скачать книгу бесплатно
Кирей на ковшик покосился. На меня глянул. На царевичей. Вздохнул и шишку потер.
– Могла бы просто спросить…
– Я спрашивала.
Еще когда спрашивала, только он начал языком кружево вязать, словесей много наплел, да ни одного правдивого.
– И спрашиваю. Чего ты с Ареем сделал?
– Это не я с ним. – Кирей встал и отряхнулся, видать, совсем его водица излечила. Вона, стекает по космах, по лицу, по плечах. – Это он со мною! А ты еще и пожалеть не хочешь.
И руку, полосою ожога перечеркнутую, под нос сунул.
– Не дури, – говорю, от руки взгляд отведши, – а то ж хуже будет…
Болит небось.
Взаправду болит. Вона какой пузырь вздулся. Такой бы проколоть, а после повязку наложить с мазью, на соке чистотела сделанной. Пекучая. Зато чистит так, что ни одна зараза не возьмется. Хотя, мыслится, азарин сам такая зараза, что любая иная ему не страшна.
– Эх, Зослава, Зослава… нет в тебе жалости, нет понимания. – Он рученьку рученькой обхватил, качает. Глазки потуплены. Вид разнесчастный.
– Нет, – отвечаю. – Ни капельки. Зато есть…
И ковшик показала.
Сзади ктой-то заржал в голос, заливисто, куда там жеребцу.
– Да, Кирейка, выбрал ты себе невесту…
Это уже Егор.
Иль Евстигней? Не стану оборачиваться и думать не буду про тое, что ни одна нормальная девка не стала б себя вести, как я ныне. Стыд да позор!
И бабка б, доведайся, мигом бы за хворостину взялася.
Не лезь, Зослава, в мужские дела!
А я и не лезу… разве что краешком самым. Мне бы понять, что происходит. Ведь не примерещился же ж Арей, и огонь, и прочее. И если пришел, то, стало быть, не все ему равно, чего со мною творится? А коль не все равно, то…
– Говори, – и для пущей убедительности образу, я брови насупила и губу нижнюю выпятила, как то бабка робит, когда с дворнею разговоры говорит. Еще бы ноженькою топнуть, но, чуется, перебор будет.
– Говори уже, – поддержал меня Егор и Кирею тряпку бросил. – А то развел тайны на пустом месте. Будто иных проблем нет…
Еська кивнул и монетку выронил. Зазвенела та, полетела по полу, покатилась чеканным солнцем под самые мои ноженьки.
Кирей же тряпкою лицо отер, фыркнул, отряхнулся… и на руку подул. Я только глазищами хлопнула: был ожог и нет ожога. Опал пузырь, расправилась кожа, разве что красною осталась…
– Мне сложно огнем навредить. – Он усмехнулся и подмигнул, чем вызвал почти неодолимое желание еще разочек ковшиком приложить. Для вразумления. И симметрии. Симметрия, как учила нас Люциана Береславовна, в магических науках важна весьма. – Но у него почти получилось. Видишь ли, Зослава, я обещал вернуть ему огонь. И вернул. Но справиться с ним он должен сам. И честно говоря, хреновато у него пока выходит…
Руку он о рубаху потер.
И продолжил:
– Пока не справится, нельзя ему к людям. Сегодня вон лабораторию спалил… и это еще Люциана не знает, что своих игрушек лишилась.
И глазами на ковшик указал. А мне вспомнилося, что в лаборатории той одних черпаков с дюжины две было, из березы и дуба, из осины и клена, из редкого красного дерева, которое с той стороны моря везут. Медные, серебряные и даже из кости индрик-зверя.
Большие, как поднять обеими руками, и вовсе крохотные.
А еще котлы всяко-разные. Щипцы и щипчики. Весы найточнейшие. Гири свинцовые, литые на особую манеру. Шкафы со шкляною посудой. С фарфором…
– Вот, вот. – Кирей отжал косу. – Я ему, честно говоря, посоветовал схоронится на недельку-другую, пока она не остынет. А то ж не поглядит ни на магию, ни на устав. За свои черпачки шкуру живьем снимет и заместо коврика постелет.
И в этом была своя правда.
Туточки я понимала Люциану Береславовну всецело. Она, может, эти черпачки не один год собирала. Помню, как сама извелася, когда старые пяльцы треснули. Не могла на других шить, все мне неудобно было, мулько…
– А я его просил погодить… но нет, полез… не сдержался. Полыхнул. И снова полыхнет, если контроль утратит. А рядом с тобою он его утратит быстро. Мысли-то в голове не те…
Вот так, Зослава.
– Фрол? – Еська монетку на ладони подбросил и поймал на мизинец.
– Помогает чем может. – Кирей повел плечами, и над ними поднялись белые клубы пару. – Но тут уж, сам понимаешь, или справится. Или нет.
– И как?
Кирей лишь вздохнул.
Выходит, не получается у Арея с огнем сладить. А я… я, дура длиннокосая, надумала себе всякого.
– Он пытается. И думаю, рано или поздно, справится…
А говорит-то без особой уверенности.
И я б хотела верить, что справится.
И буду.
И плакать не стану. Распоследнее это дело – по живому человеку, что по покойнику, слезы лить. Так что я носом скоренько шмыгнула, рукавом вытерла и спросила:
– А отчего молчал?
– Он не хотел, чтобы ты знала… но своя шкура мне чужой дороже. – Кирей шишку потрогал и, наклонившись, попросил: – Убери, а? Не позорь перед людьми.
А я что? Ничего.
Убрала.
И вправду, неудобно: азарский царевич да с шишкою на лбу…
В той день возвернулась я к себе в покои задуменная-призадуменная. И нисколько не удивилася, обнаруживши гостью позднюю.
– По добру ли тебе, Зославушка, – молвила Марьяна Ивановна.
Хозяин ее принял честь по чести.
Стол накрыл праздничною расшитою скатертью. Самовару принесть изволил. Чай духмяный самолично заварил и, ставши за креслицем, подливал в чашку, да не простую, из белого парпору, столь тонкого, что на просвет все видать. Я и не помню такой: по краешку ободочек золотой, сбоку – ружа малеванная. Дужка тонюсенькая, пальцами взять страшно.
Откудова взялася?
– И вам, Марьяна Ивановна, по добру, – я поклонилась, хотя ж… вот не ведаю.
Марьяна Ивановна – особа достойная, каковую в гостях принимать – честь. Да… все одно копошился под сердцем червячок.
Пришла.
И вошла, хоть дверь запертая была. Сама помню, как запирала.
Сидит.
Чаи пьет.
И глядит на меня, будто бы именно я тут даже не гостьюшкой, а просительницею.
– Присаживайся, Зославушка. – Марьяна Ивановна рученькою повела, и Хозяин кинулся исполнять повеление. Только кинул на меня извиняющийся взгляд: мол, может, и рад был бы не пустить, да что он способен супротив магички?
Я и присела.
И чашку с чаем приняла.
– Пей, Зославушка… пей… тебе сейчас пить надо много, чтоб отрава вышла. И кушать… отчего ко мне не заглянула?
– Да вот…
– С женихом, конечно, спорить – дело дурное, да неодобряю… вынес барышню без чувств, так ей самое место среди целителей, а он ее среди дружков прячет. Будто бы они помогут… – Она покачала головою.
Марьяна Ивановна говорила с укоризною, с сочувствием даже.
– Тебе повезло несказанно, что дым оказался не ядовит. А если бы вдруг отрава? Получил бы твой азарин мертвую невесту… хотя… – По губам Марьяны Ивановны скользнула улыбочка. Скользнула и исчезла, будто не было. – Что молчишь, Зославушка?
– Так не знаю, что сказать…
Не умею я со словами играться, как иные.
– Не знаешь… бывает… конечно, бывает… простой девушке такого жениха получить – удача великая… только если подумать, зачем азарину невеста-простолюдинка?
– Не знаю.
– И вновь не знаешь… никто не знает… ты, конечно, девушка видная. Кое в чем и завидная… но насколько? Обстоятельства, они имеют обыкновение меняться. Сегодня завидная, завтра и помеха… не слышала ты небось, но азарину предложили боярыню Радомилу в жены…
И замолчала, вперилась взглядом в лицо.
А я… я вот… с чегой-то мне примерещилося, будто бы Марьяна Ивановна добра? С того ли, что прошлым разом она со мною беседу ласковую вела? Иль с того, что позволила в прошлое свое заглянуть?
Секреты открыла.
Приоткрыла.
И верно, лишь те, которые сама желала открыть.
Ныне-то я разумею, что мои силы урожденные – сущая безделица супротив опыту магического, коего у Марьяны Ивановны не одна сотня лет за плечами.
– Это Ильюшечки сестрица. Ей намедни пятнадцатый годок пошел. Конечно, маловата она для жены, а вот для невесты – самое оно, – продолжила Марьяна Ивановна, чаек прихлебывая. И чашечку держала так аккуратненько, двумя пальчиками. Мизинчик оттопыривала.
Платье на ней богатое.
Ткань с переливами, скатным жемчугом расшитая, да цветами, да птицами.
На плечах шаль лежит пуховая, с кистями.
И глядится Марьяна Ивановна взаправдошнею боярыней.
– Конечно, приданого за девицей не дадут, но Кирей и сам богат без меры. Что ему золото? Но другое дело, что Радомила, как ни крути, царской крови. И брак с ней упрочит собственные его позиции. Не все азары стремятся с Росским царством воевать. Много найдется и таких, которые решат, что худой мир лучше доброй свары. Пей чаек, Зославушка. И вареньица возьми.
– Если б Кирей пожелал, я б ему перстень сразу возвернула, – только и сумела я промолвить. А Марьяна Ивановна вновь усмехнулася, дескать, глупости ты, девка, говоришь.
– Конечно, но…
Она отставила чашечку, провела пальчиком по жемчугам.
– Видишь ли, Зославушка, в верхах не принято помолвки рвать. Сказанное слово не возвернуть… это ж как признать, что ненадежно оно.
Киваю.
Чаек пью.
Думаю… пытаюся думать, поелику от мыслей ли, от дня нынешнего тяжкого, но в голове вновь гудение появляется.
– Бросил одну невесту, как знать, не отправит ли прочь и другую. Ты мне симпатична, Зославушка…
И в глаза глядит.
А у самой-то блеклые да холодные, вымороженные будто бы.
– Потому и хочу тебя предостеречь. Осторожней будь.
– Думаете, Кирей меня… – слова несказанные в горле комом стали.
