скачать книгу бесплатно
– Всё нормально! С моей точки зрения – и правоохранительные органы придерживаются такого же мнения – вы абсолютно чисты.
– Наверное, это их недоработка, – вспомнил я бородатый анекдот.
Визави деликатно улыбнулся.
– Да уж… Докопаться у нас в стране можно и до столба. Собственно, не только у нас. Однако мы опять ушли куда-то в сторону.
– Вот это меня и напрягает. Извините за неделикатный вопрос, но почему вы проявили интерес к моей персоне? Даже если предки были хоть трижды дворянами, в жилах у меня всё равно течёт самая обычная кровь. И она красного цвета, не голубого. Да и сам я ничего выдающегося собой не представляю. Высот не достиг. Точнее, наоборот: грохнулся чуть ли не на самое дно, – с горечью констатировал я.
Собеседник тихо зашуршал конфетной обёрткой. Я с трудом дождался, когда он снова заговорит.
– Скажите, а вы фантастику любите? «Машину времени» Герберта Уэллса читали?
– Отвечаю: нет и да. Фантастику не люблю, Уэллса читал. Только это было в детстве.
– Раз читали, значит, вам будет легче осознать мои слова. Дело в том, что у меня есть машина времени и, представьте себе, она работает.
Я нарочито медленно приподнялся.
– Издеваетесь?
– И в мыслях не было. Я совершенно серьёзен.
– Скажите, где спрятаны камеры? Я улыбнусь в объектив и помашу рукой. Приветы родным передать можно?
– Это не розыгрыш, Иван Егорович. Скрытые камеры у меня в квартире, разумеется, присутствуют, и более того – весь наш разговор сейчас фиксируется на аппаратуру, но это всего лишь меры необходимой предосторожности. Поймите, я совершенно серьёзен. У меня… вернее, в моей лаборатории, есть машина времени, и этот агрегат работает.
– Дурдом!
– Я вас прекрасно понимаю. Мои слова кажутся бредом, а я в ваших глазах выгляжу конченым психом, – грустно произнёс Арсений Петрович. – Но, как сказал один мудрый человек: «критерий истины – практика». И у вас будет возможность убедиться во всём лично.
– Честное слово, я сам себе удивляюсь: почему до сих пор сижу и слушаю, – покачал головой я.
– Хотя бы потому, что других дел у вас всё равно нет. Ни семьи, ни работы, ни денег… вы ведь без гроша: я правильно оцениваю ваше финансовое состояние?
– Абсолютно, – грустно подтвердил я.
– Зато я в силе разрешить некоторые затруднения. Личные вопросы останутся, уж простите, в вашей компетенции, а вот высокооплачиваемую и интересную работу могу предложить прямо сейчас. Как говорится, сходу.
– И что за работа такая?
– Желаете стать одним из первых хрононаблюдателей?
– Извините, кем?
– Хрононаблюдателем, как я и сказал. Только наблюдателем… Наша машина времени не позволяет осуществить физический перенос. Мы можем только на короткое время подключаться к реципиенту из прошлого и как бы наблюдать происходящее его глазами. При этом существует масса ограничений и первое из них: перемещения в будущее невозможны, ибо для нас его просто не существует. Второе серьёзное ограничение: нам доступно не всё прошлое, а исключительно отдельные кластеры, то есть строго определённые окна. И третье: хрононаблюдатель может подключаться к сознанию только одного из своих предков. К примеру, ни вам, ни мне никогда не оказаться в «шкуре» Александра Невского или, скажем, Петра Первого. Мне, увы, доступны краткосрочные экскурсы в тела моих родственников, обычных крепостных, редко покидавших околицы глухого села. Не думаю, что почёрпнутая мной информация много принесла исторической науке. Уж поверьте, быт тогдашних людей был весьма зауряден. Хотя кое-какую пользу всё же удалось извлечь, признаюсь. Но это так, пустяки… Особенно, на фоне тех перспектив, которые могу открыться перед вами.
– Простите, не понял.
– У вас с возможностями намного лучше. Скажите спасибо дворянскому происхождению. Восемнадцатое столетие подарило нам несколько шикарных, а главное доступных кластеров. Период этот хоть и изучен, однако изобилует белыми пятнами. С вашей помощью мы прольём свет на некоторые из них.
– Говорите так, будто я уже согласился.
– А разве нет? Неужели вы откажетесь от восхитительной экскурсии в тело вашего пра-пра-пра… даже не знаю, сколько раз «пра»! но всё же прадедушки?! Кстати, вашего двойного тёзки, Ивана Егоровича Елисеева.
Глава 2
От полкового комиссара разило табачищем и водкой столь густо, что у Ивана аж засвербело в носу. Юноша с трудом удерживался от нестерпимого желания чихнуть. Стоило ему это немало внутренних сил, хотя ажитация (как сказал бы человек склонный к наукам) проистекала преимущественно по другому поводу, и мучительные треволнения в носовой пазухе были лишь малой частью уготованных испытаний. Но сколько ни философствуй, мочи терпеть уже не было.
Если поразмыслить логически – что с того? Подумаешь, чихнул недоросль в начальственном присутствии! Конфуз, внимания недостойный.
Однако момент был ответственный, да и папенька просил вести себя, как подобает будущему гвардиянусу. Достоинства не ронять, молодцеватость выказывать. Не тушеваться, стоять по струнке, глаз от начальства не отводить.
Терпи, Иван.
Хотя ощущения были таковы, будто кто-то, дразнясь, щекочет нос гусиным пёрышком.
Покуда комиссар разглядывал его с тылу (а что там глядеть-то?), Иван перевёл взор на отца. Невольно позавидовал ему и тут же устыдился мыслям, посетившим голову.
Зависть – большой грех. О том в Писании Священном сказано и сельским батюшкой на проповеди многократно толковано.
Но как удержаться … нет, не от зависти, восхищения!
Отец высокий, статный, на полголовы выше полкового комиссара, хотя тот, будучи из гренадер, сам мужчина представительный и крупный.
Вот Ивану с комплекцией не повезло. Как был сызмальства щуплый и мелкий («чисто чижик», – говаривала порой матушка), таким и остался в осьмнадцать неполных лет. Единого вершка не прибавил за последний год. Братья и сестра давно его обскакали. Вымахали каланчей, головами потолок задевают. Никто не верит, что Иван посерёд братьев и сестры – старший.
Обидно.
Да что поделаешь, коли на роду так написано и ничегошеньки от тебя не зависит? Как только Иван ни пытался вытянуть себя, что только ни делал – всё бестолку. Одна напрасная трата времени.
Сколько способов было перепробовано, вспомнить страшно. Груз к ногам привязывал, за сук древесный цеплялся и висел, пока руки судорогой не сводило. К бабке-знахарке втихомолку от отца с матерью бегал, чтобы наговор дала аль пошептала.
Не помогло.
Так и остался «чижиком».
Иван даже на цыпочки привстал. Вдруг не заметят уловку?
Комиссар обошёл его по кругу. Осмотрел со всех сторон. Велел открыть рот и зачем-то заглянул внутрь, буду в душу, удерживая подбородок толстыми, жёлтыми от табака пальцами.
«Как цыган коня выбирает», – подумалось Ивану. Было неприятно.
Отец подмигнул. Держись, сынок. Господь терпел, и нам велел.
А по самому видно, что волнуется. Вон, как губами жуёт и глазом дёргает.
Привычки и особенности отца Иван изучил досконально, и настроение его читывал, будто открытую книгу.
Есть с чего переживать папеньке: важное событие – первенца на службу государеву определяет! По такому случаю повёз на полковой двор матушки императрицы лейб-гвардейского Семёновского полка для апробации и дальнейшего устройства. Очень уж хотел, чтобы сын путь его повторил. С Иванова рождения об этом грезил.
Свою карьеру начинал когда-то Егорий Савелич Елисеев простым мушкетёром ещё потешного Семёновского полка. Когда началось настоящее дело, сумел проявить себя и выбиться в люди. Отличился в баталиях со шведами, был произведён сначала в прапорщики, а потом в подпоручики гвардии. После того как война закончилась, перевёлся с повышением в Белозерский пехотный полк, где служил исправно и с отличием. Однако здоровье пошатнулось, дали о себе знать старые раны, появились и новые болячки. В груди что-то схватывало, голова начинала кружиться, спина не гнулась. Да и старость наступала неумолимым шагом, ещё не перешедшим в кавалерийский аллюр.
Геройский вояка был с честью отправлен в отставку в капитанском чине. Переехал в пожалованную за беспорочную службу вологодскую деревеньку Кадуй, где мирно жил вместе с супругой и четырьмя детьми-погодками.
Как было заведено императорским указом от 1719 года, в положенные сроки возил старшего сына в губернский город на смотры дворянских недорослей, получая вердикты один другого безрадостнее. То здоровье Ивана чиновникам не нравилось, то рост. Хвалили лишь за грамотность и способность к наукам.
Юношей, подобных Ивану, ждало распределение в армейские полки нижним чином (на выбор Военной коллегии), либо канцелярская служба в гражданском ведомстве. Неграмотных недорослей могли и вовсе в простые матросы определить.
Егорий Савелич мечтал, чтобы сын попал в гвардию. Там и карьеру сделать можно, и на виду у сильных мира сего оказаться.
Род Елисеевых богатством не блистал, знатностью не отличался. Преимущественных прав на вступление в гвардию Иван не имел. Егорий Савелич надеялся на старые знакомства, на полковое братство, на товарищей боевых, с коими в атаку на неприятеля ходил и не один пуд соли съел в походах.
Поздней весной повёз Елисеев-старший первенца в Санкт-Петербург на смотрины, надеясь, что на месте судьба сына порешается в лучшую сторону.
Прибыв, узнал у добрых людей, где нынче полковой двор семёновцев стоит. Гвардия лишь недавно вместе с императорским двором перебралась из старой столицы в новую.
Солдат и офицеров в городе было мало. Гвардейцы тёплое время года проводили в лагерях-кампанентах, постигая в полевых условиях воинские экзерциции и артикулы. Знакомых Егорий Елисеев не встретил. Чтобы не терять время (а ну как Военная коллегия сама сына распределит!), сунулся к начальству без протекции.
Решение о судьбе недоросля мог принять полковой комиссар. Из города тот не уезжал, безотлучно находился при штабе. Егорий Савелич счёл сей факт хорошим предзнаменованием.
– Коли удачно началось, удачей и закончится, – сказал он и перекрестился.
Иван лишь пожал плечами. Не лежала у него душа к солдатской службе, однако, чтобы не огорчать отца, молодой человек ни словом, ни делом не выдавал своего умонастроения.
В штаб караульные пропустили беспрепятственно. Они сразу догадались, по какому поводу прибыли Елисеевы. К подобным визитам в полку привыкли.
Чтобы умаслить полкового комиссара, Егорий Савелич, улучив подходящий момент, сунул скромное подношение – три рубля, заранее обёрнутые чистой тряпицей. Были эти невеликие деньги последней надеждой.
Полковой комиссар подношением не побрезговал. Взять взял, но носом крутить не перестал. И так, и этак оглядывал Ивана, кругами ходил, цыкал, брызгал слюной через дырку в передних зубах.
Наконец, встал напротив батюшки и зарокотал простуженным басом:
– Прости, Егорий Савелич. Ничем помочь не могу. Будь сынишка твой хоть на полстолечко выше, – он развёл чуть-чуть большой и указательный пальцы, – служить ему гвардиянусом. А так… – Комиссар вздохнул. – Даже на левый фланг поставить срамотно. Увидит его матушка-императрица, гневаться изволит. Зачем, скажет, такую дробь в полк принимаем? И без того ваканций мало. Такие, Егорий Савелич, дела…
Денег не вернул.
Грустные отец с сыном вышли из полкового двора, оказались на улице.
Остановились, гадая, что делать дальше и куда податься. Редкие прохожие обходили их стороной.
Без солдат, кои составляли немалую часть Петербурга, город казался вымершим.
– Может, к преображенцам сунемся? – спросил Ванюшка.
Егор Савелич махнул рукой:
– Коли тут не заладилось…
Иван кивнул. Он знал, что в Преображенском полку вряд ли пойдут навстречу бывшему семёновцу. С момента создания гвардейские полки ревновали друг к другу. Пытались уесть в мелочах и подгадить при возможности. Особенно, как не стало твёрдой руки государя Петра Алексеевича.
А новосозданные измайловцы старую гвардию и вовсе за врагов держали. Потомки казнённых стрельцов прекрасно помнили, кто вёл их отцов и дедов на плаху, при случае платили сторицей.
Отец задумчиво сдвинул шапку, почесал затылок. Сына необходимо пристроить, иначе поездка будет напрасной, а терять время впустую Егорий Савелич не любил.
Внезапно отставного капитана осенило. Потрескавшиеся губы расплылись в улыбке.
Иван тут же сообразил: папенька загорелся новым «прожектом».
– Пойдём, – велел Егорий Савелич.
– Куда?
– К благодетелю пойдём, к генералу Ушакову. Должон Андрей Иванович помнить поручика Елисеева. Быть того не может, чтобы он меня забыл!
Елисеев-старший схватил сына за руку и увлёк за собой.
– Папенька, – заговорил юноша на ходу, – а что ты мне раньше про Ушакова не сказывал?
– Эх, сынок-сынок, есть вещи, которые никому обсказывать нельзя, – невесело усмехнулся Егорий Савелич. – Даже тебе, кровиночке моей. Свело нас когда-то поручение государя Петра Алексеевича. Было оно столь секретным, что никому о нём, кроме меня, Ушакова, да государя, упокой Господь его душу, знать не полагалось. Ни в какие промемории оно не попало. Был я в ту пору столь же молод годами, как ты. Только-только прапорщика получил…
– Успешно выполнили сие поручение? – не стерпев, перебил отца Иван.
Егорий Савелич остановился, сухо сказал:
– Не сомневайся. В полной мере выполнили.
И снова быстро и как-то сутуло склонив спину, пошёл, отчего Ивану было просветление – непростую задачку задал тогда покойный император отцу с Ушаковым. Не из тех поручение, коими хочется гордиться всю жизнь.
За спиной кто-то весёлым голосом завопил: «Па-а-ди, па-а-ди!». Раздался страшный грохот.
Елисеевы едва успели отскочить в сторону.
По улице, звеня колокольчиками, пронеслась карета со скачущим впереди мальчишкой-форейтором (он и кричал), толстым усатым кучером и двумя лакеями в шёлковых ливреях на запятках. Сопровождали экипаж четверо гайдуков верхами.
Вид гайдуки имели самый залихватский. В руке пика, за поясом пистолеты, сбоку сабля. Красота!
На дверях кареты был изображён герб, но Иван в геральдике разбирался слабо, и владельца роскошного выезда опознать не мог. Зато Елисееву-старшему хватило одного взгляда:
– Трубецких[1 - Князья Трубецкие имеют в гербе щит, разделенный на четыре части. В первой части: в золотом поле два грифа, стоящие на задних лапах, держат передними лапами российско-княжескую шапку; во второй части герб королевства Польского: одноглавый орел с распростертыми крыльями, но в голубом поле белый; в третьей части герб великого княжества Литовского: в красном поле всадник, скачущий на белом коне с поднятым мечом. В четвертой части: в серебряном поле голова быка. Щит покрыт княжескою мантией и российско-княжескою шапкой.] экипаж. Уж им-то указ не писан.[2 - Речь идёт об указе кабинет-министра князя А.М. Черкасского от 25 января 1735-го года, запрещавшем быструю езду по Санкт-Петербургу.]
Больше происшествий по пути к дому Ушакова не случилось.
В Петербурге Иван был впервые, и тут ему не нравилось. Сыро, холодно, неуютно.
Горожане подстать погоде – такие же смурные, неразговорчивые. Спешат куда-то, словом не перемолвятся. Лишь у рынка царило оживление, хотя Иван сразу отметил, что выбор небольшой и цены кусаются.
Вдоль широкого проспекта одинаковые дома – мазанки, выстроенные по одному «образцовому» проекту. Отличались они меж собой разве что цветом черепичных крыш. Вид имели непривычный, скорее полуголландский, нежели русский, потому казались несколько невместными.
