скачать книгу бесплатно
– Ха! Я стану дрянью распоследней, коли отдамся наперекор своему сердцу. И ежели ты полагаешь, что я не смогу защитить себя, то ты сильно заблуждаешься. Вот королевский кинжал, которым я убью тебя, посмей только шаг сделать.
С этими словами она взяла уголёк и, не спуская с адвоката глаз, провела на полу черту и добавила:
– Это граница королевских владений. Не вздумай её пересечь, я не шучу!
Адвокату вовсе не улыбалось совокупляться с кинжалом, однако, слушая жестокий приговор, который обошёлся ему уже в кругленькую сумму, добрый муж видел сквозь прорехи юбки до того прекрасные образчики полной, белой и свежей плоти, что смерть показалась ему сладка, коли он отведает хотя бы один кусочек. И тогда он набросился на королевские владения с криком:
– Плевать мне на смерть!
Бросок его оказался столь мощным, что красавица рухнула на постель, однако не растерялась и стала так отчаянно отбиваться, что адвокат, лишь коснувшись до шёрстки бестии, заполучил удар кинжалом, который отсёк у него добрый кусок сала, но особого ущерба не причинил. Таковую не слишком, надобно признать, высокую цену пришлось ему заплатить за посягательство на королевскую собственность.
Однако даже столь жалкое завоевание привело его в крайнее возбуждение, и он воскликнул:
– Я не смогу жить, не заполучив это прекраснейшее тело и не вкусив с тобой сладости любви! Убей меня!
И он снова пошёл на приступ королевского заповедника.
Красавицу, у которой король не выходил из головы, великая страсть адвоката ничуть не тронула, и она сурово произнесла таковые слова:
– Раз ты мне угрожаешь и не желаешь от меня отстать, то я убью не тебя, а себя!
Лик её был до того ужасен, что бедный муж перепугался, сел в сторонке, проклиная недобрый час, и остаток ночи, столь радостной для тех, кто любит друг дружку, провёл в жалобах, мольбах, восклицаниях и разных обещаниях: и как, дескать, он будет ей угождать, и как дозволит ей всё промотать, как она станет есть только на золоте и как из простой девушки превратится в знатную даму и богатую землевладелицу, и, наконец, дозволь она ему преломить копьё в честь любви, он оставит её в покое и расстанется с жизнью так, как она того захочет.
Сим манером прошла ночь, и утром она по-прежнему холодно твердила, что дозволяет ему умереть и другого счастья ей от него не надобно.
– Я вас честно предупреждала, – добавила она. – Однако, вопреки моим первым намерениям и угрозам, я отдамся не кому-нибудь, а королю, и избавлю вас от случайных прохожих, носильщиков, кучеров и прочих его подданных.
Когда наступил день, она надела подвенечный наряд, спокойно дождалась, пока её муж отправился по делам, и пошла по улицам города искать короля. Но ей не пришлось долго бродить, потому что по приказанию Его Величества один из королевских прислужников крутился рядом с домом адвоката и недолго думая обратился к новобрачной, пока ещё не ставшей женой:
– Не короля ли вы ищете?
– Да, – отвечала красавица.
– Тогда я ваш лучший друг, – признался пригожий и ловкий придворный, – и я попрошу вашей помощи и покровительства за те услуги, которые окажу вам сегодня…
И он поведал красавице, что за человек король и с какого бока к нему лучше подступиться, предупредил, что королю свойственно то впадать в ярость, то молчать целый день, и как ей при этом сделать его своим рабом, короче говоря, он всю дорогу так молол языком, что не успели они дойти до дворца, а он уже сделал из неё совершенство, подобное которому не снилось даже госпоже д’Этамп[31 - Д’Этамп – Анна де Пислё, герцогиня д’Этамп (1508 – после 1575), фаворитка Франциска I, с которой он сошёлся в 1526 году и не расставался до самой своей смерти. Со своим мужем герцогом д’Этампом она была в столь натянутых отношениях, что он не оставил ей ничего, а новый король Генрих II отобрал у неё бриллианты, подаренные его отцом, выслал из Парижа, и она вынуждена была остаток дней провести в деревне и безвестности.]. Бедный же адвокат, не найдя дома своей молодой жены, взревел, точно затравленный олень, и погрузился в страшную тоску. Собратья адвоката, крючки судейские, окружили его издёвками да насмешками так, как не окружают почестями даже святого Иакова Компостельского[32 - …как не окружают почестями даже святого Иакова Компостельского. – Имеются в виду мощи апостола Иакова, хранимые в городе Сантьяго-де-Компостела (Испания), поклониться которым съезжаются христиане со всего мира.]. Однако оный бедолага в печали своей до того изводился, до того мучился, что даже бумажные души сжалились и захотели его утешить. Поразмыслив, сии видавшие виды мужи постановили, что пострадавшего не след именовать рогоносцем, поелику законная жена отказала ему в близости, и он мог бы на оном основании даже возбудить дело о расторжении брака, ежели бы оскорбителем его явился не король, а иное лицо. Однако несчастный адвокат, до умопомрачения влюблённый в несговорчивую девицу, скрепя сердце уступил её королю в надежде, что когда-нибудь неверная ему всё-таки достанется, и в чаянии, что даже одна ночь с нею стоит больше, чем позор на всю оставшуюся жизнь. Да, вот это любовь! Многие спесивцы на его месте плюнули бы на упрямицу и забыли, он же думал о ней денно и нощно, забросив тяжбы, просителей, кражи, в общем, всё. Он бродил по дворцу правосудия, точно скупец, пытающийся вернуть украденное добро, озабоченный и погружённый в свои думы до такой степени, что однажды обмочил платье одного советника, полагая, что подошёл к стене, у которой адвокаты справляют малую нужду. Тем временем король его красавицу любил с вечера и до утра и никак не мог насытиться, ибо она отличалась в любви особыми изысканными манерами, умея страсть как разжечь, так и остудить. То она отталкивала короля, то строила из себя ханжу, и каждый день она была новой, и фантазия её была неиссякаемой, в общем, она вертела королём, как хотела, и при этом и сама никогда не унывала, и его смешила до слёз.
Спустя какое-то время сеньор де Бридоре покончил с собой, отчаявшись добиться её милости, хотя он готов был подарить ей своё имение в Турени. Да, тех старых добрых туренцев, которые дарили земли за один весёлый удар копьём, давно уж и след простыл. Происшествие красавицу опечалило, да вдобавок и духовник вменил ей эту смерть в грех, так что она про себя решила, что впредь, несмотря на то, что её любит сам король, она, дабы уберечь свою душу, будет тайком принимать земли и тайком за них благодарить. Сим способом она заложила огромное состояние, которое снискало ей уважение во всём городе. Но тем самым она не дала погибнуть большому количеству дворян, столь ловко настраивая свою лютню с ними в лад и выказывая этакую изобретательность, что король и не догадывался, как славно она споспешествует счастью его подданных. Она до того пришлась королю по нраву, что ей не составило бы труда убедить его, что потолок – это пол, ибо во дворце Ласточки король только и делал, что возлежал, и уже не понимал, где верх, где низ, а только и делал, что проверял на прочность свою зазнобу, однако бедняга оказался непрочен сам, ибо через любвеобилие своё отправился на тот свет[33 - …через любвеобилие своё отправился на тот свет. – Король – Франциск I (1494–1547), французский король с 1515 года. Символ французского Возрождения, король-воин, король-строитель, покровитель литературы и искусств. Способствовал укреплению абсолютизма, расширению границ Франции. Отличался женолюбием и жизнелюбием, и удовольствия, которым неосмотрительно предавался Франциск I, рано состарили его. Ему не было ещё и сорока, когда здоровье его пошатнулось, а с 1539 года у него начались приступы подагры и боли, вызванные сифилисом, которые сильно сказались на его настроении и характере.]. Хотя разборчивая красавица отдавалась лишь тем придворным, что занимали прочное положение при дворе, и ласки её были редки, словно чудо, завистники и соперницы уверяли, что за десять тысяч экю самый мелкий дворянин может вкусить от королевского стола. Сие было ложь и клевета, и потому как-то раз, поссорившись с Его Величеством, который упрекнул её за оные пересуды, его зазноба гордо заявила:
– Презираю и тридцать тысяч раз проклинаю тех, кто вложил эту ерунду в вашу голову. У меня не было никого, кто не раскошелился бы меньше, чем на тридцать тысяч экю.
Как ни осерчал король, а от улыбки не удержался и, дабы заставить умолкнуть злые языки, пробыл с нею ещё месяц или около того. Тогда небезызвестная девица по имени Анна де Пислё решила, что не быть ей дамой сердца короля, пока не пустит она свою соперницу по миру. И многие желали красавице того же, хотя саму Анну де Пислё выдали замуж за молодого аристократа, который был с нею вполне счастлив, ибо любви и огня в ней было столько, что она могла бы перепродавать их дамам, коим свойственна холодность. Но я отвлёкся.
В один прекрасный день королевская зазноба отправилась за покупками – шёлковой тесьмой, шнурочками, тапочками, воротничками и прочей любовной амуницией. И до того она была собою прекрасна, что каждый, а особенно мелкие чиновники, завидев её, думал, что перед ним распахнулись врата рая. Поблизости от Креста на Трауар[34 - Крест на Трауар – Речь идёт о парижской площади Трауар (устар. «место казни»), где с давних времён стоял крест, у которого могли помолиться приговорённые (крест был разрушен в 1789 году). Ступени его каменного постамента служили прилавками для торговцев овощами. Станция портшезов была открыта на этой площади в 1639 году, а рядом, на улице Сент-Оноре, находилось множество модных лавок.], когда её ножка уже спустилась с портшеза на мостовую, красавица вдруг заметила своего мужа. Она мгновенно, будто аспида живого узрела, укрылась за занавеской, что говорит о её доброте, ибо многие знакомые мне женщины не упустили бы случая уязвить собственного супруга и, поправ его законные права, прошествовать мимо него с гордо поднятой головой.
– Что с вами? – забеспокоился имевший честь сопровождать нашу красавицу господин де Ланнуа.
– Ничего, – шёпотом отвечала она. – Просто этот мимохожий – мой благоверный. О, бедняжка, как он переменился! Прежде он походил на обезьяну, а нынче это сущий Иов[35 - Иов Многострадальный – библейский праведник, история которого излагается в Книге Иова. Имя его буквально означает «удручённый, гонимый» и является символом земных страданий.].
Несчастный адвокат стоял разинув рот, и сердце его таяло при виде обожаемой жены и её прелестной ножки.
Господин де Ланнуа, будучи настоящим придворным насмешником, небрежно ему заметил:
– Будь вы даже сто раз её мужем, это не повод преграждать дорогу.
При этих словах красавица расхохоталась, а бедный муж не только не убил её на месте, а, наоборот, почувствовал, что её смех разбил ему голову, сердце, душу и прочее и прочее, да так, что он пошатнулся и чуть не сбил с ног почтённого старика, который пускал слюни, пожирая глазами королевскую зазнобу. Взирая на прекрасный цветок, который достался ему в виде бутона, а с тех пор распустился, преисполнился благоухания и спеси, и на стан её дивный, адвокат сделался ещё более безумным и больным: никаких слов недостанет, чтобы сие описать, а дабы совершенно понять, до какого исступления он дошёл, надобно самому быть пьяным от возлюбленной, которая вам отказывает. Хотя редко кто попадал в такую переделку, как он. И наш крючок поклялся жизнью, состоянием, честью и всем прочим, что хотя бы раз, но добьётся желаемого и устроит себе пиршество любовное, пропади пропадом все его потроха.
– Ох! Да! Нет! Чёрт меня побери! Она будет моей! Я её муж! Ох, будь я проклят! – так он метался, бил себя по лбу и охал ночь напролёт.
Бывают на свете такие встречи, в кои люди ограниченные не верят, ибо оные происшествия кажутся им сверхъестественными, однако люди с богатым воображением принимают в рассуждение, что выдумать такое невозможно, а значит, это правда. И вот такая чудесная встреча случилась у бедного адвоката на следующий же день после того, как он целую ночь впустую перемалывал свою страсть. Один из его верителей, человек знатный и допущенный в свой час к королю, явился к адвокату с утра и сказал, что ему срочно нужна значительная сумма денег, а именно двенадцать тысяч экю. На что судейский крючок возразил, что, дескать, двенадцать тысяч экю на дороге не валяются и что помимо гарантий и интересов надобен человек, у которого есть свободные двенадцать тысяч, а таковых людей в Париже, как бы ни был он велик, мало и ещё меньше в иных городах и весях, и сие доподлинно известно всем мало-мальски опытным дельцам.
– Должно быть, – заключил адвокат, – вам попался слишком скаредный и неумолимый заимодавец?
– О, да! – услышал он в ответ. – Всё дело в королевской зазнобе! Никому ни слова, но нынче вечером с помощью двенадцати тысяч экю и моего имения Бри я её урезоню.
Адвокат побледнел, точно труп, и вельможа испугался, что дело дрянь. Он только недавно вернулся с войны и знать не знал, что у королевской любовницы имеется в наличии законный муж.
– Как вы побледнели, – только и вымолвил он.
– У меня жар, – пояснил адвокат. – Так это с ней вы договорились о такой сумме?
– Ну да!
– И вы решаете всё с ней напрямик?
– Нет, – отвечал вельможа, – все дела и делишки обделывает одна её побегушка – свет не видывал такой ушлой горничной! Её вокруг пальца не обведёшь, и к её ручкам наверняка что-то прилипает от ночей, позаимствованных у короля.
– Есть у меня один доверенный ростовщик, – не растерялся адвокат, – он сумеет вам посодействовать. Но я и пальцем не пошевелю, и из этих двенадцати тысяч вы и гроша ломаного не получите, коли эта самая горничная не явится прямо сюда и при мне не сложит в мешок сию немыслимую сумму за столь алхимическую услугу! Ей-богу, от такого даже кровь обратится в золото!
– О, куда как лучше взять с неё ещё и расписку! – рассмеялся придворный.
Побегушка без разговоров согласилась на свидание с золотом, и вельможа сам проводил её к адвокату. Дукаты выстроились на столе точно монашки, направляющиеся к вечерне, и порадовали бы даже битого осла, такими прекрасными и сверкающими были эти славные, благородные, свеженькие столбики монет. Однако адвокат выложил их вовсе не для ослов. У служанки дух захватило от сей сияющей картины, она облизнула пересохшие губы и забормотала, замурлыкала себе под нос. Адвокат шепнул ей на ухо золотые слова:
– Это тебе!
– Ха! – вскрикнула она. – Мне отродясь никто так много не давал!
– Дорогая, – промолвил несчастный, – я тебя и пальцем не трону, ты получишь их за сущую безделицу… Твой доверитель не говорил тебе, кто я? Нет? Так знай, что я законный муж той дамы, с коей король распутничает и коей ты прислуживаешь. Отнеси ей эти экю и возвращайся сюда, я отсчитаю тебе твою долю при условии, выполнить которое тебе не составит ни малейшего труда.
Потрясённая побегушка пришла в себя, но ей стало страсть как любопытно узнать, за что ей предлагают двенадцать тысяч. Посему вернулась она очень скоро.
– Вот, моя милая, – сказал ей бедный муж, – двенадцать тысяч экю. На эти деньги можно купить земли, мужчин и женщин, а также совесть по меньшей мере трёх слуг Господа нашего, а потому полагаю, что за эти двенадцать тысяч ты продашь мне не только душу, но и тело со всеми твоими потрохами. Я верю тебе, как законник: я – тебе, ты – мне. И я хочу, чтобы ты немедля пошла к господину, который рассчитывает провести эту ночь с моей женой, и остановила его, сказав, будто сегодня король сам решил пожаловать к ней на ужин, а он пусть со своими прихотями нынче вечером справится как-то иначе. А вместо этого красавца и вместо короля к ней приду я.
– Как это?
– О! Я же купил тебя вместе с твоей хитростью! Стал бы я тебе дважды показывать золото, кабы не верил, что ты придумаешь, как мне заполучить мою жену, поелику в этом случае и греха-то нет! Разве не благое дело – помочь святому соединению двух супругов, ведь их и только их сочетал узами брака священник перед алтарём?
– Что ж, пожалуй, вы правы! Приходите, – согласилась хитрая чертовка. – После ужина я погашу все свечи, и вы сможете насладиться моею госпожой, но при условии, что не пророните ни звука. К счастью, в эти часы она больше кричит, чем разговоры разговаривает, а вопросы задаёт жестами, потому что она страсть как стыдлива и не любит пошлой болтовни, подобно придворным дамам…
– О, возьми, возьми эти двенадцать тысяч, я обещаю тебе ещё два раза по столько же, коли путём обмана заполучу то, что принадлежит мне по праву.
Они договорились о часе, двери, условном знаке, в общем, обо всём. Служанка в сопровождении дюжих молодцов удалилась, погрузив на мула звонкие монеты, отнятые законником у вдов, сирот и прочих бедняг, кои покорно плетутся к маленькому тиглю, в котором переплавляется всё, даже наша быстротечная жизнь. И вот мой адвокат бреется, душится, надевает лучшее бельё, отказывается от чеснока и лука, дабы дыхание было свежим, собирается с силами, завивается, как никогда, в общем, делает всё, что жалкий судейский крючок может изобрести, дабы выглядеть точно разлюбезный кавалер. Он подбоченивается, словно молодой повеса, подзадоривает себя, дабы запастись дерзостью, и пытается как-то преобразить свою отвратительную рожу, но зря старается: от него за версту несёт адвокатом. Прямо скажем, он был не так дальновиден, как прекрасная беломойка из Портильона, которая в один воскресный день, решив прихорошиться для своего возлюбленного, вымыла свой розан, сунула сами знаете куда свой безымянный пальчик, а потом его понюхала.
– Ах, ах! Миленький мой! – запричитала она. – Запашок-то ещё тут! Ну, ничего, я тебя прополощу чистой водичкой.
И недолго думая она присела на мелководье, и так расстаралась, что весь свой пыл остудила и естество её съёжилось да сузилось до невозможности.
Но наш крючкотворец считал себя прекраснейшим молодцем на всём белом свете, хотя на самом деле был не краше сушёной воблы. Короче говоря, он оделся очень легко, несмотря на собачий холод, и загодя устремился на улицу Ласточек. Ждать ему пришлось очень долго, но в ту минуту, когда кругом стемнело и он уже поверил, что его одурачили, служанка отворила калитку, и славный муж вне себя от восторга проник в королевский особняк. Побегушка спрятала его в закуток рядом с опочивальней, и он сквозь щёлку в стене увидел свою жену во всей её красе. Жена сняла с себя платье и украшения, а потом у очага облачилась в боевые доспехи, кои ничего не скрывают и не защищают. При этом, полагая, что их никто не слышит, она болтала со своей горничной:
– Ну, разве я нынче не стою двадцати тысяч экю? Разве вот за это мне не причитается замок Бри?
С этими словами она слегка приподняла оба своих аванпоста, крепких, точно бастионы, и способных выдержать не один приступ, ибо, несмотря на бесчисленные атаки, они своей прочности не теряли.
– Одно это стоит целого королевства! – заявила она. – Я даже королю запрещаю к этому сокровищу прикасаться. Но, ей-богу, мне уже наскучило это ремесло. Работа есть работа, никакого удовольствия.
Горничная улыбнулась, и красавица добавила:
– Да, побывала бы ты на моём месте…
Горничная рассмеялась и сквозь смех промолвила:
– Тише, сударыня, он здесь.
– Кто?
– Ваш муж.
– Который?
– Настоящий.
– Тсс!
И побегушка выложила хозяйке всё как на духу, ибо ей страсть как хотелось и расположение хозяйки сохранить, и двенадцать тысяч экю к рукам прибрать.
– Ну, хорошо же! Пусть получит всё, что ему причитается, – сказала жена адвоката. – Уж он у меня дождётся. Если он хоть пальцем до меня дотронется, я утрачу весь мой лоск и стану уродливой, ровно макака. Ложись-ка на моё место и сама отработай свои двенадцать тысяч. Скажи ему, пусть уберётся отсюда до зари, чтобы, мол, хозяйка не догадалась о твоей проделке, а я незадолго до того лягу к нему под бочок.
Бедный муж уже совсем закоченел и громко клацал зубами. Горничная зашла в его закуток, якобы за простынёй, и сказала:
– Смотрите, не растеряйте ваш пыл. Госпожа нынче готовится со всей тщательностью, уж она вам услужит, так услужит. Но ни звука, ни вздоха! Или я погибла.
Когда благоверный окончательно замёрз, свечи погасли, побегушка сказала королевской зазнобе, что господин уже здесь, потом улеглась в её постель, а красавица выскользнула из спальни. Адвокат выбрался из своего холодного тайника и спрятался под тёплые одеяла, только и думая: «Ах! Как хорошо!»
На самом деле горничная дала ему больше, чем на сто тысяч экю. Адвокат почувствовал всю разницу между роскошью королевских домов и скудостью мелких буржуа. Побегушка хохотала как одержимая и прекрасно справлялась со своей ролью. Услаждая законника вскриками, она извивалась и судорожно подпрыгивала, билась, точно рыба, попавшаяся в сеть, испускала ахи и охи, что избавляло её от необходимости произносить любые другие слова. И на все поданные ею прошения адвокат отвечал без отказа, и, выжатый, точно лимон, заснул мёртвым сном, но перед этим, желая сохранить воспоминание о прекрасной ночи, выдрал у женщины, откуда не знаю, потому что меня там не было, клок волос и зажал его в кулаке, как драгоценное свидетельство пылкости добросовестной красавицы. С первыми петухами королевская зазноба осторожно юркнула к мужу под одеяло и сделала вид, что спит. Горничная легонько постучала счастливчика по лбу и прошептала ему на ухо:
– Пора. Собирайте манатки и уходите! Уже рассвело.
Адвокат, разжав кулак, глянул на источник своего счастья.
– Ox, ox, – застонал он, одеваясь, – у меня в руке светлые, а у неё тёмные.
– Что вы наделали? – возмутилась служанка. – Госпожа заметит недостачу.
– Да, но сама посмотри!
– Что же вы, – с презрительным видом промолвила хитрая лиса, – не знаете, что всё вырванное с корнем сохнет да выцветает?
С этими словами она выпроводила замороченного рогоносца вон и покатилась со смеху вместе со своей красавицей-хозяйкой. Об этой истории стало известно. Бедный адвокат, звали которого Ферон, умер с досады, поняв, что одному ему не досталась его жена, а она, которую потом прозвали прекрасной Фероньеркой[36 - Прекрасная Фероньерка. – Сведения о жене адвоката Ферона не отличаются достоверностью, однако именно её обвиняют в том, что Франциск I заболел сифилисом, который она заполучила от своего мужа, а тот якобы нарочно заразился им, чтобы отомстить королю.], мирно рассталась с королём и вышла замуж за молодого графа де Бюзансуа.
И на старости лет она со смехом вспоминала эту проделку и признавалась, что всю жизнь у неё от судейских с души воротило.
Сие нас учит не привязываться сильнее, чем должно, к женщинам, кои наотрез отказываются склонить перед нами голову.
Наследник дьявола
Перевод H. Н. Соколовой
В те времена, о которых идёт речь, в соборе Нотр-Дам служил некий добрый старый каноник, проживавший в прекрасном собственном доме близ ограды собора на улице Святого Петра, что при быках. Каноник этот прибыл в Париж простым священником, нищ и гол, как нож без ножен. Будучи весьма красивым мужчиной, всеми ценными качествами обладая и отличаясь столь крепким сложением, что мог исполнять работу один за многих, без особого при том утомления, он посвятил себя с чрезвычайным рвением исповеданию дам; тоскующим давал сладостное отпущение, недугующим – драхму своего бальзама, а всем оказывал какую-либо приятность. И столь он прославился своей скромностью, делами благотворительными и иными добродетелями, пастыря украшающими, что и при дворе нашлась ему паства. Дабы не возбудить ревности начальствующих лиц, а равно мужей и иных прочих, – короче сказать, желая облечь покровом святости благие и угодные иным деяния, супруга маршала Декуэрда подарила ему кость святого Виктора, и благодаря той кости происходили все чудеса, творимые каноником, а любопытствующие неизменно получали ответ: «Кость его исцеляющую силу имеет». На что никто и возразить не смел, ибо неприличным считалось сомневаться в чудодейственной силе реликвий. Под прикрытием рясы наш каноник достиг самой доброй славы мужа, «страха в бою не знающего». Посему и жил он как король, зашибая деньгу кропилом и обращая святую воду в вино. Кроме того, нотариусы во все завещания в разделе «Иным прочим» вписывали его имя, а также упоминали его в конце завещания в Caudicile – слово, происходящее от cauda, что означает «хвост», и следует понимать это так: «В хвосте завещания». Иные же ошибочно пишут Codicille, что означает «приписка».
Итак, добрый наш священник мог бы стать архиепископом, скажи он хотя бы шутки ради: «Не худо бы мне митру вместо шапки надеть, дабы голову не застудить». Однако ж он отвергал все предлагаемые ему блага и выбрал приход самый неприметный, желая сохранить за собой приятный доход от своих исповедниц. Но в один прекрасный день трудолюбивый наш каноник ощутил некую слабость в чреслах по той причине, что минуло ему шестьдесят восемь лет, а к тому же в исповедальнях он не щадил себя. И вот, перебрав в памяти все свои святые дела, он решил покончить с апостольским служением, тем паче что скопил приблизительно сто тысяч экю, если не более, заработанных в поте тела своего. С того дня исповедовал он лишь женщин знатного происхождения и прекрасных собой. При дворе толковали, что при всём своём рвении даже молодым священникам никак не угнаться за каноником с улицы Святого Петра, что при быках, так как он искуснее прочих мог обелить душу любой высокородной госпожи. Со временем каноник стал согласно законам природы благообразным девяностолетним старцем, убелённым сединами; был он широк в плечах и грузен, как башня, но руки его тряслись. Множество раз в жизни он плевал, не кашлянув, а теперь он кашлял, а сплюнуть не мог, и не вставал больше с кресел за своей кафедрой – он, столько раз встававший на призыв ближнего. Однако ж старик пил и ел на славу, пребывая в молчании, храня полную видимость живого каноника из собора Парижской Богоматери.
По причине неподвижности названного каноника, по причине дурной молвы о прошлом его житии, которой невежественные простолюдины с некоторых пор стали внимать, по случаю его молчаливого затворничества, его цветущего здоровья, крепкой старости и многого другого, о чём и не скажешь, некие люди во славу колдовства и ради поругания святой нашей веры распространили слух, будто настоящий каноник скончался и что больше пятидесяти лет тому назад в тело святого отца вселился дьявол. И то сказать, былые его прихожанки ныне утверждали, что, видно, только дьявол великим своим жаром способен был производить ту алхимическую перегонку, каковая передавалась им от каноника, когда они того желали, и что у доброго духовника бес уже и в ту пору сидел в ребре. Но так как дьявол был изрядно ими обобран, измотан и не двинулся бы даже ради красавицы в двадцать лет, то люди разумные и смышлёные, равно как и буржуа, которые обо всём любят судить и у плешивого на лысине найдут вошь, вопрошали: чего ради дьяволу принимать обличье каноника? Зачем ему ходить в собор Богоматери в час, когда там собираются каноники, и как осмеливается он вдыхать запах ладана, пробовать святую воду и прочая, и прочая. Отвечая на эти еретические речи, одни говорили, будто дьявол пожелал обратиться на путь истины, другие же – что он принял образ каноника, намереваясь сыграть шутку с тремя племянниками и наследниками достойного каноника и принудить их до дня их собственной кончины пребывать в ожидании богатого наследства от дяди, к которому наведывались они ежедневно взглянуть, не закрыл ли старичок глаза. Но находили его неизменно бодрым, взирающим на них оком ясным, живым и пронзительным, подобно оку василиска, и это их, казалось, весьма радовало, ибо на словах они очень любили своего дядюшку.
По сему поводу некая старуха утверждала, что каноник, наверное, дьявол и есть. Убедилась она в этом, когда двое его племянников – прокурор и капитан – провожали дядю ночью домой без факелов и фонарей после ужина у пенитенциария[37 - Пенитенциарий – священник, которому предоставлено право отпускать особо тяжкие прегрешения.] и в пути по нечаянности толкнули старика на преогромную кучу камней, заготовленных для подножия статуи святого Христофора. При падении старца сначала раздался как бы выстрел, засим крики дражайших племянников, и при свете фонарей, принесённых от вышеназванной старухи, обнаружено было, что дядя стоял прям, как кегля, и весел был, словно кобчик, приговаривая, что доброе вино господина пенитенциария дало ему силу претерпеть подобный удар и что кости его довольно ещё крепки и в более опасных переделках бывали. Добрые племянники, полагая, что старик уже мёртв, были весьма удивлены и поняли, что времени не скоро удастся сломить их дядю, если даже камни и те сплоховали, недаром они называли дядю добрым дядей, ибо был он скроен из доброго материала. Люди злоязычные говорили, будто каноник наш столь много камней встречал на своём пути, что почёл за благо сидеть дома, дабы не заболеть от камней или подвергнуться иной, более страшной опасности. Это и является причиной его затворничества.
Из всех этих пересудов и толков следует, что старый священник, будь он дьявол или нет, сидел дома, умирать не желал, хотя имел трёх наследников, с которыми мирился, как с коликами, прострелами и иными тяготами человеческой жизни.
Один из наследников был нерадивейшим из вояк, когда-либо рождённых материнской утробой, и он разорвал оную, вылупливаясь на свет божий, по той причине, что уродился весьма зубастым и весь был покрыт шерстью. Ел он за два времени разом: за настоящее время и на будущее. И девок постоянно имел, которым оплачивал попорченные головные уборы. С дядей он сходствовал в протяжённости, мощи и верной службе того, что часто в употреблении бывает. Во время больших стычек старался побольше противнику тумаков надавать, сам их не получая, что есть и всегда пребудет главнейшей задачей в ратном деле, которого он не избегал, и, не имея иных качеств, кроме своей храбрости, стал капитаном части копейщиков и весьма полюбился герцогу Бургундскому[38 - Герцог Бургундский – Карл Смелый (1433–1477), последний герцог Бургундии, после гибели которого Бургундия прекратила своё существование как суверенное государство.], который не слишком беспокоился, увы, чем заняты его солдаты в неурочный час. Старший племянник дьявола звался капитаном Драчом, а кредиторы, ростовщики, буржуа и прочие, которым он очищал карманы, прозвали его «гориллой», по той причине, что был он столь же хитёр, сколь и силён, не говоря уж о горбе, украсившем его спину от рождения, и горе было тому, кто бы осмелился пройтись насчёт его горба: тут уж спуску не жди.
Второй племянник изучал право и с помощью дяди своего стал искусным прокурором, выступал в палате, где обделывал дела тех дам, коих в своё время каноник наиудачнейшим образом исповедовал. Племянника этого в насмешку прозвали Рвачом. Плотью Рвач был немощен и, казалось, выливал только холодную воду, а лицом бледен, и черты имел острые, наподобие мордочки хорька. Однако ж был он чуть получше своего братца и к дяде своему даже питал некоторую привязанность, но за последние два года сердце его мало-помалу рассохлось, и вытекла оттуда капля за каплей вся его благодарность. В ненастье любил он, сунув ноги в дядины туфли, вкусить мысленно от плодов вожделенного наследства. Однако оба брата почитали свою часть наследства весьма скудной ввиду того, что по закону, по праву, по разуму, по справедливости, по природе и на деле требовалось третью часть выделить бедному двоюродному брату – сыну другой сестры каноника, хотя старик не особенно жаловал этого наследника, пастуха, бродившего по нантерским полям. Названный страж скотов, простой крестьянин, прибыл в город Париж по совету своих братьев, которые с умыслом поселили его у дяди, уповая, что дурью своей и грубостью, а равно как невежеством и бестолковостью досадит он канонику и тот вычеркнет его из своего завещания. И вот бедный Жук Пестряк, как прозвали пастуха, жил один со своим стариком-дядей уже целый месяц и находил более прибыльным и приятным стеречь одного каноника, нежели целое стадо баранов. Он стал псом священника, слугой его, посохом старости, он говорил ему: «Спаси вас Господь», когда тот пускал ветры, «Будьте здоровы», когда тот чихал, и «Помилуй вас Бог», когда тот рыгал. Он бегал взглянуть, идёт ли дождь и где кошка аббатова. Молча внимал старику, не отвращая лица от его кашля, любовался старцем, как если бы тот был прекраснейшим из каноников, и все от чистого сердца и чистой души, сам не понимая, что он дядюшку холит, как собака, вылизывающая своих щенят. Дядюшка же, которого не приходилось учить, от чего всё это проистекает, гнал от себя злосчастного Пестряка, заставлял его крутиться волчком, не давал ему вздохнуть. А двум другим племянникам твердил, что вышеназванный Пестряк – мужлан, остолоп и непременно его в гроб вгонит. Слыша такие слова, Пестряк лез из кожи, желая угодить дядюшке, ломал себе голову, как бы лучше услужить ему. Но так как у него пониже поясницы помещались как бы две огромные тыквы и был он весьма широк в плечах, конечностями толст и неповоротлив, то и походил более на Силена[39 - Силен – сатир, пьяный спутник Вакха, изображался с плешивой головой, толстым пузом и волосатыми ногами.], нежели на легкокрылого Зефира[40 - Зефир – в античной мифологии олицетворение западного ветра; изображался в виде крылатого юноши.]. Одним словом, бедный наш пастух в простоте душевной не мог самого себя переделать и оставался, как был, тучным и жирным, ожидая, что с получением наследства приобретёт желанную худобу.
Однажды вечером беседовал наш каноник о дьяволе, о тяжких муках, пытках, терзаниях, уготованных Богом для проклятых грешников. И добрый Пестряк, слушая эти рассуждения, таращил свои круглые, как печные отдушины, глаза, но ничему не верил.
– Разве ты не христианин? – спросил каноник.
– Как же, христианин, – ответил Пестряк.
– Ну, так коли есть рай для добрых, разве не нужен ад для злых?
– Ад-то нужен, святой отец, а вот дьявола нету. Будь у вас какой злодей и переверни у вас всё вверх дном, разве вы не выкинули бы его вон из дому?
– Да, верно.
– Так как же, дядюшка, не такой уж Бог простак, чтобы терпеть в этом мире, столь мудро устроенном его попечениями, какого-то мерзкого дьявола, который только и знает, что всё портить. Чепуха это – не признаю я никакого дьявола, раз есть Господь благий, – уж поверьте мне! Хотел бы я видеть чёрта… Хо-хо, не боюсь я его когтей!
– Думай я, как ты, не стал бы я в мои молодые годы тревожиться, исповедуясь по десяти раз на дню.
– Исповедуйтесь и теперь, господин каноник, и будьте уверены, что это зачтётся вам на небесах.
