Память

скачать книгу бесплатно

Глава четвертая

Как она попала в это страшное место, Летта не знала. У неё отняли всё – одежду, волосы, даже имя. Она теперь была просто номером, а вокруг неё – дети, от самых маленьких до тех, кто был постарше, которые тоже были номерами и у которых она даже боялась спросить, как их зовут. Вернее, звали в прошлой жизни. Платье из какой-то грубой ткани тревожило незажившие шрамы от избиения на спине, а белья, как Летта поняла, ей было не положено. Дети вокруг болели и умирали. Они умирали сами от болезней, потому что никакой медицинской помощи не было, они умирали от каких-то манипуляций, а ещё их травили. Звери в чёрном убивали детей, и Летта ничего не могла с этим сделать. Пытаясь кого-то защитить, она неизменно нарывалась на побои – ее били так, что она теряла сознание, а спрятавшиеся малыши просто рыдали.

Ещё она учила язык. Десятилетняя девочка вместе с мисс Стоун ухаживала за детьми, показывая, как правильно помогать малышам, и учила её языку. Еды было очень мало – заплесневелый хлеб, какая-то бурда, называвшаяся супом… Хлеб надо было размачивать, чтобы малыши могли его поесть. Зачастую Летти отдавала свой хлеб младшим, чтобы эти ещё ничего не видевшие в жизни дети прожили хотя бы ещё немного. Стараясь спрятать от извергов малышей, она сама подставлялась под плети озверевших нелюдей.

– Чёрные – это эсэс, им нельзя смотреть в лицо, – учила Летту младшая девочка по имени Анна. – Нужно быстро произносить свой номер и молиться про себя.

– Как молиться? – не поняла Виолетта.

– Как умеешь, – вздохнула Анна. – Чтобы прожить ещё один день.

– Нас всех убьют? – спросила Летта, ранее такого себе даже не представлявшая.

Она не могла поверить, что к детям можно так относиться – избивать, резать, выкачивать кровь, убивать, разбивая голову оружием…[8 - Официальные протоколы концлагеря Саласпилс.] Это было очень страшно – весь этот лагерь. Но постепенно чувства отмирали – малыши умирали каждый день, часто даже у неё на руках. Те, у кого выкачивали кровь, просто засыпали и больше не просыпались, не мучаясь. Те, кто заболевал, иногда мучились два-три дня, страдая от жара и боли… А иногда их живыми ещё забирали, чтобы убить. Летта знала, что однажды её убьют точно так же, как и всех остальных. Отсюда, как и из той «школы», выход был только один – «мор-экспресс»[9 - Тележка для транспортировки трупов (лагерный сленг).].

Тянулись дни, которые юная мисс Стоун перестала считать. Она медленно продвигалась в изучении языка, на котором здесь говорило большинство детей, рассказывала сказки умирающим детям, пела им песенки. День изо дня. Становилось всё холоднее, а потом вдруг потеплело. Так Летта узнала, что дожила до весны, но это её уже не трогало. Регулярные избиения, а главное – множество смертей у неё на глазах сделали своё дело – Виолетта уже почти ничего не чувствовала. Били за что угодно – за попытку спрятать заболевшего ребёнка, за попытку украсть немного еды, чтобы покормить жалобно смотревших малышей, не имевших сил даже плакать, за взгляд в глаза своей смерти, которой здесь был каждый человек в чёрной униформе.

Её называли мамой. Спустя совсем небольшой срок малыши, у которых была только она, стали называть её мамой и полюбили так, как никто и никогда не любил ещё девочку. Летта находила в себе силы, чтобы обнять каждого и каждую. Стыд и стеснение куда-то делись, как будто не было их. Сильно похудевшая Виолетта Стоун постепенно забывала своё имя и фамилию, давно уже в душе попрощавшись с родителями. Она знала: отсюда выхода не было.

Время от времени приезжали какие-то машины, привозили новеньких взамен погибших, а иногда детей забирали группами. Все знали – куда. В немецкие больницы, чтобы выкачать всю кровь. Они всё-всё знали, да и не скрывали от них ничего страшные эти, чёрными тенями мелькавшие то здесь, то там. Готовые спустить собаку на зазевавшегося узника, находившие веселье в крике ребёнка… Нелюди.

Летта крепко-накрепко запомнила, что человек в чёрном – страшный. Он может убить её в любую минуту, сделать очень больно или что-нибудь ещё похуже. Насилия девочка давно уже перестала бояться. Потому что каждый день с ней происходило что-то намного более страшное.

В неизвестный день неважно, какого месяца Летту вызвали к одному из офицеров, выдали лист бумаги и приказали разучить с детьми песню, пригрозив, что если не справится, то очень сильно пожалеет. На бумаге был записан текст песни. Номер девять-ноль-четыре-пять предполагала, что это песня палачей, но тем не менее бросилась со всех ног в детский барак, чтобы выполнить приказ этого.

Разучивать было сложно, потому что немецкого номер девять-ноль-четыре-пять не знала, но тут помог английский, к тому же кто-то из девочек вспомнил, как эту же песню пели пьяные эти, поэтому стало попроще. Потихоньку девочка справлялась, повторяя с малышами слова чужой песни на ненавистном языке.

Через пять дней песню, исполненную дрожащими детскими голосами, прослушало какое-то высокое начальство, похлопало, затем приступив к трапезе. Они кидали на пол кусочки еды, а изголодавшиеся дети кидались к этим кусочкам, желая подобрать и съесть прямо с пола. Гогочущие эти находили это смешным, развлекаясь таким образом. Такие «праздники» начали повторяться. С чем это было связано, номер девять-ноль-четыре-пять не знала.

Малыши мечтали, что однажды придут «наши» и убьют всех этих. Какими же волшебными были мечты совсем маленьких детей о «наших». Полузакрыв глаза, девочка Анна рассказывала о рыцарях с красными звёздами на лбу, которые абсолютно точно придут, чтобы спасти всех, кого не успеют убить эти. Виолетта перенимала эти мечты, тоже начав думать о «наших» – великих рыцарях с красными звездами на лбу. Но шли дни, а «наши» всё не приходили.

Ближе к лету число детей, увозимых санитарными машинами, выросло. Это значило, что у этих на фронте возникли проблемы, вот только детям это помочь никак не могло. Всех их ждала смерть. И, судя по всему, очень скорая. Одним из свидетельств этого стал весенний день неизвестного месяца и числа. В барак ворвались эти, они отобрали два десятка детей, которые не были больны, погнав их в сторону станции вместе с Леттой. Номер девять-ноль-четыре-пять уже знала, что нужно бежать и не спрашивать, потому что эти готовы спустить с поводков овчарок, как уже было однажды. Крик растерзанного собаками ребёнка, казалось, до сих пор стоял в её ушах.

Они бежали вперёд, а за спиной что-то вжухнуло, и раздался отчаянный детский крик, больше похожий на вой. Эти сожгли всех оставшихся. Там же сгорела и та десятилетняя девочка Анна, которая помогала Летте с самого начала. Думать об этом было, несмотря ни на что, очень больно. Девочка понимала, что их везут на смерть, что спасенья нет, но ей было больно за погибшую в огне Анну.

На станции их загрузили в вагон, в котором обнаружились даже нары. Раздав каждому по маленькому кусочку хлеба, Летта просила детей не съедать его, а рассасывать, как леденец. Впрочем, они и так это знали. С кусочком хлеба за щекой есть хотелось не так сильно. Поезд двинулся вперёд. Дети – все, как на подбор, голубоглазые и светловолосые – знали, что едут в свой последний путь. Знала это и номер девять-ноль-четыре-пять, хотя внешне от них отличалась. Сожаления не было. Она отвыкла о чём-то сожалеть. Рано или поздно это должно было случиться, и лучше так, чем в газенвагене[10 - Передвижная газовая камера (нем.).].

Наверное, «наши» были близко, именно поэтому эти решили убить их всех. Дети жались поближе к своей «маме», чтобы провести последние часы с самым родным человеком. Вагон раскачивался, стуча колёсами по рельсам, но никто не спал. Кто-то плакал, кто-то просто с тоской смотрел в маленькое зарешёченное окошко под самым потолком. Они ехали навстречу смерти, что значило – «наши» не успели…

– Давайте я расскажу вам сказку, – предложила Летта. – А потом мы споём песенку, чтобы веселее ехалось.

– Всё равно ведь уже, мама… – вздохнул какой-то мальчик.

– Не будем радовать палачей, – строго произнесла номер девять-ноль-четыре-пять, потянувшись, чтобы погладить его по голове. – В некотором царстве, некотором государстве…

– А наши отомстят этим? – тихо спросила почти не помнившая своего имени Алёнушка, когда сказка закончилась.

– Обязательно отомстят! – уверенно сказала Летта. – Закопают в землю каждого этого. Каждого! Даже не сомневайся!

– Тогда не страшно, – робко улыбнулась малышка.

Говорила Летта с мягким акцентом, придававшим нотку сказочности, поэтому дети заслушались, перестав бояться. Потом они пели песенки, свои, русские, и французскую, которой их учила номер девять-ноль-четыре-пять. Так прошёл день, затем ночь, а рано поутру их всех выгнали из вагона. Оказавшись в грузовике, Летта, вспомнившая своё имя вместо номера девять-ноль-четыре-пять, рассказывала детям, что они едут в волшебную страну, где много свежего хлеба, молока и никогда не будет палачей. Надо только чуть-чуть потерпеть.

– Мы потерпим, мама, – пообещала пятилетняя Варя, так и не забывшая своё имя. – А можно и ты там будешь?

– Я постараюсь, – улыбнулась Летта.

– Мы будем тебя ждать! – пообещала малышка. – И искать будем, обязательно! Потому что, как же без мамы?

– Я приду, Варенька, – улыбнулась ей номер девять-ноль-четыре-пять.

Эти оставили её напоследок, заставив смотреть на то, как умирают дети, совсем недавно называвшие Летту мамой. Девочка смотрела и молча плакала, видя, как умирают совсем малыши, как гаснут их глазки, и как выносят наружу навсегда замершие тела. А затем эти приказали раздеться и ей.

Это значило – всё скоро закончится. И она была почти рада этому. Она больше не будет видеть умирающих детей. Больше не будет ни битья, ни криков, ни бешеных собак, ни этих… Номер девять-ноль-четыре-пять чувствовала, как по капле её покидает жизнь. Навалилась сонливость, что означало – скоро конец, но именно в этот момент что-то произошло – дверь будто сорвало с петель, в комнату, где их убивали, ворвался кто-то в зелёном, простучала автоматная очередь – и эти сдохли! А потом ворвавшийся кинулся к ней, и Летта увидела ту самую красную звезду – на смешной шапочке, похожей на пирожок, надвинутой на самый лоб спасителя. Всё вокруг вдруг вспыхнуло нестерпимым белым светом, но девочка уже увидела – «наши» пришли!

***

Очнувшись, Гриша в первую очередь проверил оружие и облегчённо вздохнул – верный ППС оказался рядом. Мальчик огляделся, приподнявшись – поодаль лежала бледная девочка, которую чуть не убили эти, а сам он находился, судя по всему, в лесу. Решив не подниматься на ноги, он подполз к девочке и принялся привычно оказывать первую помощь. Девочка была голой и очень худой – кожа и кости. Гриша знал, что такие истощённые люди очень мёрзнут – насмотрелся на таких, поэтому надо было прежде всего придумать одежду, но вещмешок, как ни странно, тоже никуда не делся, поэтому проблема решалась.

В бой, конечно, вещмешок никто не брал, но Гриша в бой и не собирался, всё как-то случайно получилось. Да и сам мешок мальчик не потерял только чудом, но теперь это было хорошей новостью, учитывая, что своего местонахождения Гриша не знал. Хотя лес вокруг абсолютно точно немецким не был. Оттащив девочку в кусты, мальчик подумал, что кроме одежды ей наверняка понадобится еда, сто процентов она голодная. Но сначала следовало перевязать.

Спина и ягодицы девчонки находились в ожидаемом состоянии, учитывая её возраст. Для Гриши это был не первый лагерь, не первые освобожденные, потому – что делать! – он знал, что узница, скорей всего, была «мамой» младшим, отчего её избивали нещадно.

Вот с этого мальчик и начал, благо санитарная сумка тоже уцелела. Достав индивидуальный пакет, он аккуратно его наложил, принявшись за перевязку. При этом Гришка внимательно прислушивался, не забывая о том, что рядом может быть враг.

Закончив, он задумался – девочку надо было одеть хоть во что-нибудь, поэтому мальчик зарылся в мешок. Запасные портянки сейчас были не нужны, хотя и из них можно было что-то соорудить, а вот сменные кальсоны – вполне. Да и запасная гимнастёрка тоже могла пригодиться. Штаны свои запасные он недавно порвал, потому они остались у тёти Нины – для починки.

Натянув на девочку кальсоны, Гришка понял, что они свалятся. Потому подпоясал их невесть откуда взявшейся верёвочкой. Девочка была худющей, как и все узницы, и очень лёгкой. Привыкший помогать взрослым тяжелым солдатам, Гриша без труда поворачивал её. Затем он надел на узницу сменную гимнастёрку, правда, девчонка в его одежде почти утонула, но это было всяко лучше, чем ничего. Осторожно приведя девочку в себя с помощью ваты, смоченной в нашатырном спирте, он вгляделся ей в лицо.

Номер девять-ноль-четыре-пять очнулась от ощущения какого-то запредельного тепла. Открыв глаза, она увидела мальчишку, но он был… на лбу его горела красная звезда, значит, это был «наш». Он пришёл, чтобы спасти их всех, а спас только её. Но он пришёл – и это было чудом. Внезапно девочка поняла, что одета. Одежда была не по размеру, но разве дело в этом? Одежда грела – на спине, на руках, даже на ногах что-то ощущалось, вот только слабость почти не давала шевелиться.

– Я – сержант Лисицын, – представился спасший её «наш». – Где мы находимся, пока не знаю, но разберёмся.

– Я – номер девять-ноль-четыре-пять… – ответила ему Виолетта, своего имени почти уже не вспоминавшая. – Я…

– Ты – не номер! – строго произнёс Гришка. – Ты – человек, девочка, понимаешь? Не номер!

– Всё равно убьют, какая разница? – устало сказала девочка. – Отсюда не сбежишь.

– Ну, это мы ещё посмотрим! – хмыкнул сержант. – Сейчас я займусь едой для тебя, а потом посмотрим, что мы имеем. Хорошо?

– Хорошо, – осторожно кивнула Виолетта, расслабившись. Она точно знала, что пока с ней рядом «наш», бить не будут.

В первую очередь Гриша сменил магазин автомата, заменив его полным, а почти пустой сунул в вещмешок. Положив оружие рядом с собой, сержант немного подумал и достал паёк. С помощью перочинного ножа, отнятого у какого-то фрица и подаренного ему дядей Сашей, мальчик отрезал маленький кубик хлеба и поднёс его к губам девочки, называвшей себя номером.

Летта, обнаружив у своих губ хлеб, немедленно схватила его, отправляя за щеку. Хлеб был мягким, а не почти каменным, к какому она привыкла в лагере, у него был привкус дыма и, кажется, ещё чего-то, названия чего она не знала. Она с благодарностью посмотрела на мальчика, чувствуя, что почти не может шевелиться.

– Полежи пока, – попросил её Гришка, доставая миску и ложку из вещмешка. Спички у него тоже были, поэтому можно было озаботиться бездымным костерком, разведённым, как разведчики показывали, чтобы накормить девочку тёплым, что ей было, конечно же, нужно.

Глава пятая

Виолетта оглядывалась по сторонам. Что-то было ей знакомо в окружающем лесу, но с мыслей сбивал запах. Представившийся Гришей спаситель сейчас готовил для неё бульон из тушёнки, добавив в жестяную банку почти чистую воду из ручья, который он нашёл поблизости. Девочка очень боялась оставаться одной, но терпела, понимая, что сама двигаться почти не может, а им много чего надо.

А Гриша думал о том, что поблизости никаких следов не обнаружил – ни наших, ни этих. При этом не было слышно никакой канонады, что означало – фронт далеко. Из всего этого следовал только один вывод – они в тылу врага. Учитывая состояние бывшей узницы, новость была так себе, а боезапаса оставалось не так чтобы много. То есть всё было более-менее понятно.

– Нужно брать языка, – заключил Гришка. – Другого варианта нет, но вот что делать сей… – он замер, услышав хруст ветки неподалёку. – Лежи тихо, – шепнул Летте юный сержант, а сам ужом скользнул в траву.

Сил бояться у девочки просто не было, поэтому она замерла, стараясь не выдать себя неосторожным движением. Гришка же, прихватив свой ППС и держа его наизготовку, быстро, но тихо полз туда, откуда донёсся звук. Через некоторое время мальчик увидел присевшего в кустах кого-то в чёрном. «Погадить присел, фашистская морда», – понял мальчик, аккуратно обползая этого, чтобы оказаться у него за спиной. Приблизившись, Гришка вскочил и с силой ударил этого по голове гранатой без запала, обнаруженной в вещмешке. Видимо, приложился он хорошо, потому что фриц молча завалился в траву. «На ловца и зверь бежит», – усмехнулся мальчик, оттаскивая этого дальше в кусты.

Связав того его же одеждой, Гришка привел его в сознание сильно хлопая по лицу. Этот, увидев советского сержанта замер, хотя говорить пока не мог – рот его был заткнут, науку дяди Саши Гришка помнил хорошо. Теперь надо было допросить. Раскрыв перочинный нож, мальчик воткнул его туда, куда показывали разведчики, объясняя, почему это очень больно. Этот застонал и задёргался, полными ужаса глазами глядя на сержанта.

– Ну что, фриц, рассказывай, – предложил ему мальчик, зло усмехнувшись. С трудом формулируя фразу по-немецки, Гришка повторил своё предложение.

– Кто ты? Что ты делаешь? Ты знаешь, что с тобой сделают? – попытался закричать почему-то по-английски этот.

– Рассказывай, где мы находимся и где Красная армия? – с трудом вспомнив этот язык, мальчик сформулировал предложение, дополнительно простимулировав этого.

– Это остров! Остров! Тебе не спастись! – опять попробовал закричать фриц, но закашлялся, ибо такого ему позволять никто не собирался.

Поняв, что этот готов сотрудничать, хоть и сам не подозревает об этом факте, Гришка утроил усилия, устроив форменный допрос. Не забывая стимулировать фрица, мальчик узнавал всё больше об окружающей его действительности. Тот факт, что этот говорил по-английски, не менял ничего, кроме того, что англичане предали. Был и другой вариант – этот мог оказаться коллаборационистом, но разбираться Гришка не хотел, фрицу оставалось жить до конца допроса. Самое главное мальчик выяснил – они находятся на острове, полном врагов, своих тут нет, зато раз в сутки от южного причала отходит корабль на материк.