"Побед и лишений грядет череда,

Но ты пересилишь невзгоды.

Не будет заглядывать в дом твой беда

До двунадесятого года.

Тогда же пойдет на Россию француз,

Москва от застав до Арбата

В пожаре сгорит, тяжек будет сей груз,

Но ты разобьешь супостата.

И слава твоя возрастет в годы те,

Спасителем ты назван будешь,

Но царский венец станет горек тебе,

Тогда сам себя ты осудишь."

Провидец ушел. Ну а царь молодой

Задумчиво ходит по зале.

Почувствовать сердцем, понять головой,

Принять ли? Отринуть? Что дале?

Он с ужасом вспомнил тревожную ночь:

Шаги в коридоре, граф Пален

Вошел и улыбки не смог превозмочь,

Сказав, что преставился Павел.

Такого конца не желал он отцу,

Но Пален припас и лекарство:

"Да полно ребячиться, вам не к лицу,

Ступайте скорее на царство!"

Вот так хмурой ночью Россия вошла

В эпоху расцвета, признанья,

И той высоты, что ее вознесла,

Не знало доселе сознанье.

А что же монах? С глаз подальше долой

Персоной нон грата режиму

Был сослан чернец в Соловки на постой -

Грядущее не постижимо!

2

« …Вот вкратце наш план. С понедельника в ночь

Подпишет тиран отречение,

И Русь, в деспотизме страдавшая дочь,

Достанется вам в попеченье.»

Граф Панин умолк. Треск свечей в тишине,

Да ветра промозглого стоны;

Молчит Александр – и слышит и нет,

Минуты текут монотонно.

«Высочество ваше должны доверять

Вам преданным людям всецело,

Без вашей поддержки нам не устоять,

Рисковое делаем дело.

Уже подготовлен царёв манифест,

Как только он будет подписан –

На том всей командой целуем мы крест –

Живым государь будет выслан.»

И вновь промолчал Александр в ответ,

Согласие тем обозначив.

И Панин, и Пален ушли, им вослед

Янтарной слезой свечка плачет.

Когда б было можно куда-то уйти,

Исчезнуть, пропасть, раствориться,

Да хоть бы с сумой по дорогам брести,

Но в каше бы той не вариться…

Теперь ничего изменить уж нельзя –

Задвигался жернов зловещий;

Такая его, Александра стезя,

И прав был монах Авель вещий.

Царя не убьют, Пален то обещал,

Наследнику лгать не пристало.

Но как же духовно народ обнищал!

Придётся начать всё сначала.

Рождённый в блестящий для родины век,

И детства, и юности годы

Внимал он Лагарпу, усвоя навек:

Нет ценности выше свободы.

Ведь как хорошо конституцию дать,

Чтоб правил не царь, а парламент.

Готово ли общество дар сей принять –

Не важно с такими делами.

Отец постарался мальчишке привить

Любовь к строевой подготовке,

К парадам и смотрам; то чувство развить

Ему удалось в сыне ловко.

Совсем не такой уготовила путь

Для внука державная бабка,

Наставник был взят не откуда-нибудь –

Швейцарец Лагарп, если кратко.

Лелеяла внука до смерти своей,

А он, избегая скандала,

Хотел быть приятен и Павлу, и ей,

Двуличие жизнь воспитала.

Вообще, он стремился понравиться всем,

И это ему удавалось,

Высокий, красивый, не гордый совсем –

Так юность его начиналась.

И вот он у трона и против отца,

Ведомый судьбой заговорщик,

В раскладе любом не уронит лица,

Прекрасный и юный притворщик.

Свершилось. И птицею горькая весть

Летит по стране, возвещает,

Но вовсе не скорбь, не рыдание днесь,

Но радость она вызывает.

В столице шампанское льётся рекой,

На улицах люди ликуют,

Гулянья, братание, праздник какой,

Беду пережили лихую!

В державных покоях царит полумрак,

Задумчив, подавлен наследник.

Убили… Отныне он сам себе враг,

Печальной юдоли насельник.

Навечно вмурован тот грех в пьедестал,

Не вымарать и не разрушить.

Предвидеть, препятствовать – мог, но не стал…