скачать книгу бесплатно
Я решительно возражал ему. Изучив вместе с ним имевшиеся карты берегов Америки, мы убедились, что не сможем найти ни одного клочка земли, где можно благополучно пристать и получить любую квалифицированную помощь, и эта дикая зона простирается вплоть до Карибских островов. Обсудив ситуацию, мы пришли к соглашению, что нам нужно держать курс на Барбадос, куда можно добраться дней за пятнадцать, держась исключительно открытого моря ввиду силы течений в Мексиканском заливе. Нам было ясно, что не починив корабль и не пополнив экипаж, нам не видеть берегов Африки, как своих ушей.
Нам пришлось поменять курс. Теперь он был северо-западным. Нашей целью стало достижение какого-то острова, принадлежащего Англии, где мы могли бы получить помощь.
Но оказалось, что Провидение имело на нас совсем другие планы.
В момент, когда мы достигли двенадцати градусов восемнадцати минут северной широты, нас накрыл второй шторм. Он с невиданной силой повлёк нас в обратном направлении, мы с дикой скоростью неслись на запад, и шторм всё сильнее отбрасывал нас в сторону от любых торговых путей, так что могло оказаться, что не погибнув от злобы стихии, мы будем принуждены умереть, попав на рождественский стол к местным дикарям-людоедам.
Буря свирепствовала, не прекращаясь ни на минуту, ветер выл по-прежнему в тот день,, когда как-то ранним утром один из наших матросов закричал: «Земля!» Едва мы успели выбежать из каюты на палубу, пытаясь понять, что с нами происходит, как наша посудина напоролась на мель. Его остановка была столь стремительной и встречные волны бросились на палубу с таким неистовством, что нам показалось – мы гибнем. На время мы укрылись в трюме.
Человеку, которому не выпало испытать таких ощущений, не удасться представить, в какой ужас и исступление впала вся наша команда. Мы не знали ровным счётом ничего: ни где мы находимся, ни у какого острова нас постигло кораблекрушение, что за материк перед нами, остров ли это, есть ли здесь люди, цивилизованные они или нам нужно бояться их пуще огня? И буря, продолжавшая свирепствовать с прежней силой не оставляла нам никакой надежды на то, что коррабль сможет продержаться на плаву хотя бы ещё несколько минут. Нас могло спасти только изменение направления ветра, но о таком чуде нам даже не приходилось мечтать. С ужасом вперяясь друг в друга, мы ожидали смерти, считая мгновения. Нам было ясно, что скоро мы все очутимся в ином мире, потому что в этом, как оказалось, нам уже нечего было делать. Одно утешение – вопреки ожиданиям, корабль, скрипя, оставался на плаву, и капитан вдруг сказал, что ветер стихает.
После непродолжительного ликования по поводу того, что ветер стихает, наш оптимизм пошёл на убыль, как только мы убедились, сколь крепко корабль сел на мель. Предположить, что нам в считанные часы нам удастся снять его с мели, было совершенно невозможно. Это было поистине катастрофа, и перед нами встал вопрос, каким образом спасаться. Всё днище нашей шлюпки, привинченной к корме, от частых и сильных ударов о руль было как решето, и она сразу же по спуску затонула бы или была бы отброшена в море, так что надежды на шлюпку не было никакой. Вторая шлюпка была цела, но спустить её в море мы не смогли. К тому же времени для долгих дискуссий и философских раздумий у нас не было. Ни у кого не было ни малейших сомнений, что теперь корабль затонет, и кто-то даже кричал, что уже появилась огромная трещина.
В это мгновение помощник капитана устремился к шлюпке, и с нашей помощью сумел спустить её в море, и тогда мы все, все одиннадцать человек, вскочили в шлюпку и вверили свои жизни Божьей воле и гневу Стихий. Хотя шторм смирял свою ярость, но волны всё ещё дико бились в берег, Так что море, языком голландцев можно было назвать Дикарём.
Более отчаянного положения чем было у нас, невозможно представить: прямо перед нами, на наших глазах свирепело море, у нашей шлюпке не было ни одного шанса не перевернуться, гибель была неизбежна. Что нам было делать без парусов? А если бы они у нас и были, то зачем? С отчаянья, мы как сомнамбулы начали подгребать к земле, ощущая тот же холодок, какой ощущает человек, которого ведут на казнь: мы знали, что каждый дюйм к берегу близит морской прибой, который вдребезги разломает нашу скорлупку вдребезги. Препоручив наши души Господнему милосердию, мы каждым гребком близили мгновение нашей погибели, и с ещё большей силой гребли к земле, хотя смерчь уже сам по себе гнал нас на камни.
Я так и думал, что на камни, а на самом деле, кто знал, что там был за берег, были ли это острые скалы или песчаный пляж, крут он был или это была плоская дюна, ничего этого мы не знали. Слабым лучом надежды служила ускользающая мысль, что нам удастся проскользнуть в какую-нибудь тихую бухту или устье реки, куда мы, повернись Фортуна к нам лицом, могли бы проскочить, чтобы скрыться от бури. Но ни бухты, ни реки впереди не виделось, только буйно взраставший на наших глазах берег с каждый метром представлялся всё ещё большей напастью, большей опасностью, чем кипящая морская пучина.
Когда, по моим прикидкам, нас отнесло от места кораблекрушения мили на четыре, вдруг, словно гора, огромный вал вздыбился над нашими головами, грозя похоронить нас, набегая вдоль кормы по палубе. В один миг он обвалился на нашу шлюпку с такой звериной силой, что в мановение ока шлюпка опрокинулась. Не успев открыть рот, чтобы крикнуть: «О Боже!», мы закрутились в бурлящем потоке, отброшенные от спасительной шлюпки и друг от друга. В одно мгновение все мы скрылись под бурлящей водой.
Не описать моего ужаса, когда я ушёл под воду. Плавать я умел довольно прилично, но тут долго не мог вынырнуть, и чуть не задохся. Огромная волна опять подхватила меня и пронесла довольно большой расстояние, в результате чего я оказался близко к берегу, и разбившись о берег, вода отступила назад, я же на мгновение ощутил себя стоящим на ногах, едва не захлёбываясь хлещущей вокруг водой. Полумёртвый от страха и усталости, осознав, что я гораздо ближе к земле, чем мог надеяться, я собрал в кулак всё моё благоразумие и волю, вскочил на ноги и побежал, истошно пытаясь добраться до берега до того, как меня опрокинет и унесёт в море следующий вал. Но стихия тут же продемонстрировала мне моё полное бессилие. Оглянувшись, я увидел, как за моей спиной озверевшее море вздымает настоящее чудовище, готовое нагнать меня и проглотить. Я почувствовал свое бессилие, увидев, как яростное море поднималось сзади меня горой и догоняло меня. Сражаться с таким зверем у меня не было ни сил, ни веры.. Последней моей надеждой было задержать как можно дольше дыхание, поднырнуть под гребень волны, и удерживаясь в таком положении, пытаться вместе в волной как можно дольше плыть по берегу. При этом я больше всего боялся, чтобы волна, выбросившая меня на берег, потом не увлекла меня назад, отбросив снова в море.
Следующая волна всей своей массой внезапно погребла меня футов на двадцать в глубину с невероятной силой. Я чувствовал, как меня несло к земле с неимоверной силой, дав мне секунду облегчения, волна снова поволокла меня по берегу! Задерживая дыхание, я снова выгребал, изо всех сил пытаясь помочь волне. Я уже почти изнемог от недостатка дыхания, как вдруг понял, что всплываю кверху и что, к моему великому счастью и облегчению, моя голова и верх тела вдруг оказались над волнами. Те две секунды, когда я подобно рыбе, выброшенной на берег, жадно глотал воздух, были моим истинным спасением: глоток воздуха вернул мне жизнь и я снова ощутил мощный прилив сил. Затем волна снова накрыла меня, но на сей раз, трепыхаясь изо всех сил, я был под водой не слишком долго. Почувствовав, что волна накатившись на берег, потеряла силу и уже готова повлечься назад, я скрепился и снова поднялся на ноги. Мне дана была передышка на несколько секунд, в течение которых я смог перевести дыхание и переждать, когда вода отхлынет, и дождавшись удобного момента, что было сил кинулся на берег. Но разъярившееся море не собиралось отпускать меня, с новой силой оно накрыло меня ещё пару раз, и снова меня сносило всё дальше от отлогого берега.
Этот последний удар стихии едва не стал для меня гибельным. Последний вал швырнул меня на скалу с такой силой, что я от удара потерял сознание и оказался совершенно беспомощен пред бесчинством волн. Удар в голову и грудь почти вышиб из меня дух, и если бы дыхание моё не восстановилось, я был бы навсегда поглощён пучиной. Мне удалось перевести дух и прежде чем ударила следующая волна, захлестнувшая меня с головой, я вцепился в скалу и сдерживал дыхание, пока волна не ушла.
Ближе к берегу волны вздымались не так сильно, я сумел их выдержать и не сорвался. Я снова поднялся и устремился к берегу и уже здесь подошёл к нему настолько близко, что следующая настигшая меня волна не смогла увлечь меня вслед за собой. Потребовалось ещё одно усилие, и вот уже я оказался на твёрдом грунте, и здесь уже к своему восторгу, сумел залезть на скалу, где бессильно опустился на траву, понимая, что теперь голубые когти океана до меня точно не дотянутся.
Очутившись в безопасности на земле, я воздел очи долу, задрал голову и стал возносить славословия Всевышнему, благодаря его за спасение моей бесценной жизни, на что еще несколько мгновений назад у меня не было ни йоты надежды. Я всё равно при всём своём желании не смогу изобразить ликование души моей при виде чуда – покойник, а, которого уже погружали в могилу, когда ангелы вдруг вырвали его из неё. Стоит ли удивляться обыкновению врачей пускать кровь приговорённому преступнику в момент помилования, когда нежданное извести достигает его ушей, а намыленная верёвка ещё трёт его шею. Конец так близок, и в сердце человека уже нет надежды, и вдруг небеса раздраются и луч надежды с силой бьёт с них в потухшие глаза пробуждающего преступника. Для неподготовленного, ослабленного горем человека чрезмерное счастье может послужить причиной его смерти.
«Как горе, так и радости с горы
Внезапно потрясают наши души!»
Объятый горячечными мыслями о моём спасении, испытывая воистину электрические чувства я, как гусь на току разгуливал по берегу туда-сюда, то и дело вздымая длани к небу, вихляясь всеми частями своего тела, я не смогу даже описать одну сотую испытанных мной чувств и своего поведения, ведь я всё время размышлял об утопших своих собратьях, из коих, похоже, кроме меня, не спаслась ни одна живая душа; я скажу, забегая вперёд, начиная со времени своего спасения, я уже никогда не столкнулся с ними, никто из них не попадался мне на глаза, не было ни их тел, ни следов, ни криков – ничего не было, кроме трёх мокрых шляп, разбросанных по берегу, и двух башмаков с разных ног.
Застрявшее на мели судно терялось в клубящейся мгле, я с едва мог различал его, столь далёкое, что я сам удивлялся, как мог преодолеть такое расстояние. «Боже мой, – твердил я про себя, – и как это я умудрился-таки выбраться на берег?» Начиная приходить в себя и видя своё нынешнее положение, я стал осматриваться вокруг, мне хотелось понять, куда я попал и что мне теперь предпринимать. Моя пылкая радость быстро испарилась: я вдруг осознал, что неожиданно спасшись от смерти, я отнюдь не избавлен от других угроз и бедствий. С одежды моей струилась холодная вода, переодеться мне было не во что… У меня не было ни крошки во рту, страшно хотелось пить. Мне нечем было подкрепить свои тающие силы. Ужасный выбор поджидал меня: либо помереть с голоду, либо стать кормом для диких зверей.
Самое ужасное заключалось в том что я не имел никакого оружия, благодаря которому я мог бы поохотиться и добыть каких-нибудь съедобных животных, будучи одновременно защищённым от хищников, которые тут наверняка водятся и могут в любую минуту напасть на меня. В общем, в карманах у меня было шаром покати, был ножик, моя курительная трубка и остатки табака в табакерке. Вот все мои припасы. Когда до меня это дошло, я впал в полный ступор и долго бегал взад и вперед по берегу как оглашенный. Едва закатилось Солнце, своими испуганными, спутанными мозгами я стал с замирающим от ужаса сердцем вопрошать себя, что со мной будет, если здесь водятся всякие хищные твари, ведь, как известно, их мёдом не корми, только дай побродить в поисках лёгкой добычи.
Я не мог придумать ничего иного, кроме как залезть на росшее поблизости дерево, толстое, разлапистое, чем-то похожее на ель. Ель оказалась вся в колючках, но мне не приходилось выбирать, это было единственное доступное для меня место, где я безопасно мог перекантоваться этой ночью, оставив раздумья, какой смертью мне придётся умирать на следующий день. Никакой другой возможности у меня не было. Утром я отправился в путь, пытаясь выяснить, есть ли здесь вода, которую можно пить, и пройдя буквально с четверть мили, к счастью, обнаружил в зарослях источник чистой воды. Утолив жажду и пожевав щепотку табаку, дабы немного приглушить голод, я направился к дереву, залез на него и попробовал поудобнее на нём устроиться, чтобы не упасть во сне. Для защиты самого себя я наскоро вырезал из короткого толстого сука дубинку и, будучи всё время начеку, занял оборонительную позицию. Усталость быстро сморила меня, и скоро я спал крепким богатырским сном. Вряд ли кто-то ещё, попав в подобное положение, мог спать таким крепким сном. В результате я выспался, как младенец и теперь я чувствовал такую лёгкость ума и тела, какой не чувствовал никогда.
Когда я проснулся, день был в зените: погода прояснилась, ветер стих, и вчерашнее бурление моря прекратилось. Но как же я был потрясён, увидел эту картину: наш корабль пропал с того места, где сел на мель, вероятно его снесло приливом, и теперь красовался совсем впритирку с той скалой, о которую меня так сильно била волна! Всего какая-то миля отделяла меня от него и, как мне почудилось, он стоял практически прямо. Тут мне пришла в голову благая мысль – отправиться на корабль, дабы запастись на нём необходимыми вещами и едой.
Покинув мои новые апартаменты, берлогу в кроне дерева, я стал осматриваться кругом и первое, что увидел, была наша шлюпка, лежавшая на земле где-то в двух милях от того места, где находился я. Похоже, её выбросило на берег во время бури. Пытаясь поскорее добраться до неё, я довольно долго блуждал вдоль берега, и по пути открыл небольшой залив, не более полумили шириной. Тогда я повернул назад. Для меня было много нужнее попасть на корабль, где я расчитывал обнаружить что-нибудь нужное для своего проживания и пропитания.
После полудня море сделалось ласковым и спокойным, уровень воды во время прилива понизился, и я имел возможность на четверть мили подойти к кораблю. Здесь меня снова потряс приступ глубокой скорби, потому что я увидел, что останься мы на корабле, то всё было бы хорошо, все мои товарищи были бы живы, они непременно были бы спасены: пережив шторм, все мы в добром здравии достигли бы берега, были бы целы и невредимы, а я не был бы в таком ужасном одиночестве и горе, как ныне, навсегда лишённый человеческого общения. От этих навязчивых мыслей на мои глаза навернулись горючие слезы, но они не принесли облегчения моей душе. Однако моё намерение добратьсядо корабля окрепло. Стояла нестерпимая жара. Я, ски нул с себя одежду и вошёл в воду. Впрочем, когда я доплыл до судна, передо мной встала большая проблема: как попасть на корабль? Засев на мели, судно стояло сильно возвышалось над водой, и ухватиться мне было не за что. Вплавь я сделал два круга вокруг корабля, и на второй раз увидел свисавший почти до воды канат. Разволновавшись, я, видимо пропустил его. Конец каната свисал так низко, что я, хотья и не без трудностей, смог з ухватиться а него и, попотев, влез на бак. Тут я убедился, что корабль довольно сильно пострадал от бури. Корабль был сильно разрушен, трюм его почти весь оказался заполнен водой, нос до того ушёл в воду, что почти черпал еёй. Но глубоко погрузившись в песок, он был устойчив, высоко задрав корму в небо. или, точнее, упирался в землю, то корма его поднялась довольно высоко. И таким образом, всё, что находилось на корме или внутри неё, было сухим.
Уяснив это, я хотел всё осмотреть и понять, что оказалось повреждено, а что уцелело и представляло для меня ценность. В результате осмотра выяснилось, что корабельная провизия сохранилась в идеальном состоянии и была совершенно сухой. Будучи голоден, как собака, я первым делом отправился в склад, где стал набивать карманы сухарями. Я глотал их на ходу жадно, одновременно, дабы не тратить времени, занимаясь всем остальным. Потом я забрался в кают-кампанию, где нашёл большую бутыль рому, и изрядно хлебнул из неё, что оказалось весьма кстати. Под воздействием рома оптимизма у меня сильно прибавилось. Мне было понятно, что всего нужнее мне сейчас шлюпка. Нужнее всего мне была лодка, единственная вещь, с помощью которой мне удастся перевезти на берег всё нужное.
Времени на безделье у меня не было. Надо было срочно спасать то, что ещё было цело. Я убедился, сколь нужда и горе обостряют людскую изобретательность. На палубе лежали запасные снасти – несколько рей, несколько одинарных и несколько двойных стеньг.
Мысль соорудить из них плот явилась сама собой.. Я стал скидывать за борт всё, что было мне под силу за борт все то, что мне было под силу, при этом связывая веревками всё это. Я не мог позволить, чтобы мой плот раньше времени отправился в плаванье. Вслед за этим я спустился с корабля и, подтянув к себе четыре плававших рядом бревна, стянул их по концам канатами. Сверху крест-накрест я навалил куски обшивки. Плот был почти готов. Я почти мог свободно на нём передвигаться, впрочем, не надеясь переправлять на нём слишком тяжёлые предметы.
Надо было снова приниматься за работу. Я разыскал большую пилу, некогда принадлежавшую нашему корабельному плотнику, и распилил запасную мачту на три куска, после чего с величайшей натугой присобачил её к плоту. Крайняя потребность добыть всё необходимое для жизни подталкивала меня на такие усилия, на какие в иных обстоятельствах я бы никогда не был способен.
После всех этих манипуляций мой плот стал довольно крепок, и следовательно, мог выдержать довольно большую тяжесть.
Наконец плот мой был надежно скреплен и мог выдержать значительную тяжесть. Первым вопросом, который я задал себе, был вопрос, чем загрузить плот, и как без потерь миновать буйного прибоя. Первым делом я сложил на плот все найденные доски, следом за этим, хорошенько поразмыслив, взялся за три сундука, собственность наших матросов: сдёрнул с них замки, вывалил содержимое на палубу и спустил сундуки на плот. Один сундук я набил всякой провизией: сухарями, рисом, особенно меня обрадовали три круга голландского сыра и пять солидных кусков сушеной козлятины (основной мясной пищей нашей команды), горами кормового зерна, которым кормили кур, содержавшихся на судне, и в массе своей давно съеденных нами. Я обнаружил немного ячменя, вперемешку с пшеницей, однако, к несчастью, ячмень был попорчен крысами. На глаза мне попались несколько бутылок вина, принадлежавших нашему капитану, примерно пять- шесть галлонов арака (рисовой водки). Это сокровище я погрузил отдельно, поскольку места для них в сундуках уже не было. Увлечённый этим кладоискательством, я с большим запозданием заметил, что начинался прилив, слишком вкрадчиво он начался, пока, к своему величайшему огорчению не заметил, как подхваченные волнами моя рубашка, жилетка и камзол не отправились в плавание по бурным волнам. К счастью я тут же обнаружил, что мои полотняные штаны с дырками на коленях и чулки пока что ещё на мне.
Тогда я занялся поисками одежды, на корабле её было в достатке, так что пришлось выбирать только самое насущное. На корабле было множество крайне нужных вещей, в частности, корабельные инструменты.. В результате упорных поисков я нашёл плотницкий ящик, и он был теперь для меня драгоценнее корабля, по реи нагруженного золотом. Этот драгоценный ящичек я с великой бережностью спустил на плот, при этом не додумавшись даже заглянуть в него, чтобы убедиться, есть ли там что-то действительно ценное.
Оставалось самое главное – найти оружие и припасы к нему и запастись ими. В кают-кампании я обзавёлся двумя прекрасными охотничьими ружьями и двумя пистолетами, которые я быстренько спустил на плот со всеми найденными пороховицами и двумя ржавыми саблями.
Мне было известно, что на корабле припрятаны несколько бочонков пороха, но где они припрятаны капониром, я не знал. После долгих поисков мне наконец удалось их найти. Один из бочонков подмок, но зато два остальных были в прекрасном состоянии. Я аккуратно перенёс их на мой плот и сложил.
Нагрузив плот, я стал размышлять, как мне транспортировать его до берега, ведь у меня не было ни паруса, ни вёсёл, ничего такого, что могло бы помочь мне в этом, в то время, как даже самый слабый ветер или волна повыше могли опрокинуть моё утлое судёнышко.
Три вещи вселяли в меня хоть какой-то оптимизм:
1) во-первых, полный штиль на море;
2) наступившее время прилива, который нёс меня прямо к берегу;
3) небольшой, но ровный ветер, дувший по направлению к суше.
Разыскав два или три сломанных весла от нашей шлюпки и две пилы, топор и молоток, в дополнение к инструментам, найденным в сундуке, я отчалил от корабля вместе со своим грузом. Примерно с милю или около того плот шёл ровно, но потом я увидел, что меня сносит от места, где я выкарабкался на берег. Это навело меня на мысль, что течение прибьёт меня в бухту или к устью реки, где мне будет удобно причалить и выгрузить мой скарб.
Как я полагал, так и вышло. Прямо передо мной оказалась уютная бухточка, и приливная волна увлекла меня в неё, я лишь старался держать плот как можно ближе к середине потока. Тут я едва не потерпел крушение вторично, и случись такое, я бы его не пережил. Я имел дело с совершенно незнакомым побережьем, мой плот косо несло на песчаную отмель, а ввиду того, что другой край плота был не нагружен, то когда плот зацепило за берег, весь мой груз едва не рухнул в воду. Пытаясь спасти свои сундуки, я что было сил стал подпирать их спиной. Находясь в таком неловком положении, я никак не мог оттолкнуть плот, и целые полчаса сдерживал спиной сползавшие сундуки. Это продолжалось до тех пор, пока прилив несколько не выровнял плот. Вода продолжала прибывать, через какое-то время плот совсем выровнялся, и я истошно стал толкать его в середину течения. Меня несло всё дальше, пока я не попал в устье крохотной речки, и с всё возрастающей скоростью понёсся между двумя узкими берегами, подгоняемый усиливающимся приливом. Я осматривал внимательно берега, пытаясь вычислить место, где мне удастся причалить без катастрофических происшествий. Я ещё грезил надеждой со временем поймать какое-нибудь судно, и не хотел причаливать в отдалении от моря, поэтому стремился держаться какого-нибудь из берегов.
Наконец справа от бухты мне попался небольшой затон, к которому я и повёл свой плот. Орудуя одним весло, я с трудом повернул плот и буквально втолкнул его в этот узкий прогал. Но и здесь мой груз был в опасности: передо мной громоздился такой крутой берег, что мне приходилось задирать голову. У меня не было ни малейшей возможности причалить, чтобы не опрокинуть плот во время удара о берег, и мне оставалось только надеяться на максимальный подъём воды. Упираясь веслом в дно и используя весло в качестве якоря, я всеми силами сдерживал плот, потихоньку подвигая его к относительно ровной площадке на берегу, надеясь на момент, когда площадку закроет вода. Так и вышло в конце концов. Когда вода достигла своего максимума и мой плот ушёл под воду едва ли не на фут, я отчаянным рывком затолкал его на эту площадку, быстро привязал плот к двум с двух сторон воткнутым мной в землю обломкам вёсел. Теперь мой плот, и, самое главное, груз на нём, оказались в относительной безопасности.
Теперь следующим моим шагом был осмотр окрестностей. Мне надо было найти сухое, удобное место для устройства жилища, где можно было бы сложить своё добро, обезопасив его от любых посягательств.
Я даже мне пытался понять, куда меня занесло, на остров или материк, я не знал, обитаема ли эта суша, я не знал ровным счётом ничего. Грозит ли мне близкая опасность от хищников, или нет? Примерно в миле я выделил из целой череды мелких возвышенностей, тянувшихся на север, крутой, высокий холм. Вооружившись охотничьим ружьём, взяв пистолет и пороховницу, я, недолго думая, двинул на разведку. С немалыми трудностями, преодолев кучу препятствий, я в конце концов взошёл на гору, и моим глазам открылся вид, который испортил мне настроение: я узрел, что попал на остров, с вершины которого не видно никакой земли, кроме двух островков и нескольких удаленных, торчащих из воды каменных гряд. По виду мой остров не населён, не было никаких свидетельств культурной деятельности человека, и кроме, может быть,, диких зверей, на нём никого не было. Впрочем, пока что я не видел и ни одного дикого зверя. Я отметил, какое огромное количество птиц населяет этот остров, но среди них не было ни одной породы, которую я мог бы идентифицировать, таким образом я был в неведенье, какие из них годились мне на обед, а какие – нет. Повернув назад, я подстрелил какую-то крупную птицу, токовавшую у опушки леса на дереве. Я с гордостью подумал, что возможно, это первый залп, который был здесь произведён со времён сотворения мира. Не успел я пальнуть из ружьяь, как над лесом взмыла огромная туча всяких пернатых. Таких криков я ещё никогда не слышал. Ни одну из них я не знал и поэтому обозвал убитую птицу «соколом», на которого она была похожа цветом оперения. Птица была очень когтистая, и на ногах у неё оказались острые шпоры. К сожалению мясо её оказалось несъедобным и имело мерзкий вкус и запах.
День открытий подходил к концу. Я поспешил к плоту, и принялся разгружать его. На это пришлось истратить остаток дня и весь вечер. Близилась ночь и мне надо было решать, где и как её проводить. Где мне устроить лежбище – вот вопрос! Спать на голой земле мне не представлялось возможным, я ведь не знал, нет ли в округе хищников. Лишь спустя время, мне стало известно, что мои опасения совершенно безосновательны.
Огородив себя сундуками и привезёнными досками, я получил какое-то подобие шалаша. Я ещё не знал, буду ли этой ночью сыт, пока не увидел прямо перед собой пару зверьков, отдалённо схожих с зайцем. Они выскочили из чащи, как только я выстрелил из ружья.
Тут только я стал раздумывать о том, что не забрал с корабля множество в будущем полезных мне вещей, и было бы неплохо, если бы их удалось забрать, пока корабль не разбился окончательно. Там оставались верёвки, парусина и многое другое.
Я принял решение навестить корабль ещё раз. Понимая, что следующая буря не оставит от корабля мокрого места я понял, что пока я не вывезу с корабля всё необходимое мне, ни за что другое мне не следует приниматься. Я держал совет с самим собой и решал, стоит ли во второй раз использовать мой плот. По зрелому размышлению я решил, что не стоит, и как и раньше, решил воспользовался отливом. На сей раз я учёл опыт прошлого путешествия, и разделся в шалаше, оставшись в одной пёстрой рубахе, брюках из грубого холста и в башмаках.
Во второй раз добравшись до корабля, я пор верёвке поднялся на палубу и принялся сооружать второй плот. Мой первый опыт многому меня научил. Дело у меня теперь спорилось и я запасся множеством очень нужных вещей. Совершенным сокровищем были несколько мешков с гвоздями, большими и мелкими, пару десятков топоров, и истинную жемчужину моего хозяйства – целое точило. На капонирском складе я нашёл несколько тяжёлых ломов, парочку бочонков с пулями, семь мушкетов, дополнительное охотничье ружье, ещё одну порцию пороха, здоровенный мешок дроби, сверток листового свинца, хотя, он оказался так тяжёл, что я не сумел поднять его, пытаясь перебросить через борт.
Кроме всего перечисленного я сложил на плот всё найденное мной платье, присовокупив к этому гамак и кучу матрасов и подушек. С верхом нагрузив второй плот всеми этими сокровищами, я, к великому моему удовлетворению, быстро и благополучно свёз всё на берег.
Больше всего я опасался, что за время моего отсутствия какие-нибудь хищники не полакомились моими съестными припасами. Но, вернувшись в свой лагерь, мной не было обнаружено никаких следов, кроме какого-то зверька, схожего с дикой кошкой, который расселся на одном из сундуков и с довольным видом облизывался. Едва я стал приближаться к нему, он нехотя отбежал от меня на несколько шагов и остановился и, присев на задние лапы, совершенно спокойно глядя мне в глаза, словно единственным его намерением было близкое знакомство со мной. Я стал целиться в него из ружья, но он, не сообразив, что это значит, ничуть не испугавшись, наблюдал за мной, ни на дюйм не сдвинувшись с места. Я кинул ему сухарь, хотя понимал, что не могу позволить себе излишней расточительности, учитывая скудость моих запасов. Как бы там ни было, я решил поделиться едой с этим зверьком. Он подскочил к сухарю, стал его обнюхивать, обнюхал, потом с удовольствием проглотил, бросив на меня благодарный взгляд, и замер, подняв лапу, точно прося добавки, но так как я больше не дал ему ничего, то он, потоптавшись на месте, убежал.
Когда я вывез мой второй транспорт на большую землю, то отложив на время перетаскивание по частям содержимого больших бочонков с порохом, я сначала принялся за сооружение укрытия в виде палатки. Жерди послужили каркасом моего убежища, а парус – крышей. Жерди я нарубил в соседней роще. Сделав палатку, я вздохнул с облегчением – теперь туда можно было снести всё, что могут испортить Солнце и дождевая влага. Потом я перенёс по частям содержимое бочонков, а сами бочонки вместе с сундуками расставил вокруг палатки, чтобы затруднить нападение на меня врагов или хищников.
Итак, вход в палатку был загорожен снаружи самым большим сундуком, а изнутри я обложился толстыми досками. Я расстелил одну из постелей п, бросив тюфяк прямо на землю, разложил пистолеты у самого изголовья и ружья под каждым боком. И лёг. Это была первая ночь после кораблекрушения, когда у меня появилась возможность поспать, и страшно изнурённый и усталый, я мгновенно заснул и проспал до утра глубоким, славным сном, ибо бог знает сколько я работал весь день перед этим, перетаскивая грузы с тонущего корабля.
Я уверен, ни у кого еще не было такой загромождённой разным скарбом лавки, с вещами, предназначенными для одного покупателя, как нынче у меня. Но моя жадность не ведала успокоения: пока корабль маячил, стоя на мели, я почитал своим долгом перетаскивать с него с него всё, что мог. И так каждый день отправлялся я на корабль, чтобы обзавестись то одной вещью, то другой. Особенно удачен был третий визит, когда мне удалось понавезти столько снастей, что я не знал, куда их девать. Тут были канаты, шнуры, куски парусов, в довесок к ним я забрал бочонок с сырым порохом. Словом, я перетащил на землю все тряпки, какие были на корабле. Часто мне приходилось резать парусину на куски, так было удобнее паковать груз, я хотел забрать за одну поездку как можно больше вещей, а парусина в дальнейшем могла понадобиться, когда потребуется свежее полотно.
Открытиям моим не было конца, сделав пять или шесть ходок и думая, что ничего достойного моего внимания в этом щедром чертоге уже не осталось, я обнаружил, здоровенную бочку с сухарями, три бочки с ромом, ящик сахару и бочку отменной крупчатки. Это было откровением, поскольку я уже не надеялся найти провиант, не подмоченный водой. Я опрокинул бочку с сухарями, разбил добычу на несколько частей и завязал в куски парусины. И благополучно переправили свои новые сокровища на берег.
На следующий день я рискнул отправиться в новый поход. Собрав на корабле абсолютно всё, что было мне по силам, я решил взяться за канаты. Я разрубил основной канат на куски и перевёз его на берег вместе с остальными канатами и всеми железными деталями, какие смог оторвать. Следом за этим, подрубив оставшиеся реи, я соорудил из них большой плот, нагрузил на него все тяжести и отправился домой. На этот раз счастье не стало мне потворствовать, плот был так неповоротлив и перегружен, что управлять им я почти не мог. Войдя в бухточку, где я всегда разгружал свою добычу, я не сумел сладить с плотом так же хорошо, как раньше: плот опрокинулся вместе со мной в воду. Я утопил груз. Сам я ничуть не пострадал, беда приключилась совсем близко от берега, но как мне жалко было моего груза, в особенности железок, на которые у меня были большие виды. Но моё упорство и жадность не знали пределов: едва спала вода, я уже бродил по заливу, собирая потерянное, в результате чего вытащил на берег почти все канаты. К тому времени я уже был порядочно помят работой, но каждый божий день я продолжал притаскивать в свою нору какую-нибудь новинку.
Как-никак, а я провёл на острове уже целых тринадцать дней, с тех пор, как я выполз на берег, за это время я побывал на корабле одиннадцать раз, перетащив с него почти всё, что посильно вынести одному человеку. Продержись ясная погода чуть дольше, я бы, кажется, перенёс по частям на берег и всю нашу посудину. В тот момент, когда я готовился отправиться в двенадцатый рейс, поднялся ветер. Не обращая внимания на это, с началом отлива, я рискнул отправиться туда снова, и хотя был уверен, что капитанскую каюту я обшарил целиком и ничего полезного там нет, я – вопреки ожиданиям – обнаружил в ней шкаф с несколькими отделениями: в одном из них нашёл две или три бритвы, несколько ножниц и дюжину серебряных вилок и ножей. В другом ящике оказалось около тридцати шести фунтов стерлингов в золотых и серебряных монетах, отчасти в европейской, отчасти в бразильской чеканке, и немалое количество восьмерных испанских реалов.
Вид денег заставил меня улыбнуться. «Ничтожный хлам! – сказал я себе. – На кой ты мне сдался? Здесь вы не стоите того, чтобы даже нагнуться за вами! Любой из этих ножей ценнее для меня, чем всё золото мира! Вы мне не нужны! Оставайтесь там, где лежите! Идите на морское дно! Вы – пустота, не стоящая спасения!» Однако, поостыв в своих оценках, я передумал, и завернув деньги в кусок парусины, стал мозговать, из чего бы мне соорудить новый плот. Пока я тратил время на раздумья, небо стало свинцовым, ветер крепчал и спустя четверть часа превратился в бодрый береговик. Я смекнул, что при таком всё время усиливающемся ветре плот совершенно бесполезен, и мне подобает убраться до того, как волнение превратится в шторм, а не то я вовсе утрачу возможность попасть на берег. Не тратя попусту времени, я бросился в воду и стал плыть по фарватеру, стараясь поскорее достичь мели. Не скажу, что мне было легко, влача такие тяжести, справиться с течением, но к тому времени, когда ветер превратился в ураган, я уже выползал на берег, радуясь очередному спасению. Скоро я был уже дома, в палатке, и хозяйским взором оглядывал все свои сокровища. Всю ночь ревел шторм, и, когда утром я поутру вылез из убежища и поглядел в сторону море, корабля не было. Он исчез! Я, разумеется, был расстроен, но я утешил себя тем, что не терял времени попусту и сумел вывезти почти всё, что могло мне в дальнейшем пригодиться. Что ни говори, на корабле уже почти ничего не оставалось, что бы стоило забрать, даже если бы и было время на перевозку. Наконец постоянные мысли о корабле и о том, что с него снять, оставили меня, но я продолжил держать в уме соображения насчёт досок, оставшихся от корабля, которые наверняка волны выбросят на берег. Мысль была правильная, хотя эти выловленные мной доски в дальнейшем счастья в мою жизнь не принесли.
Мою голову терзала ещё одна мысль – как защититься от орд дикарей-людоедов, которые круглые сутки выглядывают из джунглей, чая на меня напасть и съесть, равно как и саблезубые тигры, гиены и львы, если им бог дал шанс родиться на этом богоданном острове. Воспалённый мозг взвешивал все возможные варианты: превратить ли мне мою палатку в неприступную крепость или выкопать пещеру, куда можно забиться вместе с моими богатствами. Жадность моя была столь велика, что я решил реализовать все эти возможности разом. Я полагаю, читателю будет любопытно узнать, как это всё происходило.
Оказалось, что место, где я обосновался в первые дни, совершенно не подходило для обустройства: низкая болотистая равнина, слишком близкая к морю, явно не могла быть оазисом здоровья. Но главной причиной было то, что вблизи не было пресной воды. Так что время для поисков нового пристанища настало.
Мне следовало учитывать при этом целую кучу вводных обстоятельств. Во-первых, местность должна была быть приспособленной для жизни, тут должна быть свежая пресная вода; второе – мое обиталище должно быть надёжно защищено от солнечного полуденного солнечного зноя, в округе не должно оказаться дикарей и свирепых хищников; и наконец, как из роскошнорго поместья на Ривьере, отсюда должен открываться потрясающий вид на море, и он необходим только, чтобы увидеть из окна любое приближающееся к острову судно и не упустить случая сделать отсюда ноги, если, конечно, Богу будет угодно проявить ко мне изначально присущее ему милосердие!
Потратив массу времени на розыски удобного места, я открыл у подножия крутого холма маленькую равнину, одна сторона которой прилегала к высокой, остроконечной горе, плавно переходившей в отвесное скальное плато., обеспечившее мне относительную безопасность – сверху никто не мог ко мне попасть. В подножие холма имелось едва заметное углубление, с виду похожее на арку или на дверь в пещеру, но никакой пещеры, и каких-либо ходов здесь не было.
Прямо против этой впадины, на небольшой полянке, я и решил разбить бивак. Равнина оказалась размером в ширину ярдов в сто, а длиной примерно вдвое – она расстилалась как зеленый, цветущий луг, завершение которого небольшим возвышением спускалось уродливыми уступами вплоть до самого берега.
Моё нынешнее местоположение находилось на северо-западе от ранее описанного мной холма, так что я практически весь день мог быть укрыт от палящих лучей Солнца, и одновременно насладиться теплом ближе к закату.
Прежде чем приступить к постановке моей палатки, я описал вокруг своего нового жилища полукруг радиусом примерно ярдов в десять. Следовательно, диаметром он был— двадцать ярдов. Вдоль этого полукруга я сплошь заколотил в два ряда колья так, так заколачивают во время стройки в землю строительные сваи. Острые концы свай высовывались над землей не менее, чем на пять с половиной футов, а меж рядами кольев был зазор не более шести дюймов. Вслед за этим я взял куски привезённого мной с корабля каната и уложил их рядами в промежутки частокола, проделав эту операцию до самого верха. Следом за этим внутри моего полукруга я набил другие колья фута в два с половиной, и тщательно подпёр ими первые. Изгородь полуучилась такой крепкой, что никакой человек, и ни какое животное не смогло бы пробить ее или опрокинуть. Вам будет трудно поверить, если я расскажу, сколь много сил, времени и труда мне потребовалось для её установки, особенно при рубке и вывозе кольев из леса, а потом в долгом, мучительном вколачивании кольев в сухую, твёрдую землю.
Для входа в мою усадьбу я предусмотрительно устроил не дверь, а утлую коротенькую лестницу, по которой мне теперь пришлось переправляться через забор. Залезая внутрь, я всегда убирал лестницу вслед за собой. Только теперь, укрепившись за частоколом и тем самым обезопасив себя от всякой напасти и вылазок зверей, я теперь мог ночью спокойно сомкнуть глаза и заснуть, на что бы ни за что не решился в другом месте. Много позже выяснилось, что мне, как оказалось, толком ничто не угрожало и таким образом не было ни малейшей нужды возводить такие заслоны против врагов, которых не существовало.
В эту крепость, или точнее говоря, загородку я с великими трудами перетащил все мои сокровища, провизию, ружья и весь мой нехитрый скарб, описанный мной ранее. Чтобы уберечься от проливных дождей, которые обычно очень сильны здесь в это время года, я соорудил двойную палатку, точнее говоря, внутри поместил палатку узкую, а снаружи развернул гораздо более просторную, усилив её свойства сверху смоленым брезентом, который предусмотрительно прихватил с корабля заодно с парусами.
Теперь я спал не на земле или жёсткой подстилке, а в чудесном гамаке, некогда бывшим собственностью капитана корабля. В палатке хранились теперь все мои съестные припасы, вкупе стем, что боялось сырости, За загородку я перенёс все прочие вещи, и только тогда накрепко задраил вход, который до того всё время оставался открытым, а сам забирался в своё имение по приставной лесенке.
Покончив с оградой и впервые вздохнув свободно, я принялся за рытьё пещеры в моём утесе и, вытаскивая грунт наружу прямо через палатку и всю вынутую землю и камни укладыва внутри ограды в некий род насыпи высотой около полутора футов. А пещера, всё время расширяясь, долго служила мне погребом.
Не спрашивайте, сколько усилий мне потребовалось на то, чтобы довести мои труды до конца, и привести моё хозяйство в надлежащий порядок. По этой причине мне следовало бы остановить своё внимание на всём том, что тогда занимало мои мысли.
В тот самый день, когда я наконец закончил размышления о том, как мне ставить палатку и рыть пещеру, когда я еще обдумывал устройство своей палатки и погреба, вдруг налетела грозная чёрная туча и надо мной разверзлись хляби небесныеь, дождем и грозой: внезапно кругом заблистали молнии молния, и загромыхал гром. Привыкший ко всему, чему угодно, я не столь испугался молнии, дождя и грозы, чем своей мысли, пронзившей меня стремительнее всякой молнии: «Что может случиться с моим порохом?» Сердце у меня подскочило и упало, тут до меня дошло, что весь мой бесценный порох, все мои припасы, могут быть в одно мгновение взорваны одним ударом молнии, а ведь мой порох – единственное, что может дать защиту от многих опасностей и способен обеспечить меня пропитанием! Судьба пороха тогда интересовала меня гораздо в большей степени, чем моя собственная, да и к тому же, полыхни этот порох на моих глазах, я бы даже не сумел этого осознать, он бы пыхнул, я, улетая в иные миры, даже не успел бы ничего понять…
Эта мысль ошарашила меня и ввергла в холодный пот, волосы встали у меня на голове дыбом, и едва дождавшись окончания грозы, я, отложив в долгий ящик все другие мои работы, включая рытьё пещеры и возведение ограды, принялся мастерить ящички для пороха и срочно шить для него холщёвые мешочки. Мне надо было срочно разделить порох на малые порции, и припрятать его в в разных местах, чтобы, даже взорвись он, мой порох не вспыхнул бы весь разом. Затем я стал продумывать, каким образом расположить свёртки таким образом, чтобы они при возможном взрыве не воспламенились друг от друга. На это у меня ушло примерно две недели неустанных трудов. Итак, у меня было пороха не менее ста сорока фунтов, я разделил его примерно на сто пачек. Я запрятал их по разным расщелинам горы, там, куда ни при каких обстоятельствах не могла проникнуть сырость и вода, и у каждой закладки поставил хорошо различимый знак. Касаясь подмоченного бочонка, кажу следующее, относительно него у меня не было никаких опасений и я поставил его в погреб, который я юмористически именовал «кухней».
Не отвлекаясь ни на минуту от основных дел, я тем не менее везде ходил с ружьём, отчасти из кайфа осознавать себя вооружённым джентльменом, отчасти в чаянье подстрелить на ужин какую-нибудь вкусную дичь, иногда порой – для безопасного более тесного знакомства с ресурсами острова. Так в первый же день, когда я отправилсв путешествие по острову, я обнаружил, что на острове водятся дикие козы. И я очень обрадовался этому, однако моё ликование скоро поутихло – козы были так пугливы и имели такие быстрые ноги, что к ним приблизиться было ну совершенно невозможно! Мои попытки постоянно оказывалист тщетными. Но я не утрачивал надежды при удобном случае подстрелить хоть одну из них. Со временем я заметил, что они тут же пугались и убегали, увидев меня с горных кряжей. Но если им случалось пастись в долине, в то время как я оказывался на плато выше их, то они не обращали на меня совершенно никакого внимания. Из этого я вывел вполне логичное умозаключение, что зрение коз зрение устроено таким образом, что их взгляд направлен исключительно вниз и им не дано от природы увидеть, что творится над ними. Это было величайшее научное открытие из всех, какие когда-либо совершались на этом острове. Совершив его, я принял за закон, желая подстрелить козу, взбираться на какой-нибудь утёс, откуда мне теперь довольно легко удавалось подстрелить пугливое животное! Первым моим охоничьим трофеем была коза-мать, подле которой обретался сосунок-козленок. Я был огорчён. Коза была мертва, а сам малыш, который с лёгким блеянием сначала стоял, как на привязи, а потом, когда я подошёл, чтобы забрать добычу и понёс её на плечах в пещеру, покорно, бежал за мной, как дитя бежит за отцом. Перебросив старую козу через частокол, я поднял козлёнка и тоже перенёс его за загородку. Я хотел сделать его ручным, но он не мог ничего есть, кроме молока, и мне пришлось зарезать его и съесть. Эти два охотничьих трофея надолго обеспечили меня мясом, учитывая, как экономен я был и как бережно относился к запасам пищи, в особенности хлеба.
Обустроившись так, я стал дальше думать о том, как мне в моём жилище сделать какой-нибудь очаг и где взять топливо к нему. О том, как мне удалось справиться с этой проблемой, как я в дальнейшем расширил свой погреб и обзавелся кое-какими дополнительными удобствами, читатель сможет узнать в своё время. Но прежде всего этого мне необходимо вкратце рассказать кое-какие вещи о себе и о том, что я передумал относительно моего существования, так что рассказывать мне, по всей видимости, придется не так уж и мало.
Свою участь я находил ужасающей! Я был заброшен после жестокой бури на какой-то безлюдный остров, бури, мне можно теперь было навсегда забыть о предначертанном мной маршруте, до стандартных морских путей было отсюда несколько сот миль, в общем, у меня были все основания смириться с тем, что по приговору Провидения мне в этом тёмном нелюдимом месте придётся влачить дни, а может быть и годы, а может и обрести на нелюдимом острове свой конец.. Когда такие мысли наваливались на меня, я заливался горестными слезами и порой гневно роптал на божественное Провидение: «Если Ты, Провидение, – твердил я сам себе, – готово погубить своих самых любимых детей, если Оно Ты способно довести их до такого жалкого состояния, если Ты забываешь о них, и не испытываешь желания избавить от страданий и тягот, то как мне благодарить Его за такую презренную жизнь?»
Я сравнивал свою участь с участью английского бездомного, и в то время находил, что его участь много лучше моей, ведь по крайней мере он оставался среди людей. Это было моим серьёзным заблуждением, потому что участь английского бездомного была безнадёжна именно в силу наличия рядом соотечественников, которым ненавистна бедность, как напоминание о том, что судьба может поступить с нимми точно так же, как она епоступила с несчастными бездомными моей родины. Я часто замечал, что люди были непреклонно жестоки к бездомным и уверяли себя, что это – не люди, или люди низшей породы, именно потому, что им нужно изгнать любую мысль о своей связи с этими потерянными изгоями. Спустя время я понял, что когда я был бездомным на необитаемом острове, я уцелел именно потому, что рядом не было людей, готовых воспользоваться моей беззащитностью и пнуть сапогом там, где их человеческая сущность предписывала им милосердие.
Но надо сказать, что каждый раз после таких припадков отчаянья я всегда брал себя в руки в тогда изгонял такие мысли. В такие мгновения мой внутренний голос звучал во мне, возвращая меня к оптимизму и здравому смыслу. Мне особенно запомнился один такой день, когда я шатался по берегу океана с ружьём в руках, в очередной раз посыпая голову пеплом по поводу своей горестной судьбы. Внезапно мой внутренний голос заговорил со мной совершенно отчётливо: «С тобой не поспоришь, что делать, твоё положение в самом деле хуже некуда, ты страшно одинок – это сущая правда! Но почему ты не вспоминаешь, что приключилось с остальной частью экипажа, твоими товарищами? Сколько вас было на корабле? Не одиннадцать ли человек вас было? Сколько из вас спустилось в шлюп? Тебя в школе учили математике? Куда подевались остальные десять? Почему они погибли? Почему ты спасся? За что тебя одному были даны дары Небес? Кому теперь хуже – тебе или им?»
И я потупился и стал смотреть в море. Любое бедствие всегда имеет хорошую сторону, стоит лишь осознать, что всё могло сложиться много хуже! Правильно говорят: «Потерял руку – не взыщи, ликуй, что голова на месте!»
Утешением служила другая мысль – мысль о том, как удачно, пребывая на необитаемом острове я обеспечил себя всем необходимым.
Я ясно представлял себе, какой удачей было то, что я перетащил всё с корабля, обеспечив себя тем, чем на 99% никогда не обеспечены всякие погорельцы и испытавшие бедствие, и что бы теперь со мной было, если бы наш корабль так и остался торчать, пришпиленным к той скале, откуда на моё счастье его снесло поближе к берегу, и я получил счастливую возможность плавать на него и обзаводиться на нём необходимыми мне вещами. Что бы было со мной, если бы я сразу стал жить на острове в таких условиях, в каких прошла моя первая ночь – без крыши над головой, без еды, не зная совершенно, как добыть то и другое? А что бы я делал, входя в раж, твердил я сам себе, не будь у меня верного ружья, пороха и пуль, что бы я делал на острове без инструментов? Как бы сложилась моя жизнь, без постели, одежды, наконец, без палатки – моего главного укрытия? Теперь же я был богач, у меня всего было вдосталь, и я не заглядывад в будущее, когда у меня закончатся порох и пули – я знал, что к тому времени найду другой способ добывать себе пищу! Даже сейчас, испарись из моих рук ружьё, я сумел бы прожить без него вполне сносно и не умереть с голоду до самой смерти.
У меня с первых же дней пребывания на острове хватило ума задуматься о тех временах, когда закончится порох, начнут иссякать силы и приблизится неминуемая старость с её болячками. И я искал решение, как мне тогда не лишиться еды и крова.
Впрочем, в некоторых вещах я был не так уж предусмотрителен. В первые дни мне совершенно не приходило в голову, что все мои бесценные огнестрельные припасы могут быть одним махом уничтожены или приведены в негодность, и какая-нибудь случайная молния в одно мгновение покончит и с ними, да и со мной, взорвав мой порох. Вот почему так сильно было моё потрясение, когда эта возможность разверзлась надо мной во время первой грозы.
И теперь, подойдя к моему намеренью описать моё безусловестное, препечальнейшее бытие на забытом богом острове, бытие, которому едва ли может позавидовать даже самый несчастный из смертных, бытие, которое вряд ли могло выпасть любому смертному, я с самого начала буду рассказывать о нём кропотливо и очень подробно, даже если вызову скуку у моих читателей.
По моему разумению, моя нога впервые ступила на землю проклятого острова 30-го сентября. Таким образом, случилось это в разгар осеннего равноденствия, в широтах, по моим прикидкам, где-то вблизи 9? 22?.
Едва прошло дней десять-двенадцать с тех пор, как я поселился на острове, как мне в голову ударила шальная мысль, что я близок к тому, чтобы потерять счёт времени! А ведь у меня нет ни книг, ни чернил, ни даже пера, и если дело пойдёт таким образом, очень скоро я буду путать, где у меня будни, а где – праздники! Чтобы избегнуть этого, я водрузил на том месте, где я десантировался на берег, большой, толстый столб, и торждественно вырезал на нём ножом, стараясь писать красиво: «Здесь моя стопа коснулась этого берега 30 сентября 1659 года». Надпись я прибил накрест к столпу. На гранях этого столпа я каждый день делал зарубки ножом, и после каждый шести маленьких зарубок у меня всегда следовала одна большая. Она обозначала воскресенье. Зарубки, которыми я означивал начало каждого месяца, были самыми длинными. Вот так на острове был устроен мой островной календарь, и так я отмечал дни, месяцы и годы!
Составляя пред вами список предметов, которые я стащил с корабля, я не указал множество всяких полезных мелочей, которые, хотя и не были очень ценны, но между тем сыграли мне очень хорошую службу. К примеру, в капитанской рубке я тогда нашёл склянки с чернилами, перья, ручки и бумагу, несколько (три или четыре) компаса, всякие астрономические приборы, подзорные трубы, свёртки географических карт и толстенные инструкции по навигации. Я забрал всё это на всякий случай и сложил в большой сундук. Я не знал даже, появятся ли обстоятельства, когда эти предметы понадобятся мне, или нет. Как ни сранно, мой собственный багаж содержал три роскошные библии (Я выписал их из Англии вместе с заказанными там товарами, и счёл нужным забрать с собой в плаванье) Несколько книг на португальском языке, три католических сборника псалмов и ещё какие-то неизвестные мне книжонки я тоже прибрал на всякий случай в сундук. Я совсем забыл сказать, что на нашем корабле из живности, кроме людей были две кошки и собака, со временем я вернусь к рассказу о них и их жизни на нашем острове, это очень поучительная, между нами говоря, история! Кошки прибыли на остров вместе со мной на плоту, а собака в первую же поездку на корабль сразу бросилась с корабля в воду и поплыла вслед за мной. Много лет подряд это был мой самый лучший, самый верный друг! Всё время она ходила за мной, как приклеенная и старалась не только быть полезной, но и на самом деле стала моим лучшим другом и слугой. Она стремилась тщательнейшим образом исполнять все мои приказы, и мне даже не пришлось кричать на неё, так она была исполнительна, и я общался с ней с не меньшим укдовольствием и пользой, чем с иными людьми! У неё, правда, был маленький недостаток – она не умела говорить на человеческом языке! Но чего кому-то не дано, тому не дано! Но потом оказалось, что это – пёс! Тут уж ничего не поделаешь! Итак, как я уже сказал, я притащил с корабля чернила, перья и бумагу. Вот эти предметы я экономил с особым рвением, и каждый день убористым почерком я записывал в дневник все мои поступки и впечатления. Как же велико было моё огорчение, когда вышли последние чернила, и древнюю традицию вести записи пришлось поневоле прекратить. Увы, я не мог измыслить ничего, заменяющего чернила. Моя фантазия оказалась слаба для изобретения такого предмета, как чернила. Я был огорчён и раздавлен моим собственным ничтожеством!
Вообще-то, честно говоря, хотя мои вещи и составляли огромную свалку, мне, тем не менее, кроме чернил и перьев, не хватало ещё уймы вещей. К примеру, у меня был страшный дефицит инструментов. Ни кирки, ни лопаты, ни заступа или чего-нибудь в этом духе у меня не было, в результате, мне нечем было ни копать, ни рыхлить землю, об иголке с нитками я мог только мечтать! С бельём у меня тоже была проблема, но я быстро научился обходиться без этих излишеств буржуазного быта, порой даже испытывая гордость за свой мужественный, осознанный аскетизм.
Из-за полного отсутствия инструментов, работа у меня шла невыносимо медленно, с постоянными затыками и остановками, и каждый шаг в этом направлении давался мне очень тяжко. Стыдно признаться, что только на строительство ограды у меня ушло не меньше года. Но как можно было обойтись без ограды, защищавшей моё жильё от всяких неожиданностей? Рубить в лесу толстые стволы, вытесать из них заострённые колья, притащить всё это из лесу к моей палатке – вы даже не представляете, сколько на это требуется времени и сил! Колья были страшно тяжелы, и я мог перетаскивать только один ствол зараз, и у меня порой уходило два дня на то, чтобы обтесать ствол, перетащить его, и только на третий день я умудрялся вбить кол в землю. Сначала я вбивал колья при помощи здоровенной деревянной дубины, и только спустя время вдруг вспомнил о железном ломе, который загодя перевёз с корабля, после чего я пользовался только этим ломом, хотя не скажу, что это нововведение доставило мне большое облегчение в работе. Конечно, это беспрестанное заколачивание кольев оказалось самой тяжёлой, кропотливой и нудной работой из всех, какие мне выпало делать на острове.
Но меня это ничуть не смущало, времени у меня было сверх всякой меры, никаких других дел, кроме постройки, у меня не было, и всё остальное моё время занимали долгие скитания по острову в поисках пропитания. Они-то и стали моим основным занятием, и в дальнейшем я только и делал, что слонялся по острову с ружьём.
У меня было масса времени для того, чтобы предаться рассуждениям о моём положении, и чтобы не упустить ничего из моих мыслей, я стал их подробно записывать, не потому, что был высокого мнения о них и стремился увековечить, не для того, чтобы когда-нибудь помочь людям, попавшим в подобное положение (не думаю, что таких бедолаг в мире было слишком уж много), а просто для того, чтобы излить терзавшие меня чувства и тем облегчить себе душу. И постепенно, сколь ни горьки, сколь ни безнадёжны были мои рассуждения, мой разум стал подвигать меня от полного отчаянья к умеренному оптимизму. Я утешал себя стандартным доводом, каким утешают себя все падшие, говоря, что моё положение могло быть много хуже! Я представлял себя посланцем мирового добра, сражающегося с силами мировго зла. Беспристрастный и холодный, одновременно заимодавец и должник, я подробно фиксировал испытанные мной горести, а напротив – всё отрадное, что случилось за мной.
Эти горестные записи демонстрируют степень моего полного и абсолютного отчаянья, потому что едва ли когда либо кто либо попадал в более безвыходное положение, чем я. В целом оказалось, что моё горестное положение, подожение человека, попавшего в такие жестокие передряги, содержит как отрицательные, так и положительные стороны, и за всё хорошее в плохом надо всё равно быть благодарным судьбе, ибо даже погорелец, бродящий по дымящимся углям своего поместья, в своём неописуемом горе получает кое-какие бонусы, например, найдёт закопчёную, помятую кастрюлю, или обугленный шпингалет, которые, следовательно, можно записать в актив.
Итак, прокрутив в голове эти мысли и смирившись с доводами рассудка, я поневоле вынужден был смиряться и со своим положением. Ещё совсем недавно я каждую минуту выбегал на берег, тревожно всматриваясь в лик равнодушного пустынного моря, жаждуя чуда – я хотел увидеть хотя бы далёкие паруса какого-нибудь торгового корабля, теперь с этими припадками надежды было покончено. Я наконец сообразил, что милостей от природы мне всё равно не дождаться и, если я хочу сделать своё существование хоть сколько нибудь приемлемым, мне надо полагаться только на силу своих рук.
Кажется, отчасти я уже описал моё нынешнее обиталище. Это был примитивный тент, разбитый на склоне горы и обнесённый по кругу частоколом. Правда, сейчас это сооружение можно было бы скорее назвать стеной, потому что снаружи частокола я соорудил примыкающую к нему насыпь фута в два толщины. Спустя ешё какое-то время (не так уж и малое – года через полтора) я водрузил на насыпь длинные жерди, отдной стороной прислонив их к откосу, после чего натаскал на эту конструкцию широких листьев и разлапистых веток. В итоге, теперь я был полновластным хозяином собственного дворика, да ещё и дворика под надёжной крышей, что дало мне возможность совершенно не бояться тропических ливней, которые, как я уже сообщал, в иные периоды на острове ужасно сильны.
Мой читатель уже знает, с какими трудностями я переносил весь мой скарб в мою загородку и отчасти в вырытую мной пещеру. Пещеру я выкопал прямо за тентом. Не буду описывать тот беспорядок, который сначала был в моё жилище – все вещи тогда были свалены просто в кучу, всё было загромождено и мне всегда было непросто миновать эти завалы. Повернуться на этой свалке мне было негде. Оставалось одно – продолжить расширять мою пещеру. Чем я и занялся в скором времени. Как ни странно, это была совсем лёгкая работа – грунт был рыхлый, в основном – слабые песчаные породы, иногда с глиной, и эту смесь мне было выгребать очень легко. К этому времени я окончательно убедился, что на острове нет никаких хищников, и следовательно опасность пасть жертвой длинных клыков у меня нет. Зная это, я копал мою пещеру уже безо всякой опаски. Прокопав сначала прямой ход, потом я повернул направо, и сообразуясь с примерными расчётами, снова стал рыть вправо. Мои расчёты оказались верны, и скоро я имел выход за пределы моего нового, похожего на крепость имения.
Проделанную мной нору я назвал «Большой Галереей». Она теперь служила чёрным ходом в мой дом и не только давала мне счастливую возможность незаметно уходить и возвращаться домой, но и использовать новое пространство под роскошную кладовую.
Плох тот человек, который не мечтает о кладовой! Воистину несчастен тот, у кого её нет!
Покончив с работами, создавшими грубые основы для моего существования, я занялся изготовлением необходимого хозяйственного скарба. Прежде всего мне нужен был стол и стул, без этих перлов цивилизации я не мог полноценно жить и наслаждаться даже теми спартанскими удовольствиями, которые крайне редко, но всё-таки порой выпадали мне. Особенно же меня раздражало, что без стола и стула питаться и писать мне было страшно неудобно.
Это был мой первый опыт в столярном ремесле. Осмелюсь выразить немудрёную мысль: основа математики и прагматического расчёта – разум, и таким образом, обладая хоть каким то разумением, и применяя примитивный расчёт, любой человек, потратив кое-какие усилия, может овладеть любым необходимым ему ремеслом.
Моё социальное положение до этого дня не предполагало, что я когда-нибудь буду принуждён взять в руки инструменты, и тем не менее, когда это случилось, моё трудолюбие, прилежание и аккуратность так быстро натренировали мою ловкость, что скоро я уверился в своей способности сделать своими руками практически всё, что угодно, даже если у меня и не было настоящих столярных инструментов. Однако, обладая только рубанком и топором, я обходился ими с таким виртуозным мастерством, что скоро был окружён массой полезных вещей и, видя их, старался не припоминать, какими трудами они все достались мне. К примеру, если мне требовалась доска, я срубал дерево, шкурил его, очищая от коры и ветвей, и поставив ствол на торец, начинал с двух сторон тесать, и так продолжалось до тех пор, пока не получалось нечто схожее с доской. Потом в дело шёл рубанок. Таким образом, из большого ствола получалась всего лишь одна доска, на которую я затрачивая невероятное количество сил, времени и труда. Выдержать такое можно было только с помощью муравьиного трудолюбия и пчелиной выдержки. Но никто не платил мне за работу, и никто не интересовался, сколько времени я истратил на изготовление любой вещи. Меня же это интересовало меньше всего!
Первым делом я произвёл на свет стол и стул. В этот раз я использовал короткие куски борта корабля, которые я предусмотрительны вывез на плоту. Длинные доски, которые я вытесал вышеописанным образом, я приспособил для устройства в погребе полок вдоль одной из стен. Шириной они были фута в полтора. Я сложил на них все мои инструменты, большие гвозди, всякие железные штуки и вообще разный необходимый в работе скарб. Больше всего внимания я уделил порядку раскладки, чтобы всё необходимое можно было легко найти, и всё таким образом было всегда под рукой. Попутно я забил в стены погреба длинные колышки, и развесил на них мои ружья, а также всё то, что могло висеть. Будь у меня гости, они бы шарахнулись поскорей бежать из моей пещеры, при взгляде со стороны моя сокровищница выглядела, как хаотическая свалка вещей, или какой-то склад. Но я таким трудом зарабатывал своё богатство, что почти сросся с ним, теперь я только и делал, что радовался, ведь каждая вещь была у меня под руками, там было столько сокровищ, сколько в пещере у Алладина, и все эти несместные сокровища разложены в таком идеальном порядке, что сердце радовалось. от порядка и количества сокровищ.
