скачать книгу бесплатно
Исписав пару страниц под его диктовку и положив трубку, Шура стала смеяться. Она хохотала долго, до слез, до икоты. Дело было в том, что она ждала звонка именно этого мальчика, своего одноклассника, Андрюши Литвинова. Сходила с ума, хотела умереть, потому что если он не звонил, значит, разлюбил ее и жизнь можно считать конченой. В этой буре эмоций затерялась простая мысль о том, что сегодня вторник, а по вторникам и пятницам Андрюша плавает в бассейне до половины девятого и дома появляется только в девять.
Нельзя сказать, чтобы Шура была серьезно влюблена в Андрюшу. Просто ей нравилось нравиться ему, он был красивый, умный, не матерился и не сплевывал сквозь зубы через слово, никогда не носил трикотажных штанов, спущенных до половины задницы, не ковырял прыщи на лице, у него их просто не было, в общем, не страдал дурацкими подростковыми комплексами, превращавшими большинство Шуриных ровесников в грубых придурков.
Когда он был рядом, провожал ее, звонил по двадцать раз за вечер, писал многозначительные записки и подкидывал в ее рюкзачок, она на него презрительно фыркала, делала вид, что ей до смерти надоели его ухаживания. Но стоило ему хоть немного ослабить напор, Шура начинала бурно страдать, и если честно, то сама не знала, что приятней – надменно принимать поклонение Андрюши или страдать.
Прежде чем сесть за учебник, Шура съела холодную котлету прямо со сковородки, стоя у плиты и задумчиво глядя в темное окно. Потом, заметив на полке распечатанную пачку маминых сигарет, закурила. Курила она крайне редко, не затягиваясь, но сейчас очень уж захотелось. И разумеется, именно в этот момент тихо звякнул домофон. Шура едва успела загасить сигарету, распахнуть окно, прополоскать рот у кухонного крана, как дверь открылась. С пылающими щеками и колотящимся сердцем Шура отправилась в прихожую встречать маму.
Юлия Николаевна устало рухнула на табуретку и, прежде чем раздеться, несколько минут сидела, закрыв глаза. Шура опустилась перед ней на корточки и уткнулась лицом в ее колени, главным образом для того, чтобы мама не учуяла запах дыма у нее изо рта. Юлия Николаевна погладила дочь по голове и тихо спросила:
– Скажи, пожалуйста, ты знаешь певицу Анжелу?
– Да, а что? – Шура подняла лицо и удивленно взглянула на маму снизу вверх.
– Расскажи мне о ней.
– Приехала из Свердловска четыре года назад с парой неплохих песенок, нашла возможность раскрутиться, сняла штук пять клипов. Вообще она ничего, прикольная, но, на мой взгляд, слишком уж отвязная. Хамит в интервью, рассказывает, какая она талантливая, как все ей завидуют. Раньше волосы перекрашивала раз в месяц, во все цвета радуги, а недавно вообще наголо обрилась. А что, она пришла к тебе в клинику? Неужели решила бюст увеличить?
– Ее привезли к нам на консультацию. У нее разбито лицо, поломан нос, повреждены мягкие ткани.
– Что, в катастрофу попала?
– Нет. Ее кто-то страшно избил, как будто нарочно изуродовал.
– Кошма-ар, – покачала головой Шура, – ну ты же, мамочка, гениальный хирург, ты ей личико починишь. Кстати, она сама виновата. У нее был любовник-чеченец, это наверняка его работа. – Шура тяжело вздохнула и принялась стягивать с мамы сапоги.
– Погоди, Шура, а ты откуда знаешь о любовнике-чеченце?
– Ну откуда? Из прессы, конечно, – усмехнулась Шура, – то есть я думала, она сама нарочно распустила такой слух, для скандала. Во всех интервью ее об этом спрашивают, а она отрицает. Но значит, правда…
– Она говорит, ее избили какие-то неизвестные хулиганы. Слушай, Шура, а почему ты думаешь, что чеченец непременно зверь и бандит?
– Ну что ты, мамочка, – Шура вскинула ясные светло-карие глаза, – я совершенно так не думаю.
– Ладно. Ты ужинала? – Юлия Николаевна сунула ноги в тапочки и отправилась на кухню.
– Да. Котлету съела.
– Холодную. Со сковородки. А потом покурила.
Шура не стала этого отрицать, быстро закрыла окно, сообщила тихой скороговоркой, что завтра у нее контрольная по физике, сегодня она будет сидеть до часа ночи, и поскорей скрылась в своей комнате.
– Жалкое малодушное существо! – крикнула ей вслед Юлия Николаевна. – Я не собираюсь читать тебе лекции, я просто не дам тебе денег на те дурацкие клоунские ботинки, которые ты клянчишь!
Шура бегом вернулась в кухню.
– Ну мама, ты что! Я больше не буду! У нас у всего класса есть скетчерсы, это неприлично – не иметь скетчерсов! Они ужасно удобные, в них можно ходить и зимой, и летом, ну мамочка, ты же обещала!
– В четырнадцать лет курить рано, – холодно отчеканила Юлия Николаевна, – все, Шура, иди, готовься к контрольной.
– Ну мам!
– Я сказала – все!
Шура поплелась в комнату, нарочно волоча ноги и громко шаркая тапками. Оставшись одна, Юля включила магнитофон, в котором уже стояла кассета Луи Армстронга, приглушила звук, сварила себе крепкий кофе, точно так же, как Шура, съела котлету прямо со сковородки, покурила, отправилась в свою комнату и включила компьютер.
Совершенно не стоило садиться работать после такого тяжелого дня, но Юле очень хотелось подготовить и распечатать на принтере для Анжелы Болдянко наброски того обаятельного образа, который можно слепить из сегодняшнего печального безобразия.
Она не заметила, как пролетело больше трех часов. Ей удалось наконец смоделировать лицо, показавшееся ей более всего похожим на прежнее, настоящее лицо Анжелы. Она включила принтер, но тут с монитора исчезло все, что должно мигать и двигаться.
Юля решила не паниковать, отправилась покурить на кухню, сварила себе еще кофе. Вернувшись к компьютеру, обнаружила все ту же мертвую неподвижность. Компьютер подло завис. Тошибовский красавец ноутбук, купленный месяц назад за четыре тысячи долларов, впал в кому. Монитор мерцал сизым мертвенным светом, при нажатии кнопок раздавался истерический писк.
Был четвертый час ночи. Оставалось смириться и лечь спать.
Юля обозвала компьютер мерзавцем, вырубила его окончательно и отправилась в душ. Сквозь шум воды до нее донесся телефонный звонок. Иногда ей звонили ночами из клиники, если у кого-то из ее больных начинались острые осложнения и дежурный врач не мог без нее обойтись. Но такое случалось крайне редко. Она закуталась в халат и прошлепала босиком на кухню, оставляя мокрые следы на полу.
– Да, я слушаю.
– Юлия Николаевна, извините за столь поздний звонок. Вы будете оперировать Анжелу?
– Кто вы такой?
– Я ее продюсер. Меня зовут Геннадий Александрович. Я просто хотел с вами познакомиться.
– Откуда у вас мой домашний телефон?
– Я еще раз прошу прощения, – голос в трубке был мягким и вежливым, – как вам кажется, вы сумеете вернуть Анжеле лицо?
– Послушайте, Геннадий Александрович, почему вы звоните мне домой в такое время? Можно прийти в клинику днем, и я отвечу на все ваши вопросы.
В трубке неприятно усмехнулись и произнесли вежливо, очень медленно, почти по слогам:
– Не нервничайте, Юлия Николаевна. Работайте спокойно. Старайтесь не отвлекаться.
– Прошу вас больше меня не беспокоить, – точно таким же тоном отчеканила Юля и добавила: – По крайней мере дома и в столь неурочное время.
– Я постараюсь, – смиренно пообещал собеседник, – но все будет зависеть от вас, Юлия Николаевна. Прежде всего прошу вас не вступать в контакт с журналистами. Анжела – звезда, и журналистов вокруг нее крутится много. Не надо отвечать на их вопросы. Не надо вообще ни с кем ничего обсуждать. За ваше молчание вы получите дополнительное вознаграждение, независимо от результатов операции. Надеюсь, вы хорошо меня поняли. Спасибо вам, Юлия Николаевна. Всего доброго. – В трубке зазвучали короткие гудки.
Юля вернулась в ванную. Ее сильно знобило, и озноб не проходил даже под горячим душем. Нехорошо звонить врачу домой в половине четвертого утра. Крайне неприятно, что звонивший имел возможность раздобыть ее домашний телефон. Но главное, ей открыто угрожали.
«Я не буду оперировать певичку! – сказала она себе, вылезая из душа и растираясь полотенцем. – Я завтра же откажусь. Зачем мне это надо, в конце концов?!»
* * *
Настал торжественный момент, когда доктор Аванесов и сестра Катя подняли майора Логинова и поставили на костыли. Обливаясь ледяным потом, он сделал три шага по палате. С тех пор каждый день он делал на один, на два шага больше.
Однажды вечером к нему явился посетитель, высокий, худой, подтянутый по-военному человек с приятным лицом и холодными глазами за стеклами очков в тонкой дорогой оправе. Он представился психологом, заявил, что будет проводить с ним индивидуальный курс психологической реабилитации. Звали его Михаил Евгеньевич. Он долго, подробно расспрашивал о самочувствии, интересовался, хорошо ли Сергей спит, не мучают ли кошмары, нет ли признаков депрессии.
– Вы отказались от обезболивающих препаратов. Почему?
– Не хочу подсесть на иглу.
– Но после хирургических операций всем дают обезболивающие, и далеко не каждый становится наркоманом. Или у вас есть какие-то особые причины? Вы уже попадали в наркотическую зависимость?
– Бог миловал.
– Тогда почему? Ведь вам очень больно.
– Я лучше потерплю.
– Боль не мешает вам спать?
– Я уже сказал, что сплю отлично.
– Вы помните, как попали сюда?
– Смутно.
– Можете хоть что-то рассказать?
– Лампы. Длинные лампы на потолке. Меня везли на каталке из операционной, и я думал, это был тот самый туннель, который описывают люди, пережившие клиническую смерть. Я был уверен, что умер, и не сразу понял, что жив.
– А до этого?
– До этого была операция. Гениальный доктор Гамлет Рубенович Аванесов спасал мои ноги. Интракортикальная трансплантация.
– Замечательно, – кивнул психолог, – я вижу, с памятью у вас все в порядке. Давайте попробуем вместе восстановить ход событий, с самого начала. Ваше имя, фамилия, год и место рождения, звание?
– Логинов Сергей Александрович, родился в Москве, пятого января тысяча девятьсот шестьдесят четвертого года. Майор Российской армии.
– Немного конкретней, пожалуйста.
– ГРУ, – тихо рявкнул Сергей.
– Хорошо. Где воевали?
– Афганистан, Таджикистан, Чечня.
В палате повисла тишина. Стало слышно, как за окном шепчется мокрая хвоя и стучит мелкий ледяной дождь по карнизу, кажется, первый дождь после зимы.
– Значит, это вы помните, – откашлявшись, проговорил наконец посетитель, – в таком случае должны помнить все остальное. Скажите, при каких обстоятельствах вы попали в плен к чеченским боевикам?
– А я был в плену у боевиков?
– Нет. Вы отдыхали на Канарах в пятизвездочном отеле. – Опять последовала пауза.
Сергей успел заметить, что его собеседник – большой любитель многозначительных долгих пауз. С такими людьми беседовать неприятно, все время кажется, они подозревают тебя во вранье или пытаются получить от тебя что-то, чего ты дать не можешь и не хочешь. Тишина длилась минут пять, не меньше. Сергей почти уснул, когда послышался вялый, глухой голос Михаила Евгеньевича:
– Ваш отряд был заброшен в район села Ассалах. Вы должны были захватить командира боевиков Исмаилова, но угодили в ловушку. Расскажите подробно, как это произошло.
– Послушайте, ведь вы представились психологом, вам надо меня психологически реабилитировать, а не допрашивать, – заметил Сергей, – операция была засекречена, мы с вами из разных ведомств. Зачем вам, психологу, чужие секреты?
– Ладно, я вижу, вы устали и раздражены. Мы вернемся к этому разговору, когда вы будете чувствовать себя лучше. – Михаил Евгеньевич поднялся и взглянул сверху вниз. Глаза его все так же не выражали ничего, кроме ледяного настороженного внимания. На миг почудилось, что это не живые человеческие глаза, а какие-то хитрые приборы, вмонтированные в глазницы и прикрытые стеклами очков. – Отдыхайте, майор, не мучайтесь сомнениями и лишними вопросами. Радуйтесь, что выжили и не превратились в беспомощного калеку. Вам здорово повезло. Сейчас вам надо восстанавливать силы. Впереди очень много дел. Всего доброго. Поправляйтесь.
* * *
Ровно в двенадцать Анжела скромно постучала в кабинет доктора Тихорецкой. На ней были все тот же черный платок и очки. Юлия Николаевна холодно поздоровалась. Анжела не стала садиться, сняла очки и подошла к большому зеркалу.
– Это же надо быть такой кретинкой, – произнесла она, внимательно себя разглядывая, – дома я поснимала все зеркала, а те, что снять нельзя, залила пшикалкой с краской. Получилось красиво, что-то вроде абстрактной живописи. Во всяком случае, приятней смотреть, чем на себя. Но каждый раз, когда я вижу зеркало, мне кажется – вдруг там мое настоящее, прежнее лицо? Вдруг мне весь этот кошмар приснился? Раньше я себя разглядывала по сто раз в день. Могла страдать из-за прыщика или маленькой родинки. Кретинка. – Она стянула платок с головы, отошла от зеркала и уселась на стул.
– Анжела, мне звонил твой продюсер, – тихо сказала Юлия Николаевна.
– Да? И чего? – Анжела рассеянно накрутила на палец уголок платка.
– Он звонил мне домой в половине четвертого ночи, – уточнила Юля.
– Кто, Генка?! – Певица тут же вскочила, платок и очки упали на пол. – Очень интересно. И что он вам сказал?
– Он требовал, чтобы я не общалась с журналистами и ни с кем не обсуждала ваши проблемы. Знаете, Анжела, я боюсь, вам придется обратиться к другому врачу.
Девушка несколько секунд молча глядела на Юлию Николаевну. Рот ее приоткрылся, глаза налились слезами. Наконец она произнесла изменившимся, хриплым голосом:
– Простите. Я сейчас. Я на минутку, – и вылетела из кабинета, оставив на полу черный комок платка и очки.
Юля встала, подняла все это, положила на стул, отправилась в маленькую смежную комнату, открыла окно и закурила. Медсестра Вика села рядом на подоконник.
– Юлия Николаевна, вы что, серьезно хотите от нее отказаться?
– Хочу. Я всего лишь согласилась ей помочь, а мне стали угрожать. Зачем мне это нужно?
– Интересно, где этот продюсер взял ваш домашний телефон? Может, вы его Анжеле давали?
– Разумеется, нет.
– Мамонов не мог?
– Ни в коем случае, ты же знаешь, это один из железных законов нашей клиники: свой домашний номер врач может дать пациенту сам, если захочет. Но больше никто.
– Кошмар, – Вика покачала головой и выпустила несколько аккуратных колечек дыма, – вы Мамонову сказали?
– Нет еще. Думаю, он меня поймет.
– Она очень талантливая, – осторожно заметила Вика, – вокруг нее много всяких психов. Может, она вообще ни при чем?
– Может, и ни при чем. Не знаю.
В дверь постучали. Юля загасила сигарету и вернулась в кабинет. Анжела вошла вместе с маленьким, круглым и совершенно лысым мужчиной.
– Вот, я его привела! Это Гена, мой продюсер. Он вам не звонил.
