Мэйделе

скачать книгу бесплатно


Едва удалось что-то нащупать, как девочка пропала. Возвращаясь из школы, Ита бесследно исчезла. Это был обычный пятничный день, синагога готовилась к празднованию субботы, давно должна была вернуться девочка, но её не было. Забеспокоившийся ребе уже поднял трубку, когда в синагогу вошли полицейские. Сердце ребецин, ждавшей девочку, ёкнуло. Она поднялась навстречу сотрудникам полиции.

– Чем мы можем вам помочь? – спросила женщина.

– Скажите, Ита Кац вернулась из школы? – поинтересовался старший из полицейских, на что женщина покачала головой.

– Что случилось? – заволновалась она.

– Неподалеку от школы обнаружен автомобиль с двумя мёртвыми мужчинами, – ответил второй полицейский. – Насколько нам известно, они сопровождали вашу…

– Дочь, – закончила за него ребецин, сердце которой ныло от предчувствия катастрофы. – Я могу их увидеть?

Девочку объявили в розыск немедленно, полиция, подстёгнутая чуть ли не из Берлина,[26 - Столица Германии в этой реальности – Берлин.] принялась рыть землю, но всё было без толку – от девочки не осталось и следа, она просто исчезла. Никто её не видел, никто ничего не слышал. Специальных людей стало значительно больше, а державшаяся за сердце Рахель каждый день боялась услышать, что их мэйделе нашли мёртвой.

Зеёв доложил о своей находке прямо в Берлин, как и о сделанных выводах, на что там схватились за голову. После той войны на подобные вещи реагировали сразу, потому дело взяли на контроль на самом верху, но только спустя почти месяц удалось обнаружить и «школу», и… нацистов, наследников давно запрещённой организации. Комплекс зданий был окружён полицейскими подразделениями, выявившими такое, что кровь стыла в жилах, но так и не нашедшими Иту Кац.

– Она… они её… а она – бух, и всё… – это рассказала обнаруженная в подвалах почти замученная девочка. Что она имела в виду, установить не удалось. Седой ребёнок сошёл с ума. Шум поднялся от земли до неба, ибо такие вещи в Германии так просто с рук не сходили, а тут ещё и вполне законные требования Государства Израиль… Но девочки нигде не было, она будто провалилась сквозь землю.

Для Иты всё произошло внезапно. Школьный день закончился очень радостно, ведь она получила целую единицу,[27 - В Германии единица – хорошая оценка, а пятерка – плохая.] что несказанно радовало почти одиннадцатилетнюю девочку. Её, как всегда, встретили, как всегда, посадили в машину, сразу же двинувшуюся с места, а потом вдруг что-то затрещало, кто-то очень страшный рванул дверь автомобиля, и последним, что услышала Ита, было какое-то шипение, после которого всё померкло.

Очнулась девочка совершенно обнажённой и привязанной за руки к потолку, отчего могла стоять только на цыпочках. Некоторое время никто не приходил, Ита слышала только «кап-кап-кап» и время от времени чьи-то дикие крики, отчего стало ещё страшнее.

Наконец дверь резко раскрылась, и в камеру вошел герой кошмаров девочки – герр Вольф. Он выглядел очень злым, сразу же замахнувшись на Иту. Стало очень-очень больно, девочка кричала, срывая голос, но становилось только больнее. И сквозь эту боль прорывались слова…

– Недочеловек! Омерзительная грязь! – доносилось до бьющейся от боли девочки. – Ты заплатишь за всё! – в этот момент мир померк.

Очнулась Ита все в той же позе, только тело сильно болело, ещё казалось, что по нему что-то течёт. Губы девочки зашептали молитву, представлялось, что всё произошедшее не более чем сон. Подняв голову, Ита увидела Эльзу, которая висела в такой же позе, но та девочка была… Чёрные волосы Эльзы сменили свой цвет, став совсем серыми.

– Эльза! Эльза! Что происходит, где мы? – прохрипела сорванным горлом Ита.

– Мы в школе, – просипела седая девочка, её голос не выражал ничего. – Мы недочеловеки, за это нас надо медленно убить.

– Нет! Нет! – попыталась закричать когда-то Ингрид, но закашлялась, а потом дверь ещё раз раскрылась, и опять стало больно. Девочка уже не могла кричать, она хрипела, хрипела, задыхаясь от ужаса, а где-то вдалеке наливался ярким белым светом артефакт.

– Ты сдохнешь даже не тогда, когда захочешь, – прошипел в задранное лицо девочки герр Вольф, на человека совсем не похожий, – а когда я тебе позволю это сделать!

И снова накатывала сводившая с ума боль. Их не кормили и почти не поили, но Ита уже потеряла счет времени, плавая просто в океане боли. Что и зачем с ней делают, она не понимала, молясь Ему каждый момент, когда была в сознании и не кричала от невыразимой муки. Девочка дрожала, но продолжала шептать молитвы. Наконец что-то случилось – по крайней мере, Ингрид это почувствовала.

– Тебя ищут, – усмехнулся мучитель. – Но они не успеют, ты сдохнешь прямо сейчас!

Герр Вольф опять сделал очень больно где-то на груди, а потом девочка увидела раскалённый прут, придвигающийся к ней. Мужчина будто получал удовольствие от ужаса ребёнка, медленно, очень медленно приближаясь к ней. Губы Ингрид, понявшей, что скоро – всё, дошептали видуй[28 - Молитва, представляющая собой признание грехов и просьбу о прощении. В том числе читается и перед смертью.] и принялись за ту молитву, с которой евреи приходят и уходят… «Слушай, Израиль!»[29 - Молитва «Шма», читается несколько раз в день, в том числе в час рождения и смерти, часто – самим умирающим.]

В этот момент всё и случилось. Где-то в неведомой дали вспыхнул белым пламенем кристалл, с громким хлопком исчезнув из реальности, что заставило взвыть сирены тревоги в оцепленном хранилище, а Ита так же внезапно исчезла, но при этом звук был как от небольшого взрыва. Палача откинуло от ребёнка, в результате чего тот упал на острый угол перевернувшейся и засыпавшей его горячими углями жаровни, а раскалённый прут шлёпнулся на пол всего в дюйме или двух от Эльзы.

Последним, что слышала Ингрид перед тем, как погрузиться в беспамятство, был детский крик. Какая-то девочка, надрываясь, кричала на сразу же распознанном идише:

– Маме! Маме![30 - Мама! Мама! (идиш).] Тут мэйделе, [31 - Девочка (идиш).]совсем узгибитене![32 - Замученная (идиш).] – И этот крик наложился на молитву «Шма»,[33 - Молитва «Шма», читается несколько раз в день, в том числе в час рождения и смерти, часто – самим умирающим.] с которой готовилось уйти совсем ещё юное создание…

Эльзу освободили через несколько часов, но всего пережитого седоволосая девочка не вынесла, сойдя с ума. Немецким властям ещё предстояло перевоспитывать «истинных арийцев», многие из которых были замараны в убийствах, да объяснять журналистам, как такое вообще могло быть возможно в демократической Германии.

* * *

Циля Пельцер была женщиной дородной, внимательной, никогда не отказывавшейся помочь и поскандалить. У женщины подрастали двое детей: мальчик Йося и девочка Ривка, мамины солнышки и радости. Девочка в свои одиннадцать уже хорошо помогала по дому, а Йося учился на одни пятёрки, куда не надо не лазил и вообще был хорошим мальчиком, хотя силой пошёл непонятно в кого, – по крайней мере, муж Цили, Изя, не признавался, но за сына радовался.

В этот вечер Циля чистила картошку, потому что сын принёс свежепойманную рыбу, которую надо было приготовить к приходу мужа с работы. Изя служил доктором в больнице, работая часто допоздна, но зарабатывал хорошо, что позволяло самой Циле заниматься хозяйством и детьми. Дети были пионерами, поэтому часто засиживались в школе, но Циля, чётко чувствуя, откуда ветер дует, не возражала. Йося сейчас сидел, делая уроки, а Ривка, давно закончив со своими, помыкалась вокруг мамы, но той помощь ещё не требовалась, потому, ища, чем себя занять, девочка отправилась на задний двор, откуда и прибежала в совершеннейшем ужасе.

– Мама! Мама! Там девочка лежит, вся замученная! – закричала Ривка, даже не проверившая, жива ли девочка.

– Ой-вей![34 - Фраза на идише, выражающая боль, недовольство, тревогу, раздражение, горе.] – отреагировала Циля, бросив нож и недочищенную картофелину, ибо ситуация явно обычной не была. Это не соседские мальчишки, залезшие через забор за яблоком, которого для них не жалко; «замученная» могло означать что угодно. – Покажи маме, – попросила она дочку, чуть ли не бегом отправляясь за ней.

На траве лежала девочка. Одежды на ней совсем не было, к тому же ребёнок, похоже, ещё и обгорел. Циля всплеснула руками, осторожно наклоняясь к девочке. Тут губы ребёнка шевельнулись, явно с трудом проталкивая слова. Слова были женщине, разумеется, известны, потому чтото была молитва. Перед Цилей лежала еврейская девочка – вряд ли кто-то ещё знал эту молитву.

– Ривка! – осторожно беря на руки явно подвергавшееся пыткам тело, Циля решила отнести ребёнка в дом. – В темпе вальса[35 - Очень быстро (одес. жарг.).] к папе в больницу! Расскажи за девочку и что тому, кто это сотворил, я сделаю бледный вид и розовые щёчки[36 - То есть в морг не возьмут из эстетических соображений (одес. жарг.).]! Она ж как только что из Валиховского[37 - В то время там располагался морг.] переулка! Пусть бежит сюда мелким шагом[38 - Быстро (одес. жарг.).]!

– Да, мамочка! – кивнула Ривка, беря с места в карьер.

– Йося! Йося! Ты где? – громогласно поинтересовалась Циля, неся найденного ребёнка в дом. – Ноги в руки, и я тебя не вижу, но чтобы здесь был дядя Сёма, и как за водкой[39 - Быстро и в полной готовности (одес. жарг.).]!

– Да, мамочка, – не стал рассуждать Иосиф, видевший, кого мама несёт на руках.

Уложив девочку на кровать, Циля вздохнула. Ребёнок, казалось, был без сознания, только губы шевелились. Женщина подумала, что раз девочка не зовет маму или папу, а шепчет молитву, то, скорее всего, злые люди убили всех, возможно даже на её глазах. Когда Циля уже думала накрыть простынёй найденную девочку, в дом вошел Сёма Лившиц, работавший в милиции. Улыбчивый высокий молодой человек, в котором было трудно признать еврея, в милицейской форме выглядел импозантно, по мнению Цили.

– Таки шо страпилось[40 - Что случилось (одес. жарг.)]? – поинтересовался милиционер, воткнув взгляд в женщину.

– Кинь брови на лоб,[41 - Удивись (одес. жарг.).] Сёма, – отозвалась Циля. – Гляди, что Ривка у нас на заднем дворе нашла!

– Что она шепчет? – спросил Сёма будто самого себя, наклоняясь к найденному ребёнку.

– Это молитва, Сёма, – грустно ответила ему женщина. – Так уходят… – она нежно погладила девочку, отчего та открыла глаза. Глядя в разноцветные, такие же, как у самой Цили, глаза, женщина охнула.

– Она таки такая же, – задумчиво отозвался Йося, видимо, от волнения перейдя на идиш. – Ты кто, девочка?

– А… И… Пе… – попыталась произнести почти замученная девочка, но не смогла. Широко раскрытые глаза наполнились ужасом.

– Тише, тише, – всё поняла Циля, продолжая гладить так похожую на неё незнакомку. – Мы все решим. Твоя фамилия Пельцер? – вдруг спросила женщина, и девочка медленно кивнула, заставляя Цилю переглянуться с Семёном.

– Шо тут у вас? – запыхавшийся Изя был не сильно рад, хотя и понимал, что так просто его с работы не дёрнули бы. В этот момент он увидел ребёнка. – На минуточку…[42 - Ничего себе (одес. жарг.).]

– Не кидай брови на лоб,[43 - Не удивляйся, не трать время на удивление (одес. жарг.).] Изя! – сразу же отреагировала его супруга. – Помоги ребёнку!

Молча кивнув, доктор посерьёзнел, что-то показав Циле, приподнявшей ребёнка. Девочку явно не кормили, похоже, сильно избили чем-то вроде кнута и, по-видимому, резали ножом или чем-то подобным. Выглядевшая малышкой, она сейчас не могла говорить, только шептала едва слышно слова молитвы, а из её глаз текли слёзы. Доктор подумал о госпитализации, но Циля, видя отчаяние в глазах а идише мэйделе,[44 - Еврейской девочки (идиш).] твёрдо произнесла:

– Не дам! Здесь лечи! – она была абсолютно уверена, что девочка просто не перенесёт больницу. – Сама её выхожу!

– Циля, – Сёма вздохнул. Характер женщины он знал и пустыми надеждами себя не тешил. – Записать её как?

– Она хорошая, мама, – тихо произнесла Ривка, вернувшаяся с отцом, потянувшись к незнакомке. – Будет мне сестрой…

– Хорошая? – переспросила Циля. – Сёма, пиши: Гита[45 - Еврейское женское имя, «хорошая» на идиш.] Пельцер, моя дочь!

– Ша, ша, я всё понял, – поднял руки милиционер. – Возражений не имею, сходство на лице.

А не понявшая и половины Ингрид лежала и смотрела широко раскрытыми глазами на ту, что назвала её сестрой. В это просто не верилось, все происходившее было абсолютно невозможно, по мнению девочки, но оно происходило, а ещё… Ещё мягкая тёплая рука новой мамы гладила по голове новопоименованную Гиту Пельцер, правда, Ингрид это только предстояло ещё узнать. Узнать, что отныне и навсегда она а идише мэйделе.[46 - Еврейская девочка (идиш).]

Часть 6

Имя «Гита» Ингрид нравилось больше, чем её собственное, даже чем данное в синагоге имя Ита, – оно было таким тёплым, будто подчёркивая тот факт, что она хорошая девочка. У неё появилась… Мама… и Папа… Именно так, с большой буквы, особенно Мама, выхаживавшая девочку, носившая её, кормившая, иногда насильно, сама делавшая уколы… А ещё – сестрёнка и братик. Идиш Гиты был воспринят родным языком, что подтверждало версию о побеге от румын,[47 - Отсутствие понимания украинского и/или русского.] поэтому девочка не возражала, а учила русский язык. Теперь она жила в советском городе Одессе.

Чуть погодя девочка узнала, что на дворе тысяча девятьсот тридцать третий год, – то есть ещё чуть больше сорока лет до её рождения – но постаралась не выдать своего счастья. Этих чёрных здесь не было, по крайней мере, девочка никого в специфической униформе не видела, отчего чувствовала себя освобождённой, несмотря на то что соседи поговаривали о голоде. Кушать дома всегда было, поэтому никакого голода девочка не заметила.[48 - Индивидуальное восприятие ребёнка никак не влияет на происходящее вокруг. Или не происходящее.]

Гита начала больше улыбаться, а Ривка – так звали сестру – сидела с ней, помогая с русским. Девочка принесла свои учебники и занималась с новой сестричкой. Это было очень интересно и тепло, хотя поначалу Гита очень утомлялась, но проходили недели, и вскоре… Девочка постепенно вливалась в ритм, убедившись в том, что те, чёрные, до неё не доберутся, потому что её с ними разделяет не только расстояние, но и время. Постепенно входя в темп жизни, Гита чувствовала, что постоянная раньше усталость отступает. Только страшно было очень, поэтому поначалу девочка мужчин сильно боялась, но здесь никто не ходил в чёрной униформе, и Гита потихоньку оттаяла.

Мама буквально укутывала теплом девочку, сумевшую рассказать о себе. Гита поведала о погибших родителях, потом об опекунах, страшной «школе» и даже о пытках. Циля слушала о том, как румыны заключили совсем юную девочку в тюрьму, чтобы мучить её за то, что она еврейка. Именно в таком виде женщина рассказала историю своей родственницы, а теперь и дочери, в НКВД.[49 - Народный Комиссариат Внутренних Дел.] Правда, подозревать в чём-то всего и всех боявшуюся девочку не стали, довольно быстро оформив ей документы.[50 - Несмотря даже на альтернативность мира, такие факты истории известны.]

– Гита, – строго сказала Мама, вызвав реакцию испуга в глазах ребёнка, отчего только вздохнула и покачала головой, – слушай здесь: скоро ты пойдешь в школу. Никого там не бойся, если что, мама всем сделает бледный вид.

– Хорошо, Мамочка, – то, как девочка произносила это слово, вызывало тихий всхлип у Ривки, иногда думавшей, что недостаточно любит маму. – А можно я помогать буду?

– Можно, – улыбнулась женщина, вполне понимая свою Гиту, ведь это было нормой. – Только немного, ты ещё слишком слаба.

– Ура… – прошептала Гита, которую второй раз в жизни купали в тепле, но там были женщины общины, а здесь – полностью принявшая её Мама. Ощущать это было необыкновенно, а тот факт, что нет и не может быть чёрных страшных мучителей, позволял отпускать себя, наслаждаясь новой жизнью.

Конечно же, Гита хотела сделать всё для того, чтобы отблагодарить Маму, поэтому Циле приходилось притормаживать дочку, чтобы она не перенапряглась. Изе не очень нравилось сердце девочки, поэтому Гиту берегли, стараясь не напрягать сверх меры, по мнению Мамы. Постепенно девочка заражала своим отношением брата и сестру, отчего те начинали также боготворить Цилю.

– Гита! Иди сюда! – С девочкой было проще договориться на идише, потому что в русском она ещё плавала, но интенсивные занятия сказывались. Циля решила сегодня сходить с ребёнком в синагогу.

– Да, Мамочка! – сразу же отложив все свои дела, Гита подбежала к той, кто олицетворял для неё почти Всевышнего.

– Пойдём, доченька, – улыбнулась женщина. Девочка была такой милой и послушной, что не любить её было просто невозможно.

Ривка с Йосей были в школе, поэтому можно было сходить вдвоём. Гита абсолютно доверяла Маме и не спрашивала, куда та её ведет. Иногда Циля думала, что дочка пойдёт с ней куда угодно, не задумываясь, что было, конечно, не очень просто для восприятия, но тут уже ничего поделать было нельзя, такой уж была Гита – буквально боготворившая женщину дочь.

Платья Ривки подходили и Гите, поэтому сестра, конечно же, поделилась с девочкой, у которой не было пока ничего. Это значило, что надо ещё зайти на Привоз, где купить можно было что угодно – даже то, за что совсем недавно сажали, но голодное время отступило, и жить стало проще. Девочке много чего было нужно; Гита же, несмотря на то что немного опасалась людей, тем не менее абсолютно доверяла Маме, и это доверие читалось в каждом её жесте.

Трамвай Гиту поразил, она во все глаза смотрела на вагончик, но при этом ухватилась за Маму. Циля сдержанно улыбалась, крепко держа дочь за руку. Разговаривала Гита мало, но люди как будто что-то чувствовали, пропуская женщину и державшуюся за неё девочку с испуганным взглядом. Так они доехали до синагоги, увидев звёзды на которой, Гита сразу же заулыбалась, будто узнав старого знакомого, что всё сказало Циле, а потом внутри девочка подошла к стойкам с книгами, мягко и почти нежно погладив их.

– Кто эта милая девочка? – поинтересовался ребе, но Гита его совсем не испугалась. Увидев знакомо одетого мужчину, девочка чуть поклонилась и представилась.

– Гита Пельцер, – сказала Гита, разглядывая чуть иначе, чем она привыкла, выглядевшего ребе.

– Здравствуй, ребе, – вежливо поздоровалась Циля, – познакомься с моей дочерью Гитой.

– Это та самая? – мужчина с интересом посмотрел на девочку, потянувшую к себе сидур.[51 - Молитвенник.] Разумеется, историю еврейской девочки знали многие.

– Да, ребе, – женщина смотрела на то, что делает Гита, а та будто была не тут – открыв книгу по дороге к скамейкам женской половины, девочка знакомо шевелила губами. – Когда она появилась, тоже шептала молитву… «Шма».

– А сейчас – благодарственную, – немолодой раввин, разумеется, определил страницу, открытую девочкой. – Что наводит на мысли… девочка религиозная?

– Трудно сказать, – пожала плечами Циля. – Хочешь с ней поговорить?

– Пожалуй, – кивнул ребе и, дождавшись, пока ребёнок закончит молитву, куда-то увел Гиту, доверчиво с ним пошедшую, хотя Циля, конечно, знала куда.

Девочка странной не была, по мнению Цили, просто она потеряла в своей жизни всё и всех. Даже в советской стране это было возможно, а у «буржуев» так и подавно. Идиш для Гиты явно был родным, немного отличавшимся, но это было обычным делом. Вот с русским было не так просто, но Циля твёрдо знала – это необходимо, ибо по Одессе после неурожая пополз нехороший душок, а своим ощущениям женщина доверяла, потому дети ходили в русскую школу.[52 - Были и еврейские школы, где преподавание велось на идиш.]

Ребе вернул Гиту, радостно кинувшуюся к матери, и подошёл сам, в задумчивости покачивая головой. Видя, как Гита тянется к Циле, раввин понимал, что без женщины ребёнок погибнет, и нужно было максимально обезопасить эту семью, по мнению немолодого мужчины. К счастью, возможности для этого пока, по крайней мере, имелись.

– Ты для неё святая, Циля, – по-русски произнес ребе. – Никогда такого не видел.

* * *

Циля и Изя сотворили чудо – Гита полностью восстановилась, отъелась. Конечно, шрамы напоминали о прошлом девочки, но они были скрыты одеждой. Гита очень бережно относилась к одежде, а ещё полюбила Ривку и Йосю так, что удивляла самих детей, чувствовавших себя старшими, хоть и записали девочку одиннадцатилетней, как и Ривку. Прошло несколько месяцев, за ними пролетело и лето, и вот Гита собиралась в школу вместе с Ривкой. Нужно было решить ещё вопрос с пионерской организацией, но Ривка уже говорила с «людьми», как сказала она сама, а Гита выучила устав, цели и задачи, поэтому была вполне подготовленной.

Первого сентября, входя в свой новый класс, Гита беспокоилась – как её примут, но, несмотря на то что школа была русской, в ней училось множество еврейских детей, для которых история истерзанной румынами девочки секретом не была, и Ривка смотрела на сестрёнку с улыбкой, точно зная, что ничего плохого произойти не может. Девочка робко вошла в класс – ровные ряды парт, за которыми и на которых сидели такие же дети, как Гита.

– Ой, смотрите! – воскликнул какой-то мальчик, и в следующее мгновение Ривка и Гита были окружены школьниками.

– Привет! Тебя Гита зовут? – поинтересовался одноклассник. – А я Лима, будем знакомы!

– Будем знакомы, – улыбнулась подавившая неизвестно откуда взявшееся желание поклониться девочка.

– Меня Лея зовут, – маленькая скромная девочка в синем платье и красном галстуке робко представилась. – Будем дружить?

– Конечно, будем, – Ривка улыбалась во весь рот. – После уроков пионеры остаются, – предупредила она. – И Гита тоже.

– Какие вы молодцы! – обрадовался какой-то пока не представившийся мальчик и хотел уже что-то добавить, но прозвенел звонок, от которого дети порскнули за парты, подобно испуганным воробьям.

Ривка усадила Гиту рядом с собой, шепнув: «Делай, как я». И девочка встала вместе со всеми, стукнув крышкой парты, приветствуя вошедшего в класс учителя, так же со всеми уселась, пока тот проводил перекличку. Мужчина ласково посмотрел на уже слегка испугавшуюся Гиту, назвав её имя и фамилию. От улыбки учителя вдруг стало спокойно, она была настоящей, эта улыбка, совсем не фальшивой. Германия забывалась, исчезая в тумане воспоминаний и ночных кошмаров.

– Ну что, в нашем полку прибыло, – учитель улыбнулся классу, перейдя затем к теме занятия. – Сегодня мы с вами рассмотрим географию южных рубежей нашей Родины, но для начала товарищ Нудельман расскажет нам о том, что мы проходили в прошлом году. Прошу к доске.

Непредставившийся мальчик уверенно вышел к доске, с ходу начав рассказывать о Сибири и северных реках. Это было очень интересно, Гита просто заслушалась, что учитель, конечно же, заметил. Поставив пятёрку мальчику, мужчина начал рассказывать о юге Советского Союза. Урок пролетел совершенно незаметно, он был настолько интересным, что девочка хотела ещё. Но за географией последовала математика, а за ней и физическая культура, на которую Гите ещё было нельзя, – Папа рисковать не хотел, и в этом году от занятий физической культурой девочка была освобождена.

Школа оказалась настолько интересной, что было просто не оторваться. Учиться девочке понравилось, что оценила Ривка, видя, с какой радостью занимается сестрёнка. Как-то после уроков все остались в классе, потому что сегодня пионерская организация должна была принять решение – готова ли Гита, чтобы вступить в её ряды, или нет.[53 - Обязательным и формальным это в те годы не было, как и комсомол, кстати.] Девочка так разволновалась, что сильно побледнела, отчего сестренка её отругала. Мягко, ласково, но тем не менее. Однако оказалось, что Гита волновалась зря. Показав знание устава, она заставила ребят улыбаться. Когда начались прения, товарищ Нудельман вышел перед своими товарищами.

– Гиту мучили румынские буржуи, одно это говорит о том, что она наша, – твёрдо сказал мальчик, глядя в глаза товарищей. – Она не сломалась, не отчаялась, а нашла в себе силы сбежать, чтобы бороться. По-моему, это достойно! Если нужно, я ей свой галстук отдам!

– Правильно Аркаша говорит! – выкрикнул Лима с места. – Достойна!

– Я тоже считаю, что надо принять, – тихо согласилась ещё одна девочка, на чём прения и закончились.

– Голосуем, – произнёс взрослый юноша. – Кто за то, чтобы принять Гиту Пельцер в ряды Всесоюзной пионерской организации имени Ленина?

– Единогласно, что ли? – удивилась какая-то девочка, считавшая поднятые руки. – Ну тогда…

И задыхающийся от волнения голос Гиты клялся «горячо любить свою Родину, жить, учиться и бороться, как завещал великий Ленин, как учит Коммунистическая партия, всегда выполнять законы пионеров Советского Союза»,[54 - Текст клятвы пионера того времени.] а потом Ривка повязала на шее сестры красный галстук – символ той страны, в которой теперь жила девочка. И снова Гита чувствовала себя частью чего-то большого, просто огромного. Важной частью. Нужной.

Отлично понимавшая, что означал этот галстук для дочки, Мама устроила праздник, на который собрались и соседи, поздравляя девочку, лицо которой было цвета галстука, с этим важным шагом. Для Гиты это было важно – доверие товарищей. Каждый день девочка училась тому, что она совершенно точно не одна. Уходило в прошлое одиночество, всё реже приходила в снах камера… Всё чаще снились абсолютно волшебные, в которых была радость, только радость и больше ничего, сны.

– Расцвела дочка, – прокомментировал Изя, полюбивший эту милую девочку. – Перестала бояться…