скачать книгу бесплатно
Клинки кардинала
Алекс де Клемешье
Дозоры
Франция, XVII век, времена мушкетеров.
Он на равных фехтует с Претемным коннетаблем Парижа. Он превзошел в силе Хозяйку, сделавшую его вампиром. Он берется за самые невыполнимые задания, потому что он – тайный агент на службе обычного человека, творящего Историю.
Дозоры связаны Великим Договором, не позволяющим напрямую вмешиваться в политику людей. Но – тысяча чертей! – нужно быть глупцом, дабы искренне верить, что Иные не пытаются влиять на события.
Алекс де Клемешье
Клинки кардинала
© С. Лукьяненко, 2013
© А. Клемешов, 2017
© ООО «Издательство АСТ», 2018
***
Моим родителям, привившим мне любовь к приключенческой литературе.
Предисловие автора
Я не первый и не последний в этом мире читатель, чье детство прошло под благословенной звездой приключенческой литературы: Стивенсон, Сабатини, Готье, Дрюон и, конечно же, Александр Дюма. В те годы мне, как и большинству читателей, не приходили в голову мысли об историческом соответствии персонажей и событий – я просто упивался захватывающим сюжетом, романтикой и головокружительными приключениями героев, щедро сдобренными звоном шпаг и мечей, коварством отравителей, интригами и погонями. И лишь позднее, постепенно узнавая все больше и больше о Средневековье и Новом времени, я стал задаваться вопросами. Например, почему кардинал Ришелье, сделавший столько полезного для Франции и ее положения в Европе, в известнейшем романе Дюма предстает злодеем? Почему развратный Бэкингем, опустошивший английскую казну, соблазнивший королеву Анну Австрийскую и объявивший Франции войну, должен вызывать сочувствие? И если в 1625 году у Ришелье еще не было собственной гвардии, с какими же «гвардейцами кардинала» сражались наши любимые мушкетеры?!
Ответ оказался очевиден и прост: Александр Дюма писал не документальные книги, а романы, которые смело можно отнести к поджанру «историческая фантастика». Именно поэтому он весьма вольно трактовал причины и последствия реальных событий, тасовал даты в удобном ему порядке, заставлял объединяться на книжных страницах людей, которые никогда не встречались в жизни. Это нисколько не умаляет литературных достоинств произведений Дюма! Взять не связанные друг с другом прототипы и события, суметь сложить их вместе и вылепить нечто достоверное и захватывающее – для этого нужно быть настоящим гением. И я по-прежнему снимаю шляпу, благоговея перед его талантом.
Однако некоторую историческую справедливость все-таки хотелось бы восстановить. И подобные мысли приходили в голову не только мне. Вот что пишет Франсуа Блюш в своей книге «Ришелье» из серии «Жизнь замечательных людей»:
«Кардинал, каким мы привыкли видеть его благодаря роману „Три мушкетера“, жесток, безжалостен, скрытен, лжив и лицемерен, полон предрассудков, упорен в своей ненависти. На него работают такие агенты, как Рошфор и дьявольская Миледи. „Вот как пишется История!“ – восклицал Вольтер. В данном случае она пишется почти исключительно при помощи одного-единственного романа, к тому же не слишком правдивого и неверно понятого. В самом деле Дюма имел весьма своеобразную точку зрения. Если вы в этом сомневаетесь, перечитайте „Трех мушкетеров“. Кардинал, „человек в красном“, в общем-то является полупризраком, придуманным Атосом, Арамисом, Портосом и д’Артаньяном».
Известный поэт Малерб, современник Ришелье, писал одному из своих друзей: «Вы знаете, что я не льстец и не лжец, но клянусь Вам, что в этом кардинале есть нечто такое, что выходит за общепринятые рамки, и если наш корабль все же справится с бурей, то это произойдет лишь тогда, когда эта доблестная рука будет держать бразды правления».
Приступив к работе над книгой, я осознанно обрек себя на изучение гигантского массива информации, и по мере погружения в данный исторический период я узнавал все больше и больше такого, о чем в известных романах нет даже упоминаний. Далеко не все факты, почерпнутые мной из мемуаров и исторических документов, попали на страницы книги, далеко не все они играют ключевую роль. Однако я искренне надеюсь, что мне удастся вызвать читательский интерес к истории. Настоящей истории. Как сказал Артур Конан Дойль устами своего героя, бригадира Жерара: «Сохраните же все это в душе и передайте своим детям, потому что память о той великой эпохе – самое драгоценное сокровище, какое только может быть у народа».
Клинки кардинала
Данный текст проливает свет на некоторые исторические события.
Ночной Дозор
Данный текст бросает тень на некоторые исторические события.
Дневной Дозор
Данный текст заставляет по-иному взглянуть на некоторые исторические события.
Инквизиция
Пролог
Авиньон, юго-восточная Франция, ноябрь 1618 года
Молодой епископ крался по темной галерее.
Непроглядный мрак переиначивал все на свой лад, заставлял усомниться, есть ли сбоку, на расстоянии вытянутой руки, холодные зеркала и массивные картины, выцветшие гобелены и скрипучие двери в покои. Непроглядный мрак клокотал за спиной, двигался и пузырился, оплетал ноги, путался в широких рукавах и полах длинной домашней накидки. Непроглядный мрак был похож на стену, в которую ты уставился расширенными от слепоты глазами, на стену, которая возникла подле самого кончика носа – и которая отодвигается соразмерно твоим шагам, непостижимым образом не давая тебе врезаться в свой дьявольский монолит…
В дневное время епископ стремительной походкой мог пересечь галерею за каких-нибудь двадцать шагов. Однако сейчас, посреди ночи, в полной темноте, помещение казалось попеременно то крохотным, словно склеп, то бесконечным, словно коридоры Лувра.
Люсон замер, лихорадочным движением выдернул из-за пазухи платок и отер выступившую на лбу испарину. Он хладнокровно контролировал собственное дыхание, но предательский пот и омерзительная слабость в коленях с головой выдавали его страх.
Вот! Снова! Снова этот явственный шорох впереди! Кто-то шел по галерее, шел так же медленно и осторожно, опережая Люсона всего на полдюжины шагов, – и этот кто-то был уже возле его рабочего кабинета!
Епископ переложил тонкий кинжал из левой руки в правую. В темноте, в ограниченном пространстве, кинжал куда удобнее и надежнее шпаги.
Позавчера ночью, впервые услышав скрип старых половиц, он своими криками заставил примчаться в галерею и слуг во главе с личным секретарем Ле Маслем, и брата Анри, и шурина Франсуа. Наполнив неуютный дом светом ламп, они буквально прочесали все помещения, все темные углы, но не обнаружили неведомого гостя.
Вчера Люсон снова поднял шум – и заспанные слуги застали его посреди галереи с канделябром на дюжину свечей в одной руке и заряженным пистолем в другой. Поиски ночного посетителя опять не принесли успеха, и тогда старший брат Анри, маркиз, который переживал отлучение от двора и смерть своей супруги не менее тягостно, чем Люсон собственную ссылку в Авиньон и смерть своих надежд, – тогда старший брат Анри мягко, но настойчиво попросил отдать ему оружие. А затем сам уложил епископа в постель и какое-то время сидел рядом, настороженно, как в детстве, вглядываясь тому в изможденное бледное лицо. В свое время маленький Арман был крайне болезненным ребенком, не раз находился на самой грани между тем и этим миром, и теперь, в ссылке, его здоровье вновь изрядно пошатнулось. Но затаенная тревога в глазах Анри говорила скорее о беспокойстве за душевное здоровье Армана, нежели о братских страданиях по поводу физической боли, которая постепенно выедала опального епископа изнутри.
Нынче ночью Люсон решил не давать нового повода для жалости, косых взглядов и пересудов. Пистоль забрали – но в его покоях было достаточно и другого оружия. Он выбрал кинжал. Епископ намеренно не разжигал огня в спальне, намеренно не держал под рукой масляную лампу или канделябр – он просто встал вплотную к двери и несколько часов вслушивался в тишину. Пока наконец в галерее не раздались шаги. Тогда он бесшумно выскользнул из комнаты и двинулся следом за полуночным посетителем.
Движение воздуха возле лица и новый скрип в другой тональности подсказали молодому епископу, что некто распахнул двери, ведущие в кабинет. И в этот момент вполне объяснимый страх сменился яростью. Кто-то смеет по ночам вторгаться в его жилище, ходить по комнатам и, возможно, рыться в его бумагах! Доверенное лицо его покровительницы, королевы-матери? Или шпион де Люиня, оклеветавшего Люсона и тем самым избавившегося от влиятельного соперника? Или, может, кто-то из своих, живущих в этом же доме, повадился знакомиться с незаконченными богословскими трудами и личной перепиской? Кто же? Смиренный капуцин – секретарь Ле Масль? Маркиз? Или шурин, благородный Франсуа де Виньеро дю Пон-Курле?
Таиться далее не имело смысла; из кабинета не было другого выхода, он выследил негодяя и загнал его в ловушку! Еще два шага – и лунный свет, ниспадающий через окно кабинета, обозначил прямоугольник двери. Выставив кинжал перед собой на манер шпаги, Люсон буквально ворвался внутрь, нащупал за спиной сначала одну створку, затем другую – и сомкнул их. Ловушка захлопнулась.
Епископ был готов либо к стремительному нападению застигнутого врасплох злоумышленника, либо к тому, что незнакомец попытается воспользоваться отсутствием освещения – спрятаться, укрыться под столом или за другими предметами мебели, слиться со стеной в темном углу, перехитрить хозяина кабинета и, прикрываясь суматохой и нерасторопностью обитателей дома, исчезнуть, сбежать, как случилось уже два раза подряд. Сердце Люсона колотилось, капельки пота разъедали глаза, рука крепко сжимала оружие, готовая в любой момент пустить его в ход…
Однако произошло то, чего он никак не ожидал.
– Вы мужественный человек, Арман! – сухим бесцветным голосом прошелестел неподвижный сгусток мрака, который епископ сперва принял за тень от тяжелой портьеры. – Мужественный, решительный и сообразительный – всего две ночи потребовалось вам на то, чтобы понять: не нужно никого звать при моем появлении, эта встреча касается только нас двоих.
Люсон вряд ли мог бы сам сию минуту назвать себя мужественным, однако его больше волновал голос и его интонации, он внимательно прислушивался к словам, пытаясь обнаружить в них угрозу или скрытый сарказм – дополнительную пищу для собственных страхов. Однако хорошо уже то, что этот некто – явно не из обитателей дома, чужак. Арману было бы крайне неприятно застать здесь тех, кому он доверял – секретаря, брата или шурина, ибо это означало бы еще одно предательство, еще один подлый удар в спину.
– Встреча? – чересчур резко от нервного возбуждения переспросил наконец он. – Но я не искал с вами встречи! Кто вы? Почему тайком проникли в мое жилище? И как вам вообще удалось проделать это трижды?
– Мне будет трудно мигом ответить на все вопросы, которые интересуют вас сейчас и заинтересуют в дальнейшем. Наберитесь терпения, Арман! Главное, что вы должны усвоить сразу: я вам не враг. А в ближайшем будущем, которое начнется уже нынешней ночью, надеюсь стать другом.
– Я хочу знать, с кем говорю. Назовитесь и покажите мне свое лицо, иначе я вынужден буду позвать прислугу!
– И вновь окажется, что это напрасная трата времени! Неужели вы еще не поняли, что никто, кроме вас, не сумеет ни увидеть меня, ни услышать? А уж поймать меня будет не под силу даже вам, мой друг.
Внезапно звук голоса в одно мгновение переместился в противоположный угол комнаты; ни одно живое существо не смогло бы так молниеносно и бесшумно преодолеть расстояние в десяток шагов! Люсон развернулся лицом к тени и попятился, крестясь и шепча молитву; кинжал так и грозил выпасть из ослабевших от ужаса пальцев.
– Ах, оставьте, дорогой Арман! – с сухим смешком, напомнившим шорох опавших листьев, продолжил незнакомец. – Не пытайтесь убедить меня в вашей набожности! Ваши пламенные проповеди в Люсонском аббатстве и во всех отношениях замечательные теологические трактаты – это прекрасная ширма для человека рассудочного и сметливого. А ведь вы именно такой, верно? Ну, не разочаровывайте меня! Не заставляйте меня думать, что в минуту опасности вы готовы перестать рассчитывать на самого себя, готовы призвать для защиты и всецело положиться на милость того, кто уже неоднократно доказал, насколько вы ему неинтересны… Ну хорошо, я обещаю более не пугать вас, демонстрируя свои способности. Впрочем, эта демонстрация, равно как и то, что происходило в прошлые ночи, – все эти представления были необходимы. С их помощью мне теперь будет проще убедить вас в том, о чем я намерен переговорить с вами.
– Кто вы? – взмолился епископ, ощущая, сколь непослушны в этот момент его губы и язык.
– Существо из плоти и крови, – хмыкнув, ответил незнакомец. – Не Дьявол. Вас ведь именно этот вопрос интересовал?
Судя по голосу, перед Люсоном во мраке кабинета скрывался если не старик, то человек весьма почтенного возраста. Однако невозможно было представить старца, который бы так стремительно двигался, да к тому же, кажется, прекрасно видел в темноте.
– Вы, кстати, можете зажечь лампу, – будто прочитав его мысли, проговорил чужак. – Так вам станет спокойнее. Пройдите за свой стол, зажгите хотя бы свечу… Впрочем, чего доброго, еще споткнетесь по дороге… Не обессудьте, Арман, мне придется еще разок воспользоваться своим даром… Вернее, одним из своих даров!
Сгусток мрака несколько раз отчетливо щелкнул пальцами, и, повинуясь каждому щелчку, по очереди затеплились свечи, вставленные в настенный канделябр. Епископ похолодел от ужаса. Незнакомец мог сколько угодно разглагольствовать о своей непричастности к темным силам, но подобные чудеса не присущи добрым христианам! Если перед ним колдун, значит… значит…
– Да сядьте вы наконец! – с досадой проговорил незнакомец; пусть в кабинете и стало гораздо светлее, лица его было не разглядеть – казалось, перед мраком, окружающим фигуру ночного гостя, огоньки свечей бессильны. И тем не менее Люсон предпринял попытку:
– Мы знакомы?
– Исключено! – хмыкнув, покачал головой таинственный старик. – Мы никогда не встречались. Разумеется, я знаю вас, Арман, раз уж так настойчиво добиваюсь общения. Вы тоже, безусловно, слышали обо мне, но вряд ли даже вам, с вашим пытливым умом, удастся сопоставить меня с тем, о ком вы слышали. Впрочем, я не исключаю вероятности, что однажды, после нескольких наших бесед, вы догадаетесь, кто я такой. Но это произойдет не сегодня.
Косясь на невнятный силуэт невольного собеседника, опальный епископ Люсонский все-таки прошел к столу, сел и как можно спокойнее полюбопытствовал:
– Как же мне вас называть?
– Хороший вопрос! – Незнакомец снова зашелестел своим странным сухим смехом. – Называйте меня Пресветлым, в настоящий момент это наиболее подходящее имя. К тому же сотни и сотни врагов, друзей и последователей величают меня именно так.
– Пресветлый… – Люсон попробовал слово на вкус, попытался припомнить, встречался ли ему в мемуарах и богословских книгах подобный титул. – Вы служитель Церкви?
– Не теперь. Был им когда-то давно… Оставьте, Арман! Моя личность сейчас не так важна, как ваша. Вы получите ровно столько информации, сколько требуется, и мое настоящее имя по степени важности стоит на сотом месте по сравнению со всем остальным.
– Хорошо, – пошел на уступки молодой епископ, – однако я должен иметь хоть какое-то представление о том, с кем беседую!
– Разумно, – подумав, ответил тот, кто назвал себя Пресветлым; он прошелся перед столом Люсона туда-сюда, давая возможность хозяину как следует рассмотреть свой старомодный костюм под широким плащом с капюшоном, а затем медленно, будто все еще размышляя, спросил: – Как вы считаете, Арман, народ лучше или хуже знати?
– В глазах Господа все равны, – смекнув, что вопрос с подвохом, смиренно проговорил Люсон.
– Это верно! – Старик кивнул, соглашаясь. – Но мы с вами – не божественные сущности, чтобы говорить от его имени. Вы, Арман, именно вы – считаете ли, что лучше крестьянина, пекаря, скотника?
– Я – человек благородного происхождения! – напомнил епископ.
– Бесспорно. Но дает ли это вам какие-то преимущества в определенных областях? Сможет ли какой-нибудь герцог вычистить конюшню так же ловко, как конюх? Сможет ли какой-нибудь виконт сложить печь так же аккуратно, как печных дел мастер?
– А разве эти занятия достойны дворянина? – вздернул брови Люсон. – Сейчас я всецело посвятил себя Церкви, но во времена моего светского существования мне не пришло бы в голову выполнять работу, которая входит в обязанности прислуги.
Произнеся все это, Арман внезапно смутился: буквально полгода назад он был не только духовным наставником юной королевы Анны Австрийской, но и советником Марии Медичи, королевы-матери, и вел довольно светскую жизнь при дворе. Однако ночной гость не стал заострять на этом внимания:
– То есть вы признаете, что многое, если не все, зависит от того, кем родился человек?
– Это странный вопрос, – нахмурился епископ, не улавливая, куда клонит пожилой собеседник. – История наша знает рожденных от прислуги бастардов, которые при должном воспитании и образовании…
– Хорошо, давайте попробуем зайти с другой стороны. Представьте, что у вас есть замечательные, лучшие в своем деле работники: каменщики, резчики, кровельщики, – доверите ли вы им постройку великолепного дворца?
– При условии, что ими будет руководить архитектор.
– Браво! – Посетитель несколько раз бесшумно хлопнул в ладоши. – Итак, одни рождены, чтобы чистить конюшни, убираться в доме, выращивать овощи и скот; другие же – прирожденные военачальники, политики, архитекторы… Пусть те и другие, как вы только что сказали, равны в глазах Господа, пусть тех и других до?лжно называть людьми хотя бы на основании того, что у всех у них есть душа, пусть каждый по отдельности – преданный слуга короля и смиренный католик, однако даже самый лучший скотник не сможет управлять войсками, а самый лучший булочник не сумеет договориться о перемирии с гугенотами. И в этом смысле скотнику было бы чрезвычайно глупо обижаться на маршала Франции, а булочнику – на королевского посла в Англии.
– Зачем вы мне об этом рассказываете? Как это поможет мне понять, с кем я сейчас беседую?
– Я уже почти подвел вас к самому важному. Не хочу, чтобы вы были неприятно шокированы тем, что вам предстоит услышать. Мы только что говорили о двух категориях людей – народе и знати. А теперь представьте, что существует еще и третья категория.
– Церковники? – попытался угадать епископ.
– А разве иерархия внутри конфессии значительно отличается? Здесь тоже есть своя «знать» и свой «народ». Нет, я веду речь об индивидуумах, чьи возможности так же отличаются от возможностей обычного человека, как талант командующего армией от умений скотника.
– Вы говорите о способности зажигать свечи щелчком пальцев? – догадался Люсон и поморщился. – О людях, склонных к колдовству?
– Эти особенности сложно назвать просто колдовством. В глазах неграмотного крестьянина ваше умение писать – тоже своего рода колдовство, но разве вы считаете такое умение самым главным своим достоинством? Нет, Арман, третьей категории людей доступно больше, гораздо больше, чем простенькие ярмарочные фокусы. Они видят, слышат и ощущают по-другому, они способны предсказать неблагоприятный исход и предвидеть успех любого начинания, они умеют подчинить себе одним лишь взглядом, менять свою внешность, проходить сквозь стены и перемещаться в пространстве, которое недоступно обычному человеку. Они могут убивать без помощи оружия, на расстоянии, вообще не прикасаясь к противнику. Они могут вернуть к жизни человека после смертельного ранения или неизлечимой болезни. И живут они практически вечно. Они люди, но они – другие. Они и называют себя так – Les Autres[1 - Les Autres – Иные (фр.).].
– Иные… – прошептал епископ и перекрестился. – Колдуны! Ведьмы! Дьявольские отродья!
– Отнюдь, Арман, отнюдь! – мягко возразил Пресветлый. – Иные рождаются не в аду, а в самых обычных семьях. Это может быть семья богача или бедняка, знатного вельможи или искалеченного солдата, убежденного протестанта или истинного католика. Никогда нельзя предсказать, где и когда родится Иной, но такое случается регулярно. Хотя и не слишком часто.
– Многотысячные пепелища на месте костров Святой Инквизиции говорят об обратном!
Едва различимое в полумраке лицо собеседника скривилось, будто от боли.
– Это страшная страница нашей истории. В кострах погибло множество безвинных людей, обычных людей. Вам ли не знать, что значит быть оклеветанным и несправедливо наказанным? Да, среди казненных были и маги. К счастью, Инквизиции было не под силу схватить тех, кто достаточно освоил свои способности, и в кострах и на дыбах гибли самые слабые Иные. Однако среди этих слабых были по большей части молодые маги, которые могли бы еще жить да жить, набираться сил и опыта и принести немало пользы, совершить множество деяний во благо государства, Церкви и королевской семьи…
Последние слова старик особо выделил голосом, и Люсон призадумался. Когда-то, пользуясь своим особым положением при королеве-матери, он изучил немало секретных документов и писем, хранящихся в Лувре. Из них явствовало, что при дворе с давних пор привечались некие темные личности, которые оказывали различного рода услуги своим покровителям. Среди них были астрологи, предсказатели, алхимики – большую их часть епископ, не задумываясь, отнес к шарлатанам, присосавшимся к казне. Одни говорили то, что от них желали услышать правители, другие пророчили события, которым так и не суждено было сбыться, третьи, пугая близкой смертью или грозящим несчастьем, якобы спасали своих благодетелей. Однако средь прочего попадались факты, которые нельзя было объяснить ничем, кроме как вмешательством высших сил… или способностями Иных. Чего стоил один только флорентиец Рене, личный парфюмер Екатерины Медичи! Сколько таинственных, невероятных смертей случилось по указанию «черной королевы» и скорее всего при его участии! Сколько его предсказаний сбылось в точности до последнего слова! Сколько придворных после одной только беседы с ним меняли свои суждения и манеру поведения!
Сейчас, много лет спустя, при другой королеве-матери из рода Медичи[2 - Екатерина Медичи (1519–1589) – королева Франции с 1547 по 1559 год; жена Генриха II, короля Франции из династии Валуа. Некоторое время управляла страной в качестве регента при несовершеннолетних сыновьях. Мария Медичи (1575–1642) – королева Франции с 1600 по 1610 год, вторая жена Генриха IV Бурбона, мать Людовика XIII, некоторое время управляла страной в качестве регента при несовершеннолетнем сыне.] состоял другой флорентиец – Джакомо Лепорелло. Впрочем, другой ли? Если в словах Пресветлого есть правда, если Иные живут вечно, то ничто не мешало мэтру Рене взять себе другое имя, дабы не смущать умы своим долгожительством. И пусть увлекался Лепорелло не столько духа?ми, ядами и предсказаниями, которые прославили жившего пятьдесят лет назад парфюмера, сколько самодвижущимися игрушками и механическими приспособлениями… Но ведь пристрастия людей меняются, верно? Почему бы не меняться пристрастиям Иных?
Люсон задумчиво притронулся кончиками пальцев к кинжалу, который незадолго до этого выпустил из рук и оставил перед собой на столе.
– Как отличить Иного от обычного человека? – внезапно спросил епископ.
– Как вы практичны, друг мой! – зашелестел сухим смехом гость. – Вы еще не до конца поверили в существование третьей категории, но уже желаете знать видимые отличия! Увы, их нет. Ни одному человеку не дано распознать Иного, если тот сам не соблаговолит раскрыться. Скажу больше: иногда и сам Иной не подозревает о наличии у себя способностей, данных ему природой сверх обычного набора. Тогда его приходится просвещать и обучать…
Люсон вздрогнул и вцепился пристальным взглядом в темноту под капюшоном собеседника.
– Вы хотите сказать, что я… что вы пришли не просто так?
– Ах, нет, Арман! – Посетитель выставил вперед руку. – Расстроит это вас или обрадует – но я вынужден сообщить, что вы не Иной и никогда им не станете.
Сложно сказать, был ли Люсон разочарован – преодолев недавний ужас, он теперь слишком хорошо контролировал свои эмоции. Едва услышав отрицательный ответ собеседника, он снова заговорил:
– В таком случае у вас может быть только одна цель – вы пришли предложить мне свои услуги.
Пресветлый вновь бесшумно зааплодировал:
– Браво! Хотя ваши слова несколько смешны. О, не обижайтесь, но наше с вами положение так разнится, что с равным успехом вы могли бы предположить, что услуги вам пришел предлагать сам папа римский. Где вы, опальный епископ, изгнанный из Парижа и из своего диоцеза, лишенный всех привилегий, – и где он!
Люсон пристыженно потупился. В самом деле, что он знал о своем собеседнике? И кем сам он виделся Пресветлому? Ведь не просто так тот завел разговор о разнице между знатью и народом? Отец епископа, Франсуа дю Плесси де Ришелье, принадлежал к родовитому дворянству Пуату, так называемой провинциальной аристократии. Однако всего в этой жизни юный Арман дю Плесси добился сам. Наваррский коллеж, в котором в свое время обучались и Генрих III, и Генрих IV, затем Военная академия Плювинеля, Сорбонна, степень доктора философии – и все это в неполных двадцать два года! В двадцать три он уже вступает в должность епископа в Люсоне – наверное, самом бедном церковном диоцезе Франции, но это – единственный оставшийся источник дохода семьи дю Плесси, и Арман беспрекословно меняет карьеру военного на сутану. «У меня очень бедный дом, – писал он сестре десять лет назад, – из-за дыма я не могу зажечь огня. Я боюсь суровой зимы; единственное спасение состоит в терпении. Уверяю Вас, что у меня самое плохое и неприятное место во всей Франции… здесь негде прогуляться: нет ни сада, ни тропинок, ничего; поэтому дом является моей тюрьмой». Собор тогда был в еще худшем состоянии: с разрушенной колокольней, потрескавшимися стенами, без статуй, картин, гобеленов; сохранились только алтари…
Потом последовал взлет: Арман нашел средства для реставрации кафедрального собора и собственной резиденции, читал блестящие проповеди, лично рассматривал буквально каждую просьбу своей паствы, написал ряд интересных теологических работ, адресованных простому народу, в 1614 году стал депутатом Генеральных штатов от духовенства, и наконец епископа Люсонского заметили в Париже, приблизили ко двору. Он стал доверенным лицом и советником правящей в тот момент Марии Медичи, королевы-регентши при малолетнем Людовике XIII.
