скачать книгу бесплатно
– Сейчас?
– Ик, ну да, ну дойти только нужно. И это, я на ночь хочу.
– Ну давай, заходи.
Даже удивительно, что все так просто.
Саша смутно помнил, как добирался. Ноги сами вели по натоптанной тропе, а глаза цеплялись за желтые лучи фонарей вдоль дороги. Они плавно спускались до самой низины, словно освещали посадочную полосу. Саша уже разглядел свою каменную двухэтажку с шиферной кровлей. Чем ближе он подходил, тем беспокойнее становился. Он разжевал мятную жвачку на всякий случай и решил обойти стороной свой подъезд.
Издали Саша увидел две тени, которые переговаривались. У обоих в руке тлел красный уголек. Он то поднимался к губам, то опускался. Это сосед Ваня и отец Саши.
– А чего ты огородами идешь? – сказал отец, – еще и со жвачкой во рту, а ну-ка, поди, дыхни!
Саша попятился и опустил голову.
– Ну ладно, отдыхайте.
Отец протянул руку Ване, пристально посмотрел на сына и ушел.
Грохоча деревянными ступенями, они поднялись и вошли в трехкомнатную квартиру, уставленную диковинками из зарубежья. Отец Вани был капитаном корабля. Дома никого. Все разъехались по отпускам, как сказал Ваня. В голове у Саши расплывался туман. Он молчал и только ловил обрывки фраз разговорчивого соседа.
Ваня сидел за компьютером и что-то подробно растолковывал Саше, не отводя глаз от монитора. Саша в полуобмороке пялился в экран и не различал мерцающие картинки. Еще по дороге опьянение улетучилось и сменилось чувством ватного тела и разжиженного мозга. Голова не соображала, желудок крутило. Алкоголь действовал стадиями. Первая – удовольствие, вторая – плата за удовольствие.
– Выглядишь неважно, – сказал Ваня, – все нормально?
Саша неуверенно кивнул.
– Ну смотри, – продолжал Ваня, – если что, беги в туалет.
Ваня обладал некой проницательностью. Он с легкостью предвосхищал события, которые становились очевидными лишь после факта свершения. Ваня учился на юриста в государственном университете, тогда как Саша только-только перешел в 9 класс. Саша с любопытством наблюдал за становлением Вани. Он представлял, как все то, что произошло с Ваней, произойдет и с ним. Окончится школа, появится девушка и будет куда больше денег. Он наивно полагал, что стоит пересечь рубеж совершеннолетия, и все появится само, без усилий.
– Я тут как-то подругу пригласил, – говорит Ваня, не отрываясь от монитора, – пишу ей: я соскучился, приезжай ко мне. Приехала, посидели, поболтали. Потом пошло ближе к делу. Ну валяемся мы на диване, а я приподнимаюсь над ней так, чтобы мой член был у ее лица. Я смотрю на нее, потом на него, снова на нее. А она мне: я не умею, – сказал Ваня наигранно, – объясняю ей: аккуратно, без зубов, почти как Чупа-чупс.
Саша старался слушать и кивать в паузах, но слова долетали обрывками. Он пытался сосредоточиться на ощущениях, казалось, чем пристальней устремить на них луч сознания, тем лучше они поддаются контролю.
– Курить хочу, – сказал Ваня и машинально похлопал себя по карманам, – дома спичек нет. Сколько сейчас, три ночи уже? Давай сходим в магаз, а потом спать ляжем. Интересно, что скажут, когда в три ночи припрутся за спичками?
На улице стало темнее, часть фонарей потухло. Не хотелось волочиться в гору, уже давно хотелось лечь и заснуть. Но нет нисколько сил настоять на своем. Куда проще инертно катиться в ту сторону, в которую толкают. Ноги Саши немного опухли, и перед выходом он изрядно повозился с кедами. Асфальт казался влажным, ноги вклинивались на подъеме и соскальзывали на спуске, будто на лестнице не оказалось привычной ступеньки.
Под мерцающей вывеской магазина скопились люди. Они точно мотыльки, порхающие вокруг лампы. В магазине Ваня что-то долго рассматривал на прилавках и вертелся. Саша стоял отстраненно и проговаривал в голове: «Сейчас мы вернемся и ляжем, сейчас вернемся и ляжем».
– Коробок спичек, пожалуйста, – с энтузиазмом проговорил Ваня.
– Три пятьдесят, – невозмутимо ответила пухлая продавщица в синем фартуке.
Лицо Вани вытянулось.
Дорога обратно казалась короткой. Ноги сами неслись вперед.
– Будешь? – Ваня протянул пачку легких сигарет.
Сначала Саша потянулся, но подумал, что его вырвет от горького табачного дыма, и не стал брать. Ваня усмехнулся и убрал пачку в карман.
Зашли домой. Саша как-то неуклюже, по-медвежьи стянул одежду и запрыгнул под тонкое покрывало с надеждой на облегчение. После прогулки остатки хмеля испарились, теперь сильно мутило. На Ванино «спокойной ночи» он что-то пробормотал, не размыкая зубы. Думал, если откроет рот – жди фонтан приключений.
Саша захлопнул веки и отсоединился от тела. Он смотрел с тахты, словно с трибуны, как его худое тельце медленно упадало в каменный и мрачный колодец. Падая, тело кружилось по часовой стрелке. Взлохмаченные волосы развивались и заслоняли лицо. Руки обволакивал мягкий, немного прохладный ветерок. Тело падало в бесконечную и темную глубину.
Колодец пересох. О былой влаге напоминал только запах сырости и тины. Тело все кружилось, оставляя за собой спиральные желтые полосы, словно нарезая резьбу, а Саша неподвижно смотрел на это с тахты и не мог пошевелиться. Глаза разомкнулись. Из глубины колодца забурлила зловонная жидкость. Она пузырилась. Словно жидкие волдыри на коже, пузыри разрывались и выпускали наружу гной. Бурлящая жидкость прорывалась наружу. Подхватив тело Саши, она вытолкнула его наружу и подбросила. Саша почувствовал еле уловимое облегчение.
Он прерывисто дышал, хватая воздух ртом. Перед ним зеленый пластиковый таз, в края которого вцепились руки. В тазу плавали склизко-розовые песчинки, разбавленные вспененным желудочным соком.
– Саня, ну ты и… наделал, – повернулся и сказал Ваня, – давай бери все это дело.
Ваня помог подняться Саше и кивнул на таз. Саша покорно взял свои желудочные излияния и побрел из комнаты. Ваня легонько направлял его, держа за плечо.
– Стой, вон туда выливай, – Ваня указал пальцем на унитаз, – так, а теперь пойдем в ванную и сполоснем.
Ваня пихнул сальную голову Саши под струю холодной воды.
– Вот так, полегчало?
Саша что-то промычал.
– Высморкайся, а то дышать нечем будет.
Шатаясь, Саша добрел до тахты и повалился. Он не укрылся. Голова приятно остужена, тогда как тело горело, будто на углях. Он лежал и в полумраке рассматривал кремовый узор потолочных обоев. Плавные линии точно стебли кустарной розы, выкрашенные побелкой. Красные розы, выкрашенные в белый цвет. Наверное, я угодил в кроличью нору. Но там же наоборот? Страшно закрыть глаза. Страшно, что колодец вернется. Темнота. Невидимая рука выдернула тело Саши из-под сознания и утащила вниз, обратно в колодец. Вновь вырисовывалась желтая спираль падения. Все крутилось, крутилось… Он заснул.
Глаза разомкнулись. Рот дергался, перед лицом тот же таз, но наполненный теперь черной жижицей. Саша отер лицо и перевалился на тахте. Послышалось шуршание, шелест босых ног о ковер, журчание воды в ванной, снова шелест ног и стук пластика. Не хотелось вставать. Саша засыпал. Смутно вспоминалось, сколько раз он приложился к тазу. Не то три раза, не то четыре. Он помнил лишь первое опорожнение, а последующие будто приснились.
Первые лучи уткнулись в плотные занавески. Стало пресно и душно. Ваня потянулся, закряхтел и приподнялся с кровати.
– Ну как, живой? – сказал он.
Саша что-то пробормотал.
– Пойдем на кухню, кофе выпьем.
Саша хотел немного понежиться. Глаза резало так, будто солью зарядили. Он закрывал лицо ладонью, хотелось еще немного поспать, но свист чайника и звон чайных ложек выветрили остатки сонливости. Саша поднялся, в ногах стоял намытый зеленый таз, неаккуратно поправил постель и зашаркал на кухню. Солнце пробивалось сквозь застекленную деревянную раму. Лучи ослепляли и высвечивали гуляющий по шести квадратом кухни сизый дым сигареты.
– Будешь? – Ваня протянул пачку сигарет.
Саша кивнул и вытащил папиросу. На клеенчатом столе поблескивала кружка с кофейной пенкой по краям. Он подкурился и сморщился от гари во рту. Хотелось глотнуть сладкого кофе, чтобы перебить неприятный вкус дыма. Он помешал ложкой в стакане.
– Глаза болят, – сказал Саша.
– Да ты просто не выспался.
Сигарета тлела в руке. Саша стряхнул пепел, не сделав затяжки, и потушил в металлическую пепельницу.
В форточку задул ветер, Саша потянул носом.
– О, какой вкусный воздух, – сказал он.
Ваня усмехнулся и посмотрел на Сашу светло-карими глазами, как кожура грецких орехов.
Свежий воздух. Никогда еще он не казался таким приятным. Он напоминал теплоту деревенского хлеба из печи и прохладу тающего снега на верхушке сопок. Саша втягивал его тонкий вкус и смаковал. Он расслабил спину, вытянул ноги и опустил голову.
– Саня, тебе опять плохо?
– Нет, мне хорошо, – Саша поднял голову и закатил глаза.
– Ты вчера, конечно, дал. Один раз вынес за собой, а все остальное убирал я. Надо бы еще сегодня прибраться, предки вернутся в конце недели. Чего кофе не пьешь?
Саша не слушал. Он тихонько дышал в ожидании, когда из форточки снова задует ветер. Этот воздух придал сил. Все ночное недомогание смылось, будто под проливным дождем. Саша ловил себя на мысли, что никогда себя так хорошо не чувствовал. Ночью умер и воскрес с первыми лучами. Его воскресил свежий воздух. Воскрешающий воздух.
Они попрощались. Саша добрел до своего подъезда, постоял минут десять и вошел. Принял душ и пока обсушивал отросшие волосы, думал, как провести этот день.
Сцена третья: «Лестничный пролет»
«Станция метро Обухово», – прозвучал ласковый женский голос. Лучи солнца замерцали сквозь металлические прутья забора, словно вспышки от фотокамер. Я вышел в тамбур вагона, оставил декорации, учительницу русского и ее подругу, двигаться дальше по рельсам.
Зачесалась рука. Давно беспокоит невыносимый зуд на руках. Эти маленькие припухлости похожие на комариные укусы непонятно отчего взялись. И когда раздражение пересиливает терпение, я засучиваю рукава и пускаю в ход нестриженые ногти. Красные с кратером они как выросшие вулканчики на коже. Когда я перестараюсь, из них вытекает лава, которая оставляет несмываемые пятна на одежде. Сначала я почесал руку сквозь куртку, затем завернул рукав, и неожиданно оттуда выбежал черный паучок. Он хаотично метался по руке сквозь белесые волоски, будто в зарослях бурьяна. Я поспешно сдул его. Не хотелось его давить. Наверное, те люди, которые давят насекомых, чувствуют власть над ними. По-моему, давить их бессмысленно, а вот не давить имеет смысл. Возможно, это тоже проявление власти. В руке снова что-то зашевелилось. Снова паучок бегал по руке. Я нахмурился и снова сдул его. От пауков таких укосов не бывает, как у меня на руках. Ведь не бывает? Надо сегодня хорошенько рассмотреть матрас.
В тамбуре сыро и замызгано. Здесь всегда клубился стойкий запах утреннего похмелья и сгусток табачного дыма, смешанного с кислятиной. Позади меня стоял высокий парень с кудрявыми волосами. На нем была черная заляпанная побелкой куртка. Вид у него был измученный, словно он всю ночь таскал кирпичи. Рядом с ним толкались двое слащавых студентов и женщина.
– Дайте сигарету, – сказал кудрявый парень немного растянутым голосом. Он сильно шатался от движения поезда. Никто не ответил.
– Не курим, – сказал немного погодя студент.
– Чё, спортсмены все, да? Так давай, что ли, в спарринг? А? – он разминал шею и согнул руки в локтях.
Я развернулся и сказал:
– Шахматный спорт.
Студенты бесшумно посмеялись.
– А, ну так давай, что ли, партию разыграем, – сказал кудрявый парень и опустил руки, – хотя сейчас я, наверно, и не смогу разыграть.
Заскрипели тормоза – все покачнулись вправо, затем резко влево. Двери распахнулись – неприятный запах с гнетущей обстановкой остался позади. На побитую платформу высыпалась горстка людей. Временами приходилось обходить живые столбы людей, которые будто не двигаются, тогда как мне нужно двигаться как можно скорее. Временами я сам словно отпускаю вожжи бегущего потока людей и дрейфую в океане тел.
Платформа выходит в надземный переход. Лестница там металлическая с выемками на ступенях. Сейчас сухо, но зимой она подмерзает и превращается в каток. Не раз я видел багровые пятна, и мне всегда представляется, что удар пришелся на затылок. Я перебегаю на сторону пандуса и скоком поднимаюсь, пропускаю ржавую рампу между ног. Смотрю на этот бестолковый пандус и вспоминаю давнего друга, Русака. Я расскажу о нем позже. Кстати, в этом рассказе я не стал называть главы главами. Мне всегда хотелось сняться в кино и почему бы не представить, что это трансляция кинокартины в голове читателя. По сути, так и есть. Вы смотрите на буквы, составляете их в слова, а слова в предложения, и тем временем где-то в сознании возникает картинка. Так что главы вполне могут называться и сценами. Не будем распространяться в терминологию. А как насчет главного героя? Главный герой – я, Александр Неробеев. Если вы спросите, почему в прошлой сцене повествование шло от третьего лица, я отвечу, что стоит нам заглянуть в воспоминания, так все происходящее видится со стороны. Не правда ли? Вот и повествовать о прошлых событиях гораздо проще со стороны. И даже эти мысли тоже неминуемо улетят в прошлое, хотя здесь и удобнее пользоваться первым лицом. Каждое следующее мгновение – достояние прошлого.
Надземный переход выстроен из блочных плит. Его серые бетонные стены замораживают пустотой. После турникетов тянулся длинный проход, по сторонам которого распускались железнодорожные пути. В конце прохода лифт. Уже метров за пятьдесят на него мчались грузные женщины с сумками, бабули с дребезжащей коляской и старички с палкой и плетеной сеткой продуктов.
Металлические ступени сменились кафельными. Шлеп-шлеп, протертые туфли шаркают вниз. Следующая остановка: метро. Обычно на работу я добирался автобусом, но не хочется описывать скучную остановку на Московском шоссе, где кроме как проезжающих мимо дальнобойщиков, заказных автобусов и легковушек с дачниками никого нет. Другое дело в метро. Купил заветный жетон, опустил в турникет, словно монету в игровой автомат, и спускаешься в увлекательный мир, который начинается игрой в гляделки с незнакомцами.
Я опустил жетон, сделал шаг, еще шаг и ступил на эскалатор. Спускаюсь, ищу встречного взгляда тех, кто поднимается на выход. Я рассматриваю каждого человека. Все они такие разные и в то же время такие одинаковые. Невысокие девушки с крашеными волосами в ядовито-зеленый или кислотно-розовый цвет с круглым лицом похожим на спелое яблоко. Высокие девушки с длинными распущенными волосами и с большим непропорциональным лицом как картофелина. Мужчины в черном, с кепкой шафера, лупами в глазах и сумкой почтальона. Мужчины испитого вида с плешивой головой, недельной щетиной и в затасканной кожаной куртке. Я встретился взглядом с девушкой. Мы все смотрели друг на друга и, когда наши пути пересеклись, она ушла ввысь, а я отвел глаза.
И часа не прошло, как я дважды спускался и единожды поднимался. Пройдет еще меньше часа, как я поднимусь и сравняю счет. Кажется, вся наша жизнь наполнена подъемами и спусками. Мы словно черта на графике, которая колеблется то вверх, то вниз зависимо от неведомых обстоятельств. Все спуски я отлично запомнил, а подъемы припоминаются только лестничные. Снова думаю о Русаке.
Задребезжали колеса состава, я сжался и закрыл уши руками. Боялся, что стук эхом отразится болью в голове, но ничего нет. Я опустил руки. Вспышка прошла, или началась другая? Внутри пусто, словно я – глиняный сосуд. Нет ни внутренних органов, ни кровяного давления в венах, ни самих вен. Нет даже воздуха внутри – только вакуум. Нечто подобное ощущалось с первым опытом. Хотя я никому и не признался, что это был первый опыт. Даже самому себе не хотелось признаваться, а сейчас оглядываюсь, и все как-то туманно и безразлично.
Открылись двери состава.
«Осторожно, двери закрываются. Следующая остановка Пролетарская», – сказал холодный мужской голос. Он напоминал голос отца, который вернулся домой после изнуряющей вахты. В этом голосе нет заботы и ласки, в нем проглядывалась отрешенность. Голос объявлял остановки так, словно ты уже проехал свою станцию, потому что невнимателен. Поезд тронулся – мы погрузились во тьму. Когда покачиваешься в замкнутом пространстве вагона, когда свет над головой мерцает, а временами затухает, когда в уши проникает лишь монотонный стук и свист движения, кажется, что другого мира не существует. Есть только движение в темноту, во мрак и только. Нет выхода. Выход из вагона и выход на поверхность – иллюзия. На самом деле есть только бесконечное движение в поезде.
Свет моргнул, состав затормозил. Я очнулся.
«Пролетарская. Следующая остановка Ломоносовская», – мне ехать дальше, но холодный голос звучит как укор.
«Осторожно, двери закрываются».
Зашла невысокая девушка с короткой стрижкой. В руках у нее коробка из-под обуви. Девушка прижимала ее к груди. Она села напротив и с озабоченным видом поглядывала на коробку. Сбоку коробки проколоты дырочки. Тоже подарок? Состав с грохотом тронулся, и коробка чуть не выпрыгнула из рук девушки. По крайней мере, этот живой. Пока что.
Вновь кости и жилы рассосались – я полый сосуд. В коробке я и получил первый опыт. Нет, не сексуальный. Его я получил гораздо позже. Коробка – это небольшое футбольное поле, обнесенное деревянным забором. И в футбол там играли не так часто, как экспериментировали с алкоголем или с чем похлеще. Поэтому небольшая трибуна там всегда усыпана стеклянными и пластиковыми бутылками, окурками и пустыми сигаретными пачками, шприцами и завязанными узелком презервативами. Общество всегда придет к истокам, какие бы условия не создавались. И все же я стою на своей колокольне, а вы на своем маяке. Я бью в колокол, а вы пока что направляете прожектор на эти строки.
Девушка напротив зашевелилась и зашептала.
– Тихо, скоро выйдем, – доносились обрывки ее слов.
Мерцающий свет. Вспышка.
«Ломоносовская, следующая остановка Елизаровская».
Она встала и подошла к дверям. Я увидел отражение своего лица. Этот покосившийся набок нос. Я достал книжечку, исписанную моим чудаковатым почерком. Открыл вкладку на пустой странице и нацарапал: «Мальчик сидит в консерватории среди множества инструментов. Он думает: мне всегда нравилось сидеть в тишине после занятий, может, поэтому я стал глухим?» Я закрыл книжечку и уставился на коробку в руке девушки.
В тот день был урок физкультуры на улице, сентябрь выдался жарким. Все скопище класса организованной толпой мчалось на футбольную коробку. На поле все разбрелись по углам и беззаботно дурачились, как внезапный металлический грохот и жуткий вскрик одноклассника прорезали действительность. Кричал близнец, он изворачивался под стальными футбольными воротами, а его брат бездыханно лежал на усыпанной песком земле. Мы подбежали и опрокинули ворота на место. Близнец суетился вокруг брата, у которого медленно проступали капли крови изо рта и носа. Кровь будто сочилась отовсюду, но непонятно откуда конкретно. Его волосы вымокли и слиплись. Вязкая и густая лужица бордовой крови медленно увеличивалась. Близнец все хлопотал у брата и выкрикивал что-то типа: «Пожалуйста, не умирай! Брат, не умирай! Что вы все смотрите! Только не умирай!» – и от этого мне стало забавно. Да, забавно, я думал, он чертовски драматизирует. Я думал: в смысле, не умирай? Он не может вот так взять и умереть. Умирают только старые и никому не нужные люди. Я правда так думал. И все же спустя время я запаниковал. Слишком долго ничего не происходит. Слишком долго брат не приходит в себя. Мы тоже засуетились вокруг лежащего близнеца: закрывали ему нос и рот, чтобы кровь не выходила. Тогда мы даже и не подумали, что перекрываем пути дыхания. Мы щупали пульс, но на руке биение сердца не улавливалось. Близнец полез рукой за кофту брата, притаился и сказал: «Это что-то маленькое так слабо бьется». Из его глаз брызнули слезы. Не знаю, сколько времени прошло до приезда скорой. Когда попадаешь в нечто подобное, время длится иначе. Казалось, прошла целая вечность от грохота ворот до воя сирены. Мне часто говорили, что я смотрю на все через розовые очки, и тогда я был уверен, что все обойдется. Через день нам сказали, что близнец умер.
«Осторожно, двери закрываются, следующая остановка Елизаровская».
С тех пор прошло пять лет, и я снова пошел на коробку.
Сцена четвертая: «Отвращение»
Сумерки сгущались: близился конец года. Обычно в ноябре земля уже застелена первым снегом, однако сейчас зима проглядывалась лишь в промерзлой почве и ранним угасанием солнца. Облака таили и раскрывали сияние звезд на небесном полотне. Среди всех выделялась большая медведица: несуразный ковш в углу всей россыпи мерцающих кристаллов. Это созвездие наблюдали чаще всего, и для местных оно как талисман, как знак удачи.
Когда солнце только скрылось, и мрак потихоньку нависал над городом, Саша Неробеев зашел в хлебную лавку и неожиданно наткнулся на одноклассников. Они суетливо засовывали бутылки шампанского в школьный рюкзак. Промелькнула и бутылка водки, которую пихал в рукав одноклассник с взъерошенной головой и в тонких очках.
Лавка походила на сельский магазинчик. Первое, что в ней покупали, это свежий хлеб, второе – алкоголь. Это то место, куда родители посылали своих отпрысков покупать насущные продукты. И дети возвращались с изрядно надкусанной буханкой хлеба. Удержаться было невозможно, слишком соблазнителен запах свежей выпечки.
– Ты тоже идешь? – спросил одноклассник.
И тут Саша припомнил, что сегодня намечалось не одно событие.
– Не знаю пока, – сказал Саша.
Одноклассники усмехнулись и выбежали из лавки. Зашел Ваня, тот самый сосед, и Русак. Ваня завернут в черное шерстяное пальто, из которого со всех сторон торчал ворс. На лице у него отросла щетина. Русак с промерзлым лицом и худыми щеками походил на интернатского сироту. Волосы его прямые и нестриженые, они закрывали лоб и уши.
