скачать книгу бесплатно
– Да. – Ник-Ник наслаждался каждой минутой этого разговора. При ближайшем рассмотрении капитан – какое невзрачное, средненькое, обобщенное звание, не майор, не подполковник, не генерал, а всего-навсего капитан – оказался прелюбопытнейшим созданием. Во-первых, он совершенно растерялся в непривычной обстановке. Во-вторых, понимал, чем эта растерянность вызвана, и злился на себя, нервно покусывал губы, елозил взглядом по стене и шумно вздыхал, когда мысли его заходили в тупик. В-третьих, он интересовался Сумочкиным.
Странно. Лехин – верный Ланселот-Лехин, готовый прикрыть старого друга – сказал, будто дело закрывают. Поэтому сегодняшний визит более чем необычен. Хотя, возможно, это очередная бюрократическая формальность.
А Ромка-подлец помер. Не то, чтобы Аронову было жаль мальчишку – Ник-Ник не испытывал жалости к неудачникам – но неудобства, которые Сумочкин умудрялся доставить своей нелепой смертью значительно превосходили все неприятности, доставленные этим паразитом при жизни. Вчера вон Лехин газету притащил с заголовком в полразворота: «Аронов избавляется от конкурентов!». А ниже слезливая статья о том, как злой Аронов, «пользуясь старыми связями с криминальным миром, оборвал творческий путь молодого, но талантливо модельера…» Это про Сумочкина. Дескать, именно Сумочкин делал всю работу, а Ник-Ник присваивал лавры, но когда Рома захотел работать самостоятельно – можно подумать, у него были на это деньги – Аронов убил беднягу.
Чушь. Чушь и бред.
– И ему платили?
– Платили.
Идиотский вопрос, в нынешнее время работать чисто «за идею» не принято. Кончено, Ромочке платили и платили неплохо, если тот решился поставить на карту будущую карьеру.
– И много?
– Знаете, как-то не довелось спросить. Впрочем, думаю, дело не в деньгах.
– А в чем тогда? – Черные глазки капитана смотрели недоверчиво, круглые щеки маслянисто блестели, а кадык подергивался, точно рыба на крючке.
Кстати, если по низу платья пустить орнамент из рыбок… хорошая мысль, надо будет попробовать.
– Ромочке обещали возможность выпустить коллекцию под своим собственным именем.
– И что?
Нет, капитан упорно отказывался понимать, военные и милиция поражают своей ограниченностью. Имя, коллекция, мода… максимум, что они способны понять – деньги, но тут дело точно не в деньгах.
– Выпустить авторскую коллекцию. Я имею в виду серьезную коллекцию, а не пятиминутную презентацию в местном доме детского творчества. Так вот, выпустить авторскую коллекцию в солидном доме моды довольно сложно, для модельера, возраста и калибра Ромочки, практически невозможно. Люди годами добиваются, работают день и ночь, а он захотел, чтобы все быстро и без особых усилий.
– Так не бывает.
– Вот и я о том же. А Ромка сорвался. Не стану врать, будто не виню его. Виню, каждый делает свой собственный выбор, Сумочкин тоже его сделал. С другой стороны, я как руководитель тоже виноват. Не доглядел, недопонял, неправильно оценил человека.
Капитан зевнул. Зубы у него мелкие, ровные, чудо, а не зубы. Причем свои – вряд ли у обыкновенного капитана есть деньги на приличного стоматолога. Зевает… Скучно ему.
– Между тем, говорю, как специалист, до собственной коллекции ему было расти и расти. Нет, Рома был талантлив, бесталанных у меня нету, но талант – это еще не все. У него проскальзывали интересные идеи, но именно проскальзывали, да так быстро, что он их не видел. Упирался лбом в что-то одно и начинал ходить вокруг да около. А вот в перспективе, чтобы не череда одинаковых нарядах, отличающихся мелкими деталями, а именно коллекция, до этого Ромочке еще расти и расти.
– Уже не вырастет, – резонно заметил мент.
– Печально. Да, хотел спросить, отчего он умер? Несчастный случай? Самоубийство?
– А были предпосылки? – Круглолицый капитан хитро щурился, глаза заплывали за щеки, отчего лицо казалось безглазым.
– Насчет предпосылок – не буду врать, не знаю. Причина… вряд ли Рома догадывался, что служба безопасности узнала про его танцы с конкурентами… А вы уверены, что это самоубийство?
– Ну, как сказать… – Мент вздохнул. – Эксперты говорят, что это отравление, а в таком случае довольно сложно установить: убийство это или самоубийство.
Неприятные слова повисли в воздухе. Убийство. Отравление.
Отравление? Чересчур хорошо для одного маленького подлеца. Яд – орудие избранных. Крошечная капелька смерти на конце иглы, короткая боль от укола, и долгое забвение. Скромный бокал с красным вином, легкий шелковый шарф или смертельный завиток синего дыма.
Отравление… Роман и отравление… Смешно. Потолок Сумочкина – поножовщина в третьеразрядном кабаке или автомобильная авария по вине пьяного идиота, но никак не отравление.
– И что вы по этому поводу думаете?
Капитан дружелюбно улыбался, а Аронов пытался собрать мысли вместе. Рому отравили – в то, что Сумочкин сам проглотил яд, Ник-Ник сомневался – в него стреляли.
И какая здесь связь?
Неприятно, в крайней степени неприятно, и главное – до чего же не вовремя… Наверное, следует обратится к Лехину, пусть поднимет старые связи, наймет кого-нибудь, заплатит, пусть сделает хоть что-нибудь, лишь бы это безумие с убийствами прекратилось.
Якут
Из особняка Эгинеев выходил в расстроенных чувствах. Преобладала зависть – вот это высший класс, иметь в центре Москвы не квартиру, кого этим удивишь, а настоящий полноценный, пусть и скромных размеров, но особняк с колоннами, гаражом и английским газоном индивидуального пользования. А он, капитан Эгинеев Кэнчээри Ивакович квартиру разменять не может. Да вся его квартира вместе с ванной и кладовкой – дополнительные два с половиной квадратных метра – в холле уместится. И чем этот Аронов лучше? Что он такого полезного делает? Поневоле задумаешься: а так ли уж неправы были коммунисты-революционеры в семнадцатом году?
Зависть прицепом волокла подозрительность, заставляя выискивать малейшие детали в поведении Сафрнова, и пристраивать их к новорожденной версии.
Слишком спокоен? Правильно, уверен в собственной безопасности. Деньги и связи защитят обывателя Сафрнова от подлых инсинуаций милицейского капитана, который всем известен своей чрезмерной подозрительностью и патологической нелюбовью к богатым людям.
Ладно, Бог с ним, со спокойствием, куда больше Эгинеева поразила реакция свидетеля на новость об отравлении. Страх, беспокойство, удивление еще можно было бы объяснить, но тот факт, что Сафрнов улыбался! Его сотрудника отравили – пускай только предположительно – а он улыбается! Это как понимать?
Собственный мопед, одиноко стоящий у мраморных ступеней, выглядел несчастным и брошенным. У Аронова, небось, «Мерседес» последнего года выпуска… Или нет, «Мерседес» – чересчур обычно для такого типа, как он, значит в гараже стоит что-нибудь экзотическое, вроде элитного жеребца марки «Мейнбах» или вызывающе-дорогого «Моргана»… Или вообще карета времен императрицы Екатерины II, а к ней имеются слуги в ливреях, кучер и парочка грумов нетрадиционной сексуальной ориентации. Мужики в отделе утверждали, будто в «модном» бизнесе нормальных мужиков нету, одни голубые, и советовали Эгинееву «беречь задницу».
Придурки.
Аронов выглядел нормальным, хотя… кто их там знает, может и голубой – это его личное дело. Правда воображение моментально нарисовало свежую версию: неземная любовь, ревность, расставание, раненое сердце и яд в шампанском…
Гадость какая.
Но ведь кто-то же отравил парня.
Или все-таки самоубийство? Самоубийство оформить легче, с другой стороны чутье, то самое чутье, которым Эгинеев тайно гордился, подсказывало, даже не подсказывало, а орало во весь голос – самоубийством здесь и не пахнет.
Чересчур красиво, чересчур изысканно для самоубийства и совершенно, совершенно неправдоподобно…
Начальство настаивает на закрытии дела и вряд ли похвалит за проявленную инициативу. А если Аронов пожалуется…
Ладно, Бог даст, обойдется.
Химера
Клиника пластической хирургии, куда я попала благодаря Ник-Нику – исправлять форму глаз и форму губ – совершенно не походила на больницу. Санаторий, дом отдыха высшей категории, но не больница. Улыбчивые, вежливые до невозможности медсестры, строгие врачи с интеллигентными лицами, четырехразовое питание, спортзал, бассейн, солярий, диетолог, тренер… всего и не перечислишь.
Не знаю, в какую сумму влетело Аронову мое пребывание в этом раю, но я наслаждалась каждой минутой, педагогов нет, Лехина нет, Ник-Ника нет. Зато есть тишина и покой. И врачи здесь хорошие, внимательные и профессионалы ко всему. Они с моим лицом что-то такое сделали: опухоль уменьшилась, кожа перестала шелушиться и цвет с темно-бордового стал просто красным, ну, будто щеку свеклой натерли. Нет, выглядела я по-прежнему ужасно, но уже не так ужасно, как раньше. Сложно объяснить, но и уродство имеет свои степени. В общем, благодаря усилиям врачей я стала чуть менее уродливой, чем раньше. Плюс сбросила три килограмма, немного загорела в солярии, привела в порядок волосы и ногти. Благодать.
Сегодня, правда, последний день этой благодати: возвращаюсь в уютный дом Аронова, к занятому Ник-Нику, раздраженному Лехину и вечно недовольной Эльвире.
Аронов грозился лично забрать меня из больницы: ему не терпелось увидеть результат. Я ждала приговора со страхом и надеждой: от Ник-Ника зависела моя дальнейшая судьба – или пан, или пропал.
– Что они сделали с твоей кожей? – Заорал Аронов с порога. – Да что же это такое? Никому простейшего дела нельзя доверить!
– Что не так?
– Что? Она еще спрашивает «что не так»?! Да ты… Ты видела себя в зеркале?
– Каждый день, – вопли Аронова раздражали, его что, возмущает тот факт, что мне немного помогли? Значит, он хотел, чтобы я оставалась полной уродиной?
– Ты загорела. Господи боже ты мой, осень на улице, дождь целыми днями, а ты загорела!
– Я в солярий ходила.
– Дура! – Ник-Ник сел на кровать и вытер вспотевший лоб платком. – Какая же ты дура, Ксана. В солярий она ходила… добровольно загубить такую кожу…
– А по-моему стало лучше.
– Лучше? Да у тебя была замечательная, удивительная белая кожа.
– Как у утопленницы.
– Белый фарфор, – Аронов мое замечание не услышал, – лунный свет и извечная тайна ночи… Утопленница…
Нет, все-таки услышал.
– На утопленницу ты теперь похожа. Вернее, на недожаренную курицу с пупырчатой шкурой цвета прокисшего майонеза.
– А мне кажется, стало лучше, – возражала я по привычке и еще потому, что было стыдно: Ник-Ник так старался ради меня, столько денег вложил, а я взяла и испортила всю затею. Сейчас Аронов встанет, швырнет паспорт и скажет, что я свободна и могу возвращаться в свои катакомбы. А я не хочу в катакомбы.
Я хочу стать красивой.
– Лучше… Можно подумать, ты знаешь, что для тебя лучше. – Ник-Ник поднялся. – Ладно, сам виноват, что не предупредил. На будущее, Ксана, солнце – твой враг.
– Представить себя вампиром? – Я уже поняла, что прогонять меня пока не будут, и осмелела. В конце концов, я действительно не знала, что загорать нельзя, а врач сказал, что, если ходить в солярий, то рубцы быстрее заживут.
– Если хочешь. – Ник-Ник был спокоен и отрешен. – С кожей разберемся… да… ты собралась?
– Давно.
– Тогда чего сидишь? Вперед давай. Хотя, стой, совсем забыл, это тебе. – Аронов протянул целлофановый пакет пронзительного желтого цвета. – Надеюсь впору придется.
– Маска?
– А ты бальное платье ждала? Рановато… Да, Ксана, еще одна выходка, ну, вроде солярия, и с мечтой о бальном платье придется попрощаться. Ты все еще хочешь стать красивой?
Пальцы теребили пакет, но не решались достать маску. Там, внутри пакета, она казалась чем-то далеким и неприятным, как визит к стоматологу, а выпусти ее наружу и ничего нельзя будет изменить. Впрочем, я ничего не хочу менять. Разве что, убрать синие льдинки из глаз Ник-Ника.
Я хочу, чтобы он улыбался.
Я хочу стать красивой.
Я ответила:
– Да.
– Тогда ты живешь по принципу: запрещено все, что не разрешено. Если тебе чего-нибудь захочется: сделать татуировку, подстричь волосы, побрить подмышки… спроси, ладно? Хотя подмышки можешь брить и без спроса. Понятно?
– Понятно.
– Тогда одевай.
Я и раньше носила маску – Ник-Ник настаивал – но та была больше, массивнее, она закрывала все лицо от линии роста волос на лбу до подбородка. Для глаз и рта – разрезы. С той маской я чувствовала себя одновременно оскорбленной – как железный человек из знаменитого фильма – и защищенной. Никто не видел лица, никто не назвал бы уродиной. А в пакете лежал кусок темно-зеленого пластика, короткий и ассиметричный – с одной стороны шире, с другой уже. На ощупь маска была холодной и скользкой, к лицу прилегала плотно.
– Неплохо, неплохо, – Аронов поправил маску. – Здесь можно будет уменьшить… ассиметричность, как способ скрыть и показать… Ладно, Ксана, дома разберемся, поехали. Да не держись ты за нее руками, не упадет.
– Почему? – Мне казалось, что стоит отнять ладони, и маска упадет на пол. А еще она прозрачная, мутная, но прозрачная. То есть сквозь нее видно! Хочу старую, но Аронова нужно слушаться.
– По кочану. Меньше вопросов, больше дела. И собирайся, черт бы тебя побрал, собирайся, некогда мне возиться.
Ну вот, сказка закончилась, начинаются суровые будни. Задавив обиду на корню – дуться на грубость Аронова по меньшей мере глупо, по большей – неблагоразумно – я подхватила сумку.
– Куда идти?
– Вперед, милая, только вперед! – Ник-Ник наконец-то соизволил улыбнуться, и мне сразу полегчало. Ну, вперед, значит вперед.
За день до…
На Стефанию не налезло ни одно из платьев Адетт. Бедная Адетт, на ее лице отвращение и непонимание – за что Господь так сурово наказал бедняжку Адетт? За какие грехи ниспослал испытание столь суровое?
А ведь она и в самом деле не понимает. Адетт уверена, что заслуживает лучшего, нежели нечаянная встреча с давно позабытой родственницей. Этой родственнице приходится жертвовать время и наряды… О, за наряды Адетт переживала гораздо больше, чем за время. А еще она ненавидела толстую бабищу, которая обосновалась в ее доме, пела дурным голосом в ванной комнате, требовала личную служанку и – какой кошмар! – угрожала разоблачением.
– Я так больше не могу! – У Адетт нет сил, она падает на софу и всхлипывает. – Зачем, зачем ты приволок ее сюда?!
– Она обещала пойти в газету…
– Ну и что?! – У Адетт не хватает терпения дослушать. – Пусть бы шла.
– Она угрожала рассказать…
– И кто бы поверил? Бредни бедной сумасшедшей русской. О, Революция столь ужасна, на долю бедняжки выпало столько испытаний, что разум ее помутился… Адетт Адетти – дитя Франции, она никогда, слышишь, остолоп, никогда не бывала в России! Об этом знаю все!
– Тогда вышвырни ее вон.
– Поздно. Уже поздно. Софи… Она видела и тебя, и ее… Как некстати. – Адетт кончиками пальцев трет виски. – Теперь ей, если не поверят, то хотя бы прислушаются. Ты ведь узнал, привел сюда, она жила и… Сплетни пойдут.
– А что делать?
– Скажем, она – наша бедная родственница. Очень-очень дальняя родственница. Троюродная племянница… Нет, лучше тетка. Ее мать когда-то уехала в Россию, дочь родилась там же, все было хорошо, просто замечательно – дом, семья, дети, но внезапно случился этот кошмар – Война, Революция, большевики, террор… Бедняжке удалось бежать во Францию, но перенесенные тяготы печальным образом сказались на ее душевном здоровье. Если приплести погибших детей и мужа, то получится очень мило, как ты считаешь? А ей разъясни, что, она, конечно, может навредить мне, но в этом случае потеряет единственную возможность комфортного существования. Она, хоть и дура полная, но вряд ли захочет возвращаться к своим каштанам.
– Ты стерва.