скачать книгу бесплатно
Кропаль. Роман
Женя Декина
Роман представляет собой срез современной русской жизни, показанной через призму наркоторговли. В центре повествования – килограмм гашиша, от момента его сбора в Чуйской долине до момента употребления в Москве. Гашиш едет через всю страну, попадая из рук в руки и калеча судьбы людей, жаждущих легкой наживы, но гибнущих, так ее и не получив. Это Дантов ад современной реальности.
Женя Декина
Кропаль
роман
Lasciate ogni speranza, voi ch'entrate
Над долиной летел крупный орел. Его силуэт пропадал, сливаясь с горами, и появлялся снова, резко выделяясь на фоне пустого неба.
Сугар следила за его полетом и вспоминала песенку, которую слышала от скупщиков скота много лет назад. Она не хотела слушать и почти сразу убежала в долину, зажав уши руками. Но песенка будто влезла в голову и каталась в ней, раздражая своим простеньким мотивом. Сугар боялась, что если будущий муж ее Эрдем, красивый и большой, узнает, что она слушала, он заберет калым и не посватается к ней.
В песенке говорилось, что в давние времена, когда горы эти были еще маленькими камушками, а река – влажным отпечатком копыта степной лошади, уже тогда праотец-лысое-небо больше любил орлов, чем людей. Им он даровал крылья, а не людям. Их отпустил он на волю, а не бросил бродить по камням в поисках молока и мяса.
Тогда Сугар боялась разозлить кощунством праотца-лысое-небо, а теперь сама напевает тихонько эту песенку и не боится. Праотец-лысое-небо давно оставил ее, как другие праотцы оставили долину. Неоткуда ждать помощи. Неоткуда.
Все знают это. Только Тэнгиз продолжает чтить предков своих и носит им подарки. Он говорит, что если бы все делали как он, праотцы вернулись бы в долину, но ему уже никто не верит. Даже старый кам ушел из проклятой долины, когда праотцы в третий раз отказали ему в дожде.
Старухи говорят, что дары Тэнгиза давно принимает злобный Эрлик. Если бы не Эрлик, то не было бы на свете безголового червя Олгой – Хорхоя, и зла бы не было, и боли, и Тэнгиза.
Сугар на всякий случай запела другую песню. Про то, как пробрался Эрлик в пещеру и осквернил сотворенного Кудаем человека, измазал его и наплевал. И у человека от этого по телу пошла шерсть, как у зверя, и пот стал вонючим. Кудаю пришлось брить и чистить человека, но совсем отмыть человека он не смог. И так рассердился Кудай на Эрлика, что изгнал его. Эрлик летал по свету вместе с орлами и нигде не мог приземлиться. И устал он, и выпросил у Ульгеня столько земли, чтобы можно было воткнуть в нее свой посох и усесться на нем, обратившись орлом. И пожалел Ульгень Эрлика, не знавшего отдыха сто дней и сто ночей, и дал земли ему, но Эрлик проткнул посохом землю, и вылезли из нее все гады и болезни человеческие. И Олгой – Хорхой.
Сугар представила на секунду, что это ей дарованы крылья, и она может перелететь пустыню, и тоже видит сверху блестящие на солнце водные потоки, зеленые островки полей и узкие змейки дорог. Она растерла в ладонях верхушку конопляного побега и подумала, что если бы у людей были крылья, то муж ее, Эрдем, большой и сильный, перелетел бы пустыню за один день. И огромный безголовый червь Олгой – Хорхой, похожий на толстую кишку коровы, не проглотил бы его, как он проглотил ее отца, и мать ее, и братьев.
Сугар выбросила измочаленный побег, утерла лоб рукавом рубахи и сорвала новый. Эту нательную рубаху она берегла и надела только теперь, когда старая рубаха протерлась на груди до бесстыжих дыр. Эту рубаху отдала она мужу в их последнюю встречу, и наказала, что если не сможет он вернуться к ней, пусть подарит рубаху новой жене своей, и та пусть носит под нею их новых детей. Сугар говорила, но думала, что если бы и вправду нашел Эрдем себе новую жену, то Сугар удушила бы его этой рубахой. Эрдем тоже знал это и улыбался, слушая слова старинного прощания. Рубаху привез ей Тэнгиз. Вместе с ножом для убоя скота. По традиции он должен был перейти от Эрдема к Мунху, но Сугар продала его, чтобы купить еды.
Рядом промелькнула бритая голова Мунха. Сын бегал перед ней в высокой траве, полностью скрывавшей его. И Сугар на мгновение показалось, что он, обнаженный и загорелый дочерна, сейчас разгонится, и тоже взмоет вверх, в это бескрайнее и пустое небо.
Заметив, что она смотрит, Мунх вернулся к матери. На губах его, спекшихся и растрескавшихся, выступила белесая пена. Весь он был покрыт бурой конопляной пыльцой, и оттого казался загорелым. Он попытался устоять, уперев руки в дрожащие колени, но не смог – и тяжело опустился на траву. Сугар присела рядом и принялась торопливо растирать его. Одной рукой она скатывала пыльцу, а второй – собирала катышки на широкий лист. Мунх лежал на земле и все так же часто дышал, не глядя на мать и не мигая. Морщился, когда она слишком сильно давила на его подрагивающее тело.
Сугар скатала похожие на пластилин катышки в маленький круглый комок и вздохнула. Мунх услышал ее печальный вздох и, приподнялся. Она омыла его тело водой из старой, мятой пластиковой бутылки, помогла ему встать и повела прочь от поля.
Дома мальчику стало хуже. Его била мелкая дрожь, и ему казалось, будто сквозь него проходит ветер, оттого тело колышется как истертая, наброшенная на кол во дворе тряпка, которой мама моет пол. У мамы было очень длинное лицо, растекавшееся до самого пояса. Мама подошла и завернула Мунха в колючий куст. Он знал, что это не куст, а покрывало – оно знакомо пахло кислым молоком, но видел он все равно куст. Около куста бегало какое-то маленькое животное – суслик или младший брат. Оно влезло на топчан и заволокло на мальчика вытертый отцовский тулуп. Тулуп прибил куст к земле, как снежная шапка придавливает траву и деревья, и ветер больше не мог проходить через тряпку. Ветки куста сильно помялись и щекотались внутри. Они хотели прорасти через тулуп, но не могли, потому что до весны было еще долго, и это был уже не тулуп, а земля, стоптанная как коровья тропа.
Подошла мама. Теперь у нее было уже нормальное, короткое лицо. Только немного грустное. Она поправила землю и потрепала брата по голове, тот улыбнулся и сполз с топчана.
Брат прошлепал к столу. Мунх тоже хотел пойти и поесть, но не мог, потому что кусты не ходят. Он лежал и слушал, как мама сняла с печи чугунный казанок и поставила прямо на стол. В комнате запахло жженым деревом и похлебкой.
Из-под стола вылезла маленькая сестренка. Мунх видел, как она замешкалась перед лавкой, пытаясь влезть то с правой, то с левой ноги, потом все же отложила соломенную куколку, которую держала в руках, и вскарабкалась. Потянулась к казанку. Мама прикрикнула на нее, и принялась разливать еду в глиняные пиалы. Куски вареных корней часто шлепались в бульон – похлебка оказалась густой. Потом потемнело. Большое и теплое нависло над ним.
Мальчик подумал, что сейчас мама выльет пиалу ему на голову, потому что он куст, и тогда он уменьшится и станет плавать в похлебке, но она просто напоила его. От стука зубов о глину по телу прошли мурашки, горячее протекло в него, и, наполнило. Теперь Мунх дышал ровно и видел все правильно.
Он, кажется, заснул и проснулся оттого, что дверь резко распахнулась. Сестренка заплакала от неожиданности, а брат вскочил, и черепки, с которыми он играл, просыпались на пол.
На пороге стоял Тэнгиз. У него опять был другой костюм, теперь красный, но тоже «Адидас», и с лампасами. Это было красиво, но еще красивее переливалась толстая золотая цепь у него на шее. Сам Тэнгиз был страшный, но на него все равно никто не смотрел, все любовались костюмом и цепью.
Сугар торопливо поднялась и вытащила из-за притолоки тряпицу, в которую были завернуты собранные катышки. Тэнгиз сунул ей в руки толстые каменные четки – подержать, смял катышки вместе. Получился комок размером с яйцо маленькой птички.
Тэнгиз забрал у женщины четки.
– Что ты мне даешь? Это мало.
Сугар умоляла подождать, но уже заранее знала, что не уговорить. И правда, Тэнгиз только разозлился.
– Я килограмм должен отправить, у Каиржана недобор, где я теперь возьму? Кобылу забираю.
– Нет – нет, Тэнгиз, без кобылы никак, дети у меня, Тэнгиз…
Сугар схватила его за руку, он отпихнул ее:
– Столько же до темноты Рустэму принесешь.
– Олгой – Хорхой, – простонала мать, но он уже вышел, громко хлопнув дверью.
Сугар вздохнула и села на лавку. Подумала и решительно поднялась:
– Пошли, – сказала она младшему.
Тот обрадовался, и бросился к ней. Мунх резко сел, голова все еще кружилась, и он чуть не рухнул с топчана:
– Я пойду.
Сугар отмахнулась. Мунх спустился и оттолкнул от нее брата:
– Не смей малого, я пойду.
Мунх, с трудом передвигая ногами, бегал по полю, потряхивая опущенной головой, как умаянный конь. Сугар поглядывала на него, всхлипывала, с остервенением терла меж ладоней верхушки конопляных побегов, собирая на лист катышки гашиша. Она слепила из них шарик. Не больше горчичного семечка. Она принялась тереть снова. Слева послышался шум. Она обернулась и увидела младшего, который тоже, раздевшись догола, бегал по полю. Она ахнула. Младший подбежал к ней, довольно улыбаясь:
– Я тоже помогаю! Я молодец?
Сугар схватила его за руку, развернула и звонко шлепнула по голой заднице:
– Ах ты! Ну-ка домой! Быстро!
Мальчик бросился прочь, на ходу подхватив одежду.
Сугар осмотрелась. Конопля стояла перед ней неподвижной стеной. Она заметалась и стала звать сына, но ответа не было. Она бросилась в заросли.
Мунх лежал на спине, держась обеими руками за грудь. Глаза его были широко открыты, язык опух и вывалился. Она упала на колени рядом с ним, потрясла его за плечи, но Мунх не двигался. Сугар приложила ухо к его груди, чтобы услышать сердце, но уже не поднялась – было тихо.
Безголовый червь Олгой – Хорхой проглотил и Мунха.
Рустэм прижал Оуюн к себе. Хотелось раздеть ее и сделать своей женой, но надо было подождать. Тэнгиз обещал разрешить свадьбу после этой доставки. Оуюн была такой горячей, что Рустэм чувствовал – и она хочет, от этого было еще мучительней. Холодный ветер обдувал их, и тепло сохранялось только там, где они соприкасались – если бы не этот ветер, то Рустэм не смог бы сдержаться – лег с ней прямо здесь, у загона.
Собиралась гроза, на долину шла тяжелая черная туча, искрившая на горизонте, и воздух тоже отяжелел.
Рустэм нежно потрепал девушку по голове, получилось неловко, но она только плотнее укуталась в полосатую шаль и, поежившись, прижалась к нему. Хотелось успокоить ее:
– После свадьбы в Россию сходим. Ты же там не была… Там красиво. Особенно ночью – огни везде… высокие дома, асфальт.
– Подумаешь, асфальт. В райцентре тоже асфальт… Об него подковы в два раза быстрей стачиваются.
– А в России нет лошадей, там машины…
– Совсем нет?
Он помотал головой:
– И загонов нет – некуда лошадь ставить. Живут в коробочках узких, друг на друга поставят коробочки и живут. И машины в коробочках.
Она фыркнула:
– Глупые русские, значит.
– Почему?
– К машине бензин надо покупать! Дорого. А кобыла идет – сама себе еду ищет.
Молния сверкнула особенно ярко, девушка вздрогнула и сказала тихо:
– Может, не пойдешь?
– Надо. У Тэнгиза проблемы будут.
– Шакал твой Тенгиз! А ты вокруг него пляшешь!
– Он моя семья. У меня кроме него никого нет.
Девушка обиделась, отошла. Рустэм подумал, но не пошел за ней.
– И он мне жизнь спас, – добавил он ей вслед.
Но она и на это не обернулась. Рустэм хотел проститься на хорошем, но Оуюн давно пыталась настроить его против брата. И нужно было, чтобы она еще до свадьбы уяснила – Тэнгиз в его жизни будет всегда. Каждый день. Из года в год.
Рустэм отворил калитку и свистнул. К краю загона прискакала кобыла. Он вскочил на нее, и, стукнув пятками по бокам, умчался вдаль.
Оюун не ушла – стояла и всматривалась в темноту, освещаемую редкими всполохами вдали.
Полило.
Она тоже свистнула кобылу, но к ней подъехал Тэнгиз:
– Ты его зачем отпустила? Гроза на Пилораме!
– Я отпустила? – Оюун разозлилась, – А зачем приказал?
– Кам из района только через неделю дождь обещал. Два барана взял.
– А накамлал сегодня! И как теперь?
– Может, вернется…
Грохнуло вдали. Чуть погодя молния прорезала небо, осветив жмущихся под навесом кобылиц.
– Э… Братишка…
– Братьев на такое не отправляют!
– А кого отправлять? – изумился Тэнгиз, – Никому не верю. Все шакалы, все обманут. Любой!
– Это ты шакал! Жадный! Рыщешь, все рыщешь, высматриваешь, где бы еще чего урвать!
– Кровь у нас такая, добычу просит все время. Денег не заработаю, плохо бывает, как голодный. Ничего, скоро всегда сытый буду. И деньги мне мешками принесут. И Рустэм заживет, и тебе перепадет, если он тебя не бросит.
– Не бросит.
– Ишь ты, – усмехнулся Тэнгиз, – Там русскую найдет себе, белую, или шорку, и все.
– Пф, – Оуюн усмехнулась.
Она с детства была первой красавицей, а потому и вообразить не могла, что можно предпочесть не ее.
– Русские белые все, как больные, а шорки страшные, на медведиц похожи.
– Разные бывают, я видал.
– Он не такой, это ты гарем хочешь.
– Я гарем не хочу. Я хочу ипподром.
– Чего?
– В России был, на картинке видал. Площадь такая круглая, а на ней лошади скачут.
– Загон?
– Сама ты загон. Наперегонки скачут, а все на деньги спорят, какая быстрее придет.
– Так ясно какая. Я тебе и без спора скажу.
– Это ты знаешь, а русские табуна этого не пасли, они смотрят и угадывают. Не угадал – давай деньги.
Оуюн искренне расхохоталась:
– Ой, дураки! Вот русские, а…
