скачать книгу бесплатно
Верные спутники моей жизни
Татьяна Дегтярева
В книге автор рассматривает творчество местных писателей-современников (Оренбуржье) и размышляет вместе с ними о культурно-исторических вопросах развития России в разных исторических периодах.
Верные спутники моей жизни
Татьяна Дегтярева
© Татьяна Дегтярева, 2021
ISBN 978-5-0051-4658-8
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Верные спутники
моей жизни
Памяти дорогой сестры Анны посвящаю
Немного об авторе
Автор представленных в этой книге литературоведческих очерков не является критиком. Она – неравнодушный к талантливому литературному слову обозреватель, который ценит творчество каждого, о ком пишет. Хорошо понимая, что каким бы объективным и точным ни было видение того или иного произведения, оно только силуэт, контур того, что талантливое произведение собой представляет. Даже приличный обзор – это только ориентир в мире литературы, но не она сама, и потому цель таких работ автора, – поделившись впечатлением, обратить внимание на то, что взволновало.
В своей многолетней библиотечной работе Татьяна Дегтярева стремилась возможно полнее раскрыть этическое и эстетическое видение творчества того или иного автора, по движению сердца отдавая предпочтение оренбургским писателям.
В одном из писем дочери Фёдор Тютчев заметил: «… в сущности, лишь в самые первые минуты ощущается поэтическая сторона всякой местности. То, что древние именовали гением места, показывается вам лишь при вашем прибытии, чтобы приветствовать вас и тотчас же исчезнуть…». Каждый раз, рассматривая проблематику творчества того или иного автора, Татьяна Дегтярёва не забывает исследовать
и это соответствие художника слова «гению места» своей родины.
Татьяна Михайловна Дегтярева – постоянный автор литературно-художественного и общественно-политического журнала писателей России «Гостиный Дворъ». В 2011 году за свою работу о С. Т. Аксакове «Зорко одно лишь сердце» она получила звание лауреата литературной премии имени Валериана Правдухина.
Оренбургский поэт и литературовед
Валерий Кузнецов
12 июня 2020 года
«Русская вера во всемогущество слова, которое сказанное миру, за Богом, не пропадет, взойдет, как посеянное зерно, и непременно принесёт свой долгожданный, трудом души востребованный плод».
Петр Краснов
Вступление
В потоке многотрудных государственных задач, стоящих сегодня перед Отечеством нашим, считаю первостепенно значимой задачу всевозможной защиты подлинной (отстаивающей традиции русской классики) культуры и прежде всего – честного российского писательства.
Да, без экономического и военного могущества мы никуда. Но куда мы без сознательного, духовно укорененного человека, без его четкой гражданской позиции? Куда мы без веры в нерушимость нравственных основ жизни, без благодарной памяти о своем прошлом, из которой и вырастает любовь к нашей малой и великой Родине? И куда мы без осознания того, что успех страны зависит, «не от провозглашенных идей, а от людей» (Питер Брук), и потому не экономика как таковая, а прежде всего личность, духовный уровень граждан, создающих и экономические, и всякие другие блага общества, – источник нашей государственной силы.
Но что прежде всего форми [рует личность? Что помогает человеку, особенно юному, ощутить себя наследником культурно-исторической традиции, осознать историческую роль России и свою причастность к ней? Конечно, книга честного и талантливого писателя. Задуматься над произведениями таких писателей – значит всерьез задуматься о судьбе России, ее народа и с отрадой ощутить тепло высокого родства многих поколений наших соотечественников, их связанные с нами светлые надежды.
И своими небольшими литературными работами я хочу хоть в какой-то степени обратить внимание на вышесказанное, напомнив слова Николая Бердяева: «Не в политике и экономике, а в культуре осуществляются цели общества. И высоким качественным уровнем культуры измеряется ценность и качество общественности…».
Первое слово о классиках.
О повести Виктора Петровича Астафьева «Пастух и пастушка»
«Наказание талантом – это, прежде всего взятие всякой боли на себя, десятикратное, а, может быть, миллионнократное (кто сочтет, взвесит) страдание за всех и вся».
Виктор Астафьев
Как жаль, что зачастую не успеваем мы вовремя сказать человеку доброе о нём. Вот и у меня часто не получалось это – сказать вовремя. Но ведь кому и сказать. И как найти те самые, не общего выражения слова, которыми хоть как-то могла обозначить я свое отношение к тому, что значит для меня это имя – Виктор Петрович Астафьев.
Среди многих авторов, даривших мне удивительные мгновенья радости и боли, счастья и муки, имя Виктора Петровича Астафьева стоит в их первом ряду и светит своим особым, всегда тревожащим душу светом. Наполненное блеском самобытного таланта, глубокой мыслью, горячим сочувствием ко всему, о чём пишет, творчество Астафьева погружает нас в особое пространство русского миропонимания и мироощущения, каким оно было в середине 20-го столетия. Произведения писателя – это, одной стороны – задушевная песнь земле и людям, которые его взрастили, с другой – горестно тревожное раздумье о судьбе русского человека, прошедшего через невиданную доселе войну. Перелистываешь страницу за страницей и не перестаешь удивляться пристальности авторского взгляда на вещи, глубине сердечного чувства и великолепному такту, с которым это каждый раз выражено.
Своим словом писатель так касается самых тонких струн души, что, потрясенная, она то замирает, то вдруг взлетает ввысь, и ты каждый раз не умеешь объяснить, вследствие чего открываются в твоем сердце сокровенные глубины. И одно из блестящих подтверждений этому повесть писателя «Пастух и пастушка».
Уже вступление к ней выхватывает тебя из дня насущного и вместе с сухим неласковым ветром несёт по пыльной удушливой степи к ногам с трудом бредущей женщины. Ты не знаешь, кто она, что она, но почти сразу тебя пронизывает и насквозь потрясает созданная словом мастера мелодия «беспредельной, вечной, всегда заново переживаемой, никогда и никем до конца не испитой и неразгаданной человеческой печали». Мелодия эта в разных вариациях, с разной силой и многообразием оттенков звучит из произведения в произведение писателя. Острой тонкой иглой она пронизывает сознание, будоражит наше благополучие, выставляя суровый счет дню сегодняшнему.
Не случаен и подзаголовок к повести – «современная пастораль». В словаре Т. Ф. Ефремовой читаем: «Пастораль – произведение искусства или его часть идиллически изображающее сцены сельской и пастушеской жизни». Повесть Астафьева – это пастораль войны, произведение о невозможности какой бы то ни было идиллии в нечеловеческих условиях невероятной той войны, то есть это антипастораль.
Говорить горькую, иногда невероятную правду о войне и о человеке на войне не просто трудно, но мучительно и требует огромного мужества и неумолкающей совести. «Писательство – это бремя, взваленное на человека его талантом», – однажды напишет Астафьев и ни разу не попытается это свое бремя уменьшить, а тем более отказаться от него.
Читаешь и ещё раз убеждаешься, что личный опыт участника войны ничем заменить нельзя. Потому как ничем не заменить ощущаемое за каждой строкой взволнованное биение большого, много пережившего и навсегда пораженного невиданными испытаниями сердца. Воплощенная в нестандартном астафьевском слове, повесть писателя превращаетсяв неповторимое историческое свидетельство бесценной силы и правды.
Российский политолог и публицист Ксения Мяло в одной из своих работ пишет «…история – это не перечень событий и даже не сколь угодно фундаментальные и добросовестные исследования этих событий, это, прежде всего душевный опыт всего народа, как и каждого из составляющих его людей». А что есть творчество большого и честного художника, как не такой, всегда уникальный душевный опыт.
В основе сюжета повести «Пастух и пастушка» история военной судьбы бойцов пехотного взвода. Пехотинцы – главный локомотив войны, и, как известно, они первыми принимали на себя самый тяжкий удар сражения, почти всегда определяя его исход. Повесть Астафьева о том, какими бывали такие удары и как их выдержали советские бойцы.
«Пастух и пастушка» – это и сердечный поклон писателя-фронтовика своим собратьям по оружию, и, несомненно, одно из самых честных и талантливо запечатленных свидетельств того, каким был советский человек 40-ых годов.
Кажется, уж сколько копий сломано в спорах о том, хорош или плох был социализм и всё то, что стояло за аббревиатурой «СССР». Но что бы там и как бы ни говорилось, неоспоримо одно: победа в великой войне, спасшей мир от фашизма, стала возможна в первую очередь благодаря исключительности людей той во всех отношениях необыкновенной эпохи. В одной из своих публикаций белорусская писательница Светлана Алексиевич, известная беспощадной честностью своих произведений, заметила: «… в те годы – 40-е, 50-е существовал на земле уникальный советский человек. Не будет больше никогда таких людей!».
При всей неоднозначности определений трудно, особенно людям, соприкоснувшимся с тем временем, с этим не согласиться и опровергнуть тот факт, что был, был (!) в нашей российской истории уникальный советский человек, точнее, удивительное поколение советских людей, взращенных уникальными (!) советскими учителями. Воспитанное в духе лучших традиций своего народа, пропитанное романтикой героического и трудового энтузиазма и непререкаемой верой в то, что в их стране совершается строительство самой справедливой жизни на земле, это было поколение замечательных бессребреников. Не щадя себя, такие люди совершали всё возможное и в мирной жизни, и на войне.
Астафьев, как редко кто, смог убедительно показать эту уникальность времени и человека и эти утерянные сегодня открытость, простодушие, ясность веры и не колеблющуюся совесть. Талант объяснить невозможно, как не объяснить, из каких «кирпичиков» вдруг складывается у писателя та или иная картина, завораживающая своей убедительной неповторимостью. И снова дивишься чуду того, как личность писателя и его творческий дар переплавлены в талантливом творении. И чем выше художественное мастерство, тем сложнее о нём сказать. Самобытность, естественность, непафосность слова, сердечная теплота чувства, мысли, образа, который не надуман, а прямо взят из самой гущи народной – вот что прежде всего так подкупает в творчестве писателя.
Как живые, встают перед глазами читателя герои повести. Замкомвзвода старшина Мохнаков – человек сложный, противоречивый, в нём ни тени суетности или показной бравады. Он будто и не воюет, а каждый раз спокойно, почти хладнокровно выполняет встающую перед ним новую задачу. И его жесткий и верный расчет не раз спасает положение в самых рискованных ситуациях. Грубоватый, прямолинейный, он, тем не менее, вызывает невольное уважение своей внутренней силой и проницательностью. С одной стороны, Мохнаков – воплощение той дельной практической смекалки, без присутствия которой невозможна была бы никакая победа. С другой, при несомненных достоинствах, он нравственно уступает своему молодому командиру. Война ожесточила, сделала цинично презрительным одного и высветила высоту нравственной планки другого. Мохнаков как-то уверился, что война всё спишет, что всё можно: можно бесстрастно драть золотые зубы у убитых, можно взять женщину по праву силы.
Его командир Борис Костяев не сомневается: человек должен оставаться человеком в любых обстоятельствах, и отстаивает такое свое понимание в самых непростых для себя обстоятельствах.
С большой авторской симпатией представлены в повести веселые и неразлучные алтайские друзья Карышев и Малышев. Основательные, надежные и в то же время озорные, они были не заменимы ни в одном деле, которое выпадало совершить их подразделению.
Взводный философ Корней Аркадьевич Ланцов. В рассуждениях этого умного и добротно образованного человека неизменная глубокая оценка всего происходящего. Всё его внутреннее существо сопротивляется происходящему.
«Варварство! Идиотство! Дичь!… Глухой Бетховен для светлых душ творил, фюрер под его музыку заставил маршировать своих пустоголовых убийц. Нищий Рембрандт кровью своей писал бессмертные картины! Геринг их уворовал. Когда припрет – он их в печку… И откуда это? Чем гениальнее произведение искусства, тем сильнее тянутся к нему головорезы!».
Каждый раз удивляет неожиданное и всегда такое точное слово или определение Астафьева, например, «Шкалик». Словно и не было имени у этого совсем ещё мальчика – просто Шкалик, и всё понятно. Случайно заброшенный в военное пекло, трогательный и забавный в своём желании быть, как взрослые, он так или иначе и в тяжелейших обстоятельствах старается держать марку полноценного бойца.
Теплыми красками подан в повести и командир роты Филькин, смелый, честный и бескомпромиссный боевой офицер, приказы которого не обсуждались: «У меня чтоб через час всё на исходных были! И никаких соплей! Бить фрица, чтоб у него зубы крошились! Чтобы охота воевать отпала…».
[Был во взводе и некий кум-пожарник «прицепистый, недовольный оттого, что с хорошей службы слетел». Его не любили. И, как оказалось, неслучайно. Он почти и не скрывает, что в довоенном прошлом был образцом «сознательности», попросту доносчиком. Через Пафнутьева автором выведен образ тех блюстителей «порядка», которые и на войне находили применение своим нечистоплотным способностям.
На страницах, посвященных бою, нельзя не заметить и эпизодически появлявшуюся медсестру. Перемерзшая, с распухшими веками, багровыми щеками, «словно бы присыпанными отрубями», с потресканной кожей. Некрасивая. Но сколько за этим неприглядным лицом непоказного мужества и редкой отваги. И так ощутима боль и мужская сокрушенность за словами автора об этой девушке.
И, наконец, главный герой повести, командир взвода Борис Костяев, 19-летний, но такой ответственный в своих поступках, такой внимательный к каждому своему бойцу. Сын скромных школьных учителей из Сибири, представителей той самой уникальной когорты подвижников нравственности, для которых «родина», «честь», «долг» – их религия, основа их духовного императива. В таком же духе нравственного стоицизма растили они своих учеников и прежде всего собственного сына, единственного, поздно рожденного, долгожданного. Его не жалели, закаляли и тело, и дух, учили быть готовым ко всякого рода трудностям. Но ни в каких самых страшных снах не привиделось бы этим честным и чистым людям, какое испытание выпадет на долю их сына.
«Из круговерти снега, из пламени взрывов, из-под клубящихся дымов, из комьев земли, из охающего, ревущего, с треском рвущего земную и небесную высь, где, казалось, не было и не могло уже быть ничего живого, возникла и покатилась на траншею темная масса из людей. С кашлем, с криком, с визгом хлынула на траншеи эта масса, провалилась, забурлила, заплескалась, смывая разъяренными отчаяньем гибели волнами всё сущее вокруг.
Оголодалые, деморализованные окружением и стужею, немцы лезли вперед безумно, слепо. Их быстро прикончили штыками и лопатами.
Но за первой волной накатилась другая, третья. Всё перемешалось в ночи: рев, стрельба, матюки, крик раненых, дрожь земли, с визгом откаты пушек, которые били теперь и по своим, и по немцам, не разбирая – кто где. Да и разобрать уже ничего было нельзя»…
И это только малая часть только одного боя. А Борис – командир взвода. Ни на минуту он не может забыть, что за ним люди, что за всё отвечает, что он должен вести. И он ведёт.
«Ах, если б память отпустила,
Я рассказал бы вам о том,
Как время мальчика растило
В своём неведенье святом,
Как набирало силу время,
Как оглашало свой восход,
Не ведая, какое бремя
На плечи мальчика кладет,
Какую истовую веру
Проверило на боль и страх
В тридцать седьмом
И сорок первом,
Неприкасаемых годах.
Какой ценой азы надежды
Питомец времени постиг
И в дни мечтаний безмятежных,
И в дни решений непростых…»
В. Поляков
Послебатальные картины, открывшиеся лейтенанту, ещё более поражают воображение: трупы, горы перемешанных с землёй и снегом передавленных своих и немецких тел, искореженные танки, поедаемые вороньем убитые лошади, замерзающий в снегу обезноженный и завшивленный немец, просящий о помощи. И каждое событие дня тяжким толчком отзывается в сердце молодого командира.
Борис готов поклониться в ноги старым солдатам, не первый год терпеливо делающим своё невероятное дело. Ему до боли жаль замерзшую, вымученную неженской работой медсестру. Тоской сжимается его сердце при виде голодной, одичавшей овчарки, навсегда оставшейся без хозяина на чужой земле. Он потрясен гибелью двух стариков, пастуха и пастушки, всю жизнь занимавшихся самым мирным на земле делом, и безжалостно расстрелянных слепым огнем артиллерии. Вся эта невероятная явь войны, не вмешается в сознание, распирает душу.
Надо было не единожды побывать в таком побоище, не единожды повариться в его адовом котле, надо было всё пропустить через голову и сердце, не свихнуться и написать так, как написал Астафьев.
И потому вовсе не случаен эпиграф к главе «Бой»: «Есть упоение в бою!» – какие красивые и устарелые слова».
Почему «красивые и устарелые»? Может быть, потому, что вполне благополучные герои Пушкина из его маленькой трагедии «Пир во время чумы» произносят слова «об упоении» под хмельком в минуты предполагаемой, но ещё не случившейся беды. Набегающая туча ещё не обрушилась на них своим черным дождем, не лишила молодого задора попробовать настоящую силу чумы, и испытывать это самое упоение (этакий адреналин в крови), не размыла человеческое представление о человеке. Их желания были, что называется, только сытыми желаниями сытых людей.
Вот почему бойцы Астафьева, хлебнувшие военной чумы с лихвой, считают слова пушкинских героев всего лишь красивыми словами. И в повести «Пастух и пастушка», с её предельно жесткой честностью подачи событий не находится хоть малого местечка для того, что называется «упоением» или «идиллией».
«На смерть, как на солнце, во все глаза не поглядишь…», – слышал как-то Борис. Повесть Астафьева как раз о том, что война поневоле заставляла смотреть и видеть то, что нормальному человеку видеть просто не по силам.
И потому, когда после тяжелейшего боя едва отдохнувшие бойцы без проявления какого бы то ни было неудовольствия, с шутками и благодарной лаской к хозяйке садятся по приказу в машины, чтобы ехать к новому месту боев, и снова идти «…в крови и пламени, в пороховом дыму», хочется, как и Люся, всех их обнять и всем поклониться в пояс. Сам Астафьев точно определил чувство, с которым писал о солдатах войны: «Тема войны – вечная тема, и хочется, чтобы писалось трепетно, с болью и святым уважением к тем людям, с которыми воевал».
Трепетное отношение писателя к солдату ощущаем мы и на страницах, не имеющих прямого отношения к сюжетной линии повести. Это своего рода отступление писателя, но совсем не лирическое, как это принято, а суровое, при этом почти молитвенное слово автора о том, какое это невероятное дело – быть солдатом на страшной войне.
«…Ползет солдат туда, где обжит им уголок окопа. Короток был путь от него навстречу пуле или осколку, долог путь обратный. Ползет, облизывая ссохшиеся губы, зажав булькающую рану, под ребром, и облегчить себя ничем не может, даже матюком. Никакой ругани, никакого богохульства позволить себе сейчас солдат не может – он между жизнью и смертью. Какова нить, их связующая? Может, она так тонка, что оборвется от худого слова. Ни-ни! Ни боже мой! Солдат разом сделается суеверен. Солдат даже заискивающе-просительным сделается: «Боженька, миленький! Помоги мне! Помоги, а? Никогда в тебя больше материться не буду!».
И вот он, окоп. Родимый. Скатись и него, скатись, солдат, не робей! Будет очень больно, молонья сверкнет в глазах, ровно оглоушит тебя кто-то поленом по башке. Но это своя боль. Что ж ты хотел, чтобы при ранении и никакой боли? Ишь ты какой, немазаный-сухой!.. Война ведь война, брат, беспощадная…».
И без этого, сердечно-горестного, выстраданного слова о простом солдате-пехотинце не было бы полноты впечатления того, что была та великая война без прикрас.
Слово «пастораль» первоначально обозначало ещё и противопоставление развращенному городу нравственно чистой деревни. В повести Астафьева это противопоставление войны и мира, низости и высоты, ненависти и любви. Чувство, пришедшее к главным героям такое, казалось бы, естественное в обычной жизни, в сложившихся обстоятельствах кажется нереальным.
Оно так несовместимо со всем, что происходит вокруг, так ничем не защищено, что становится страшно.
Как щедрый подарок судьбы воспринимает встречу с Борисом уже обожженная войной, много всего перевидавшая девушка Люся. И потому всё никак не может она понять, откуда возник на её пути этот чистый и светлый мальчик. Но вот Борис читает ей письмо своей матери, и Люся понимает, откуда.
На первый взгляд, письмо это – спокойный рассказ о нехитром её житьё-бытьё, об отце Бориса, о русском достоинстве, о долге и чести.
Но за пытающимися быть спокойными строчками сдерживаемая напряжением всех усилий страшная материнская тоска. Всё в этом письме кричит, всё взывает: сыночек мой, как я боюсь за тебя и как я тоскую! Как хотела бы я оказаться рядом и закрыть тебя ото всех бед! Но она не может позволить себе даже намекнуть на то, как ей тяжело. Она должна всё выдержать здесь, чтобы он выдержал там. Всё её письмо – образец материнской любви.
В повести «Пастух и пастушка» удивительное, каждой клеточкой сознания прочувствованное писателем горе матери, пославшей на войну своего единственного сына, и такая непримиримость к роковой невозможности матерей поступить иначе.
«…Матери, матери! Зачем вы покорились дикой человеческой памяти и примирились с насилием и смертью? Ведь больше всех, мужественнее всех страдаете вы в своём первобытном одиночестве, в своей священной и звериной тоске по детям. Нельзя же тысячи лет очищаться страданием и надеяться на чудо…».
Без скидки на впечатлительного читателя подан в повести и исход взвода Бориса Костяева.
Так же просто и честно, как и всё, что этот человек делал в своей жизни, погибает от шальной пули Карышев.
Одев чистое белье, ещё раз спокойно всё рассчитав, бросается с миной под вражеский танк старшина Мохнаков, без пафоса и надрыва совершая свое последнее дело на войне.
Бесследно исчезает Корней Аркадьевич Ланцов, как исчезали иногда умные, много понимавшие люди.
А как жаль бедного Шкалика, которому, кажется, наконец, повезло (он пристроен в госпитале) и который вдруг так нелепо, так ужасно подрывается на мине.
Но совершенно сокрушает читателя судьба главного героя. При всём том, что этот юноша так мужественно, так достойно сумел перенести все тяготы, все выпавшие на его долю удары войны, не на йоту не растеряв свой нравственный состав, судьба его не стала судьбой героя в стандартном, общепринятом понимании этого слова. Он не сражен на поле боя со знаменем в руке, с призывом: «За Родину!» «За Сталина!».
Ему не выпало заслуженных орденов, славы, салютов. Умереть как-то вдруг, как бы совсем неожиданно – как это невероятно и как ужасно несправедливо. И вместе с санитаркой Ариной сокрушаешься: как же так: «Такое легкое ранение, а он умер». Почему?
Повесть Астафьева – произведение не только о собственно войне (как оно там всё было), а и о том, что то, что несёт с собой война, абсолютно несовместимо с нормальным представлением о человеческой жизни и о человеке. Взводный «философ» Ланцов так говорит об этом: «…неужели такое кровопролитие ничему не научит людей? Эта война должна быть последней! Или люди недостойны называться людьми! Недостойны жить на земле! Недостойны пользоваться её дарами, жрать хлеб, картошку, мясо, рыбу, коптить небо».
Война расчеловечивает человека. И чем тоньше его внутренняя организация, тем ему сложнее и тем вернее он гибнет. Ведь взять только взвод Бориса Костяева. Все погибли, все, кроме, может (если очень повезет), Малышева и приспособленца Пафнутьева.
Борис Костяев, вне всяких сомнений, представитель лучшей когорты своего поколения. Он и есть образчик того уникального советского человека, о котором писала Светлана Алексиевич. И тем нестерпимее читателю принять горькую правду о его смерти и захоронении. Но Астафьев с его упорным чувством справедливости, с его талантом истинного русского писателя «взятия всякой боли на себя» не щадит читателя и вопреки нашему ожиданию достойного завершения достойной жизни, заставляет увидеть и принять то, что принять сердцем невозможно. Повесть «Пастух и пастушка» – это произведение о том, что были на той войне и вот такие, как Борис, не только не умевшие, но и не желавшие сохраниться любой ценой. Отдав войне все, что только могли, они легли в землю, никому не известные и никем не прославленные. И война эта справедливо называется Великой прежде всего потому, что неопределимо велика была цена, заплаченная за победу.
По известному поверью, «на миру и смерть красна». Борису не досталось и этой малости. Вскипает читательское сердце, что даже похоронен он не как заслуженный воин, а вынужден одиноко покоиться далеко от дома в забытой богом глухой степи, обласканный разве только степными травами. И вот ведь мука: как бы никто в случившемся и не виноват. Так ли это? Или на войне как на войне?…
Ещё до настоящего знакомства с Люсей измученный физически и внутренне опустошенный чудовищным потоком невероятных зрелищ, Борис, может быть, впервые почувствовал, что теряет желание жить.
«Дрема накатывает, костенит холодом тело взводного. Чувство гнетущего, нелегкого покоя наваливается на него. Не познанная ещё, вялая мысль о смерти начинает червяком шевелиться в голове, и не пугает, наоборот, как бы пробуждает любопытство внезапной простоты своей: вот так бы заснуть в безвестном местечке, в чьей-то безвестной хате и ото всего отрешиться. Разом… незаметно и навсегда…».
Да, Борис Костяев умирает не от ран. Взращенному для самого достойного поприща юноше, выпадает на долю непосильная для чистой души ноша бытия… Весна, до которой дожил Борис, – время пробуждения сил, время надежд. И надорванная душа его, пытается как-то приспособиться к новым обстоятельствам, как-то устояться, хотя бы согреться. Но вот очередной обход врача и его вердикт: «– Подзадержались вы у нас, подзадержались».
«Борис уловил в голосе врача неприязнь и плохо спрятанное подозрение. Послышалось угодливое хихиканье той самой санитарки коротконогой, что искала повариху Люсю».
