скачать книгу бесплатно
Некоторые из них мы разберем ниже, а сейчас посмотрим на сон с точки зрения Фрейда. Тут придется говорить о Том, что некая инстанция (цензура) не позволяет Юнгу осознать какое-то свое желание, и поэтому оно видится в искаженной форме. Какое желание? Сам Фрейд сказал бы (и, было, говорил) о желании смерти лично ему, отцу и учителю (Юнг признает, что тогда относился к Фрейду именно так). И указание на смерть во сне действительно есть: умерший таможенник. Но отсюда вовсе не следует, что Карл желает физической смерти учителю. Да, Юнг желал освободиться от влияний Фрейда (что – при желании! – можно истолковать и как пожелание смерти), но ведь не всякое желание избавиться означает – умертвить. В данном случае можно говорить разве что о символической смерти, о том, что Фрейд должен умереть для Юнга как авторитет. Но это как раз не тайна для Юнга, который предчувствовал, что убьет отца психоанализа своей книгой (главой «Жертва», где сформулировал собственную концепцию инцеста): «Два месяца я не решался взяться за перо, я мучился вопросом, стоит ли мое молчание нашей дружбы».
Экслибрис Фрейда
В своей книге Юнг сохранил все ценное, что выдвинул Фрейд (в первую очередь – идею, что бессознательное имеет структуру, с которой можно работать). Но отказался от того, что было всего дороже учителю, и что он так авторитарно навязывал[14 - См. главу «Преодолевая Фрейда»]. Отказался от фрейдовского понимания человеческой души, основанного на еврейской традиции с ее абсурдными запретами, оборачивающимися всякого рода кафкианскими фантазиями[15 - См. Том Пятый, главу «Шаманские экскурсы. Толстой и бог Кафки»]. Он как бы сказал себе: положим, для лечения Кафки фрейдизм очень даже подходит (тут и чудовищный Эдипов комплекс, и подавленная сексуальность, и цензурные искажения), но вот человеку иной культуры это – как мертвому припарки. Вообще говоря, такому человеку эта традиция может казаться даже весьма неприятной (хотя бы уже потому, что она чужая). Вот и Юнг чует в австрийском таможеннике «что-то гнетущее», а обстановку, с ним связанную, воспринимает как нечто сумеречное и пограничное (кстати, это фактически термины: «сумеречное состояние», «пограничная ситуация»).
Фрейд покидает Австрию после Аншлюса. Слева от него его ученица Мари Бонапарт, справа (как тасуется колода) Уильям Буллит, первый посол США в СССР, любивший устраивать в Москве вечера, потрясавшие воображение (один из них Михаил Булгаков описал в романе «Мастер и маргарита» как «Бал у Сатаны»)
Из сумеречной атмосферы первой части сна Юнг переносится в солнечный мир второй части, где, вместо одного «из тех, кто не может умереть» (по сути – «вечного жида»), видит крестоносца (христианина). Таможенник на границе в горах (не буду говорить о «Сверх-Я» и прочих фрейдистских категориях, сами за этим следите) проходит мимо сновидца, а рыцарь поднимается вверх по ступеням (из глубин подсознания). В двух частях сна противопоставлены две фигуры. Вот это – чужой и гнетущий «призрак покойного таможенного инспектора» (какой-нибудь Моисей на горе или даже сам бог, цензор скрижалей). «А это наше привидение», настолько привычное, что его даже не замечают. «Рыцарь и таможенник в моем сне были антиподами: призрачный таможенник, некто такой „кто не мог умереть“, безмолвное видение, и полный жизни, совершенно реальный рыцарь. Вторая часть сновидения носила в высшей степени нуминозный характер, тогда как эпизод на границе выглядел приземленным и невыразительным».
Слева Моисей работы Микеланджело (этой статуе Фрейд посвятил специальную статью, опубликованную поначалу анонимно, последняя большая работа Фрейда также была о Моисее).
Справа картина Эдмунда Блэра Лейгтона «Тень», 1909
«Нуминозным» Юнг называет действие в человеке транцендентной силы. В данном случае это – никак не еврейский бог. «Встречу во сне с рыцарем из того мира я считал вполне естественной, ведь это был мой собственный внутренний мир, вряд ли имевший что-то общее с миром Фрейда». Что такое мир Юнга? Вот: «Я вырос в деревне, среди крестьян, и если чего-то не мог увидеть в конюшне, то узнавал это из Рабле и фривольной фантазии крестьянского фольклора. Инцест и сексуальные извращения не были для меня тайной и какого-то особого толкования не требовали. Вместе с преступлениями они являлись темным дном человеческого бытия».
А что такое «мир Фрейда? Пожалуйста: «Естественно, что среди невротиков чаще встречаются люди, далекие от природы, а посему и менее приспособленные к жизни. Они во многом наивны как дети, им даже приходится объяснять, что они ничем не отличаются от всех остальных». Фактически это описание еврея, проблемы которого обычно и сводятся к тому, что он не понимает, что «ничем не отличаются от всех остальных». Переживание богоизбранности – род невроза, который мешает жить избранному (и тем, кто его окружает). В конце концов Юнг сообразил: «Фрейд, оказывается, сам страдал от невроза, что установить было совсем несложно, и симптомы его болезни были крайне неприятны». В «Воспоминаниях», правда, не сказано, что это был синдром богоизбранности. Зато сказано: «Ни Фрейд, ни его ученики не поняли, к сожалению, что означает для теории и практики психоанализа тот факт, что сам учитель не сумел справиться с собственным неврозом. И, когда Фрейд объявил о намерении объединить теорию и метод, создавая из них своего рода догму, я более уже не мог сотрудничать с ним».
Я говорил[16 - См. главу «Фрейд сновидений»], что психоанализ – это еврейский культурный феномен. Проникаясь духом европейской культуры, еврей продолжал быть евреем, и конфликт двух ментальностей внутри одного человека нередко приводил к психическим отклонениям, которые как раз и лечил Фрейд. Но доктор хорошо понимал, что в любой момент ему могут сказать, что он имеет дело со специфически еврейскими проблемами, лечит еврея, а не человека вообще. И поэтому так дорожил арийцами вроде Гросса и Юнга. И так бесился, когда последний придумал какой-то свой психоанализ. 28 июля 1912 года Фрейд написал своему венгерскому ученику Шандору Ференци (Френкелю): «Теперь они сомневаются в важности инфантильных комплексов и уже готовы объяснять теоретические расхождения, апеллируя к расовым различиям. Сейчас у Юнга должно быть пышный невроз. Чем бы это ни закончилось, у меня исчезло намерение объединять евреев и гоев на службе у психоанализа. Они несовместимы как масло и вода».
Так называемый «Тайный Комитет» психоанализа. О. Ранк,
К. Абрахам, М. Эйтингон, Э. Джонс, З. Фрейд, Ш. Ференци,
Г. Закс. Берлин, 1922
Фрейд разорвал личные отношения с Юнгом 3 января 1913 года. После этого ученик еще написал пару писем учителю, но, узнав, что Фрейд сомневается в его добросовестности, официально заявил (27 октября), что прекращает с ним контакты и слагает с себя обязанности редактора психоаналитического ежегодника. «После нашего разрыва, – жалуется Юнг, – все мои друзья и знакомые отвернулись от меня». За его спиной шептались (безумец, бессовестный, антисемит), коллеги старались позабористей выразить свое отношение к отступнику. Так, Ференци в письме к Фрейду говорит, намекая на Юнга, что шизофрения «очевидно, является нормальным состоянием нордического человека, который еще не сумел до конца перерасти последнюю фазу Ледникового периода». Вишь как! Короче, Юнга притравливали. И это его доставало. 10 ноября 1913 года он написал шведскому коллеге Паулю Бьеру: «До сих пор я не был антисемитом, но отныне я им стану, я уверен».
Ну, это эмоции, хотя – проблема расовых различий тогда была актуальна. В июне 1913 года Фрейд пишет Ференци: «По поводу семитизма: действительно, имеются существенные отличия от арийского духа. Мы убеждаемся в этом каждый день. Да, у них вполне могут быть различные мировоззрения и различное искусство. Но не должно быть особой арийской или еврейской науки. Результаты должны быть одинаковыми… Если подобные различия присутствуют в концептуализации объективных научных связей, значит что-то тут не так. Мы не хотели препятствовать их мировоззрению и религии, но нам казалось, что мы способствуем развитию науки».
О да, наука – это святое. Но, во-первых, Юнг к тому времени уже успел публично заявить, что психоанализ является религией, а не наукой (на что Фрейд заметил: «Это отражает наше глобальное различие. Но в данном пункте еврейский дух, к сожалению, не может к нему присоединиться»). А во-вторых, как мы видели, Фрейд был склонен включать в сферу науки некоторые предрассудки своей национальной традиции и подгонять под них все многообразие проявлений человеческой психики.
Много позже в одном из примечаний к книге «Отношения между „Я“ и бессознательным» (1928) Юнг напишет: «Совершенно непростительным заблуждением было бы считать результаты еврейской психологии общезначимыми! Ведь никому не придет в голову воспринимать китайскую или индийскую психологию как обязательную для нас. Несерьезный упрек в антисемитизме, который был мне предъявлен из-за этой критики, так же неинтеллигентен, как если бы меня обвиняли в антикитайской предубежденности. Конечно, на более ранней и низкой ступени душевного развития, где еще нельзя выискать различия между арийской, семитской, хамитской и монгольской ментальностью, все человеческие расы имеют общую коллективную психику. Но с началом расовой дифференциации возникают и существенные различия в коллективной психике. По этой причине мы не можем перевести дух чуждой расы в нашу ментальность целиком не нанося ощутимого ущерба последней».
Это написано уже после того, как Юнг разработал свою собственную концепцию бессознательного. А в период писания «Метаморфоз» у него еще были довольно смутные представления о структуре объективной психики. Пожалуй, их можно резюмировать приблизительно так: в коллективном бессознательном разных этносов действуют разные архетипы. Правда, вместо слова «архетип» в ту пору использовали слово «комплекс» (отколовшееся психическое содержание, группирующееся вокруг некой смысловой сердцевины и ведущее себя как независимый субъект), а вместо термина «коллективное бессознательное» употреблялось выражение «филогенетическое бессознательное».
Что значит «филогенетическое», легко понять, если вникнуть в смысл названия книги «Метаморфозы и символы либидо». Слово «метаморфозы» (трансформации, перемены) прямо указывает на эволюцию психической энергии (либидо), которая (эволюция) оставляет на своем пути смысловые образования, символы. Медик Юнг был, конечно, знаком с теорией биологической эволюции. И в частности – с биогенетическим законом Эрнста Геккеля: «Онтогенез есть быстрое и краткое повторение филогенеза». То есть – развитие индивидуального организма (онтогенез) проходит стадии эволюционного развития того вида (филогенез, от слова phylon – «племя, раса»), к которому организм принадлежит. Юнг применил этот закон к психике. В основе «Метаморфоз» лежит предпосылка: в индивидуальном развитии психики (психогенез, соответствующий онтогенезу), отражаются этапы развития культурных форм (символогенез, соответствующий биологическому филогенезу), той этнической общности, к которой принадлежит индивид.
Справа Эрнст Геккель, слева его филогенетическое древо
Понятно, что это концептуализация сна с черепами, который Юнг видел в 1909 году на борту корабля[17 - См. главу «Преодолевая Фрейда»], возвращаясь с Фрейдом из Америки. Двигаясь от интерьера (в стиле рококо) верхнего этажа вниз, к пещере первобытных людей, сновидец проходит ступени эволюции человеческого. В «Воспоминаниях» об этом сне говорится: «Основные положения культурной истории представлены в нем в виде уровней сознания: снизу вверх. Мой сон, таким образом, представлял собой структурную диаграмму человеческого сознания, выстроенную на обратных Фрейду безличных основаниях». Запомним подчеркнутое Юнгом слово. И пойдем дальше: «Здесь впервые четко высветилась идея „коллективного бессознательного“ (то, что я принял за останки примитивной культуры), составляющая a priori основу индивидуальной психики. Много позже, имея уже немалый опыт и более глубокие знания, я увидел здесь инстинктивные формы – архетипы».
Если иметь в виду, что архетипы – не только «инстинктивные формы», но и формы явления нуминозов, или попросту – богов (в то числе и национальных), станет яснее, что имел в виду Юнг, когда говорил, что «мы не можем перевести дух чуждой расы в нашу ментальность целиком не нанося ощутимого ущерба последней». Примером такого наносящего ущерб «перевода» могут служить те евреи, которые, оставляя ради жизни в Вене или Берлине свои местечки, оказывались в результате пациентами Фрейда. Другой пример: христианство, которое представляет собой прививку «духа чуждой расы» к древу жизни язычников. Эта прививка породила массу проблем, которые разрешались тем, что дух коренного народа старался выхолостить чуждый элемент, отторгнуть чужеродные смыслы, оставить от них лишь оболочки и продолжать жить своей естественной жизнью. Народ молился деревьям, камням, источникам, небу и прочим богам – под видом молитвы чужим непонятным абстракциям (об этом много в моих отчетах о 111 местах силы[18 - См. Тома 1 – 4]).
Страница книги Геккеля,
иллюстрирующая его биогенетический закон
Однако прививка «духа чуждой расы» в любой момент может вызвать иммунную реакцию. Особенно, если привитый дух ослабеет, а корень дерева укрепится. Именно это происходило на рубеже XIX и XX веков: национальные боги проснулись. Процесс пробуждения начался в XVIII веке и нарастал, проявляясь во всякого рода народничестве. Мы знаем о терзаниях русских народников (я говорил о них в связи с Толстым[19 - См. Том Пятый, главу «Шаманские экскурсы. Толстой и Анна (7.Азбука)»]), но нечто подобное происходило повсюду (кстати, и сионизм возник на той же самой волне). У немцев, лишенных единого государства, этот процесс был особенно обострен.
Придет время, и Юнг опишет его как одержимость верховным богом германцев Вотаном. В статье 1936 года, которая так и называется «Вотан» (к ней еще придется вернуться), читаем: «Мы увидели Вотана, возрожденного в молодежном движении, и кровь нескольких овец пролилась в жертвоприношениях, возвестивших самое начало его возвращения. С рюкзаком и лютней белокурые юноши, а иногда и девушки появились как не ведающие отдыха странники на дорогах от Нордкапа до Сицилии, верные слуги скитающегося бога».
Обернулось это приходом к власти нацистов, которые и приостановили возрождение германских богов, впав в психоз расширения жизненного пространства (что в юнговской психологии соответствует феномену инфляции) и безумие холокоста. Разумеется, боги, которых веками душил бог евреев, – стихийные антисемиты. Но из этого вовсе не следует, что возвращение гойских богов неизбежно ведет к еврейским погромам. Погром – это симптом болезни, нормальному человеку и в голову не придет никого громить, хотя он, возможно, и хочет избавиться от чужого гнетущего духа. Как это сделать? Во сне Юнга желание избавиться от Фрейда осуществляется путем перенесения из сумеречного мира таможенника в солнечный мир рыцаря. Наяву это желание выразилось в написании «Метаморфоз» (и других провокациях), что и привело к отлучению Юнга от тусовки (на деле – освобождению). А как избавиться от чуждой ментальности в сфере социальных реалий?
Хуго Хоппенер, более известный как Фидус. «Молитва Солнцу». Работы Фидуса в начале 20 века пользовались
бешеной популярностью
В начале ХХ века путей избавления виделось два. Первый: объявить (как Хьюстон Стюарт Чемберлен), что Иисус был арийцем. По такому абсолютно не спасительному пути пошли нацисты, чья идеология базировалась на иудейской идее богоизбранности, хотя и – спроецированной на арийцев. Второй путь: заменить Христа арийским божеством. Юнг считал, что на эту роль подходит Митра, иранский (то есть арийский) солнечный бог, завоевавший Римскую империю, но вытесненный Иисусом. Сравнивая в «Метаморфозах» митраизм и христианство, аналитик отмечает, что «обе религии содержат в себе идею божественной жертвы», которая в обоих случаях «является зерном мистерии». Но: «Культ Митры представляет собой религию природы в лучшем значении этого понятия, в противоположность первичному христианству с его отвержением красоты мира сего».
Митра, приносящий в жертву быка. Римский рельеф
Это противопоставление вновь отсылает нас к антитезе миров рыцаря и таможенника. И мы в свое время еще поговорим о ней. Но раньше посмотрим, как «номер 2» Юнга взял верх над его «номером 1»[20 - См. главу «Нечто потустороннее»].
Дух глубин
«Я достиг славы, власти, богатства, знания и всякого человеческого счастья. Тогда мое желание к увеличению этих ловушек исчезло, желание отступило, и на меня напал ужас».
Это Юнг говорит в начале первой главы «Красной книги» (о ней ниже). Речь о сороковых годах его жизни. То есть – о кризисе среднего возраста, если говорить суконным языком. А поэт скажет: «Земную жизнь пройдя до половины, я очутился в сумрачном лесу»… Дальше – ужас, но Данту является дух (Вергилия) и ведет. Вот и Юнг спустился во сне (его изложение см. в главе «Преодолевая Фрейда») в глубину бессознательного и получил там импульс к написанию книги «Метаморфозы и символы либидо» (кстати, он потом признавался, что в связи с этим сном испытал «совершенно надличностное ощущение»). В ходе писания книги, блуждая путями либидо, он коснулся чего-то такого, что трогать опасно, разворошил глубины. И вот началось…
Вергилий спасает Данте от трех зверей. Иллюстрации
Вильяма Блейка к «Божественной комедии». Ад. Песнь I
В предыдущей главе мы говорили о разрыве с Фрейдом. Этот разрыв, очевидно, стал следствием тех глубинных процессов, которые разворачивались в душе Юнга и индуцировали ряд внешних перемен. Так, еще в 1909 году он перестал работать в клинике Бурхгольцль (но сохранил частную практику), а в 1913 покинул и университетскую кафедру. Дух, вдохновлявший его на писание «Метаморфоз», устранял все, что мешало ему развернуться. Вот и Фрейда устранил, и заставил Юнга распрощаться с научной психиатрией, которая прежде была необходимым условием успешного функционирования его «номера 1», а теперь уже только мешала тому, что вырастало в душе.
В это время Юнг не мог заниматься наукой, не мог читать научные книги. Его преследовали кошмары. Он испытывал постоянную неуверенность в себе. В какой-то момент ему вдруг показалось, что он сходит с ума, и он решил, что с этим надо что-то делать. Для начала попытался произвести инвентаризацию своей жизни, вспомнить подробности, найти в прошлом причину того, что с ним творилось теперь. Но это ничего не дало. И тогда он сказал себе: «Раз уж я ничего не знаю, все, что мне остается, – это просто наблюдать за происходящим со мной». Корче, Юнг «намеренно предоставил свободу своим бессознательным импульсам».
Карл Юнг. Фото предположительно 1912 года
Первое, что в результате стало всплывать из глубин памяти, – детские ощущения в 10—11 лет. Это примерно тот возраст, когда Карл заложил секретик на чердаке[21 - См. главу «Кал божий»], и начался процесс, приведший к проявлению «номера 2»[22 - См. главу «Нечто потустороннее»]. Конкретно вспомнилось, что он тогда постоянно что-нибудь строил. Эти «воспоминания оказались очень живыми, эмоциональными и вызвали множество ассоциаций». Юнг подумал: «Стало быть, все это еще имеет для меня значение. Маленький мальчик созидает нечто, живет творческой жизнью, и сейчас мне недостает именно этого. Но я уже не могу оказаться вновь на его месте. Разве можно преодолеть расстояние между взрослым человеком и одиннадцатилетним мальчиком?»
Еще как можно! Сорокалетний (почти) Юнг стал строить дома из песка и камней, посвящая этому все свободное время. Играя, он поначалу испытывал болезненное и унизительное чувство (как Карл Кастанеда, когда дон Хуан заставлял его говорить с растениями). Но постепенно втянулся и выстроил целую деревню с церковью. Оставалось поставить алтарь. Тут доктор заколебался… Это мучило его, как задача, которую надо решить. Но, как-то гуляя по берегу озера, он нашел красный камешек в виде пирамидки: вот и алтарь. «Я поместил его в центре под куполом и, когда устанавливал, вспомнил подземный фаллос из моего детского сна[23 - См. главу «Her Jesus»]». Очень уместное воспоминание. Стоило бы вспомнить также и другие камни из детства, в том числе тот, на котором Карл любил сидеть, играя в игру «Кто я, камень или тот, кто на нем».
Внизу город детской фантазии Юнга.
Картинка из «Красной книги»
Разница между обычной инвентаризацией прошлого и телесными действиями, в которых реализуется нечто из прошлого, вполне очевидна: одно дело просто мыслить что-то и совсем другое – «предоставить свободу своим бессознательным импульсам». Заложив свою деревушку, Юнг фактически заложил нечто вроде детского секретика. Предавшись строительству, позволил Тому, что скрывалось внутри, осуществляться (мы еще увидим, как через десять лет он будет вот так же строить свою знаменитую башню). И вот в процессе игры из него вдруг нечто поперло… «Мое строительство послужило началом некоего нового этапа, когда фантазии хлынули нескончаемым потоком».
Это было ужасно. Юнг говорит, что «пытался делать все возможное, чтобы не заблудиться, чтобы каким-то образом разобраться во всем этом». В какой-то момент он уже и не верил, что сможет «справиться с этим мощным потоком чужеродных образов». Он задавался вопросом: «В состоянии ли я чисто физически вынести то, что погубило других, что надломило Ницше, а в свое время – и Гёльдерлина. Но во мне поселился некий демон (курсив мой. – О.Д.), с самого начала внушавший, что я должен добраться до смысла своих фантазий. Я испытал ощущение, что некая высшая воля направляла и поддерживала меня в этом разрушительном потоке бессознательного».
Но он успокаивался, когда ему удавалось перевести чувства в образы. «По своему опыту я знал, как полезно, с терапевтической точки зрения, объяснять эмоции, находить скрытые за ними образы и картины». Именно поэтому он записывал свои фантазии как можно более подробно и старался выявить их психологический источник. «Но адекватного отображения не получалось: мой язык был слишком беспомощным. Поначалу я писал языком темным и архаическим, – архетипы выглядели патетичными и высокопарными, что меня раздражало… Но я не знал, каким языком пользовалось мое бессознательное, и у меня не было выбора: я записывал то, что слышал».
Типографское издание «Красной книги»
Свои фантазии Юнг заносил в тетради, которые называл «черными книгами». Позднее из этих записей он составит так называемую «Красную книгу» («Liber Novus»), рукописный фолиант с изображениями видений, выполненными им собственноручно. В старости Юнг вспоминал: «Годы, когда я наблюдал за внутренними образами, были самым важным временем в моей жизни. Все остальное берет начало в этом периоде. Он начался, и последовавшие детали уже не имели значения. Вся моя жизнь состояла в разрабатывании того, что прорывалось из бессознательного и захлестывало меня, как таинственный поток, и угрожало погубить меня. Этих содержаний хватило бы на несколько жизней. Все последующее было не более чем внешней классификацией, научной разработкой и интеграцией в жизнь. Но абсолютное начало, в котором содержалось все, было тогда».
«Красная книга» пролежала в банковском сейфе (буквально – секретике) до наших дней. В 2009 году она была, наконец, опубликована. Теперь каждый может убедиться в том, что практически все основные идеи глубинной психологии Юнга появились именно в тот период, хотя наименования их тогда еще были иными. В частности, «номеру 2» «Воспоминаний» в «Красной книге» соответствует (с некоторыми оговорками) «Дух глубин». А «номеру 1» – «Дух этого времени» (Фауст: «А то, что духом времени зовут, есть дух профессоров и их понятий»). Вот как в «Liber Novus» описаны эти два духа:
«Я познал, что кроме духа этого времени действует и другой дух, тот, что управляет глубинами всего современного. Духу этого времени нравится слышать о пользе и ценности. Я тоже так думал, и моя человечность все еще так думает. Но иной дух заставляет меня говорить, несмотря ни на что, превыше подтверждения, пользы и смысла. Исполненный человеческой гордости и ослепленный предубежденным духом этих времен, я долго пытался удержать этот иной дух подальше от себя. Но я не предполагал, что дух глубин с незапамятных времен и навсегда обладает большей властью, нежели дух этого времени, который меняется с поколениями. Дух глубин покорил всякую гордость и заносчивость силе справедливости. Он унес мою веру в науку, он лишил меня радости объяснять и упорядочивать вещи и дал умереть во мне преданности идеалам этого времени. Он принудил меня к последним и простейшим вещам. Дух глубин взял мое понимание и все мое знание и поставил их на службу невыразимого и парадоксального. Он лишил меня речи и письма обо всем, что не служит ему».
Это написано в 1915 году, когда Юнг уже более или менее справился с потоком фантазий, отчасти понял их смысл, научился с ними обращаться. А в 1913 году он еще не привык к ним и боялся сойти с ума под их напором. Да и как не бояться? Вот в средине октября, путешествуя в одиночестве, он вдруг увидел поток, захлестнувший Европу от Англии до России и от Северного моря до Альп. Это была картина катастрофы: желтые волны, несущие обломки и трупы. Потом все это превратилось в море крови. Видение длилось около часа. Юнг признается: «Мне стало дурно, и я стыдился». Через две недели видение повторилось, и голос сказал: «Смотри, так будет». А потом уже летом 1914 года ему трижды приснилось одно и то же: среди лета наступает стужа, и вся земля покрывается льдом. Обстоятельства третьего из этих снов таковы: Юнг в Англии, ему нужно домой, он возвращается на быстром корабле, а дома – холод, обративший живое в лед. Вот цветущее, но бесплодное дерево («Мое дерево жизни»), на морозе его листья превратились в виноград, полный целебного сока. Сновидец дает ягоды людям, которые, как ему кажется, ждут этого.
Сон приснился в июне 1914 года. А в июле доктор был на конгрессе в Шотландии. Там его и застала весть о начале мировой войны. Он поспешил в Швейцарию через Голландию и Германию. И вот что увидел в пути (воспоминание 1933 года):
«Я ехал прямо через армии, двигавшиеся на запад, и у меня было чувство, что это было то, что по-немецки можно назвать Hochzeitsstimmung, празднество любви по всей стране. Все было украшено цветами, это была вспышка любви, они все любили друг друга, и все было прекрасно. Да, война была важна, большое дело, но основной вещью была братская любовь… Крестьяне распахнули свои подвалы и раздавали все, что имели. Это случалось даже в ресторанах и привокзальных буфетах. Я был очень голоден, не ел сутки, и когда спросил, сколько стоят бутерброды, мне сказали: „О ничего, просто берите их!“ А когда я пересек границу Германии, нас провели в огромную палатку полную пива, сосисок, хлеба и сыра, и мы ничего не платили, это было один большой праздник любви».
«Красную книгу» готовят к изданию. Это оригинал
В тот момент Юнг уже наверняка понимал, что праздник любви (который в августе 14-го справлялся во всех странах, вступивших в войну) обернется потоками крови, которые ему были показаны в видениях. Тина Келлер, лечившаяся у него с 1915 года, вспоминает, что он ей рассказывал «о том облегчении, которое испытал, узнав о начале войны, ибо это свидетельствовало, что его видения крови и разрушений, поначалу вызвавшие у него опасения возникновения психоза, были на самом деле предвидением этого события».
Вообще-то, он и раньше был убежден в том, что видения могут содержать в себе предсказания, но тут уж получил разительное подтверждение. В «Красной книге» даже сказано, что октябрьские видения были специальным знаком, некоей благодатью, позволившей визионеру больше не сомневаться в реальной силе Духа глубин: «Благодать, излившаяся на меня, дала мне веру, надежду и необходимую отвагу не сопротивляться больше духу глубин, а произносить его слово. Но прежде чем я смог собраться, чтобы по-настоящему сделать это, мне нужен был видимый знак, который показал бы, что дух глубин во мне был в то же время управителем глубин мировых дел».
Были и другие знаки. В «Воспоминаниях» Юнг говорит, что 12 декабря 1913 года он сидел за письменным столом, как вдруг все оборвалось (это, видимо, пример активной имагинации, о ней – в свое время). «Будто земля в буквальном смысле разверзлась у меня под ногами, будто я провалился в ее темные глубины». Когда глаза привыкли к темноте, он увидел перед собой вход в пещеру и карлика. «Я протиснулся мимо него в узкий проход и побрел по колено в ледяной воде к другому концу пещеры, где на каменной стене светился красный кристалл. Я приподнял камень и увидел под ним щель. Заглянув в нее, я сначала ничего не мог различить, но, присмотревшись, обнаружил воду, а в ней – труп молодого белокурого человека с окровавленной головой. Он проплыл мимо меня, за ним следом плыл огромный черный скарабей. Затем из воды поднялось ослепительно красное солнце».
«Красная книга» уточняет: «В самой глубине потока сверкает красное солнце, сияя через темную воду. Там я вижу – и ужас охватывает меня – маленьких змей на темных каменных стенах, стремящихся в глубины, где сверкает солнце. Тысячи змей толпятся, закрывая солнце. Настает глубокая ночь».
Страница из «Красной книги». Это пролог. Он называется «Путь того, кто грядет». Все нарисовано и написано рукой Юнга
Юнг хочет положить камень на место, но не успевает: поток прорывается наружу и это – кровь. То есть камень (держим в уме все прочие юнговские камни) – это пробка, закрывающая какой-то вход (ее дубликат – карлик у входа в пещеру). Упругая струя бьет из щели, Юнгу тошно. Когда видение завершилось, он понял, что в его основе – «некий солярный героический миф, драма смерти и возрождения, которое символизировал египетский скарабей. Все должно было завершиться рассветом – наступлением нового дня, но вместо этого хлынул кошмарный поток крови, очевидная аномалия. Вспомнив кровавый поток, виденный осенью, я отказался от попыток объяснить это».
Отказался в декабре 1913 года, когда еще не знал, что видения были пророческими. Но осеню 1914 года, когда шла битва на Марне, он уже считал их предвидениями и в одной из заметок, сделанных тогда и вошедших потом в «Красную книгу», писал: «В глубинах того, что должно прийти, лежит убийство. Белокурый герой лежит убитым. Черный жук – это смерть, которая необходима для обновления; и таким образом впоследствии засияло новое солнце, солнце глубин, полное загадок, солнце ночи. И как восходящее солнце весны пробуждает мертвую землю, так и солнце глубин пробудило мертвых, и так началась ужасная битва между светом и тьмой».
Это, конечно, никакое не пророчество, это размышление по поводу того, что Юнг видел в 1913 году. Но в том, что он тогда видел, несомненно, было что-то пророческое. Загвоздка лишь в том, что заранее неизвестно, является ли то, что ты видишь, пророчеством или это просто блазнит. То есть шаман-то, разумеется, знает, что любое видение можно и должно рассматривать как предсказание (в каждом видении можно постфактум найти знаки, указывающие на то, что потом и действительно произошло), к тому же шаман умеет любое видение сразу же четко истолковать. А Юнг в тот момент еще не был знающим. Он пока что еще не встретил своего дона Хуана (Филемона), не поучился у него магии. И потому даже те свои видения, которые уже точно сбылись, толковал довольно поверхностно. Например, готов был видеть в мертвом белокуром юноше эрцгерцога Фердинанда, убийство которого послужило поводом для войны.
Убитый юноша, скарабей, солнце, змеи.
Картинка из «Красной книги»
Впрочем, прямо Юнг этого не говорит, лишь намекает в контексте рассуждений о том, как вообще возможно пророчество. В сухом остатке эти рассуждения сводятся к следующему: чтобы видеть грядущее, надо отвлечься от внешних событий и смотреть внутрь себя, где, собственно, и зреет все то новое, что потом случается в мире. Буквально: внешние «события ничего не означают, они значат только внутри нас. Мы создаем смысл событий». Применительно к конкретному случаю видений о войне он заявляет: «Я бы не смог видеть, что должно прийти, если бы я не видел это в себе».
Но что же он все-таки видел? В самый момент видения – карлика, камень, убитого юношу, скарабея, кровь, змей, заслоняющих солнце… А когда началась война, он увидел все это несколько иначе: «Я соучастник этого убийства, солнце глубин сверкает и во мне после совершенного убийства; тысячи змей которые хотят пожрать солнце – они и во мне. Я сам и убийца, и убитый, жрец и жертва». Ну, а дальше эта архетипика жертвы и жреца проецируется в социальную плоскость («вы все соучастники убийства») и оборачивает постижением войны как массового жертвоприношения: «Они все должны принести в жертву друг друга, ибо еще не пришло время, когда человек воткнет кровавый нож в самого себя, чтобы пожертвовать тем, кого он убивает в своем брате. Но кого убивают люди? Они убивают знатных, храбрых, героев. Они нацеливаются на них и не знают, что имеют в виду себя. Они должны пожертвовать героем в себе».
Как это понимать? Посмотрим.
Убийство Зигфрида
18 декабря 1913 года Юнгу был сон, который в своих «Воспоминаниях» он передает так: «Я оказался где-то в горах с незнакомым темнокожим юношей, по-видимому дикарем. Солнце еще не взошло, но на востоке уже посветлело и звезд не было видно. Внезапно раздался звук трубы – это был рог Зигфрида, и я знал, что мы должны убить его. У нас было оружие, мы затаились в засаде, в узкой расселине за скалой. И вот на краю обрыва в первых лучах восходящего солнца появился Зигфрид. На колеснице из костей мертвецов он стремительно мчался вниз по крутому склону. Как только он появился из-за поворота, мы выстрелили – и он упал лицом вниз – навстречу смерти. Мучимый раскаянием и отвращением к себе – ведь я погубил нечто столь величественное и прекрасное, – я бросился бежать. Мною двигал страх, что убийство раскроется. И тут обрушился ливень, и я понял, что он уничтожит следы преступления. Итак, я спасен, и жизнь продолжается. Но невыносимое чувство вины осталось».
Проснувшийся Юнг пытается понять, что это значит, но не может. Пытается заснуть и слышит голос: «Ты должен понять это, должен объяснить это прямо сейчас!» Впадает в панику. Голос: «Если ты не разгадаешь сон, тебе придется застрелиться!» Револьвер у него под рукой (чтобы покончить с собой в случае, если почувствует, что окончательно сходит с ума), но стреляться страшно. «Лихорадочно перебирая в уме все детали сна, я вдруг понял его смысл. Он был о событиях, происходивших в мире. Зигфрид, думалось мне, является воплощением всего того, чего хотела достичь Германия, – навязать миру свою волю, свой героический идеал – „Воля пролагает путь“. Таков был и мой идеал. Сейчас он рушился. Сон ясно показывал, что героическая установка более не допустима, – и Зигфрид должен быть убит».
Скорбь у тела Зигфрида. Иллюстрации
Карла Шмоля фон Эйзенверта к «Песни о Нибелунгах». 1911
Да, в мае 1945 года Юнг станет ярым сторонником денацификации. Но рассказывать в «Воспоминаниях» (1959), что еще до Первой мировой войны убил в себе белокурую бестию, – нет, это, знаете, слишком. Явный анахронизм, бросающий политический отсвет на ключевое, может быть, видение его жизни: «Сон означал мой сознательный отказ от героической идеализации, потому что существует нечто такое, что выше моей воли, и моей власти, и моего „я“. Размышляя так, я успокоился и снова уснул».
На самом деле, конечно, политики (кроме предчувствий войны) в убийстве Зигфрида нет. В «Красной книге» некоторые детали этой истории выглядит вообще по-другому. Например, никакой «голос» не предъявляет Юнгу требований немедленно разрешать загадку убийства (хотя сам он уверен, что должен ее разрешить). Зато к нему подходит Дух глубин и говорит: «Высшая правда – это то же, что и абсурд». В сущности, Дух высказал нечто вроде семантического парадокса (типа «я лгу»). Духовидец уверен, что эти слова спасли его. Услыхав их, он увидел еще одно видение: прекрасный сад, в котором двигались формы, одетые в белый шелк, покрытые светом… Похоже, как раз убийство Зигфрида и открыло Юнгу дорогу в тот сад (во всяком случае, именно после убийства начинаются потусторонние трипы, в которых самая соль «Красной книги»), а убитый – страж ворот. Так ли это? Будем разбираться.
Зигфрид «имел все, что я ценил как самое великое и прекрасное; он был моей властью, моей смелостью, моей гордостью». Так сказано в «Красной книге». Однако в 1925 году, толкуя свой сон на семинаре в Цюрихском психологическом клубе, Юнг заявит, что Зигфрид не был для него какой-то особо значимой фигурой. «Я не знаю, почему мое бессознательное было им поглощено. Особенно, Зигфрид Вагнера слишком экстравертен и временами поистине нелеп. Мне он никогда не нравился. Тем не менее, сон показал, что он мой герой».
Предположим, Вагнеровский Зигфрид доктору и точно не нравился. Но какой-то (не оперный) Зигфрид все же был его властью, смелостью, гордостью. На семинаре Юнг сообщил, что не мог понять, почему во сне у него были такие эмоции, будто выстрелили в него самого. И сделал предположение: «Должно быть, у меня был герой, которого я не ценил, и это был мой идеал силы и эффективности, который я убил. Я убил свой интеллект, в чем мне помогла персонификация коллективного бессознательного, маленький коричневый человек».
Фрагмент страницы из «Красной книги» с изображением
убийства Зигфрида и началом главы 8 «Зачатие Бога».
Так Юнг в «Красной книге» изобразил свой сон об убийстве
Зигфрида: двое внизу, похоже, палят из ружей, герой падает
Убил интеллект. Вот это по-нашему, по-шамански. Отсюда уже можно плясать, анализировать то, что на самом деле случилось во сне про убийство. Приступим. Обстоятельства сна указывают на какое-то начало, зарю: «Я был с кем-то молодым… Это было перед рассветом». В «Красной книге» есть одна важная деталь, опущенная в «Воспоминаниях». А именно: и «молодой», и Юнг – оба знали, что Зигфрид – их «смертельный враг». И как только он оказался перед их узкой расселиной, оба выстрели (что указывает на тождество в этот момент Юнга с «молодым»). Но инициатором убийства, очевидно, был «молодой». Ибо он – новый Юнг, воспринимающий интеллект как нечто враждебное, а науку – как тюремщика, «заключающего душу в темную камеру». Старый же Юнг – испугался, бросился бежать, испытал раскаяние и отвращение (к себе «молодому»), смертельную муку и страх, что убийство раскроется.
Но ливень смысл следы преступления. В 1925 году Юнг скажет: «Дождь был символом снятия напряжения; силы бессознательного были отпущены. Когда это случилось, это вызвало чувство облегчения. Вина была искуплена, потому что, как только главная функция низложена, появляется шанс для других сторон личности быть рожденными к жизни». И еще, немного иначе: «Это связано с жертвой высшей функции, чтобы получить либидо, необходимое для активизации низших функций».
Под высшей функцией надо понимать интеллект, который Юнг в себе убил. Понятно, почему он так боялся, что «убийство раскроется»: ведь человек с убитым интеллектом – безумец (кто же пойдет лечиться к такому врачу?) А вот низшие функции – это то, что начинает прорастать из глубин, когда контроль интеллектуальной функции снят. Уже во второй главе «Красной книги» Юнг заявляет: «Знание сердца не найти в книгах и речах учителя, оно растет из вас, как семя растения из темной земли». Мотив прорастания из глубин – один из важнейших мотивов и «Красной книги», и всех последующих текстов Юнга. Наиболее полное выражение он найдет в шаманском эссе «Философское дерево» (1945), трактующем процесс индивидуации как рост Самости: «Анфас ее будет представлен перекрестием мандалы, а сбоку мы увидим дерево: Самость, изображенная в процессе роста».
Разворот «Красной книги». Он не имеет прямого отношения к сюжету об убийстве, я выбрал эту картинку потому, что на ней есть и дерево, и мандала: круг в ветвях дерева
Но до четких формул «Философского дерева» еще надо дожить, а пока что в Юнге, ушедшем во внутреннюю пустыню, только начинает что-то прорастать. «Красная книга»: «Когда пустыня начинает расцветать, она приносит странные растения. Ты будешь считать себя сумасшедшим, и в определенном смысле ты им и будешь». Верно, но только это отнюдь не болезнь в клиническом смысле, хотя – и похоже: «Если ты входишь в мир души, ты, как безумец, и врач посчитает тебя больным. То, что я здесь говорю, можно рассматривать как болезнь, но никто не может увидеть это как болезнь в большей степени, чем я». И далее: «Но знайте, что есть священное безумие, которое – не что иное, как преодоление духа этого времени духом глубин».
Вот в контексте «священного безумия» и рассмотрим убийство героя. В «Красной книге» написано, что героическое обнаруживает себя в том простом факте, что человеком управляет идея, заставляющая его считать, что то или иное хорошо и обязательно, та или иная цель должна быть достигнута, то или иное желание надо подавить. То есть героическое – это сфера «номера 1», который есть проекция в индивида Духа этого времени. Герой блокирует все, что не соответствует общепринятому, противоречит установкам «этого времени». А это не только социальные условности и моральные максимы. Дух времени прежде всего – в автоматизмах мышления. Вместо того, чтобы нечто непосредственно понимать, мы подводим это нечто под готовые понятия. Нас с детства учат не узнавать новое, а узнавать в неизвестном известное. И таким образом отбрасывать то, что лежит за пределами, которые задает Дух времени.
Выход отсюда один: убить в себе героического кантианца с его трансцендентальным единством апперцепции. Кант: «Должно быть возможно, чтобы я мыслю сопровождало все мои представления; в противном случае во мне представлялось бы нечто такое, что вовсе нельзя было бы мыслить». На этом «я мыслю» построена западная культура нового времени, это и есть дух нового времени. В этом духе мы думаем, действуем и существуем. Он безмерно силен (пишет Юнг), поскольку принес в мир бездну полезного и очаровал людей неисчислимыми благами. Он обладает прекрасными героическими качествами, он стремится вести нас все выше и выше к звездным высотам.
Страница из «Красной книги» с главой 5 «Грядущий спуск в ад»
По сути, Дух времени – это дух прогресса. Но прогресс – не только технологические достижения и радости комфорта, прогресс – это враг человека, поскольку ограничивает его, перестраивает под себя, отделяет человека от глубин его собственной души. «Герой хочет открыть все, что он может. Но безымянный дух глубин пробуждает все, что человек не может. Неспособность препятствует дальнейшему подъему. Большая высота требует больших совершенств. Мы этим не обладаем. Мы должны сначала это создать, учась жить с нашей неспособностью. Мы должны дать этому жизнь. Ибо – как иначе мы разовьем это в способность?» Некая немочь, вырастая, превращается в мощь. Чтобы это стало ясней, перечислю главные предпосылки, лежащие в основе психологии Юнга.
Во-первых, в бессознательном кроется нечто, без чего жизнь ущербна. Во-вторых, Дух времени (прогрессистская ипостась иудео-христианского бога) ставит барьеры на пути процессов, идущих из глубины (такова, например, «цензура», о которой шла речь в экскурсе «Семиты и арийцы»[24 - См. главу «Семиты и арийцы»]). В-третьих, потенции, заключенные в подсознании, все-таки прорываются наружу, что иногда делает человека пророком, иногда приводит в больницу, а чаще всего оборачивается перманентным страданием, с которым бедняга живет, не понимая, что мучат его как раз застывшие на полпути процессы его собственного роста. А отсюда, в-четвертых, следует, что надо дать свободу тому, что идет из глубин (см. экскурс «Выпустить птичку»[25 - См. главу «Выпустить птичку»]). Однако, в-пятых, все это не значит, что мы должны отказаться от достижений прогресса, в рамках которых протекает нормальная человеческая жизнь.
«Если стереть весь героизм, – сказано в книге, – мы… окажемся на помойке нашей преисподней, среди руин всех столетий внутри нас». Значит, надо как-то соединить Духа времени и Духа глубин, дать развиться «номеру 2», не утратив при этом возможностей «номера 1». Впоследствии Юнг нащупает способ их гармонизации, а в декабре 1913 года он только и знает, что «глубины и поверхность должны перемешаться так, чтобы могла развиться новая жизнь». Но это еще не целостность, ни о какой гармонии двух номеров тут говорить не приходится. Напротив, между ними – «гражданская война», как говорит душа Юнга. И он сам подхватывает: «Я боролся с собственными зеркальными отражениями. Это была гражданская война во мне. Я сам был убийцей и убитым. Смертельная стрела застряла в моем сердце, и я не знал, что это означает».
Ну, в духе времени позитивизма это означает шизофрению (глава, из которой взята последняя цитата, буквально и называется «Расщепление Духа»). «Номер 2» стремится целиком завладеть Юнгом, а «номер 1» гнет свою линию, ибо чует, что дело пахнет психушкой. Герой, конечно, будет убит, но – не окончательно. Дух времени еще овладеет Карлом, а потом опять отступит. И так – много раз (чередование ремиссий и рецидивов). Здесь, кстати, становится ясно то, почему в разные времена своей жизни Юнг понимал убийство героя по-разному. Просто в одних случаях (например, «Воспоминаниях») он смотрел на дело с позиции «номера 1», а других (как в «Красной книге») превалировал «номер 2».
Вернемся, однако, к убийству. Уже понятно, что это преодоление Духа времени, которым Юнг был одержим («я был пойман в духе этого времени») с тех пор, как решил стать успешным человеком[26 - См. главу «Нечто потустороннее»]. Теперь пришло время Духа глубин. Но тут кое-что надо бы уточнить. В предыдущей главе мы разбирали видение, случившееся 12 декабря 1913 года, где Юнг проникает в глубины и находит убитого блондина. Это, конечно, тоже герой, но в том видении Дух времени предстает еще и в виде карлика у входа в пещеру. На семинаре в 1925 году духовидец рассказывал, что, после некой битвы в воздухе, Дух глубин как-то вырвался вперед и повел его к самому сокровенному месту. При этом «он уменьшил Духа этого времени до размеров карлика, который был умен и суетлив, но все же был карликом. Он не мог помешать мне войти в темную преисподнюю духа глубин». И Юнг протиснулся в пещеру мимо него…
Перед нами типичный случай трасцендирования, перехода границы между мирами. Как происходит такой переход? Когда придет время говорить о Самости, я предложу формальную теорию границы, из которой станет ясно, что момент перехода – принципиально парадоксален (что и означает абсурд, о котором часто говорит Юнг в связи с убийством). Пока же обойдемся наглядным: переход осуществляется через архетипическую расщелину в реальности, мандорлу, которую можно видеть на бесчисленных иконах всех времен и народов. В Юнговских снах мандорла – это пещера, расщелина, расселина, узкий ход… Вот, к примеру, Зигфрид (героический Юнг «номер 1») спускается по крутому склону к узкому месту, где притаился Юнг же, но – в ипостаси «молодого». И как только Юнг герой оказывается у расщелины, молодой Юнг стреляет. Тут и наступает состояние безумия, в котором только и можно перейти на ту сторону, иначе говоря – увидеть то, что в героической ипостаси принципиально невидимо: «Когда мой принц упал, Дух глубин открыл мое видение и позволил мне осознать рождение нового Бога».
Иисус на фоне мандорлы. «Сошествие во ад».
Новгородская икона конца 14 века
О «Боге» – умирающем и, конечно, возрождающемся – чуть ниже, а сейчас – о заурядном. Ситуация с убийством героя знакома всем по опыту перехода ко сну: ты только что пребывал в яви и вот уже грезишь. Твое тело лежит неподвижно, а сам ты испытываешь всякие приключения. В экскурсе «Бардо»[27 - См. Том Четвертый, главу «Шаманские экскурсы. Бардо»] я рассказывал о путешествиях на тот свет Одиссея, Гильгамеша и прочих очарованных странников. Всякий раз их путь начинался со смерти кого-то из близких. В случае Одиссея погиб Эльпенор, в случае Гильгамеша – Энкиду, в случае Юнга символически умер Фрейд[28 - См. главу «Семиты и арийцы»] (возможно, как раз его тень и витает во сне в виде Зигфрида). Так вот, начинается путь с какой-нибудь смерти, а пролегает – через женское влагалище. В следующий раз мы увидим, через чье влагалище путешествовал Юнг, а здесь лишь замечу, что во второй «Черной книге» (это фрагмент не вошел в «Красную») рядом с Юнгом после убийства оказывается женщина: «Я легко шел вверх по невероятно крутой тропе и потом помог подняться своей жене, которая шла за мной более медленно».
Это не обязательно Эмма Юнг, просто женщина в ситуации перехода архетипически необходима. И в этой связи открывается еще один символический аспект ливня после гибели героя у расщелины. Ливень – это оргазм, посюстороннее переживание того состояния, которое испытывает тот, кто через мандорлу проник в глубину, на ту сторону. О том, что Юнг там увидел, мы знаем пока лишь из видения (сад, в котором двигались формы), с которого начали настоящий анализ. Но мы уже знаем, как это событие перехода проецировалось в обыденную реальность. Проецировалось в форме серии видений, которые показывались как бы задом наперед (это заставляет вспомнить «Обратную перспективу» Флоренского), от следствия к причине: потоки крови, захлестнувшие Европу, – средина октября 1913 года, убитый белокурый юноша – 12 декабря, убийство героя – 18 декабря. Это – как бы круги на поверхности после нырка в глубину, волны, несущие пророческую информацию навстречу обычному ходу времени (в котором Гаврило Принцип убивает принца Фердинанда, после чего и начинает раскручиваться война).
Юнг со своей женой Эммой