скачать книгу бесплатно
Не все души добры. Особенно, если их не слушать.
Не все матери честны. Особенно, если знают, как заставить ребенка поверить.
Не все маленькие девочки видят фей и единорогов. Некоторые видят монстров.
Меня прорывает снова, это вопрос времени. Ровно в тот момент, когда я понимаю, что она обманула меня – они не уходят. А я потратила столько лет, впустую, напрасно, пытаясь задавить то, что нужно было развивать. Я казалась себе нестерпимо уродливой, а они все пытались влезть ко мне в душу, влезть ко мне в голову, влезть в мое тело, согреться у моего сердца, напитаться моим теплом. Годы сделали меня – беззащитной, а их – беспощадными.
Я часто спрашиваю себя, знала ли Мораг, что именно она со мной делала. Представляла ли, к чему именно это приведет?
Мне до сих пор хочется верить, что это случайность. Что Мораг сама верила в то, что она мне говорила.
Я встряхиваюсь, нахожу себя в Доме на краю света. Мой кофе остыл, мне двадцать восемь, и от моей детской беззащитности осталось чуть.
Я выдыхаю медленно, через нос, отпиваю из чашки, души на улице волнуются, в этот раз – как и во множество предыдущих, я отзываюсь на их зов. Идите с миром. Я здесь. Я помогу вам. Идите с миром.
А девочке, которой я была, которая отчаянно хотела любви от собственной матери, собственных родителей. Девочке, которая закрыла глаза и закрыла себя для мира. Девочке, живущей в своем мире и рисующей в нем окна. Девочке, которая болела и мучилась, мучила себя и мучила окружающих. Девочке, которую мама звала кузнечиком за тонкие ножки, тонкие ручки и слишком высокий рост.
Этой девочке я все прощаю.
Глава 4
День пролетает, заворачивается в круговорот событий и вещей. Дом оживает, со скрипом – просыпается от долгого сна, но оживает неминуемо, нетерпеливо. Его воля к жизни ощутима, он не сопротивляется, дает мне дорогу, пропускает к сердцу – комнате Альбы. И эта новость – не новость вовсе, совершенно сбивает меня с ног. Альбы здесь нет. Альбы действительно нет, ни в ее комнате, ни во дворе, нигде в Доме на краю света. Альбы нет и Альбы больше не будет.
Дом, совершенно живой и одинокий, демонстрирует мне море в расшторенных окнах и чем-то напоминает мне старую и брошенную собаку. Мы возвращаем друг друга к жизни ценой титанических усилий с обеих сторон. Перемываем все, что можно перемыть, раскладываем вещи на новые места, точнее перемываю и раскладываю я, Дом же будто поворачивается ко мне новым, пыльным боком. Мне кажется я почти слышу его довольное урчание. Дом просыпается.
Мы все хотим крошечных вещей. И ему, наверное, было ничуть не менее одиноко, чем мне.
Два одиночества, мы находим друг друга. И становится легче.
Даже если нет больше ее шагов на кухне, Альбе спалось плохо, и она вставала рано, готовила завтраки, хотя ненавидела это делать. Включала музыку и негромко мурлыкала в такт. Но Альбы нет и от тишины мы с Домом почти оглохли.
День, проведенный в работе, берет меня измором, в постель я буквально валюсь, уверенная, что вот теперь – теперь я отключусь и это будет замечательная ночь без сновидений. Я ошибаюсь.
Вокруг стоит такая тишина, не слышно ни звука, ни шага – и мне бы этому обрадоваться, но тишина давит мне на уши и на грудь, лишний раз напоминает мне о том, что это теперь разновидность нормы. Это теперь навсегда. Всегда будет тихо, всегда будет пусто. Я внутренне сжимаюсь, обнимаю себя руками, силясь удержать грудную клетку от разрыва. Давление слишком сильное и мне не хватает воздуха.
Так тихо. Так жутко. Я слышу равномерные «тик-так» часов где-то в гостиной, но едва ли мне это помогает.
Тишина становится моим спутником, куда бы я ни пошла, тотальное одиночество и тотальная же тишина, они ходят за мной, наступают мне на пятки, кусают за лодыжки.
Так будет всегда. Так будет всегда.
Тик.
Альбы нет, на что ты в самом деле рассчитывала? На что ты рассчитывала, приезжая сюда? Найти очередную мертвую женщину? О, безусловно, она не была бы для тебя «очередной». На что ты рассчитывала? Что это эгоистично решит твои проблемы? Ты глупа, Скарлетт. А Альбы здесь нет. Это говорит только о том, что ты снова все делаешь не так.
Тик.
Но голоса и ощущения, темнота и тишина лезут в уши и в рот, пробираются в горло и ниже, ниже, забивая густым черным страхом трахею, спускаются к легким, они теперь будут жить там, сожмут, замажут, вытравят весь воздух.
Я силюсь сделать вдох, разорвать ощущение и черт возьми, это почти смешно.
Вот я, и мне двадцать восемь. Вот я, и я в очередной раз негромко вою в подушку, а паническая атака находит меня посреди ночи.
Тик.
Илая тоже нет, сказать тебе, почему так получается? Илая нет, потому что ты все делаешь не так, ты либо стараешься слишком сильно, либо стараешься недостаточно. Все ускользает из твоих хрупких ручонок: жизни, моменты, люди. Илая нет и больше не будет, ты не нужна Илаю. Но знаешь, что самое отвратительное? Он. О, он нужен тебе до сих пор.
Верните воздух. Я помню его лицо так, как будто это было вчера, как будто он продолжает случаться со мной и его лицо не может сделать со мной ничего, кроме того, что уже успело сотворить. Уходи, уходи, уходи, оставь меня. Но я помню крупный нос, помню темные кудрявые волосы, глаза внимательные, смуглую кожу и небрежную усмешку.
В самом деле, надо мной у него больше нет власти. Нет ведь, правда? Но воздух продолжает заканчиваться. А время застыло, сломалось, застопорилось на убогом, навязчивом Тик. Тик. Тик.
Эллисон нет и рассказать тебе, почему так происходит? Рассказать, кто виноват? В этой истории один виноватый, Скарлетт. Ты. Ты. Ты. Эллисон ты оттолкнула. Эллисон ты лишила дома. Это всегда ты, всегда твой косяк, всегда твои кривые руки. Что, нечем дышать? Как ты себя выносишь: Ты всегда была только о нем. Ты всегда его выбирала.
Тик. Тик. Тик.
И может быть я до сих пор ищу его на другой стороне кровати и отдергиваю руки, будто обжегшись, когда не нахожу.
Я делаю над собой еще одно волевое усилие, я пытаюсь считать вдохи, четыре секунды вдыхаем, две задерживаем, четыре секунды выдыхаем, две задерживаем. Повторить.
Часы сходят с ума и ночь без городского освещения темная совсем. В городе нет такой темноты. В городе нет такой тишины, это моя собственная внутренняя жуть. Растет. Множится. Делится. Черной смолой залепляет мне ноздри.
Ланы нет, Тейта нет, нет Арта, никого нет. Никого не будет.
Никого. Не. Осталось.
Оглянись, ты всех от себя отталкиваешь.
Скоро будешь только ты, Скарлетт.
И твои мертвецы.
Кстати, как тебе нравится смотреть в глаза Арту? Судя по тому, что ты здесь – не очень.
Я рычу сквозь зубы, ощущение вяжет меня по рукам и ногам, я пытаюсь сесть и пытаюсь разорвать мутный удушающий плен простыней. Собственных мыслей. Это чудовищное ощущение. Это греющийся, копящийся, оплывающий как отвратительно жирная свеча, стыд. Хватит. Хватит.
УХОДИ.
Уйду я, и что тебе останется? Так и будешь убого тянуться к пустой стороне кровати, обнимать подушку? Ты. Всегда. Будешь. Одна. С тобой что-то не так, с тобой всегда было не так. Собственная мать избегала на тебя смотреть. Это уродство, которое ты носишь как вторую кожу. Которое всегда с тобой.
Вот только во мне не было ничего безобразного, я продолжаю дышать. Четыре – два – четыре – два. Четыре – два – четыре – два. Повторяем.
Вот только во мне нет ничего безобразного. Я просто вижу чуть больше. Я просто смотрю чуть дальше. И в том, что я слышу мертвых..
Да и в том, что я сейчас одна.
Я не одна.
Тик-так, тик-так, тик-так, тик-так.
Я пачкаю пальцы в черной смоле, соскребаю ее со стенок сознания. Пошла прочь. Я не одна. Может быть сегодня. Может быть в эту секунду. Но это мой, мой осознанный выбор. Я не одна. Со мной Дом, а Дом полон воспоминаний, это огромная часть ее души, пусть даже Альбы со мной нет. Я не одна, со мной Дом, настоящий, живой совсем. И эти стены берегут меня, эти стены любят меня. А за этими стенами – огромное море. И я не знаю места лучше. Со мной мой Дом, мои мысли, мое творчество, и со мной мои друзья, даже если их нет здесь. Это всего лишь география. Это набор моментов, которые я выбираю сама.
Тик-тик-тик-тик-тик-тик.
Так.
Я восстанавливаю дыхание. Поднимаюсь. Вот так проще, вот теперь проще и настойчивый голос – мой собственный, в голове, наконец, замолкает. Может быть, я одна. Но это не катастрофа. Вовсе нет.
Я в гостиной Дома на краю света, заворачиваюсь в пиджак Альбы, он до сих пор пахнет ей, до сих пор хранит частичку ее запаха, это ее любимый парфюм и Альба. Только Альба.
Пиджак идет мне просто потому что он шел ей, и я ставлю пластинку, это революционные семидесятые. Ты только послушай, какая музыка! Говорила мне Альба. Секс-революция шла рука об руку с музыкальной, но сейчас.. Сейчас дело не в фрагменте истории. В пиджаке я будто в объятьях Альбы, и я танцую в ее – пусть больше не ее, гостиной.
Это ее место, ее запах, ее музыка, черная смола вымывается из моей системы, страх вымывается из моей системы с каждым движением. Я больше не считаю. Есть только момент, поздняя ночь и аве отсутствию соседей. И музыка, музыка, музыка.
Смотри, бабушка.
Мы все еще танцуем. Мы с тобой все еще танцуем.
В твоей гостиной.
Часы продолжают идти, без ошибок и без сбоя. Тик-так, тик-так.
Тик. Так.
Глава 5
Я ненавижу конференции. Всей душой, всем сердцем. Школьные конференции всегда о вымучивании и об унижении, мне неинтересна моя работа по биологии точно также, как она неинтересна никому из здесь присутствующих, включая жюри, которое призвано нас судить и, хотя бы пытаться изобразить заинтересованность. Миссис Нелепая Прическа смотрит мимо нас, очевидно недовольная кучкой претенциозных школьников, что они о себе мнят, как бы говорит ее лицо. Миссис Мутная Овца бормочет неловкий комментарий от лица совета на тему чьей-то еще работы. Мистер Бедный Придурок, очевидно озадачен только тем, как бы сбежать поскорее, а еще председатель жюри, посмотрите на него, клянусь, этот урод строил мне глазки.
Это все не моя идея, если что. Это искрометные комментарии человека сзади. Свою работу он уже защитил и последние полчаса занят только тем, что комментирует все, что слышит. Что не слышит – переспрашивает и требует развернутого комментария.
Я в третий раз прошу не задевать мой стул, сижу прямо, он.. Другой. У нас в школе таких нет: разбитая губа, партаки – с любовью или нет, понятия не имею, сделанные в домашних условиях татуировки в самых неожиданных местах. Мне кажется, нос у него был сломан, когда он ловит взгляд, он мне не улыбается – я бы тоже не улыбнулась, он скалится.
– Принцесса, – тон насмешливый, бейджик на пиджаке школьной формы безусловно говорит «Скарлетт», но он его игнорирует, словно пробует, кусает его и сплевывает им на пол или прямо мне в лицо, неважно, мне кажется, он бы с одинаковым успехом мог сделать и то, и другое, – Принцесса, работа у тебя была, честно скажу, слабовата. И тезисы меня не впечатлили.
Я могла бы ответить примерно сотню вещей и послать его в тысячу удивительных мест, я могла бы сказать, что я абсолютно не пытаюсь его впечатлить. В итоге я хлопаю глазами, совершенно потерянная, у него глаза темные такие, почти черные, зрачки чуть расширены, он же не может быть под чем-то? Я имею в виду.. Мы в общественном месте?
Но он смотрит мне в лицо и я чувствую знакомый зуд в пальцах, я не доставлю ему такого удовольствия, как просто задать этот вопрос.
Мысли щекочутся.
Я могла ответить сотню вещей, в самом деле, это никогда не было для меня проблемой, мне пятнадцать, ему по виду тоже, когда он скалится в очередной раз, его губа еле заметно начинает кровить.
Господи, этот мальчишка вообще умеет улыбаться?
– Тогда хорошо, что ее писала не я, – бросаю неловко, наугад, пытаюсь защищаться. По факту – нелепо пялюсь ему в лицо, молодой языческий божок, он будто вырезан из дерева.
– В самом деле?
Он усмехается, понимает, что поймал меня.
Он поймал меня, черт бы с ним. Черт бы с ним.
– Твоя, на самом деле, тоже так себе. Не впечатлила, знаешь. Или может быть это твои навыки как презентующего?
Я пытаюсь укусить в ответ, но в голове щекочет, будто все мои мысли, все мои мысли. Вот они. Разложены.
И путаются, путаются, путаются. Я отворачиваюсь, когда чувствую, что краснею.
***
Мы сталкиваемся в конце конференции, оба отчаянно зеваем, я успеваю подслушать, что он из той безумно странной и безумной продвинутой школы с религиозным уклоном, и потому когда я вижу надпись на его футболке «Когда я встаю на колени – это не для того, чтобы помолиться», я усмехаюсь, – Мне нравится, – указываю на футболку, и, когда он склоняет голову в шутовском поклоне, я чувствую, как он снова демонстрирует восхитительный оскал.
Эта ухмылка, усмешка, черт знает, зубастая, делает со мной удивительные вещи. Снимает кожу. И возможно одежду.
Его присутствие, то, как он пахнет, я почему-то думала, что будет неприятно, но пахнет чистотой, и когда я дотрагиваюсь до него – он почему-то вздрагивает, но перехватывает мою руку прежде, чем я действительно успеваю ее отдернуть.
Его присутствие, как и его ухмылка, делает со мной удивительные вещи, я не хочу на него смотреть. Но продолжаю все равно, – Дать поносить?
Мы смеемся. Я могу пережить, наверное, что угодно, но не звук его смеха, это хорошо, это ослепительно, я разрешаю себя поцеловать – я не знаю, почему. Возможно, только поэтому.
Это не является разрешением в полной мере, мы просто заворачиваем за угол, коридор тихий, остальные секции еще не закончили свои выступления, и я оказываюсь полностью им захвачена, примерно с той же силой, с которой я ловлю его: в фокус или в объятья, это неважно.
Обычно я так не делаю. Я все еще проваливаюсь в его запах, пытаюсь его запомнить, впечатать буквально в память, он пахнет чистотой, он пахнет чем-то еще – вероятно им, и когда вечером я буду нюхать собственные волосы, он все еще будет здесь, и мне все еще будет это нравиться.
Я разрешаю поцеловать себя – без разрешения – всего один раз, пропускаю язык в рот, отвечаю запальчиво, неумело и кусаче, до этого я целовала только Лану – это ровно то, что делают подружки, если надолго остаются без присмотра.
Давай попробуем, ну же, будет забавно.
– С ума сойти, – говорю еле слышно, когда он отстраняется, у него вид человека, который открыл новую вселенную – потом он скажет мне, что не ожидал, что я захочу до него дотронуться. Потом он скажет, что напрашивался на удар по морде, но никак не на поцелуй.
Потом – это все то множество раз, когда я увижу его снова. Мне будет казаться, что внутри моей головы встроен радар, я могу найти его где угодно. Внутри его головы живет такая же штука и с первой секунды, что я его вижу. Он мучительно действует мне на нервы, я не могу держаться от него далеко. Он захватывает мое воображение с первой секунды, становится источником вдохновения, а значит я была всего лишь обречена влетать в него снова.
Обычно я так не делаю. Мы будем предполагать, что это наши с ним комплементарные способности и то, как мы смотрим сразу друг другу внутрь, лезем в душу и под кожу. Мы будем предполагать множество вещей, но ни одна из них не укажет на суть.
Я вижу его в первый раз, на вкус – здесь я все же угадала, он отдает сигаретами и им, и чем-то еще, что тоже остается со мной и что будет мне нравиться.
Я даю ему свой номер, говорю, что хочу получить эту футболку. Он усмехается, показывает зубы, снова, в который раз. (Ты вообще улыбаешься?) Предлагает мне свою помощь в написании следующей работы, эта ведь была, откровенно говоря, позорной.
Мне хочется его ударить, но это не то, чего ждет от меня мамочка или преподавательский состав, так что я фыркаю, я задираю нос, отворачиваюсь, собираясь уйти, его номер – надежно спрятан в телефоне, я рекомендую ему поработать над речью, он говорит так, будто делает одолжение. Доклад слушать тяжело.
– Как тебя зовут? – спрашиваю, наконец, бейджик он, конечно, не надел, и мне интересно, мне чертовски интересно, я жду чего-то рычащего, но он отвечает:
– Илай.
И я повторяю за ним, имя ложится на язык так, будто облизываешь ложку мороженого, бананового, мягкого, уже чуть подтаявшего – замечательно, – Илай. Приятно познакомиться. Скарлетт.
Я до сих пор не уверена, приятно ли мне.
Когда он слышит свое имя, я вижу, как он напрягается, всего на секунду, у него приоткрывается рот, он дышит чуть иначе, мне кажется, что, если я поцелую его еще раз – я точно не уйду, не сейчас, я останусь, я задам больше вопросов, я не остановлюсь. Я не знала, что с поцелуями вообще так бывает, раз начав – невозможно остановиться.
