скачать книгу бесплатно
– Ты меня знаешь сто лет и не веришь?! – возмутилась я. – Во мне, проверенной годами совместной жизни, сомневаешься, а какой-то мышастой Дашеньке поверил?!
– Да она никогда не могла бы до такого додуматься!! Вот ты – могла бы! Этому я верю сразу и безоговорочно! Ты врешь, как пишешь! А чтобы Даша… подставила невинного человека… в смысле… Эмму Григорьевну… Да она, если хочешь знать, не так воспитана… в смысле… Даша…
– Слушай, Ленечка, а Дашуткина маманька, случаем, не в библиотеке работает? – с улыбкой спросила я.
– Представь себе, не в библиотеке, – мстительно отозвался Зацепин, явно, чтобы я не воображала себя прозорливым Шерлоком Холмсом.
– Нет? Тогда, наверно, в школе?
– Ну… допустим, в школе… И что?
– Вот ведь так и знала! – хлопнула я себя по коленям обеими руками. – В первом «Б»?!
– Н-нет… То есть не знаю, – помотал головой Ленечка. – Хотя… уж точно не в первом. Она литературу преподает.
– А-а-а… Великую и могучую, как и русский язык, на котором она написана.
– Ну и к чему эта твоя убийственная ирония? – скривился Ленечка. – Не понимаю.
– А к тому, что те, которые Достоевского преподают, запросто могут сами, кого хочешь, укокошить, а не то что подставить. А потом какой-нибудь раскольниковой теорией прикроются: мол, право имеют. Не твари, мол, дрожащие! В общем, рабы не мы! Мы не рабы!
– Что ты мелешь, Рита?! – пришла пора возмущаться Зацепину.
– Да я просто уверена, что твоя Дашулька, подставляя Эмму, развела в своем дневничке демагогию на предмет того, что все это делает во имя великой любви, которая оправдывает любые средства. И еще наверняка писала, что Эмме и так всю жизнь везло, и если чуть-чуть не повезет, то это будет только справедливо и ей же на пользу. Мне, конечно, тоже давно пора всплакнуть. А она, Мышка, заслужила себе немножечко человеческого счастья длительным воздержанием и превозмоганием превратностей судьбы!
– В каком еще дневничке? – с большим подозрением посмотрел на меня Ленечка. – В Интернете что ли?
– Ага! В Интернете! – истерично расхохоталась я. – Совсем у тебя, Ленечка, крыша съехала! Она в тетрадке кропает. В клеточку. С каким-нибудь голубком на обложке!
Ленечка подошел к окну, откинул в сторону занавеску, надышал на стекле пятнышко, зачем-то нарисовал на нем крест и, опять повернувшись ко мне лицом, заявил:
– Это ты все специально придумала! Мне назло! Ты всю жизнь все делала мне назло!
– Я тебя, дурака неразумного, всю жизнь возвращала с небес на землю. А здесь, на земле, все женщины одинаковы. Идеала нет, Ленечка. А если и есть, то недостижим. На то и идеал! И твоя Дашенька – фантом, иллюзия! Ты в очередной раз придумал себе подругу жизни, с которой будет якобы очень легко преодолевать трудности и невзгоды! Пора наконец понять, что я лучше всех твоих баб хотя бы потому, что ты всегда знаешь, чего от меня ожидать! Я предсказуема, Зацепин!
Именно в этом месте моего поучительного монолога опять запиликал Ленечкин мобильник.
– Я слушаю тебя, Даша, – похоронным голосом проговорил Ленечка.
Видимо, Серая Мышка тоже отметила погребальное интонирование своего возлюбленного, потому что он еще трагичнее сказал в трубку:
– У меня такой голос потому, что Рита мне только что рассказала, как все было на самом деле. Нет-нет! Ей незачем меня обманывать! Ты просто не в курсе, Даша. Мы с ней знакомы… дай бог памяти… с двенадцати лет… так что… Словом, я всегда знаю, когда она врет, или, говоря литературным языком, сочиняет, а когда говорит правду.
Сидя против Ленечки на диване, я слышала, как все громче и громче захлебывается рыданиями Дашенька. Наблюдала, как все больше и больше темнеют светлые Ленечкины глаза. На самом высоком мышином писке Зацепин отключил телефон.
– Фу, как некрасиво, Ленечка, – криво улыбнувшись, заметила ему я. – Разве тебя не учили, что обрывать человека на полуслове неприлично, и особенно если человек – дама сердца?!
Он затравленно посмотрел на меня и сказал:
– Она говорит, что сделала это во имя высокой любви.
Я согласно кивнула, а он продолжил:
– И что счастливую и безоблачную жизнь Эммы Григорьевны давно пора было разбавить неприятностью, и что она… то есть Даша…
– Неужели, как я и говорила, заслужила немного счастья?!
– Да, все именно так, как ты и говорила…
Зацепин сунул телефон в карман, снял наконец ветровку и комком бросил ее в кресло. Я поднялась с дивана, подошла к нему, крепко обняла и сказала:
– Я люблю тебя, Ленечка. А ты любишь меня. Глупое чувство к примитивной Дашеньке растает, как снег весной. Надо только немножко подождать, и все пройдет! Вот увидишь! А я, как всегда, помогу тебе забыть ее побыстрее!
Зацепин продолжал стоять у окна истуканом, но я знала, что делала. Приподнявшись на цыпочки, я целовала его щеки, губы, тоненькие лучики первых морщинок возле глаз и при этом приговаривала самые ласковые и красивые слова, какие только знала. Раз Ленечка любит, чтобы было со словами, пусть он сегодня получит их сполна. Я перебрала все классические варианты любовной белиберды, и на заявлении «Я готова ради тебя на любую муку» Ленечка сломался. Он обнял меня крепче крепкого и продышал в ухо что-то вроде того, что пожизненно приговорен ко мне.
Когда совершенно измочаленный переживаниями и моей любовью Зацепин заснул, я погрузилась в воспоминания. Неужели мы с ним знакомы с такого нежного возраста? Неужели с двенадцати лет? Да-а… Все точно… С шестого класса…
В то лето, когда мне исполнилось двенадцать, моя семья переехала в новую квартиру, и в сентябре мы с сестрой Людмилой пошли в другую школу: Людмилка в девятый класс, а я – в шестой. Точно… Тогда это был шестой класс…
Ленечку я увидела сразу, потому что он сидел за первой партой в среднем ряду, у которой я как раз и стояла, когда классная руководительница представляла меня своим подопечным. Я уже тогда поразилась удивительно светлым Ленечкиным глазам. И еще тому, каким Ленечка был маленьким для шестиклассника. Он еле возвышался над партой. Рядом с ним было свободное место. Обычно, как потом выяснилось, рядом с Ленечкой сидела Наташа Ильина, но она тогда почему-то еще не возвратилась в школу после летних каникул. Мы сидели с Зацепиным за одной партой целых две сентябрьские недели. Ленечка влюбился в меня сразу и на всю жизнь, а я… Ну разве я могла ответить взаимностью эдакому недоростку с блеклыми глазами и чрезвычайно оттопыренными ушами. Да никогда! Тем более что в меня, красавицу, влюбились абсолютно все мальчишки нашего 6-го «А» и двух параллельных «Б» и «В». Разумеется, все девчонки шестых классов устроили мне бойкот. Всю первую четверть со мной никто из них не разговаривал. Наташа Ильина, возвратившаяся наконец в школу, сунулась было ко мне с приветствием и знакомством, но ей быстренько объяснили, как себя вести с «этой Маргошкой». Скажу, что выдержать девчоночью ненависть было очень нелегко. По ночам я плакала в подушку, но взрослым не жаловалась. Этот бойкот был очень престижным: не за подлость, а за красоту. И рассосался он как-то незаметно, сам собой. То одна девчонка, то другая (разумеется, исключительно по делу) вынуждены были со мной заговаривать. В конце концов, две самые непримиримые врагини решили, что гораздо выгоднее перестроиться в моих преданных подруг, поскольку тогда и возле них будут крутиться самые лучшие мальчики не только нашей параллели, но и старшеклассники. Меня одной все равно на всех не хватит, тут и им, глядишь, что-нибудь и перепадет.
А что ж Ленечка? Он молча обожал меня, долго не смея в том признаться. После прихода его постоянной соседки Наташи Ильиной классная руководительница пересадила меня за последнюю парту к второгоднику Толику Бояркову, с которым тут же захотели крепко, по-мужски дружить все мальчики нашего класса. Я же вила из Толика веревки. Он покупал мне без очереди в буфете булочки с маком и охотно мылил шеи приставучим парням, которые мне особенно сильно досаждали. Что касается наших с ним одноклассников, то великовозрастный и тем солидный Боярков снисходительно принимал дружбу некоторых, но не Ленечки. Слишком уж Зацепин был низкорослым и неказистым. С таким и стоять-то рядом позорно: будто с детсадовцем. Кроме того, как потом выяснилось, Ленечка имел прозвище Цыпа, которое его тоже совершенно не украшало. Я думала, что его так называют из-за маленького роста и общей забитости. Оказалось, что кличка была последним звеном цепочки: Зацепин – Зацепа – Цепа – Цыпа. Девчонки, правда, Цыпой Зацепина не называли. Для них он, как и для меня, был и на всю жизнь остался Ленечкой.
В каком бы укромном уголке школьного здания я ни находилась, везде натыкалась на внимательный взгляд светлых Цыпиных глаз и каждый раз раздраженно поводила плечами. И что ему надо, этому смехотворному однокласснику? Неужели он еще на что-то рассчитывает?
Как-то в седьмом классе на уроке географии Ленечка прислал мне записку традиционного (ибо их я получала пачками) содержания: «Я тебя люблю». Я сразу поняла, что это Цыпино признание. Над круглым, девчачьим почерком Зацепина потешался весь класс. Другой бы попытался его хоть как-то изменить: придумать какие-нибудь крутые росчерки или особые буквенные перекладинки, но только не Ленечка. Каждый раз, выходя к доске, он выводил на ней аккуратные, ровные строчки, в которых на каждую букву было любо-дорого смотреть. К чести Зацепина надо сказать, что он с самого своего низкорослого и ушастого детства ни под кого не подстраивался, не пытался выглядеть лучше и взрослее, чем есть, и никогда не болел стадной болезнью. Он и свои оттопыренные уши носил без всякого стеснения, не стараясь их прикрыть хотя бы чуть-чуть длиннее отрощенными волосами.
Прочитав Цыпину записку на географии и тут же наткнувшись на его взгляд, который он даже не попытался отвести, я покрутила пальцем у виска: думать-то надо, кому и что пишешь! Ленечка взгляда так и не отвел, и я вынуждена была сама стыдливо опустить глаза к климатической карте.
С тех пор любовные записки Цыпы сделались постоянной принадлежностью уроков географии, так как она являлась единственным (как он мне потом объяснил) нелюбимым предметом, и потому его мозг был абсолютно свободен от науки и целиком занят только моей персоной. А моей царственной персоне, в конце концов, так надоели Цыпины взгляды и записки, что я попыталась натравить на него все того же Толика Бояркова. Толик, неожиданно оказавшийся благородным, сказал, что малышню не бьет. Хотя, возможно, дело было и не в благородстве, а в том, что он тогда уже вовсю выполнял не мои желания, а Мариночки Бронниковой из параллельного класса, с которой, как поговаривали, даже целовался. Тогда мне пришлось обратиться к своему воздыхателю Володе Кашину, которым я особенно гордилась, поскольку он учился классом старше. У Кашина, кроме меня, никакой Мариночки в голове не было, поэтому он с большой охотой отлупил Ленечку четыре раза подряд, что совершенно не убавило тому любовного пыла. Зацепин упорно продолжал на меня таращиться и писать свои бесполезные записки.
Нудно перечислять, сколько раз я «пинала» Ленечку, посылала в разные отдаленные места и осыпала изощренными насмешками. Он сносил все и репертуара не менял: посылал все те же долгие взгляды и записки с круглыми ровными буковками, цепляющимися друг за друга прехорошенькими крючочками. Во взрослом своем состоянии Зацепин, думаю, был единственным российским врачом с очень аккуратным и понятным почерком.
В восьмом классе Ленечка вдруг неожиданно для всех и себя самого вырос. На торжественную линейку, посвященную Первому сентября, вместо низенького лопоухого Цыпы пришел молодой человек среднего роста и с ушами, которые оттопыривались в стороны ничуть не больше, чем у остальных одноклассников.
Девчонки свое отношение к Ленечке перестраивали медленно, но верно. Заметив это, я решила позволять ему иногда провожать меня из школы домой и даже давала носить сумку с учебниками. Когда же Зацепин не только сравнялся ростом с Кашиным, но даже и побил его на ставшем традиционным поединке, я разрешила ему один раз взять себя за руку.
К выпускному классу Ленечка обзавелся такими длинными ногами и таким стройным телом, что бывшие мои верные подруги опять переквалифицировались в самых отчаянных врагинь. И было отчего. Ленечка Зацепин, бывший Цыпа и изгой, превратился в очень интересного парня. Все наши девчонки повлюблялись в него скопом, как когда-то в меня мальчишки. Ленечке же по-прежнему нужна была только я. А я, в отличие от одноклассниц, перестроить свое отношение к Зацепину не могла еще очень долго. Конечно, внешне нынешний Ленечка очень выгодно отличался от давешнего, но все-таки внутри оставался все тем же самым Цыпой. Возможно, что я так и не смогла бы перестроиться никогда, если бы не Наташа Ильина, вечная Ленечкина соседка по парте. Я вдруг стала замечать, что бывший Цыпа и Ильина постоянно шушукаются на уроках, подозрительно близко склонившись друг к другу головами. Мало того! Они и после школы стали ходить домой вместе, а Ленечкин взгляд стал как будто останавливаться на мне гораздо реже, чем обычно. Я решила во что бы то ни стало положить этому беспределу конец, несмотря на то что сама в этот жизненный период вовсю целовалась с Володей Кашиным, который к тому времени уже стал студентом горного института.
На следующий же день после принятия этого судьбоносного решения я пошла из школы следом за Ленечкой и Наташей. Они так нежно ворковали друг с другом, что даже не замечали преследования. Когда они вошли в Наташкин подъезд, я почувствовала, как мне нервным спазмом перехватило горло. Ленечка и в подъезд с Ильиной?! Зачем?! Целоваться?!! Ну нет!!! С какой это стати? Столько лет глядеть на меня преданной собакой и вдруг так легко повестись на жалкий призывный взгляд какой-то там Наташки, которая за все предыдущие годы обучения не удостоилась ни одного его знака внимания? Да разве же можно после такого Ленечкиного предательства верить во что-то настоящее, доброе, вечное? Мне остро захотелось: а) зарыдать и б) порвать Ильину на куски. Я еще не знала точно, что выберу, но решительно открыла дверь подъезда и сразу же в тамбуре наткнулась на Ленечку с Наташкой, которые явно только что поцеловались и, возможно, даже впервые. Уж очень сильные флюиды заполнили весь тамбур.
Я встала перед ними, мучительно размышляя над пунктами «а» и «б». Когда решила, что Наташку можно вполне рвать на куски, она с большим вызовом спросила:
– Что тебе здесь нужно, Маргарита?
– Мне нужен Зацепин, – глухо ответила я.
– Зачем?
– Он знает.
Наташка посмотрела на Ленечку с интересом и без всякого испуга. Еще бы! Он только что целовался с ней, а не со мной. Мало ли, может, Зацепин должен передать мне тетрадь по физике или какой-нибудь учебник?
– Ты знаешь? – на всякий случай спросила она бывшего Цыпу.
– Знаю, – ответил он.
– Тогда пошли, – сказала я.
– Пошли, – согласился он и, оставив обомлевшую Наташку в тамбуре, отправился вслед за мной.
В замызганном подъезде нашего дома мы целовались с ним до одурения, до распухших губ и ломоты в затылках.
– Как ты мог с Наташкой? – спросила я его.
– Поцелуи с другой нисколько не мешали мне ждать тебя, – очень нестандартно ответил Ленечка.
– То есть… ты уверен был, что…
– Я всегда знал, что ты – моя женщина. Как только впервые увидел в шестом классе.
– Что ты несешь, Ленечка?! Как ты мог думать об этом в шестом классе, жалкая низкорослая Цыпа?!
Зацепин не обиделся. Он улыбнулся и ответил:
– Конечно, тогда я думал по-другому. Я думал, что вырасту и непременно женюсь на тебе.
– Врешь!
– Честное слово!
– Ты и сейчас хочешь на мне жениться?
– Я на тебе обязательно женюсь.
– А если я не соглашусь?
– Куда ты денешься? – шепнул мне в ухо Ленечка и поцеловал в шею, в ямочку между ключицами.
Я тут же поняла, что действительно никуда от него не денусь, во всяком случае, в ближайшем обозримом будущем. Я ничего не испытывала от поцелуев бравого студента горного института Кашина, но считала, что так и должно быть. Большого опыта в этих делах у меня к тому времени еще не накопилось. От Ленечкиных губ по моему телу разлилось какое-то странное, не испытанное доселе томление и даже почему-то сильно захотелось заплакать. Я подняла на Зацепина повлажневшие глаза, и он сказал мне то, что я уже сотни раз читывала в его записках, но никогда не воспринимала всерьез:
– Я люблю тебя, Рита. И буду любить всегда. Всю свою жизнь.
Тогда я еще не знала, насколько страшное признание делает мне Ленечка. Тогда оно мне в целом понравилось. А в частности я считала, что как только бывший Цыпа мне надоест или подвернется кто-нибудь получше, так я и отправлю его обратно к Наташке Ильиной. Пусть пользуется.
Кстати сказать, Наташка без боя сдаваться не собиралась. Она черной тенью таскалась за нами с Зацепиным, лила слезы и грозилась плеснуть мне в лицо заблаговременно украденной в кабинете химии концентрированной серной кислотой. Я смеялась и подзуживала ее, а Ленечка без конца перед ней извинялся за поруганные надежды и проводил разъяснительную работу на предмет того, насколько опасна концентрированная серная кислота и как здорово можно влипнуть, если использовать ее не по назначению.
Однажды Наташка коварно поджидала меня в нашем подъезде, где какие-то сволочи вечно выкручивали лампочки. Выступив из темноты, она странным гортанным голосом произнесла:
– Последний раз прошу тебя, Маргарита, оставь Ленечку… по-хорошему…
– Неужели и впрямь плеснешь в меня кислотой, если все окажется по-плохому? – спросила я уже без всякого гонора, потому что обстановка располагала к совершению самого страшного преступления.
Наташка затащила меня в темный и вонючий угол у мусоропровода, куда нормальный человек поостережется заходить без сопровождающего лица. К моим ногам жалась помойная кошка и издавала гадкие надрывно булькающие звуки. Очень хотелось пнуть ее ногой, но я боялась, что она за это ответно вцепится в меня когтями и зубами.
– Я люблю Ленечку, Ритка! – прорыдала Наташка. – А ты, мерзкая собака на сене, просто делаешь мне назло!!
– С чего ты взяла? – как можно решительнее рявкнула я. – Я не назло! Я…
– Ну что ты?!! Скажи, что?!!
– Я его тоже… люблю…
Люблю… Я впервые произнесла это слово, и меня тряхануло, будто от разряда электрического тока. Оно, это слово, никогда ничего серьезного для меня не значило. Оно было расхожим и затертым, как мелкая монета. Слишком часто мне признавались в любви, слишком часто я читала его в мальчишеских записках, и не только Ленечкиных. Его же с восьмого класса все эти годы твердил мне Володя Кашин. Я была уверена, что сама в эти игры играть никогда не буду. Для чего нужно это одно-единственное слово, которое все говорят друг другу без всяких вариаций? Чтобы обозначить естественное половое влечение? Вполне можно обойтись и без всяких обозначений! И вот тебе на! Оказалось, что это «люблю» действует, как наркотик! Моментально вводит в состояние эйфории! Мне захотелось еще раз испытать это сотрясение всего организма в ответ на, казалось бы, случайное сочетание букв.
– Я… люблю его, – повторила я еще уверенней, и мне опять перехватило горло, как тогда, когда я представляла Ленечкины поцелуи с Наташкой.
В грязном углу за мусоропроводом я не только поняла смысл слова «люблю». Я совершенно четко осознала, что Ленечку именно люблю. Люблю. Я сказала Наташке об этом еще раз, и она поняла, что я говорю правду. Она крикнула на весь подъезд: «Не-е-е-е-ет!!!» – и что-то выхватила из кармана куртки. Потом жутко взревела кошка, а меня что-то пребольно укололо в ногу.
– Ты бы пожалела об этом, Наташа…
Я поняла, что эти слова говорит неизвестно откуда возникший Ленечка, и метнулась к нему. Я хотела, чтобы он спас меня от Наташки, но он уже и так спасал. Он, оказывается, схватил ее руку, когда Ильина собиралась плеснуть в меня из заблаговременно открытой пробирки. В результате пострадала помойная кошка, которой кислота разъела бок, а на мою ногу попала лишь крошечная капелька. Наташку в коматозном состоянии мы вдвоем с Ленечкой с трудом доволокли до ее собственного дома.
– Откуда ты взялся? – спросила я того, кого уже любила изо всех сил.
– Сам не знаю, – задумчиво произнес он, – почему-то мне вдруг немедленно захотелось увидеть тебя.
– Это судьба, Ленечка… – проговорила я и сморщилась, потому что ногу сильно щипало. На колготках чуть пониже колена правой ноги была маленькая аккуратная дырочка.
– Что? Неужели кислота попала? – сразу понял Зацепин. – Надо срочно нейтрализовать… хотя бы содой… Давай к нам!
До Ленечкиного дома действительно было ближе, чем до моего, но никому из взрослых показывать кислотную язву не хотелось.
– Не бойся, – сразу понял меня Ленечка. – Родители в гостях. На день рождения папиной сестры отвалили. До ночи не явятся. А сестрица наверняка в библиотеке.
Я с сомнением пожала плечами, но боль становилась уже нестерпимой, и я согласилась.
– Быстро снимай чулки и подставь ногу под струю воды, а я пока найду соду! – скомандовал Ленечка, когда мы вошли в его квартиру, открыл для меня дверь ванной, а сам помчался на кухню.
Ткань колготок в точке, куда попала кислота, практически приварилась к ноге. Я отодрала ее, громко взвизгнув, и подставила ногу под струю воды. Боль несколько утихла, но стоило мне вытащить ногу из-под воды, она опять начинала острым шилом вонзаться в мою плоть. Я с ужасом думала о том, что стало бы с моим лицом, если бы Ленечка не поспел вовремя. И чем дольше я об этом думала, тем страшнее мне становилось. Когда Ленечка принес раствор соды и пакет с ватой, меня сотрясала такая дрожь, будто я держала ногу не под струей теплой воды, а в ледяной проруби.
– Что такое? – встревоженно крикнул он. – У тебя лицо синее!
Я повернулась к нему и прошептала непослушными губами:
– Ленечка… Ленечка… А если бы она вылила всю кислоту на меня…
– Брось, Рита, – очень бодрым голосом отозвался Зацепин. – Она не вылила бы. Никогда! И запомни: никто и никогда не сможет причинить тебе никакого вреда… потому что… я всегда успею вовремя…
