скачать книгу бесплатно
Клейнмихель, занимая долго должность дежурного генерала Главного штаба[29 - Главный штаб е. и. в. – высший орган военного управления, предшественник Генерального штаба.] Его Величества, а в последнее время управляющего Военным министерством и пользуясь особенной милостью Государя, имел в военном ведомстве большое значение. Все высшие военные чины, все аристократические семейства, которых члены преимущественно избирали тогда военную карьеру, в известной степени зависели от Клейнмихеля. Разные учреждения Военного министерства, по его сложности, были многочисленны, и, следовательно, огромная масса лиц была подчинена ему. С назначением же Клейнмихеля главноуправляющим путями сообщения он имел подчиненными только инженеров путей сообщения и небольшое число гражданских чиновников. Между ними не было ни важных лиц в чиновной иерархии, ни лиц, принадлежащих к так называемой знати, и уже через это значение Клейнмихеля должно было уменьшиться. Новое его назначение не могло не отозваться и на положение его относительно Государя, который обращал внимание на все мелочи по военному ведомству, что давало случай Клейнмихелю часто видеть Государя, {и мало заботился о делах ведомства путей сообщения, так что} граф Толь не имел даже личного доклада у Государя, тогда как военный министр имел ежедневные доклады. Впрочем, Клейнмихель немедля по своем назначении получил разрешение, наравне с некоторыми другими министрами, являться один раз в неделю (по четвергам) с личным докладом. Тогда это считалось особой милостью, так как некоторые из министров, и в том числе министры внутренних дел и юстиции, не имели личных докладов в определенные дни недели, а присылали Государю свои доклады; когда же, по особому случаю, находили нужным что-либо лично доложить, то на это испрашивали дозволение.
Наружная обстановка, которая имела тогда весьма большое значение, была у главноуправляющего путями сообщения жалкая сравнительно с тою, к которой привык Клейнмихель. Он привык иметь к своим услугам большое число адъютантов Главного штаба Его Величества и прикомандированных к штабу офицеров, а равно фельдъегерей и ординарцев от разных частей войск. В новой же должности Клейнмихель сохранил только четырех адъютантов и, вместо множества ловких фельдъегерей в офицерских чинах или по крайней мере в офицерской форме, пришлось довольствоваться двумя кое-какими курьерами Главного управления путей сообщения; впрочем, Клейнмихель выбрал в эту должность довольно благообразных людей и одел их хорошо. Ординарцев из разных частей войск надо было также лишиться; тогда в ведомстве путей сообщения было много нижних чинов, но, конечно, они, назначенные из неспособных к военной службе, не годились в ординарцы ни к кому, а не только к Клейнмихелю.
По приезде моем в Петербург я застал еще остатки прежней блестящей обстановки Клейнмихеля; по привычке еще дежурил у него один фельдъегерь для посылок и назначались ординарцами два молодцеватые унтер-офицера одного из учебных карабинерных полков, которые были непосредственно подчинены департаменту военных поселений. Но вскоре исчезли и фельдъегерь, и унтер-офицеры, и нельзя было не заметить, что это было неприятно Клейнмихелю.
В числе адъютантов Клейнмихеля была одна замечательная личность, поручик Герштенцвейг[30 - Герштенцвейг Александр Данилович (1818–1861) – генерал-лейтенант, варшавский воен. генерал-губернатор, главный директор, председательствовавший в правительственной комиссии внутренних дел Царства Польского (1861), адъютант дежурного генерала Главного штаба е. и. в. генерал-адъютанта графа Клейнмихеля (1840–1842), потом (1842–1847) адъютант главноуправляющего путями сообщений графа Клейнмихеля.]. Он был очень умен, имел весьма приятную наружность; {я с ним скоро сошелся}. Клейнмихель с самого вступления своего в новую должность поручал ему производство дознаний и следствий по доходившим сведениям о разных злоупотреблениях в ведомстве путей сообщения, и он, несмотря на свою молодость и неопытность, хорошо исполнял эти поручения. Я находил только, что он слишком с темной стороны смотрел на открываемое им при дознаниях и следствиях, что очень нравилось Клейнмихелю. Впрочем, этот взгляд Герштенцвейга происходил не от желания угодить Клейнмихелю, а [был] свойственен его натуре. Я находил, что он имел много общего с Клейнмихелем; только был гораздо более образован и менее вспыльчив.
Впоследствии Герштенцвейг, не желая постоянно подчиняться произволу Клейнмихеля и не видя, чтобы в звании адъютанта последнего можно было сделать служебную карьеру, поступил в чине капитана во фронт в Преображенский полк, где вскоре был сделан флигель-адъютантом. В последний раз я его видел у него на даче в начале августа 1861 г., когда он был дежурным генералом Главного штаба Его Величества и генерал-адъютантом. Он мне тогда сказал, что назначен варшавским генерал-губернатором, а граф Ламберт[31 - Ламберт Карл Карлович, граф (1815–1865) – генерал-майор (с 1849), генерал от кавалерии, член Государственного Совета, исправляющий должность наместника Царства Польского (с 1861, в теч. полугода).] наместником Царства Польского, и объяснял, что ему очень не хотелось принимать новой должности, но по тогдашним обстоятельствам в Царстве и по хорошим его отношениям к Ламберту он не мог от нее отказаться.
Известно, что вследствие неприятностей между ними[32 - Между двумя управителями польской столицы произошел конфликт полномочий, что привело к резкому объяснению и «американской дуэли» (самоубийство по жребию с целью избежать наказания за классическую дуэль). Герштенцвейг назвал графа Ламберта «изменником», так как придерживался более жесткой тактики в отношении смутьянов, устроивших демонстрации в польских костелах (Ламберт отменил решение Герштенцвейга об аресте более 1600 человек по этому делу). Жребий выпал Герштенцвейгу, и тот 2 раза выстрелил в себя, получил тяжелые ранения и скончался через 19 дней.], в которых все обвиняют Ламберта и оправдывают Герштенцвейга, он ранил себя выстрелом из револьвера, долго мучился от раны и в продолжение своей мучительной болезни не открыл причины, заставившей его прибегнуть к этому. Я не буду излагать здесь то, что знаю о столкновениях между Ламбертом и Герштенцвейгом: нет сомнения, что лица, которым более известны бывшие тогда в Варшаве происшествия, подробно описали в своих записках эту драму.
Прежде меня назначен был состоять при Клейнмихеле только один инженер путей сообщения Толстой[33 - Толстой Григорий Матвеевич (1816–1870) – инженер-генерал-майор, инс пектор работ по сооружению Курско-Харьковско-Азовской ж. д., член общего присутствия департамента хозяйственных дел Главного управления путей сообщения, начальник I (Петерб.), потом IX (Ковенского) округов путей сообщения. Родители: Матвей Федорович Толстой (1772–1815) и Прасковья Михайловна Голенищева-Кутузова (1777–1844). Дочь Михаила Илларионовича Голенищева-Кутузова, светл. кн. Смоленского (1746–1813), графиня Пaраскeвья Михайловна (1777–1844) была замужем за графом Матвеем Федоровичем Толстым. Таким образом, речь идет об их сыне Григории Матвеевиче Толстом.] (Григорий Матвеевич), в то время поручик. Перед этим он был адъютантом Толя, который взял его в эту должность как родного внука своего прежнего начальника, славного князя Кутузова-Смоленского. Старшие братья Толстого в это время имели уже некоторое значение при дворе, но тогда говорили, что назначение его состоять при Клейнмихеле доставит ему гораздо лучшую карьеру, чем его братьям, в чем, конечно, ошиблись. Толстой дежурил по очереди с адъютантами, обязанными докладывать Клейнмихелю о приходящих к нему. Я был освобожден от подобного дежурства, а к дежурству в очередь с адъютантами, кроме Толстого, назначен был репетитор Института инженеров путей сообщения поручик Адамович[34 - Адамович Дмитрий Ефремович (1824–1902) – инженер путей сообщения, генерал-майор, действ. статский советник; производитель дел комиссии по составлению правил эксплуатации по железным дорогам (под председательством автора), инспектор С.-Петербурго-Варшавской ж. д.; окончил Харьковский ун-т.], с оставлением его репетитором. Впоследствии и все другие инженеры, которых Клейнмихель назначал состоять при себе по особым поручениям, по моему примеру не были назначаемы на дежурство. Толстой был употребляем Клейнмихелем для секретных дознаний, причем употреблял разные неблаговидные средства, как то ложные обещания, переодевание и т. п. Таким образом Толстой, уверив смотрителя судоходства Рожковской пристани на Неве, который получал жалованья в год 114 руб. сер., а должен был издерживать на канцелярию во время судоходства сумму в несколько раз большую, что ему нужно знать, как велика эта сумма и откуда смотритель берет ее, дабы иметь возможность принять это сведение в соображение при новых штатах, – добыл от последнего сведение, что деньги на его канцелярию получаются поборами с судопромышленников.
Клейнмихель повторил означенному смотрителю уверение Толстого и, получив от него то же сведение, вслед засим отдал его под уголовный суд, изложив в приказе, что смотритель сам сознался в незаконных поборах по судоходству. Клейнмихель обладал необыкновенной способностью узнавать людей почти с первого взгляда; он никогда не давал мне поручений, исполнение которых требовало бы каких-либо неблаговидных поступков.
Впрочем, Толстой скоро надоел Клейнмихелю и был назначен членом общего присутствия департамента хозяйственных дел Главного управления путей сообщения, а с открытием войны 1853–1856 гг. инспектором военных сообщений действующей армии. Живя гораздо выше своих средств и нуждаясь всегда в деньгах, Толстой имел репутацию бесчестного чиновника, но эта репутация не помешала по окончании войны назначить его начальником I (Петербургского) округа путей сообщения, где он требовал, чтобы его подчиненные давали ему деньги, заставляя их обкрадывать казну; вообще, во взяточничестве он дошел до такого цинизма, что наконец был уволен от этой должности по настоянию С.-Петербургского военного генерал-губернатора князя Суворова[35 - Суворов Александр Аркадьевич (1804–1882) – внук генералиссимуса Александра Васильевича Суворова, генерал от инфантерии, князь Италийский, граф Рымникский, генерал-губернатор Прибалтийского края (1848–1861), С.-Петерб. воен. генерал-губернатор (1861–1866).]. Вскоре, однако же, главноуправлявший путями сообщения [Павел Петрович] Мельников[36 - О Павле Петровиче Мельникове говорится в первом томе «Моих воспоминаний», см. по Указателю имен первого тома.], желая угодить брату Толстого, Ивану Матвеевичу[37 - Толстой Иван Матвеевич, граф (1806–1867) – министр почт и телеграфов, член Государственного Совета (1866).], бывшему главноначальствующему над почтовым департаментом и пользовавшемуся особенной милостью Императора Александра II, назначил Г. М. Толстого начальником IX (Ковенского) округа путей сообщения. Но и из этой должности, по той же причине, он был вскоре уволен и поступил в частную службу к бывшему тогда купцом 1-й гильдии еврею Самуилу Соломоновичу Полякову[38 - Поляков Самуил Соломонович (1837–1888) – купец I гильдии, тайный советник, имел прозвище Железнодорожный король; служил сначала управляющим винокуренным заводом в имении министра почт и телеграфа графа И. М. Толстого, потом составил себе большой капитал в период раздачи ж.-д. концессий и строил Курско-Харьковскую, Харьково-Азовскую, Козлово-Воронежско-Ростовскую, Орловско-Грязскую, Фастовскую и Бендеро-Галацкую ж. д. Построил ж.-д. училища в Ельце и Харькове, основал ряд банков (напр., Моск. земельный банк, Донской земельный банк, Азовско-Донской банк и т. д.), Общ-во Южно-Русской каменноугольной промышленности.], строившему железную дорогу от Аксайской станицы в земле Войска Донского до Ростова-на-Дону.
Толстой ничего не понимал в устройстве железных дорог, так что означенную дорогу строили другие инженеры, а Поляков взял его и давал ему значительное содержание только из угождения брату его И. М. Толстому, которому Поляков был многим обязан и, между прочим, получением концессии на постройку Воронежско-Козловской железной дороги, {о чем будет мною изложено в своем месте}. Несмотря на то что Г. М. Толстой не участвовал в постройке Аксайско-Ростовской железной дороги, бывший наказной атаман Войска Донского генерал-адъютант Потапов[39 - Потапов Александр Львович (1818–1886) – генерал-адъютант, из воронежских дворян, в 1866–1868 наказной атаман Войска Донского. А. И. Дельвиг пишет «бывший наказной атаман», поскольку начал писать воспоминания зимой 1871/72 г.], в речи, произнесенной на обеде при открытии этой дороги, сказал, между прочим, что знаменитый дед строителя (мнимого) дороги вел в 1812 г. Донское Войско к победам, а его внук ведет войска посредством устроенного пути к улучшению его благосостояния.
Тогда же Толстой получил Анненскую ленту, конечно по ходатайству Полякова. В это время концессии на постройку железных дорог выдавались разным лицам, и в числе их Полякову, называвшимся учредителями дороги. К этим учредителям назначались для изыскания по составлению проекта дороги и для ее устройства инженеры, преимущественно путей сообщения, всех чинов и даже генералы. Это было одной из многих причин упадка значения чинов; прежде только старший в чине и должности мог ходатайствовать о награде его подчиненных; при устройстве же железных дорог купцы ходатайствовали о повышении чинами и о награждении орденами инженеров и лиц других ведомств, участвовавших в постройке дороги, представляя за своею подписью министру путей сообщения списки тех лиц, которых они этого удостаивали, по форме, установленной для представления к наградам начальствующими лицами своих подчиненных.
Таким образом потомственный почетный гражданин Поляков по открытии Харьковско-Азовской дороги представил в 1870 г. мне, временно тогда управлявшему Министерством путей сообщения, за своей подписью, список с представлением о наградах инженеров и других лиц, участвовавших в постройке означенной дороги, и между прочими инженер-генерал-майора Толстого к Владимирской звезде, награде, тогда почитавшейся, несмотря на упадок значения орденов, еще весьма значительной. Я не дал дальнейшего хода представлению Полякова о Толстом, который вскоре после этого умер. Несмотря на то что последний получал от Полякова большое содержание, он, продолжая жить выше своих средств, кроме долгов ничего не оставил.
Клейнмихель часто принимал меня {к себе} по утрам, – причем поручал мне рассмотрение некоторых дел и говорил о своих предположениях относительно преобразования ведомства путей сообщения, – к обеду и на вечера для карточной игры, сажая меня постоянно за тот стол, на котором играла его жена, и всегда обращаясь со мною благосклонно. Я, впрочем, старался всеми мерами избегать близких с ним сношений, опасаясь, что это поведет к фамильярничанию с его стороны, которому я ни по летам, ни по моему положению отвечать бы не мог. С этой целью я ездил к нему по вечерам по возможности редко и, когда он слишком часто присылал ко мне курьера звать на вечер, я приказывал сказать, что меня нет дома, и не приезжал на вечер. После этого Клейнмихель обыкновенно меня спрашивал, отчего я не приехал по его приглашению; я отвечал, что, вернувшись в тот день домой поздно вечером, я не мог воспользоваться его приглашением. Он же удивлялся тому, где я мог проводить целые дни вне дома. Вообще я избегнул его фамильярности, которую он себе дозволял с лицами гораздо старшими меня и летами и по службе. Одного не умел я предотвратить: чтобы он мне не говорил «ты», но на этом и ограничилась его фамильярность со мной. Когда я встречался на вечерах Клейнмихеля с H. С. Вадковской и T. С. Норовой, то они метали на меня страшные взгляды и ни под каким видом не хотели садиться со мною за один карточный стол, что очень забавляло Клейнмихеля.
Из его предположений насчет ведомства путей сообщения, которые он сообщал иногда мне по утрам, упомяну о следующем. Он полагал поручить особому комитету составить строительный устав, в котором были бы изложены статьи, указывающие, как следует строителю поступать в известных случаях при всякого рода постройках. Он мне говорил, что по составлении такого устава ему не нужны будут инженеры и он из существующего состава инженеров путей сообщения оставит немногих ему нравящихся (конечно, я был в том числе) и назначит инженерами (!) известных ему своею исполнительностью лиц военного ведомства, которые и будут производить все постройки на основании статей строительного устава, не имея надобности ни в каких знаниях, кроме этого устава[40 - Об этом замысле П. А. Клейнмихеля, и так же – без комментариев, как о самоочевидном курьезе, сообщает и К. И. Фишер. «Я затеваю большое дело, – говорил он (Клейнмихель), – пишу самый подробный строительный устав; там все будет. Какая бы ни была постройка, о каждой будет особая глава с инструкциями и чертежами, и потом оглавление. Например, нужен мост 5 сажен ширины, 15 сажен длины. Ищи в оглавлении: Мост, потом: такой-то длины и ширины, страница такая-то, а тут все и есть, как и что. Когда этот труд будет готов – прогоню всех каналий-инженеров» (Записки сенатора К. И. Фишера // Исторический вестник: историко-литературный журнал. Т. CXIII. Спб., 1908, авг. С. 443). Высказывая убежденность в том, что Клейнмихель не был казнокрадом и взяточником, Фишер обвиняет в стяжательстве других руководителей корпуса инженеров путей сообщения, с которыми главноуправляющий не ладил отчасти потому, что не разделял их стремления к незаконному обогащению. Мельников, «не будучи взяточником, поступал с подрядчиками хуже, чем взяточник: губил добросовестных, поддерживал плутов. Инженеры тратили на счет подрядчиков баснословные суммы и набивали себе карманы» (С. 234). «…У всех инженеров являлись домы, и даже Шернваль, честный финн, скромных претензий, бывший бедным поручиком на железной дороге, удивил Финляндию своею милою виллою за Выборгом; у Серебрякова дом; у Липина дом; что у Еракова – не знаю, но это бандит» (С. 445). К слову, Александр Николаевич Ераков, которого К. И. Фишер с уверенностью называет бандитом, был вторым мужем сестры поэта Н. А. Некрасова, который, таким образом, был вхож в круг инженеров-путейцев, в результате общения с которыми, возможно, появился замысел знаменитого стихотворения 1864 г. «Железная дорога» с эпиграфом: «Ваня (в кучерском армячке): „Папаша! кто строил эту дорогу?“ Папаша (в пальто на красной подкладке): „Граф Петр Андреевич Клейнмихель, душенька!“»]. Выше упомянутый комитет был вскоре учрежден; понятно, что он ничего не сделал, так как предложенная ему задача была неразрешима.
Жена Клейнмихеля, графиня Клеопатра Петровна, несмотря на происки своих приятельниц, была со мною любезна; она была женщина умная, но в ней, при ее недостаточном образовании, видна была провинциалка, желающая, {но неудачно}, выказать себя барыней большого света. Конечно, она должна была много терпеть от характера мужа, вспыльчивости и цинизму которого не было пределов. Сверх того, он был преисполнен малыми капризами, как старая дева, а известно, что именно эти капризы несносны в обыденной жизни. Их дети были тогда еще малы, но их, и в особенности сыновей, дурно воспитывали; последние, подражая отцу, были дерзки с теми, с кем он был дерзок, и любезны, с кем он был любезен; {я, конечно, был в числе последних. Я не буду говорить о тех лицах, которых видал за обедами и на вечерах Клейнмихеля; упомяну о них только вскользь}. Клейнмихель принимал почти каждый вечер; собирались в 9 часов вечера и немедля садились за карточные столы; составление партий для игры лежало на обязанности Петра Александровича Языкова[41 - О Петре Александровиче Языкове говорится в первом томе «Моих воспоминаний», см. по Указателю имен первого тома.], бывшего тогда инспектором в Институте инженеров путей сообщения, в чине полковника, и назначенного, по производстве в генерал-майоры, членом Совета Главного управления путей сообщения, тогда как прежде в этом ведомстве в члены Совета назначались только заслуженные генералы.
Языков не смел никуда отлучаться из дому после 8 часов вечера; он в это время ожидал присылки за ним курьера, если уже не был приглашен накануне. Клейнмихель дозволял себе самым неприличным образом обращаться с Языковым. Несмотря на то что Языков был почти одних лет с Клейнмихелем, он говорил Языкову «ты»; когда последний, играя в карты, был в выигрыше, Клейнмихель называл его «шубой», уверяя, что Языков столько выиграл у жены Клейнмихеля, что сшил себе на выигранные деньги несколько шуб; увидя у Языкова хорошие карты, Клейнмихель толкал его в бок, приговаривая: «ах ты, горбатый» (Языков был очень сутуловат), и рассказывал, какие он видел карты у Языкова.
В путешествие свое для осмотра работ в 1843 г. Клейнмихель взял с собой Языкова. Клейнмихель садился в карету очень живо, а Языков, по тучности и сутуловатости, медленно. Клейнмихель при всех передразнивал, как Языков лезет в карету, приговаривая: «лезет не лезет», и называл Языкова «бабою с клыками» (у Языкова несколько зубов выходили вперед изо рта). Когда Языков вздумал, сидя в карете с Клейнмихелем, нюхать табак, последний взял у него табакерку и выбросил ее в окно. Языков все это терпел, а между тем был вообще человек честный, благородный, образованный и рассудительный. Это терпение со стороны Языкова можно объяснить только духом времени, в которое приходилось покоряться всему, что приходило в голову начальнику, пользующемуся милостью Государя; иначе можно было умереть с голоду.
Клейнмихель в особенности любил, чтобы к нему приезжали по субботам слушать в его домашней церкви всенощную и потом играть в карты. Все ездили поклоняться временщику, и не раз в числе богомольцев, проводивших субботние вечера у Клейнмихеля, я видал графа Дмитрия Николаевича Блудова[42 - Блудов Дмитрий Николаевич, граф (1785–1864) – действ. тайный советник, министр внутренних дел (1832), главноуправляющий II отделением канцелярии государя, министр юстиции. Один из основателей литературного общ-ва «Арзамас» (1815–1818), литератор. Упоминается в одном из эпизодов II гл. «Моих воспоминаний».], бывшего тогда главноуправляющим II отделением канцелярии Государя. За обедом и на вечерах Клейнмихеля я часто видал В. А. Нелидову, которая жила в это время, как фрейлина, в Зимнем дворце. Она старалась держать себя величаво, так что старшие сыновья Клейнмихеля, тогда еще мальчики, между собой постоянно над нею смеялись, давая ей разные прозванья. Часто после обеда, когда Клейнмихель уходил спать, В. А. Нелидова следовала за ним. Он ее принимал лежа и на своем казарменном жаргоне звал ее стервой, иногда так громко, что и посторонние это слышали.
Клейнмихель на своих вечерах оставался обыкновенно с 9 до 11 часов; в это время он уходил, и ужинали без него. Обращение его с гостями зависело от расположения, в котором он находился. Гораздо позже, когда отношения Государя к нему сделались холоднее, по четвергам вечером можно было угадать, в каком был к нему расположении Государь в этот день при докладе. Когда Клейнмихель был любезнее обыкновенного, это значило, что Государь был неблагосклонен к нему. В отношениях к своим гостям Клейнмихель был очень неровен; имевшие значение при Государе, конечно, были почтены более других, но не имевшим этого значения случалось выслушивать разные неприятности, а когда Клейнмихель, несмотря на принимаемые женою его меры, пылил, то эти неприятности доходили до безобразия. Относиться при госте сенаторе с пренебрежением о Сенате, давать при всех приказания статс-секретарю Государственного Совета тайному советнику Никитину[43 - Никитин Андрей Афанасьевич (1794–1859) – тайный советник (1852), статс-секретарь Государственного Совета (1835), писатель, один из основателей «Вольного общ-ва любителей российской словесности» и член С.-Петерб. «Вольного общ-ва любителей словесности, наук и художеств». Окончил Имп. Моск. ун-т (1808), член Совета министра государственных имуществ (1837), член комиссии прошений, на высочайшее имя приносимых (1853).] о том, как вести какое-либо дело, которым Клейнмихель интересовался, ничего не значило.
Из вспышек Клейнмихеля упомяну <только о том>, что он на вечере при всех самым неприличным образом разругал Алексея Ивановича Войцеховича, уже тогда занимавшего важную должность, а впоследствии члена Государственного Совета, что не помешало последнему вскоре опять приехать на вечер к Клейнмихелю. Бывший с. – петербургский военный генерал-губернатор, генерал от инфантерии [Александр Сергеевич] Шульгин[44 - Об Александре Сергеевиче Шульгине говорится в первом томе «Моих воспоминаний», см. по Указателю имен первого тома.], который по возвращении из путешествий Клейнмихеля в Петербург являлся к нему в полном мундире, {со времени устройства железной дороги, на ее станции}, чем-то не сумел угодить Клейнмихелю, а между тем приехал к нему на вечер. Клейнмихель приказал своему швейцару отказать Шульгину, ругая последнего неприличными словами и громко говоря, что его следует выгнать кулаками в спину, {так громко, что} Шульгин не мог этого не слышать. {Впрочем, эта брань Шульгина, а также и Войцеховича, происходила гораздо позже описываемого мною времени и приведена здесь только как пример дерзости Клейнмихеля, когда он выходил из себя.}
Надо сказать, что Клейнмихель умел переходить внезапно от порывов сильнейшего гнева к выражению полной любезности; глаза его, сверкавшие в первом случае как у тигра, в один миг изменялись и делались глазами самой ласковой ручной кошки; голос, весьма грубый при ругательствах, в один миг делался нежным.
Перехожу теперь снова к описанию осени 1842 г. Расположение Клейнмихеля ко мне, конечно, сделалось вскоре известным, в особенности инженерам путей сообщения; некоторые из них уже искали моего покровительства. В это время воротился в Петербург корпуса инженеров путей сообщения полковник Трофимович[45 - Трофимович Василий Романович (1799–1856) – в разное время был начальником V (Ярославского) и III (Моск.) округа путей сообщения. О нем также говорится в первом томе «Моих воспоминаний», см. с. 139 и примеч. 349 на с. 556 первого тома.] (умерший в чине генерал-майора в отставке), посланный во время управления Девят(н)и ным инспектировать некоторые части ведомства путей сообщения. Находясь во внутренних губерниях и не зная о назначении Клейнмихеля, Трофимович присылал свои донесения в том духе, как требовалось при Девят(н)и не, так сказать в чиновничьем духе, и только намекал на беспорядки, чтобы не подвергнуться нареканию за то, что умолчал о них, но не выставлял их ярко, чтобы не {иметь вида} хулить то, что было известно и высшему начальству и так долго терпелось. Когда Трофимович узнал о назначении Клейнмихеля, он изменил тон своих донесений, но все же не сумел угодить новому начальнику, который с ироническими замечаниями печатал в своих приказах места, вырванные из донесений Трофимовича. Трофимович по возвращении в Петербург слышал, что я нахожусь в милости у Клейнмихеля, и ошибочно полагал, что я нахожусь с последним в близких отношениях; вследствие этого, выйдя из кабинета Клейнмихеля и увидев меня в приемном зале, он сказал своим необыкновенно визгливым голосом:
– Как Вы счастливы, что назначены состоять при графе; ведь это настоящий ангел. Я и прежде его видел, но теперь могу сказать, что и голос его ангельский, а лицо может служить типом лику Спасителя для местных образов в церквах. Да ведь Вы лютеранин и не знаете, что такое местный образ.
Я ему отвечал, что я православного исповедания и знаю, что называется местными образами. Но этот ответ не помешал Трофимовичу объяснить мне в подробности значение этих образов и повторить, что лицо графа должно служить прекрасным типом для написания лика Спасителя. В самом начале вышеприведенной фразы Трофимовича в дверях приемного зала показался Клейнмихель, к которому Трофимович стоял спиной и потому не мог его видеть. Клейнмихель мне дал знак, чтобы я не обращал на него внимания, и выслушал с иронической улыбкой все сказанное мне Трофимовичем. Когда я взошел в кабинет Клейнмихеля, он очень смеялся над описанною мною сценою.
В ноябре я был приглашен военным министром в его канцелярию, где он мне дал дело по устройству в области черноморских казаков на правом берегу Кубани неприступных каменных башен для помещения в каждой четырех казаков и просил меня, как хорошо знакомого с местностью, дать заключение по этому предмету. Казаки, помещенные в означенных башнях, должны были ограждать наш берег Кубани от нападения горцев и заменить казаков, доселе располагавшихся по камышам (такого казака называли секретом) и составлявших, так сказать, одну цепь. Конечно, жизнь этих секретов на болотной почве, под открытым небом, была незавидная, но они не только постоянно были в сношении между собой, но имели сообщение и с казачьими постами, находившимися на почтовой дороге, и с казачьими селениями, а некоторые из них даже позволяли себе переходить Кубань и наносить если не большой вред горцам, то пугать их своим удальством.
Это, следовательно, была живая сила, которая могла делать даже нападение, и эту живую силу хотели запереть в неприступные башни, в которых казаки могли бы только защищаться от нападения и не только не могли бы идти за Кубань, но даже при нападении горцев иметь сообщение с казачьими селениями и постами. Сверх того, постройка башен по неимению вблизи каменного материала стоила бы чрезвычайно дорого. Эта постройка была уже утверждена военным инженерным управлением, и на переданных мне чертежах башен имелась подпись Великого Князя Михаила Павловича, бывшего тогда генерал-инспектором по инженерной части; надо было составить заключение так, чтобы отменили постройку башен, не делая тем неудовольствия Великому Князю. В тот же день я составил мое заключение; когда я его оканчивал, приехал курьер Клейнмихеля с приглашением к обеду. После обеда последний меня спросил, зачем я утром был в канцелярии военного министра, и на полученный от меня ответ сказал, что я состою под его начальством, а потому не только не обязан, но не имею права исполнять чьи бы то ни было служебные поручения, и приказал немедля отвезти переданное мне дело обратно к Чернышеву без всякого заключения, к чему прибавил, что Чернышев очень любит чужими руками жар загребать, что Чернышеву известно, при ком я состою по особым поручениям, а потому ему не трудно было вытребовать мое заключение через Клейнмихеля. Я отвечал, что полагал себя обязанным явиться на призыв военного министра и исполнить поручение, не отвлекающее меня от служебных занятий, и потому просил Клейнмихеля отменить его приказание {об отдаче Чернышеву вышеупомянутого дела без моего заключения}, так как я обещал его представить. Клейнмихель возразил мне, что я не буду иметь времени исполнить это, так как {я найду в его канцелярии подписанное уже им предписание, коим} поручается мне составление проекта моста по американской системе (Гоу)[46 - Система Гоу (William Howe; в наст. время принято Гау) была разработана американским инженером и изобретателем Уильямом Гау и была применена в России по чертежам, привезенным американским инженером Дж. Уистлером (1800–1849), который был приглашен П. П. Мельниковым для строительства Николаевской ж. д. Деревянный мостовой пролет этой конструкции представлял собой решетчатую ферму, стянутую поперечными металлическими тяжами. Система Гау была теоретически перепроверена и усовершенствована русским инженером Дм. Журавским, помощником Уистлера на строительстве Николаевской ж. д., и применена в постройке деревянных «американских» мостов через Обводный канал в С.-Петербурге. Далее говорится о «листовых фермах по системе Гоу»: в 1835 Гау предложил использовать вместо деревянных металлические стержни из листового железа; по расчетам Дм. Журавского в России стали применять болты разного сечения в зависимости от нагрузки.] через Днепр в г. Киеве, предварительно получив по этому предмету наставление от полковника [Павла Петровича] Мельникова, бывшего в то время директором работ по устройству железной дороги от Петербурга до Бологого и жившего в с. Соснинской пристани, куда и предписывалось мне ехать немедля. Клейнмихель мне подтвердил, что я должен выехать в тот же вечер и потому не успею представить Чернышеву мое заключение. Я отвечал, что оно мною написано еще утром и, вероятно, теперь уже переписано и потому, пока приведут мне почтовых лошадей, я успею отвезти мое заключение.
Клейнмихель мне сказал, что я в это время нигде не найду старого колпака, как он называл Чернышева. Я отвечал, что отдам мое заключение состоящему при Чернышеве полковнику [Павлу Александровичу] Вревскому[47 - О Павле Александровиче Вревском говорится в первом томе «Моих воспоминаний», см. по Указателю имен первого тома.]. Клейнмихель на это согласился, но приказал, чтобы я впредь никогда не брал никаких поручений ни от военного министра и ни от кого-либо другого, а тем, которые будут мне что-либо поручать, говорил, чтобы они эти поручения передавали через него. Я отвез мое заключение {по вышеупомянутому проекту} Вревскому, передал ему приказание, полученное от Клейнмихеля, и в тот же день поехал к Мельникову в Соснинскую пристань. Конечно, военный министр не давал мне после этого никаких поручений.
Я не мог понять, каким образом Клейнмихель мог узнать так скоро о том, что я был у Чернышева. Это мне пояснилось по возвращении моем от Мельникова; бывая у Клейнмихеля, я заставал у него каждый раз [Максима Максимовича] Брискорна[48 - Брискорн (von Briscorn) Максим Максимович (Магнус Рейнгольд) фон (1788–1872) – государственный деятель. До описываемого времени в должности журналиста 2-го отделения канцелярии Главного штаба должен был находиться при особе императора и неоднократно сопровождал Александра I в путешествиях по России и Европе; в 1828 находился при генерале И. И. Дибиче во время похода против турок, в 1829 сопровождал Николая I в поездке в Берлин. В 1831 произведен в действ. статские советники, в 1832 – директор канцелярии Воен. министерства, пользовался полным доверием воен. министра графа А. И. Чернышева. В 1840 произведен в тайные советники. Сближение с графом П. А. Клейнмихелем, желавшим устранить Чернышева с поста министра, стоило Брискорну должности. С 1843 назначен товарищем государственного контролера, в контроле служил до 1853. С 1844 сенатор. Ранее упомянут в IV гл. «Моих воспоминаний».] (умершего в 1872 г. членом Военного совета) и узнал, что последний, состоявший директором канцелярии военного министра, был уволен от службы. Говорили, что причиною увольнения Брискорна было то, что во время управления Военным министерством Клейнмихеля Брискорн в надежде, что последний останется военным министром, сблизился с ним и, так сказать, выдал ему Чернышева. На изъявленное мною удивление Клейнмихелю об отставке Брискорна он мне сказал, что это ненадолго и что последний вскоре получит более высшую должность по службе; действительно, через несколько дней он был назначен товарищем государственного контролера.
Я приехал к Мельникову в Соснинскую пристань на другой день утром. Он показал мне все относящееся до проектирования листовых ферм по системе Гоу. Мельников жил в избе в двух комнатах; в одной из них стояли большой стол из простого дерева для чертежей и несколько самых простых стульев, диван и кровать; кроме этого, комнаты ничем не отличались от обыкновенного крестьянского помещения.
Перед обедом [Павел Петрович] Мельников мне сказал, с постоянной его иронией, что он не ожидал принимать у себя такого московского гостя, а потому не успел приготовить обеда, и я должен буду довольствоваться тем, что готовит ему ежедневно хозяйка {занимаемой им} избы, а именно щи с говядиной и тараканами (так он называл черную капусту, плававшую во щах) и кашу. Он мне предложил серебряный столовый прибор, а сам употреблял деревянную ложку, сказав, что этот серебряный прибор есть первая его собственность и что он ему подарен его невестой (Надеждой Филипповной, урожденной Викторовой[49 - Павел Петрович Мельников остался неженатым, а Надежда Филипповна Викторова вышла замуж за его сводного брата Александра Петровича Мельникова. Самыми близкими ему людьми оставался брат Алексей Петрович и его семья. Племянница Варвара Алексеевна в 1883 вышла замуж за сына А. С. Пушкина Григория, после свадьбы супруги жили в с. Михайловском, доставшемся Г. А. Пушкину в наследство от отца. В 1899 супруги Пушкины продали Михайловское государству и переехали в Маркучай (лит. Markuciai) в предместье Вильно (Вильнюса) – имение, приобретенное братьями Мельниковыми. Из Михайловского сюда были перевезены личные вещи поэта и Натальи Николаевны Гончаровой. Сейчас здесь Литературный музей А. С. Пушкина, однако вещи семьи А. С. Пушкина не сохранились.]), {о которой я упоминал во II главе «Моих воспоминаний»}. Во время обеда он вспомнил, что при отъезде его из Петербурга та же невеста дала ему сладкий кондитерский пирог, которого он еще не начинал. Он вынул пирог из шкафа, но так как этому пирогу было более двух месяцев, то его нельзя было есть, и пришлось немедля выбросить. Вечером подали нам сальные свечи в грязных бутылках вместо подсвечников. Я приехал к Мельникову без прислуги, а потому он трунил, что мне, московскому баричу {(не знаю, почему он считал меня баричем)}, придется, ложась спать, самому раздеваться и разуваться.
Впоследствии Мельников переехал в село Чудово, находящееся на шоссе между двумя столицами, где я у него бывал неоднократно. В Чудове он занимал комнаты верхнего этажа довольно большой избы, которые были порядочно меблированы, и ел он сносно. Но вообще он продолжал быть постоянно таким же скупым, как и прежде. Приведу несколько примеров его скупости. До самого назначения его главноуправляющим путями сообщения он, имея уже довольно значительный капитал и хорошее содержание по службе, жил в одной комнате у брата своего Александра [Александр Петрович Мельников], имевшего квартиру в придворном конюшенном доме.
В 1860 г. я ехал с ним в одном вагоне из Петербурга до ст. Любани, подле которой он и брат его Александр построили дачи. В тот же вагон сели несколько инженер-поручиков, только что кончивших курс в Институте инженеров путей сообщения и выпущенных на действительную службу. Некоторые из этих молодых людей были щегольски одеты; Мельников, впрочем очень справедливо, заметил им, что это щегольство и вообще жизнь выше средств не ведет никого ни к чему доброму, а инженеров ведет к тому, что они делаются ворами и грабителями казны, что, когда он был выпущен в офицеры, жалованье было еще менее настоящего, но что он и из него умел сберечь значительную часть и положить ее в сохранную казну[50 - Cохранная казна – кредитное учреждение, существовавшее с 1772 по 1860. Принимала вклады от помещиков и выдавала им кредиты под залог имений и крепостных.] {(надо полагать, что он мог это достигнуть, вероятно, имея готовый стол и квартиру)}, чего мог достигнуть тем, что всегда долго обдумывал, прежде чем решиться на какой-либо расход; так, он, указав на свою шинель, сказал, что это вторая только шинель в продолжение его почти 40-летней службы и что он сшил ее при производстве его в майоры.
В бытность Мельникова министром он часто разъезжал по России в тарантасе и ел так дурно во время путешествий, что никто, не только из инженеров и чиновников, состоящих при министерстве, но и из писарей не хотел с ним ездить. Он брал с собой во все путешествия служившего в ведомстве путей сообщения и вместе с тем при Императорских театрах медика Шюца
. Последний в Петербурге жил в Доме министра и целые дни проводил в семействе брата Мельникова, которое, в бытность Мельникова министром, также жило в том же доме. Во время путешествий Мельникова Шюц не мог ему быть ни в чем полезен. Мельников заклятый гомеопат, а Шюц аллопат, как все уверяют, очень плохой; сверх того, он не умел правильно писать по-русски. Почерк Мельникова был очень дурен; в бытность Императора и Императрицы в 1867 г. в Варшаве[51 - Посещение императором Александром II и императрицей Марией Варшавы было 6–10 июня 1867.] Государь поручил Мельникову немедля представить план вагонов, в которых должна была ехать Императрица из Варшавы, с показанием размещения в вагонах Императрицы, Великих Князей, Великой Княжны и других лиц. Мельников поручил, за неимением под рукою писца, сделать надписи о размещении Шюцу. В это время я зашел к Мельникову, который мне показал предполагаемое им размещение; я заметил, что нельзя представить изготовленного плана Государю, так как надписи писаны не по-русски, а по-тарабарски, и спросил Мельникова, зачем он возит с собой чиновника, по-видимому ему совершенно бесполезного. Мельников с постоянной своей иронией отвечал мне, что Шюц ему полезен тем, что, когда Мельников вздумает во время путешествия дать кому-либо гривенник на водку, Шюц норовит ничего не дать, и гривенник остается в кармане у Мельникова.
По возвращении из Соснинской пристани я, недолго пробыв в Петербурге, поехал в Киев через Москву, где жили в это время жена моя, мать [52 - Об Эмилии Николаевне Дельвиг, урожд. Левашовой, жене автора, и его матери, Александре Андреевне Дельвиг, урожд. Волконской, говорится в первом томе «Моих воспоминаний», см. по Указателю имен первого тома.] и сестра. В Киев я поехал один и остановился в квартире, {нанимаемой} товарищем по Институту инженеров путей сообщения капитаном Антоном Эммануиловичем Никифораки[53 - Об Антоне Эммануиловиче Никифораки говорится в первом томе «Моих воспоминаний», см. по Указателю имен первого тома.].
{Киев выстроен на местности еще более живописной, чем Нижний Новгород, но так как я был в нем зимою, то он не произвел на меня сильного впечатления, тем более что постройки в нем были тогда еще не такие красивые. Я не буду описывать ни города, ни Лавры с ее пещерами, ни других церквей, так как они были неоднократно подробно описаны.}
В это время {военным} генерал-губернатором Юго-Западного края был генерал-адъютант Дмитрий Гаврилович Бибиков[54 - О Дмитрии Гавриловиче Бибикове говорится в первом томе «Моих воспоминаний», см. примеч. 597 на с. 586 первого тома.]. Он меня принял очень хорошо; {мы сочлись родными}; он хотя был гораздо старее меня, приходился мне очень дальним племянником. Я был приглашен обедать у него непременно каждое воскресенье, а по будням когда мне вздумается. Клейнмихеля тогда считали до того могущественным {даже люди, занимавшие такие высокие должности, как Бибиков, что} последний не хотел верить, чтобы я имел одно только поручение по составлению проекта моста через Днепр, а полагал, что мне поручено под рукой разузнать все относящееся до управления Бибикова. {Несмотря на его ум и ловкость, я мог бы это заключить даже из его разговоров со мною, но впоследствии} мне это передавал состоявший по особым поручениям при Бибикове полковник Ленковский
, которому <собственно> и было поручено Бибиковым наблюдение за {всеми действиями моими, которые предположил в своей голове Бибиков}. Выбор Ленковского {для этого, если бы я действительно имел секретное поручение, был неудачен; он был слишком хороший человек и не способен на предательство; выбран же он} был потому, что бывал часто у Никифораки, с которым играл в карты. За обедами у Бибикова и в те часы, которые я проводил у него после обеда, единственными предметами для разговора были цинические толки о женщинах и воровство, производимое инженерами путей сообщения. Приведу несколько примеров.
Бибиков, сидя за обедом, при дежурном чиновнике из его канцелярии, спросил меня, познакомился ли я с Писаревым[55 - Писарев Николай Эварестович (1807–1884) – действ. статский советник, камергер; правитель канцелярии и чиновник для особых поручений киевского губернатора Д. Г. Бибикова (с 1838), председатель временной комиссии для разбора древних актов (1843–1848), созданной и работавшей в Киеве; губернатор Олонецкой губ. (1848–1851). В III отделении Собственной е. и. в. канцелярии было заведено дело «О лихоимстве чиновника для особых поручений при киевском генерал-губернаторе Писарева». Окончил Моск. университетский пансион. Жена: Софья Вишневская, три дочери.], управляющим его канцелярией, и сказал мне, что он держит Писарева, как человека весьма умного и полезного для края, а все уверяют, что он будто держит Писарева потому, что находится в связи (это было выражено самым циническим образом) с женою последнего. Бибиков говорил мне также, что все обвиняют его в том, что он в связи с какою-то актрисой, не понимая, сколько эта связь принесла пользы России, быв причиной тому, что он еще несколько лет (он даже определил число лет) останется в настоящей должности, в которой он считал себя необходимым. {Самые циничные рассказы были за его обеденным столом беспрерывно, как бы ни было у него велико мужское общество.
Относительно злоупотреблений инженеров путей сообщения Бибиков говорил мне, что бывший начальник V (Киевского) округа путей сообщения генерал-майор Шишов, которому в это время было поручено составление проекта по улучшению судоходства через Днепровские пороги, а впоследствии и приведение в исполнение этого проекта, вел жизнь пьяную и грязно-распутную, воровал казенные деньги везде где мог и дозволил за известную годовую плату бывшему моему товарищу по Институту инженеров путей сообщения, капитану Залесскому I
, свидетельствовать все работы в округе и ревизовать все судоходные пристани, при каковых свидетельствах и ревизиях Залесский обдирал производителей работ и смотрителей судоходства. Бибиков говорил, что при инженер-полковнике Гене[56 - Гене Александр (1798–1872) – окончил Институт корпуса инженеров путей сообщения в 1815.], назначенном после Шишова управляющим округом, продолжаются те же порядки; что Гене, по своей глупости, ничего нового выдумать не сумеет, но что если бы сумел, то, обремененный большим семейством, в отношении казнокрадства повел бы дела еще хуже; что мимо моих окон каждое утро проходит инженер-поручик Залесский II
, честно построивший какой-то мост в Киевской губернии, к капитану Залесскому I, убеждая его подписать опись произведенной работе, но что последний за эту подпись требует большую сумму, которой Залесскому II неоткуда взять, и что об этом требовании известно Гене.
Последний вскоре из управляющих округом был назначен членом строительной комиссии, должность гораздо низшую, а впоследствии членом общего присутствия того же правления округа, в котором был прежде председателем; только по назначении Мельникова главноуправляющим путями сообщения он, частью по товариществу с Гене, а частью по каким-то дамским связям, произвел последнего в генерал-майоры, сделал начальником VI (Казанского) округа и дал даже денежную аренду, награду весьма редкую в ведомстве путей сообщения.
Никифораки подтвердил мне справедливость всего сказанного мне Бибиковым, и я рассказ последнего передал Гене, который почитал своей обязанностью почти каждый день являться ко мне. К этому рассказу я прибавил, что мне известно, что Залесский при всех свидетельствах работ берет взятки. Гене был очень смущен моим замечанием, притворился, что ничего не знает, и обещался прекратить неправильные требования Залесского I.
В то время губернии были приписаны к округам путей сообщения, правления которых обязаны были командировать подчиненных им инженеров для освидетельствования работ в казенных домах, принадлежащих разным ведомствам; подписанные этими инженерами описи работ представлялись вместе с отчетами в контрольное отделение казенной палаты той губернии, где находилось сооружение, в котором произведены были работы.
Из числа игравших в карты с Никифораки всех чаще был у него директор киевской гимназии Александр Григорьевич Петров[57 - Петров Александр Григорьевич (1803–1887) – закончил Харьковский ун-т (юридический ф-т и этико-филологическое отд. философского ф-та); директор 1-й гимназии Киева (1836–1844), затем директор Ришельевского лицея в Одессе (в теч. 9 лет) и, кроме того, попечитель учебного округа (до 1846). После добровольной отставки поступил цензором в Моск. цензурный комитет (1860), получил чин действ. статского советника, с 1865 – председатель С.-Петерб. цензурного комитета; в 1875 произведен в тайные советники.], впоследствии председатель Петербургского цензурного комитета. Вскоре после переданного мною Гене рассказа Бибикова Петров, придя к Никифораки, объявил, что у него был Залесский, требуя, чтобы он взял те деньги, которые последний получил за подписание описи по ремонтным работам {управляемой Петровым} гимназии, и укорял Петрова в том, что последний рассказывает подобные вещи мне, состоящему при графе Клейнмихеле, за что он может совсем погибнуть. Петров сказал Никифораки, что он денег Залесскому не давал, и потому отвечал последнему, чтобы он их возвратил, если желает, тому, у кого он их взял, т. е. подрядчику. Петров очень был недоволен тем, что Никифораки передал мне эту проделку Залесского. Но Никифораки мне ничего не говорил, и я об этом ничего не знал, а только в общих словах сказал Гене, что Залесский везде берет деньги, где свидетельствует работы. Выходит по пословице, что кошка знает, чье мясо съела.
Я упомянул о казнокрадстве Шишова; почти все инженеры, состоявшие в его округе, находились под начетом; он при каждой работе составлял комитеты, в которых состоял председателем, и брал, по сговору с евреями, фальшивые залоги под выдаваемые задаточные деньги, а когда фальшивость залогов обнаруживалась, налагались начеты на председателя и членов означенных комитетов; таким образом, деньги, которые брал воровски один Шишов, возвращались казне малыми суммами не от одного, а от всех ни в чем не повинных членов комитета.
По воскресеньям у Бибикова обедали все старшие должностные лица Киева. Бибиков мне говорил, что он каждый раз приглашает Гене, как управляющего округом путей сообщения, но что он никогда не бывает. На мой вопрос у Гене, по какой причине он не бывает на обедах у Бибикова, он отвечал, что за этими обедами сидят все лица, украшенные разными орденами, а ему, не имеющему никакого ордена, совестно сидеть между ними, {хороша причина}! Действительно, Гене был единственное лицо, которое, в чине инженер-полковника и притом управляющего округом путей сообщения, не имел орденов; он получил первый орден только после 35 лет службы. Орден Св. Владимира 4-й ст. дается по статуту за 35-летнюю службу, конечно, беспорочную, и служба Гене считалась беспорочною!
В бытность мою в Киеве у Бибикова было несколько балов, на которых танцевал, между прочими, Мартынов[58 - Мартынов Николай Соломонович (1815–1875) – отставной майор; после «несчастной», как выразился автор, дуэли был лишен всех прав состояния и по указу Николая I отбыл 3 месяца на гауптвахте с последующим церковным покаянием в течение нескольких лет в Киеве.], убивший на дуэли поэта Лермонтова и посланный в Киев на церковное покаяние, которое, как видно, не было строго, потому что Мартынов участвовал на всех балах и вечерах и даже через эту несчастную дуэль сделался знаменитостью. Я встречался с Мартыновым, между прочим, и у бывшего тогда киевским губернатором, а впоследствии членом Государственного Совета Ивана Ивановича Фундуклея[59 - Фундуклей Иван Иванович (1804–1880) – губернатор и почетный гражданин г. Киева. По наследству был обладателем огромных средств, к которым присоединил стекольный завод под Чигирином, а также сахарный завод и купленную у графа Воронцова часть имения в Гурзуфе. Был сказочно щедрым человеком, так, например, он давал обеды и балы, обходившиеся в 500 руб., занимался благотворительностью. В последующем являлся вице-председателем Гос. Совета Царства Польского в звании сенатора.], очень богатого человека, о котором нечего сказать более, как то, что он кормил хорошими обедами и давал балы с хорошими ужинами.
Бибиков был чрезвычайно крут и часто дерзок с польскими помещиками управляемого им края; насколько это было полезно в то время для русских интересов, предоставляю судить более знакомым с политическим положением того края; но многие русские тогда говорили, что правитель его канцелярии Писарев и другие подчиненные Бибикову лица выдумывали заговоры и раздували их важность с целью выслуживаться и получать награды, а между тем оговоренные подвергались ссылке в Сибирь и другим тяжким наказаниям. Я не могу утверждать, чтобы это было действительно так, но не подлежит сомнению, что Бибиков потворствовал Писареву, грабившему помещиков, которые, чтобы не подвергаться арестам, платили Писареву большие суммы, обыкновенно доставляя их во время киевских контрактов, бывающих в январе месяце.
Писарев, несмотря на то что брал с помещиков взятки, обращался с ними очень гордо. Мне случалось во время контрактов играть у Писарева в карты, и, когда приходили во время нашей игры ясновельможные паны и кланялись при входе почти до пола, Писарев почти не гнул шеи, оставляя нас, игравших с ним, на одну минуту, входил с помещиком в свой кабинет, где, конечно, взявши положенный оброк, отпускал его и, садясь снова за карточный стол, не обращал никакого внимания на низко кланяющегося уходящего пана. Кабинет Писарева был весь уставлен подаренными (?) ему старинными фамильными серебряными блюдами, вазами, чашами и т. п. Сколько мне помнится, Писарев умер в бедности, жена ограбила его и бросила. {Все время моего пребывания в Киеве Бибиков был со мною очень любезен}.
Клейнмихель и я были в Москве, когда Бибикова в 1852 г. назначили министром внутренних дел. Я, узнав об этом назначении, сказал о нем Клейнмихелю, который очень был доволен и надеялся, что многое будет в состоянии провести из того, что не мог провести при прежнем министре графе Перовском[60 - Перовский Лев Алексеевич, граф (1792–1856) – генерал от инфантерии, камергер, генерал-адъютант (1854), из дворян С.-Петерб. губ., министр внутр. дел (1841–1852), министр уделов (1852–1855), управляющий кабинетом и Академией художеств (1852–1856). Во время Отечественной войны принимал участие в битвах при Бородине, Малоярославце, Вязьме и Красном. Участвовал в Заграничных походах 1813–1815 гг., был ранен. Член «Союза благоденствия» и «Воен. общ-ва», что «высочайше повелено оставить без внимания». Брат Алексея Алексеевича Перовского, псевдоним Антоний Погорельский.], полагая, что Бибиков относительно его останется таким же подобострастным[5 - {При проезде Клейнмихеля через Киев генерал-губернатор Бибиков встречал его при выходе из дорожного экипажа в полной парадной форме.}], каким был до сего времени, но Клейнмихель в этом ошибся. Я также ошибся, надеясь, что Бибиков сохранил ко мне хотя часть любезности, которою меня осыпал в Киеве. В ноябре 1852 г., приехав в Петербург с моими предположениями о преобразовании Московских водопроводов, я был у Бибикова в парадной форме во время приема им просителей. Подойдя ко мне, он спросил, чего я желаю; я отвечал, что, приехав из Москвы, почел обязанностью представиться ему. Он мне заявил, очень величаво, что-то вроде того, что он, по значительности своих занятий, не может заниматься мной. Может быть, он это сказал и мягче, но такое впечатление произвели его слова на меня. Это было сказано при Николае Алексеевиче Милютине[61 - Милютин Николай Алексеевич (1818–1872) – российский гос. деятель. В 1840-е официально начинается многосторонняя работа Н. А. Милютина по собранию и обработке статистических сведений о России. Министр внутр. дел А. Г. Строганов обратил внимание на его записку о голоде и поручил ему составить записку по поводу первых предположений о ж. д. в России. В 1842 ему поручено городское отделение Хозяйственного департамента, здесь он составил городовое положение, введенное сначала в С.-Петербурге, потом в Москве и в Одессе, замечательное по проведенным в нем началам самоуправления. Под непосредственным его руководством изданы первые 2 тома «Городских поселений в России» и сведения о хозяйстве городов с 1838 по 1858 под заглавием «Общественное устройство и хозяйство городов», составлен в Хозяйственном департаменте обширный свод мат-лов «Правительственная статистика России» (самим Милютиным написано извлечение из него, «Число городских и земледельческих поселений в России», напечатано в 1851 в «Сборнике статистических сведений о России»). В последующие годы – товарищ министра внутр. дел (1859–1861), член Гос. Совета Российской империи (1865–1867), главный начальник канцелярии по делам Царства Польского в Петербурге; один из разработчиков Крестьянской реформы 1861 г.], который представлял Бибикову лиц, собравшихся у него в приемном зале, и я с того времени, встречаясь с Милютиным, всегда конфузился. Я никогда не мог себе простить этого шага, сделанного мною для того, чтобы продолжать знакомство с Бибиковым, и вполне неудавшегося. Я на него решился без всякой надобности, не обсудив, что настоящие взаимные наши отношения были совсем не те, какие были в Киеве. {Там он считал меня агентом и близким человеком временщика, от которого полагал себя в зависимости, хотя косвенно. Теперь он сам сделался министром; Клейнмихель уже не пользовался прежней милостью у Государя, а я в протекшие 10 лет не только не сделал служебной карьеры, но назначение меня начальником Московских водопроводов служило Бибикову доказательством, что я ничего не значу и при потерявшем в его глазах значение Клейнмихеле}.
Вскоре по вступлении на престол Императора Александра II Бибиков был уволен от должности министра внутренних дел; ему предлагали остаться в звании генерал-адъютанта и членом Государственного Совета, но он, недовольный увольнением от должности министра, пожелал выйти в отставку. По болезни он после этого почти постоянно жил за границей, и я его встретил в первый раз в Карлсбаде в 1864 г., где он был, равно как и в 1865 г. и во все следующие годы, в которые я приезжал в Карлсбад, до самой его смерти, снова так же любезен со мной, как был в Киеве.
В Киеве я часто бывал у Екатерины Федоровны Скордули[62 - О Екатерине Федоровне Скордули, урожд. Лопухиной, говорится в первом томе «Моих воспоминаний», см. по Указателю имен первого тома.], дочери Дарьи Николаевны Лопухиной, в заведении которой я воспитывался, {о чем изложено в I главе «Моих воспоминаний»}. Муж ее, отставной генерал-майор, был человек добрый, но ничем не замечательный; она же, выросшая в богатом доме ее матери и близкая родственница весьма богатой и скупой старухи графини Браницкой[63 - Браницкая (урожд. Энгельгардт) Александра Васильевна, графиня (1754–1838) – фрейлина, обер-гофмейстерина, племянница Григория Александровича Потемкина. Муж: коронный гетман Польши Ксаверий Браницкий.], племянницы знаменитого Потемкина, заметно старалась поддержать свое аристократическое значение.
Зима 1842/43 гг. была в Киеве весьма мягкая, так что лед на Днепре был очень тонок, и я не мог делать промеров в реке по льду. 18 января Днепр очистился ото льда, и тогда я сделал все нужные мне промеры как в самой реке, так и в его рукаве, называемом Чертороем, а равно все прочие изыскания, нужные для составления проекта моста, как в указанном мне месте у Панкратьевского спуска, так и 600 саженями ниже, на том месте, где устраивался наплавной мост, которое я предпочитал для устройства постоянного моста. При этих изысканиях я насмотрелся на затруднения, которые представляла переправа через Днепр, так как по причине его разлива нельзя было навести наплавного моста. Сотни подвод стояли в ожидании очереди переправиться; проезжающие на почтовых и своих лошадях, а равно казенные тяжести перевозились не в очередь, что еще более замедляло переправу возов, принадлежавших помещикам и крестьянам. Сверх того, очередь часто нарушалась; давшие лишнюю плату, которая была иногда высока до безобразия, перевозились не в очередь, через что некоторые из приезжавших с возами крестьян проедали все {с ними бывшее} и находились в самом безвыходном положении. Эти беспорядки, конечно, были известны властям Киева, но они бездействовали; говорили, что причиной этого было то, что Писарев, правитель канцелярии Бибикова, был в доле с подрядчиком, содержавшим переправу.
В Киеве мне было очень скучно; общества, которые мне приходилось посещать, не представляли ничего замечательного; сверх того, я в первый раз расстался на такое долгое время с женой, оставил ей мало денег и сам, несмотря на то что жил на всем готовом, нуждался в деньгах, в особенности вследствие значительного проигрыша в карты, а от скуки я играл почти ежедневно. Для уплаты моих проигрышей я занял у Никифораки тысячу руб., которые хотя и вскоре ему уплатил, но это было мне очень затруднительно. Наконец в конце марта я оставил Киев и, взяв в Москве с собой жену, приехал в Петербург, где нанял небольшую квартиру с мебелью в Коломне, на набережной р. Пряжки.
Я представил Клейнмихелю общий план р. Днепра у Киева с объяснительной запиской, в которой излагал выгоды избранного мною места для устройства постоянного моста {перед тем, которое было указано}.
На низменном левом берегу Днепра перед мостом, предполагаемым на указанном мне месте, была насыпана на протяжении нескольких верст высокая дамба с несколькими отверстиями, на которых были устроены деревянные мосты. Рукав Днепра, Черторой, – в котором воды протекало не менее, чем в самом Днепре, а течение было гораздо быстрее, – в большей части своего протяжения был перпендикулярен дамбе, не доходя до нее нескольких десятков сажен; образовав прямой угол, он тек параллельно дамбе, соединяясь с Днепром в нескольких десятках сажен выше места, где предполагалось устроить постоянный мост. В весеннее время вся низменность около дамбы покрывается водой; главная масса воды протекала по Черторою; значительная часть ее направлялась под деревянные мосты, устроенные в дамбе, которые неоднократно уже срывало, равно как и головы дамбы при мостах. В весеннее время, при спаде воды в Днепре, образовывается сильное течение вдоль дамбы, неоднократно уже повреждавшее обделку откосов дамбы и самую дамбу. Для предотвращения этих повреждений требовалось значительно укрепить откосы дамбы и выстроить на ней более прочные мосты.
Русло Днепра на месте, указанном для постройки моста, имело два фарватера; один собственно Днепр, а другой образуемый Чертороем, {соединяющимся с Днепром несколько выше этого места}. По глубине этих фарватеров заложение в них мостовых быков представляло затруднение. Самое течение в этом месте было довольно быстрое и, по причине близкого соединения двух значительных потоков, неправильное.
Грунт Панкратьевского спуска[64 - Панкратьевский спуск – дорога к Днепру, проложенная с высокой части Киева к берегу реки в 1848 в процессе реконструкции древнего Спасского спуска. Получил свое название по фамилии киевского гражд. губернатора П. П. Панкратьева.], по которому предполагалось подниматься с постоянного моста в Киеве, был глинистый, изобилующий весьма значительными водяными источниками, которые во время произведенных мною изысканий размывали откосы спуска, так что они обрушивались и беспрерывно изменяли вид спуска.
Все эти обстоятельства требовали значительных издержек как по устройству моста, так и дамбы на левой стороне Днепра и подъема на его правой стороне. Устройство последнего, при изобилии ключей, представляло особые затруднения, и потому я предпочитал устроить мост 600 саженями ниже, на том месте, где наводился наплавной мост.
Низменность, простирающаяся от шоссе до этого места, более возвышена, чем та, по которой была устроена дамба, а потому новая дамба, по избранному мною направлению, была бы ниже устроенной. Она была бы отдалена от Чертороя, масса воды которого, проходящая в весеннее время через отверстия, оставленные в устроенной дамбе, соединялась бы с Днепром выше места, избранного мною для моста, так что эта масса не имела бы влияния на предположенную мною дамбу и ее можно было устроить сплошную без отверстий, большей частью весьма вредных. Во время спада воды в Днепре не могло бы образоваться быстрого течения вдоль откосов предположенной мною дамбы, так как она не была бы перпендикулярна к руслу Днепра.
На избранном мною месте был один фарватер в Днепре, и глубина его гораздо менее, чем глубина каждого из обоих фарватеров на {прежде} указанном месте.
Подъем с моста на правый берег Днепра проходил бы по направлению мостовой, устроенной для въезда с наплавного моста в Киевскую цитадель[65 - Киевская цитадель – комплекс фортификационных сооружений в Киеве, существовавших в XIX в.]. По этому направлению не было водяных ключей, и въезд потребовал бы только незначительных улучшений.
Выбор места для моста при Киевской крепости, конечно, должен был быть согласован с военным инженерным начальством, которое на сделанный мною вопрос о том, какое место лучше для постройки моста, отвечало, что и в военном отношении избранное мною место предпочтительнее {по причинам, которых я здесь излагать не буду}.
Ясно было, что на постройку моста в избранном мною месте требовалось бы гораздо менее расходов, а самый мост, дамба на правой стороне Днепра и подъем в Киев были бы поставлены в условия, более безопасные от повреждений.
Клейнмихель, прочитав мою объяснительную записку и выслушав мои словесные объяснения, согласился со мною и сказал, что он представит об этом в свое время Государю и вызовет меня в Киев, – где полагал быть в августе одновременно с Государем, – для личного объяснения этого дела Его Величеству. Предположение мое, однако, не понравилось Государю, который любил прямые линии; шоссе, построенное от ст. Бровары, идет по совершенно прямому направлению на Киево-Печерскую лавру[66 - Киево-Печерская лавра – один из первых по времени основания православных монастырей Киевской Руси. Построен в пещерах высокого берега Днепра.]; по моему же предположению, проехав от ст. Бровары верст десять по этому шоссе, следовало повернуть налево, и, следовательно, лавра для приезжающих в Киев была бы видна с правой стороны.
Клейнмихель очень не любил, когда его представления не удостаивались одобрения Государя, а потому был недоволен, что я его довел до этого, но никогда мне более ни слова не говорил о моем предположении; конечно, вызов мой в Киев не состоялся. Государь тогда же нашел, что мост у Киева не должен быть построен с деревянными фермами, и решено было устроить железный висячий мост, составление проекта которого и постройка были поручены английскому инженеру[67 - Николаевский цепной мост; автор проекта британский инженер-железнодорожник Чарльз Виньоль (Charles Blacker Vignoles), 1793–1875.]. Ему заплачена значительная сумма, а от меня не потребовалось представления полного проекта, который я, между тем, изготовлял с помощью моей жены. Я уже несколько раз говорил, что я вовсе не умел чертить. Мне затруднительно было даже составлять черновые чертежи. Постоянный для этого наем чертежника и писцов для переписки бумаг, на что мне Клейнмихель не давал никаких средств, при нашем безденежье, был обременителен, и потому жена моя, необыкновенно способная ко всякому ручному ремеслу, по моему указанию чертила черновой проект моста и разных к нему принадлежностей.
В конце апреля Великая Княгиня Елена Павловна[68 - Елена Павловна, вел. кнг. (Friederike Charlotte Marie Prinzessin von W?rt tem berg) (1806–1873) – внучатая племянница вдовствующей императрицы Марии Федоровны. Родители: принц Павел Карл Фридрих Август (младший сын короля Вюртемберга Фридриха I) и принцесса Шарлотта Саксен-Альтенбургская. Муж: вел. кн. Михаил Павлович, сын Павла I. Дочери: Мария (1825–1846), Елизавета (1826–1845) (умерла в родах вместе с новорожденной дочерью), Екатерина (род. 1827), Александра (1831–1832), Анна (1834–1836).] ехала за границу с тремя своими дочерьми. Клейнмихель послал меня осмотреть состояние шоссе от Петербурга до Ковно, принять меры к удобному их проезду и при представлении Великой Княгине, по приезде ее в Ковно, спросить, как она довольна проездом. Вместе с тем Клейнмихель приказал мне освидетельствовать заготовленные для исправления шоссе материалы и рассмотреть способ его управления. Директором работ по шоссе был инженер-полковник Кашперов[69 - Кашперов Александр Яковлевич (1795–1861) – инженер-генерал-майор (1858); производитель всех работ по строительству моск. Манежа, который был построен в 1817 по случаю 5-летней годовщины победы России в Отечественной войне 1812 г. по проекту А. А. Бетанкура, директор работ корпуса инженеров путей сообщения по постройке почтовых станций по Динабургскому (Киевскому) шоссе от станции Катежно до города Острова Псковской губ. (1836), начальник Динабургского шоссе (сер. 1840-х).], человек в высшей степени честный, но грубый и, что называется, неотесанный; он жил очень бедно. Я с ним и с дистанционными инженерами осмотрел подробно шоссе и нашел большей частью все в порядке. Мы останавливались для обеда и ночлега у дистанционных инженеров и у начальников шоссейных заставных домов.
Все жили бедно; о нашем приезде знали, но обеды и ужины были весьма простые; некоторые не могли ничего предложить, кроме щей и каши. Кашперов, внутренне чрезвычайно довольный поведением его подчиненных в то время, когда почти во всем ведомстве путей сообщения были значительные злоупотребления, бранил их мне, говоря:
– Вот архангелы какие (к чему он, по обыкновению, от которого ни в каком случае не мог удержаться, прибавлял крепкое словцо), самим жрать нечего и гостей нечем угостить, а перед ними стоят дорогие кучи щебня; могли бы их и поменее поставить, сам черт их не учтет[6 - сам черт их не учтет вписано над строкой.]; нет, подавай нам все кучи щебня, ведь они архангелы!
За малейшую неисправность Кашперов сильно бранил своих подчиненных и в этом не церемонился. По возвращении в Петербург я обо всем подробно доложил Клейнмихелю, но тогда не в моде было слышать что-либо хорошее о ведомстве путей сообщения, и потому на мой доклад не было обращено внимания.
В Ковно я {приехал ранее Великой Княгини и} застал там присланного для ее встречи наместником Царства Польского князем Паскевичем чиновника барона Засса[70 - Об Иване Федоровиче Паскевиче и Григории Христофоровиче Зассе говорится в первом томе «Моих воспоминаний», см. по Указателю имен первого тома.] (может быть, я ошибаюсь в фамилии этого барона). Мы вместе представились Великой Княгине при ее выходе из {дорожного} экипажа, и она звала нас на другой день к завтраку. Она приехала вечером; спустя около часа по ее приезде пришли звать к ней барона Засса, который, воротившись, сказал мне, что его позвали по ошибке, а что Великая Княгиня зовет меня. Придя в занимаемый ею дом и не найдя никого в первых комнатах, я, после довольно долгого ожидания, решился отворить дверь и увидел Великую Княгиню, которая начинала раздеваться. Она меня спросила, что мне нужно, и когда я ей объяснил, что я пришел по ее приказанию, ответила, что звала не меня, а барона Гринвальда[71 - Гринвальд Родион (Мориц Рейнгольд) Егорович (1797–1877) – генерал от кавалерии (1856), главноуправляющий гос. коннозаводством (1859), генерал-адъютант (1850), член Гос. Совета (1864). «Сдержанный и осторожный, тяжелый на похвалу, но прямой до того, что говорил всегда правду в глаза самым высокопоставленным лицам, как бы она им ни была неприятна, честный, беспристрастно-справедливый и самостоятельный, он всецело был предан долгу службы и добросовестному исполнению своих обязанностей и того же требовал от своих подчиненных, зато в случае необходимости он всегда являлся их заступником» (Федорченко В. И. Свита российских императоров. М., 2005. Кн. 1: А – Л. С. 271).], которому поручено было сопровождать ее за границу. Это qui pro quo произошло, вероятно, потому, что Великая Княгиня потребовала барона, а в доме, где она остановилась, не знали другого барона в Ковне, кроме Засса; последний же не знал другого барона, кроме меня. На другой день, за завтраком, очень смеялись этому embaras de richesse[7 - embaras de richesse (фр.) – разнообразие, затрудняющее выбор; «глаза разбежались». Выражение, возм., связано с названием пьесы Л. Ж. К. д?Алленваля (L. J. Ch. Soulas d?Allainval) «L?Embarras des richesses» (1726).] как выразилась Великая Княгиня. В то время она была очень хороша собой; ее дочери казались здоровыми {девицами}, и нельзя было думать, что две из них вскоре умрут. Великая Княгиня поручила мне благодарить Клейнмихеля и быть у ее мужа по приезде в Петербург. Великие Княжны поручили сказать, каждая что-то особое папаше. По приезде в Петербург я представился Великому Князю Михаилу Павловичу, который был в дурном расположении и отпустил меня по передаче мною в коротких словах поручений его жены и дочерей, не вспомнив даже любимого его рассказа о геройской смерти моего брата[72 - Об Александре Ивановиче Дельвиге, родном брате автора, говорится в первом томе «Моих воспоминаний», см. по Указателю имен первого тома.] под Варшавой. Впрочем, после этой смерти прошло почти 12 лет.
Клейнмихель очень любил, чтобы его подчиненные постоянно были заняты; в мае он дал мне перевести какую-то довольно толстую французскую книгу об освещении маяков. В июне я ему представил набело переписанный перевод; не знаю, ни зачем ему нужен был этот перевод, ни куда он девался.
Я и жена до конца июня приятно прожили в Петербурге; у нас ежедневно, когда дозволяла служба, бывал двоюродный брат мой Александр Дельвиг. {Я уже говорил, что этот во всех отношениях примерный молодой человек был дружен с женою}; музыка и пение у нас не прерывались. В это же время была в Петербурге тетка моя П. А. [Прасковья Андреевна] Замятнина[73 - О Прасковье Андреевне Замятниной говорится в первом томе «Моих воспоминаний», см. по Указателю имен первого тома.] по случаю выхода ее сына из училища правоведения. {Прочие мои знакомые были те же, о которых я упоминал прежде. Между ними я позабыл назвать А. Д. Соломку, о котором я говорил в I главе «Моих воспоминаний».}
Я несколько раз ездил обедать к [Афанасию Даниловичу] Соломке, и он знал от меня, что мы не получаем никакого дохода с имения жены моей. Вследствие этого он советовал мне его продать и, придя раз ко мне, сказал, что он сам готов купить имение жены, но так как оно ничего не приносит, то он принимает на себя долг сохранной казне и расходы по купчей крепости, а меня избавляет от хлопот по владению. Я принял это за шутку, но хитрый хохол не шутил; он хотел пощупать, нельзя ли поймать меня на эту удочку, а при моем несогласии предложить какую-нибудь безделицу, которою я мог бы, по его мнению, удовольствоваться. Конечно, я не продолжал разговора с Соломкою о продаже имения.
Надо сказать, что в это время р. Пряжка, протекавшая перед нашими окнами, содержалась очень нечисто; жена видела раз плывшее по ней тело утопленника, что оставило в ней навсегда неприятное воспоминание о тогдашнем нашем помещении, которое, сверх того, было довольно тесно.
{Я уже говорил, что} Клейнмихель осенью 1842 г. {был недоволен Московским шоссе; дальнейшие распоряжения местного начальства по улучшению шоссе он находил недостаточно энергичными}; предполагая надолго уехать из Петербурга для обозрения некоторых частей своего ведомства, он поручил мне наблюдение за шоссе от Петербурга до Москвы. При этом он мне словесно передал, что оставляет меня на Московском шоссе с тем, чтобы я вполне заменял его в его отсутствие, для чего передал мне относительно этого шоссе все права главноуправляющего путями сообщения. Инженер-полковник Энгельгардт[74 - Энгельгардт Валериан Федорович (Engelhardt Valerian Ioann von) (1798–1856) – генерал-лейтенант (1852), происходил из дворян Лифляндской губ., состоял при командующем Отдельным Кавказским корпусом генерале от инфантерии А. И. Нейдгардте для особых поручений (1842), директор Института корпуса инженеров путей сообщения (1843–1855), потом член Совета Главного управления путей сообщения и публичных зданий (1855) и аудиториата корпуса инженеров путей сообщения. Жена: Елизавета Михайловна Степова(я).], заведовавший шоссе от Петербурга до ст. Померанье, обиделся назначением меня наблюдать за его действиями и упросил Клейнмихеля исключить его дистанцию из моего наблюдения. Тогда Клейнмихель, поняв, что вновь назначенный им принятый на службу из отставки начальником III (Московского) округа путей сообщения инженер-генерал-майор [Михаил Николаевич] Бугайский[75 - О Михаиле Николаевиче Бугайском говорится в первом томе «Моих воспоминаний», см. по Указателю имен первого тома.], бывший тогда в большой милости у Клейнмихеля, может также обидеться, не поместил в данном мне, по случаю моей командировки на Московское шоссе, предписании обязанности наблюдать за частью шоссе от Москвы до р. Шоши, входящей в район означенного III округа. На словах же Клейнмихель приказал мне иметь хотя бы поверхностное наблюдение и за этой частью шоссе.
Предписание Клейнмихеля ко мне от 26 июня 1843 г. № 2258 по случаю командирования моего на Московское шоссе я переписываю буквально:
По неустройству и дурному состоянию Московского шоссе от Померанья до р. Шоши, признавая необходимым иметь непрерывные сведения обо всех работах, которые на сем шоссе производятся и производимы будут, я избрал к сему Вас и вследствие того предписываю:
1. Отправиться на означенное шоссе.
2. Поставить себя в полную и точную известность о настоящем положении шоссе, о всех предположенных на оном работах и всех тех, кои необходимо еще произвести, как равно о всех заготовленных и заготовляемых материалах и нанятых рабочих, и сведения эти представить мне.
3. Наблюдать, чтобы все работы исполнены были своевременно и прочно, и об успехе доносить мне, через каждые два дня.
4. Если по Вашим соображениям, будет недостаточно рабочих или материалов по сделанному уже на то распоряжению от окружного правления, в таком случае разрешаю Вам немедленно приступить к заготовлению того и другого, а мне представить в то же время расчет об издержках, на это потребных, для уплаты оных. Я надеюсь, что все будет дешево и для казны выгодно.
5. Сообразить и представить мне: какие работы и где нужно произвести на шоссе в будущем году и какие именно потребно будет заготовить материалы, в каком количестве и куда.
Об исполнении всех Ваших по сему поручению требований я предписал правлению I округа и приказал оному дать Вам одного писаря.
Сим делаемым мною Вам поручением нисколько не слагается обязанность и ответственность по устройству шоссе, как окружного правления, так равно и самого местного инженерного начальства и всех чинов.
Приехав в Новгород, я поспешил явиться к начальнику I (Новгородского) округа путей сообщения, в районе которого состояло шоссе от ст. Померанья до р. Шоши, инженер-генерал-майору Казимиру Яковлевичу Рейхелю[76 - Рейхель Казимир Яковлевич (1797–1870) – инженер путей сообщения, мостостроитель, управляющий первой в России мостовой организации, генерал-майор-инженер. Руководил всем строительством на шоссе Петербург – Москва в 1821–1838, спроектировал и построил мосты МалоВолховский (185 м) и Волховский в Новгороде (250 м). За усердие в проектировании и строительстве этих мостов, за составление смет и щебенение трасс шоссе Новгород – Старая Русса, Петербург – Москва был пожалован царским правительством деревнями Жихново, Поводье и Шабаново. Имел 10 детей от двух браков.], которого я прежде не знал. Я застал его одевающимся, как он выразился, в парадную форму для того, чтобы представиться мне (я был тогда капитаном), так как он получил от Клейнмихеля предписание, в котором последний дает строгий выговор за дурное ведение дел по исправлению шоссе и приказывает исполнять все мои требования, а потому Рейхель считал меня своим начальником. Рейхель был очень тонкий и ловкий человек; он считался хорошим инженером вследствие составления многих проектов больших мостов на Московском шоссе и устройства этих мостов и хорошим администратором.
Девят(н)ин, его товарищ по Институту инженеров путей сообщения, сильно его поддерживал, несмотря на то что он не щадил казенных денег в свою пользу при произведенных им работах и, несмотря на огромное семейство, нажил на службе состояние. Клейнмихель знал его еще со времен Аракчеева, к которому Рейхель не переставал ездить и в то время, когда Аракчеев впал в немилость. Обращение Рейхеля со своими подчиненными отличалось своеобразностью. Он ни о чем не говорил прямо и откровенно; в его словах надо было всегда читать, как говорится, между строками. Подчиненных своих он защищал перед высшим начальством, но сам говорил им всякого рода неприятности и грубости. Так, между прочим, когда в 1842 г. дошли до Клейнмихеля сведения о беспорядках по судоходству на Маловишерском канале[77 - Вишерский (Маловишерский) канал – часть Вышневолоцкой водной системы, соединяет между собой реки Вишеру и Мсту; был предназначен для обхода судами мелководного Ильмень-озера. Построен в 1826–1836 для замены мелкого, проходящего по болотистой местности Сиверсова канала. Целью строительства системы было снабжение С.-Петербурга продовольствием и другими товарами, поставляемыми из Центральной России.], которые он приказал мне исследовать, Рейхель уверял меня, что заведовавший этим каналом инженер-подполковник Лямин[78 - С большой долей вероятности речь идет о Константине Федоровиче Лямине (1802–1868), сыне садового мастера Федора Федоровича Лямина (1773–1845) – солдатского сына, отданного Павлом I на обучение мастерству садовника; в 1803 Ф. Ф. Лямин принял сад на Каменном острове. Сохранилось свидетельство царскосельского полицмейстера Н. И. Цылова: «При императоре Александре I главным садовником был Федор Федорович Лямин, который по высочайшему повелению в 1814 г. переведен был из садовых мастеров Каменноостровского сада к Царскосельским садам. Государь Александр Павлович его очень любил. Во время прогулки императора по саду Лямин всегда сопутствовал Его Величеству» (Описание жизни Н. И. Цылова // Русский архив. 1907. № 8. С. 509). Известно, что сын его Константин Федорович был инженер-генерал-майором, как и сообщает А. И. Дельвиг.] (умер в чине генерал-майора) отличный офицер и не виноват в означенных беспорядках. Я был противного мнения и выразил некоторым из служащих в правлении I округа путей сообщения мое удивление, что Рейхель хочет надуть меня; они мне отвечали, что он защищает Лямина только передо мной, а сам дал ему сильнейший нагоняй, сказав, что он годится только на то, чтобы им зарядить пушку, – любимое его выражение, когда он сердился на подчиненных. Зная строгость Клейнмихеля, я по возможности смягчал в моем представлении вину Лямина, который отделался трехдневным арестом. В правлении I округа служил начальником хозяйственного отделения Троицкий
, происходивший из духовного звания. Когда Троицкий должен был читать свои доклады общему присутствию правления, Рейхель обращался к нему, говоря:
– Ну, звоните, Иван Иванович.
Рейхель называл свое новгородское имение Америкою, не знаю по какому поводу, и очень хлопотал, чтобы железная дорога между двумя столицами проходила через «Америку», но это ему не удалось.
Клейнмихель, не доверяя правлению I округа, еще осенью 1842 г. поручил переведенному им из Военного министерства чиновнику особых поручений Евгению Петровичу Вонлярлярскому[79 - Вонлярлярский Евгений Петрович, граф (1813–1881) – окончил Благородный пансионат при Имп. С.-Петерб. ун-те, служил чиновником особых поручений в Воен. министерстве, перешел в ведомство путей сообщения и затем в IV отделение Собственной е. и. в. канцелярии товарищем управляющего. Действ. тайный советник, камергер, депутат дворянского собрания Царскосельского уезда (с 1849) и предводитель дворянства. С 1840 владелец усадьбы Новолисино, дер. Поги, где создал частично сохранившуюся до наших дней парковую композицию с озером в центре. Была выстроена церковь во имя Смоленской иконы Божией Матери, которую поднесли Вонлярлярскому жители Смоленска – города, из которого происходил один из его предков.] заготовить каменный материал для ремонта шоссе в 1843 г. Вонлярлярский, по неопытности и вообще по недостатку способностей, приискал подрядчиков неблагонадежных, которые, взяв задаточные деньги, ставили щебень дурного качества, а некоторые и совсем не ставили заподряженных у них материалов, через что на мою долю выпало много хлопот при наблюдении за шоссе в 1843 г. Но так как Вонлярлярский на бумаге исполнил данное ему поручение скоро и заподрядил материал по умеренным ценам, то Клейнмихель поспешил еще в декабре 1842 г. похвастаться пред Государем результатом своих распоряжений, при чем исходатайствовал Вонлярлярскому довольно большую денежную награду и орден Св. Владимира 4-й ст. {В IV главе «Моих воспоминаний» я упоминал, что военный министр не уважил ходатайство Клейнмихеля о награждении Вонлярлярского означенным орденом; не прошло четырех месяцев, и Клейнмихель дал его Вонлярлярскому}.
На место отданных в 1842 г. Клейнмихелем под суд инженер-полковника Чедаева и майора Дженеева он назначил директором шоссе от ст. Померанье до ст. Едрово инженер-подполковника Афанасьева
, а командиром 1-го военно-рабочего батальона путей сообщения майора Травина
.
Афанасьев был человек честный и добрый, но вялый и робкий. Для приведения шоссе в порядок требовалось много энергии, а он был апатичен. У него не доставало смелости браковать дурной каменный материал, поставляемый подрядчиками, отысканными Вонлярлярским, и действовать на счет тех из них, которые вовсе не поставили материала к определенному сроку. Один из подрядчиков Вонлярлярского поставил недалеко от ст. Померанье, вместо булыжного щебня, в большом количестве щебень известковато-глинистый мягкого свойства, предназначенный для сплошной россыпи по утонившейся шоссейной коре. Рассыпка этого щебня не только не улучшила бы, но ухудшила бы эту кору.
Афанасьев опасался не принять его, чтобы этим не навлечь на себя неприятностей от Вонлярлярского; я же запретил его принимать и донес о том Клейнмихелю, который, проезжая из Петербурга во внутренние губернии, вышел у означенного щебня из кареты. Найдя его дурным, он разругал Вонлярлярского и, садясь в карету, назвал его дураком, так что Вонлярлярский не мог этого не слышать. При дальнейшем осмотре шоссе Клейнмихель видел, насколько подрядчики Вонлярлярского были неисправны, и с того времени потерял к нему доверие; он оставался долго по особым поручениям при Клейнмихеле; впоследствии, видя презрение его к себе, выказываемое даже в гостиной, Вонлярлярский перешел на службу в учреждения Императрицы Марии. {Нельзя не подивиться тому, что Клейнмихель, очень легко отличавший способности людей, мог дать такое важное дело Вонлярлярскому; последний хорошо сделал для себя, что оставил службу при Клейнмихеле, при котором, несмотря на свои связи и даже при больших способностях к делу, никогда не достиг бы того, что дала ему новая служба}; он скоро добрался до чина тайного советника, был назначен товарищем главноуправляющего IV отделением Собственной канцелярии Государя[80 - IV отделение Собственной е. и. в. канцелярии было основано в 1828 для заведования благотворительными учреждениями императрицы Марии Федоровны, вдовы Павла I (так называемое Мариинское ведомство, в 1880 реорганизованное в особую Собственную е. и. в. канцелярию по учреждениям императрицы Марии).] и, хотя не удержался на этом месте, но все же, состоя почетным опекуном в С.-Петербургском опекунском совете, получает ежегодной пенсии 8400 pуб. сер., которые и составляют теперь единственное средство для его существования, так как он спустил все свое имение. Видя, что двоюродный брат его Александр Александрович Вонлярлярский[81 - Вонлярлярский Александр Александрович (1801–1861) – крупный подрядчик по постройке шоссейных и железных дорог. Владалец усадьбы Вонлярово под Смоленском, которая считается одним из историко-архитектурных памятников Смоленщины.] (известный под названием Монте-Кристо), при содействии В. А. Нелидовой, получал огромные по тому времени подряды, дававшие ему средства жить роскошно, Е. П. Вонлярлярский, двоюродный брат Нелидовой, надеялся нажить состояние подрядами в ведомстве путей сообщения, а потому, перейдя на службу в другое ведомство, принял на себя разные работы и поставки по шоссе. Но он не имел ума своего двоюродного брата и, сверх того, отношения Клейнмихеля к Нелидовой изменились.
Он по своим подрядам предъявлял много претензий к казне, большею частью несправедливых. Претензии эти разбирались в особых, учреждаемых Клейнмихелем комиссиях, в которые он меня назначал членом, когда я не бывал в командировке вне Петербурга. Я в первых же заседаниях этих комиссий объяснял Е. П. Вонлярлярскому причины, по которым признавал большую часть его претензий несправедливыми, и с моими замечаниями соглашались все члены комиссий, так что, когда Вонлярлярский видел меня в числе членов комиссий, он говорил:
– Ну, барон в числе членов комиссии; значит, надо проститься с несколькими десятками тысяч рублей.
