скачать книгу бесплатно
– Требовался.
Я понимаю.
И то, что он действительно любил Зои. А она любила его дом и состояние, которое можно было тратить. В том числе на дом. Я бы смирилась, если бы речь шла просто о ремонте. Дома в нем и вправду нуждаются, но то, что она сделала…
Убрала библиотеку, в которой я проводила часы, листая тяжелые, пахнущие пылью тома. А мистер Эшби лишь посмеивался. И порой снисходил до объяснений, если книга оказывалась совсем уж непонятной.
Она изменила голубую гостиную, ту, с окнами в пол и пустыней за ними.
Выбросила старую мебель. И патефон, купленный еще миссис Эшби. Ее я не застала, но мистер Эшби патефон любил. У него имелась коллекция пластинок, и я помню, сколь бережно, трепетно даже обращался он с ними. Пластинки отправились на чердак, как и портреты, ведь кому в современном мире дело до предков? То ли дело современные фото.
Зои. Естественно, Зои.
Она хотела вовсе перестроить дом на современный лад, но то ли Ник не позволил, то ли она не успела… главное, что нынешний дом был мне чужим. Как и его хозяйка.
Пусть Зои почти не говорит, а когда говорит, то речь ее невнятна. Пусть она не способна ходить, да и ложку держит-то с трудом. Пусть в ней не осталось ничего от той королевы школьного бала, которую я помню, но… она по-прежнему меня ненавидит.
Теперь еще и за то, что я жива.
– Мне жаль, – сказал Ник.
А я поверила.
Ему и вправду жаль.
Я успела подняться на холм до того, как буря расправила крылья. Она налетела с востока, тяжелая, темная, гремящая песками.
Ударила наотмашь, и провода загудели, предупреждая, что наше захолустье вновь останется без связи. Сыпанула колючим песком, скорее забавляясь, чем и вправду желая причинить вред.
Я отогнала машину в гараж. Заперла двери.
Опустила щиты на окна, отметив, что на южном крепления совсем заржавели. Их стоило бы поменять еще при Дерри, но тому все было некогда. И мне.
Буря позволила. Разве что толкнула в спину, коснулась шершавою лапой волос, будто примеряясь, и отступила. Так бывает – несколько мгновений тишины, когда воздух одновременно горяч и сладок. И сладость эта расползается по языку. Этот воздух хочется пить.
Я пью. Я напиваюсь допьяна. Я закрываю глаза, позволяя миру быть услышанным. Недаром ведь моя бабка была из Мудрых, хотя кто в просвещенном городе белых людей верит в мудрость айоха? Но теперь я слышала.
Песню гор. И стук огненного сердца, спрятанного под скалистой их подошвой. Бурление воды в родниках, что поднимаются, разливаясь горячими озерами.
Серные грязи. Близость моря. И отчаянную радость старика, готового к последнему своему полету.
Стало быть, Изумруд… скорее всего, Изумруд. Время пришло. Он давно уже почти не выбирался из пещер, почти все время проводя в серных ямах. Но и горячие грязи не приносили облегчения.
Изумруд был стар. И… буря примет его.
Легкого полета.
Я нырнула в дом за мгновение до того, как буря, очнувшись, ударила со всею своей силой. И хижина Дерринжера содрогнулась. Раздался скрип, сменившийся стоном. И новый удар.
Крыша держится. Я ее укрепляла в позапрошлом году. И подумывала даже сменить полностью, поставив новую – чтобы красная черепица и специальные ветроблокирующие щиты.
Но появился Билли. Любовь.
– …Разве любовь не важнее какой-то там крыши? Что ты, детка, сама подумай, на кой тебе эта дыра? Тебя ждет весь мир. Нас ждет…
Мир молчал.
Он притих, готовый принять наказание. К вечеру шоссе, связывающее городок с большим миром, засыплет, а с ним и южные берега. Море поглотит песок и полтора десятка лодок. В новостях напишут об очередных разрушениях, с которыми городские власти борются.
Канализация засорится. А трубы где-нибудь всенепременно сорвет. Бури случались каждый год, всякий раз, как водится, неожиданно.
Я спустилась в гараж, чтобы вытащить из машины коробку с едой. Включила радио, послушала белый шум и выключила.
Запела.
Заткнулась, вспомнив, что пою я преотвратительно, да и вообще… делом бы заняться. Я и занялась. В коробе нашлось много чего. И банки с фасолью в томатном соусе, причем с красной, Ник знал, что белую я тоже ем, но красная мне нравится больше.
Кусок окорока. Вяленая колбаса кольцами, сдобренная чесноком столь щедро, что я заурчала. Хлеб.
И тушенка. Арахисовое масло. Кленовый сироп и даже блинчики к нему, сложенные аккуратной стопкой и обернутые в промасленную бумагу.
– Спасибо, – сказала я.
И послышалось, как за спиной кто-то ответил:
– Пожалуйста.
Я замерла.
И положила руку на нож, который был рядом. Это прикосновение успокоило. В доме нет никого… в доме никого не может быть. В доме…
Я обернулась.
Пустота. Темнота. Старик долго не желал признавать прогресса, обходясь керосиновыми лампами. А электричество я провела уже потом, после его смерти. И вспоминать не хочу, во что мне это обошлось.
Уровень керосина проверить все же стоит.
Лампа под потолком мигнула, подтверждая, что электричество у меня в доме ненадолго. И погасла. Я же стиснула рукоять ножа.
Понимаю, что глупо. В доме нет никого. Я ведь чувствую, что нет никого…
И Билли никогда не прятался. Если бы он вернулся…
Во рту пересохло.
Он бросил бы мотоцикл во дворе. Краги в коридоре. И куртку там же. Он принес бы запах пива и виски, который пропитал не только его, но и одежду. А следом появился бы сладковатый аромат травки. К ней Билли пристрастился давно. И если бы я поняла…
Я потерла занывшие ребра.
Переломы давно срослись, как и все предыдущие. Нож отправился в сапог, а я обернулась. Дом пуст. Темен. Страшен, как я слышала. В нем больше не осталось мужских запахов. Даже в подвале, который Дерри выкопал, чтобы прятать там самогонный аппарат, больше не пахло брагой.
Никого здесь нет.
– Никого здесь нет, – повторила я вслух, но получилось не слишком убедительно. – Уна, возьми себя в руки…
Руки дрожали.
Я сильная женщина? Слышала и такое, от мисс Уильямс, которая до сих пор работает в школе, пытаясь воздействовать на умы и души местных туповатых детишек. Сильная… сильная не дрожала бы сейчас, закусив губу до крови.
И сумела бы поставить ублюдка на место.
Сильная не связалась бы с подобным Биллу. У него на лбу написано было, что он ублюдок и вообще… Сильная не позволила бы избивать себя.
День за днем. Час за…
Буря плакала. И я тоже. Я стояла, сжимая в руке хвост от чесночной колбасы, и терла, терла слезящиеся глаза, убеждая себя, что это песок виноват.
Местный песок вреден для глаз, и когда буря закончится, я поеду к Нику, пусть посмотрит.
Я вздохнула и, всхлипнув в последний раз, сунула колбасу в рот.
Никуда я не поеду.
И песок ни при чем. И вообще, мама права, я ничтожество, которое появилось на свет по ошибке. И хуже того, задержалось на этом свете.
Этого не исправить. Во всяком случае, у меня не хватит смелости.
Глава 2
Кофейный аппарат вновь сломался, окончательно убедив миссис Облонски в собственной незаменимости. И осознание этого факта заставляло ее сильнее вытягивать шею, и без того длинную, бледную, стиснутую лентой кружевного воротничка. Кружевными были и манжеты блузы, выглядывавшие из рукавов форменного пиджака, который напрочь лишал и без того плоскую фигуру миссис Облонски всякого намека на женственность.
Ее это возмущало.
Примерно так же, как возмущали лодочки на низком каблуке, бесцветный лак и необходимость мириться с кофейным аппаратом, в котором миссис Облонски мерещился конкурент.
Она скривилась.
Изобразила улыбку, совершенно неискреннюю. И мягким, совершенно несообразующимся с костлявой ее фигурой голосом произнесла:
– Вас уже ожидают.
Три слова, но в них слышался и мягкий упрек, и недоумение, и обида, будто своим опозданием Лука поставил ее в положение крайне неудобное.
– Благодарю, – он поставил на стол фарфоровую кошечку. – А это вам…
Кошечек миссис Облонски собирала. Поговаривали, что не только фарфоровых, но в это Лука не особо верил, ибо не походила миссис Облонски на человека, способного ужиться с живой кошкой. А вот фарфоровых она принимала охотно.
И Лука был удостоен милостивого кивка, а с ним предупреждения:
– Мистер Боумен нынче изволит пребывать в крайне расстроенных чувствах. Он дважды просил кофе без сахара. С его-то давлением…
Мистер Боумен стоял у окна.
Огромное, в человеческий рост, оно служило предметом зависти многих, равно как и способом продемонстрировать реальную власть этого тихого, сероватого человека.
– Лука? – мистер Боумен со своими пятью футами роста едва ли доставал до плеча Луки. И туфли на особом каблуке не слишком прибавляли ему росту. – Проходи, мальчик мой. Как съездил?
– Нормально. Отчет…
– Читал, – мистер Боумен махнул рукой. – Краткость, она, конечно, нужна, но не до такой степени… По личным впечатлениям что?
– Да ничего. Обыкновенное захолустье с его захолустными проблемами.
По правде говоря, к маленьким городкам Лука относился с некоторым предубеждением. Чудилось ему потаенное желание их и людей, в них обитавших, затянуть Луку в болотце своего бытия.
– И шериф, выходит, знал?
– Знал. Там все обо всех знают. Покрывал. Но доказательств нет. Так, ощущения, – Лука присел.
– Плохо, что нет. Тронем – пресса не поймет. Оставим… мерзкое дельце.
Мерзкое. Но не мерзее прочих.
Три пропавшие девушки. Точнее, их было больше, но заявили о трех. А дальше просто. Брошенный дневник. Письма, перевязанные ленточкой. Любовь на словах.
Счет за телефон.
Городишко, где никто не слышал об Элизе Грон, зато все пребывали в уверенности, что такой классный парень, как Айзек, не способен сотворить зло.
– Они с папашей этого отморозка приятельствовали. И когда появились… странности, решили, что ничего страшного, главное, чтоб приличных людей не трогал.
Айзек и не трогал, обходясь шлюхами, пока шлюхи не приелись. Что за удовольствие в охоте, когда жертва сама идет в руки?
То ли дело…
– Доказательства?
– На него хватит. Там целый сарай доказательств. Наши еще работают. Да и запираться он не стал. Напротив, счастлив, особенно когда эти щелкоперы пронюхали, – Лука скривился.
Журналистов он не любил, пожалуй, еще больше, чем маленькие городки.
– Он жаждет славы. И он ее получает.
Мистер Боумен склонил голову, то ли соглашаясь, то ли сочувствуя. Он поправил красный галстук, разительно отличающийся цветом от обычной серой его одежды.
Вздохнул. И сказал:
– Чучельник вернулся…
