скачать книгу бесплатно
Потрясающий пофигизм.
Оперативник мысленно развел руками и принялся заполнять заявление. В этот момент на мобильный позвонила дежурка. Он выслушал внимательно, отложил ручку, поблагодарил.
– Заявление можно не писать, – сообщил он Элине, раздраженно тыкающей ногтями в экранчик телефона. – Дети нашлись.
– А сумочка при них?
– Участковый нашел их возле речки, на опасном участке, – продолжал Постовенцев, не обращая внимания на женщину. – Мальчик физически в порядке, у девочки сломана рука. Обоих отвезли в больницу.
– Так, а украшения? Сумка где?
– При детях ничего не было.
– И где мне ее теперь искать?
Постовенцев посмотрел на заявительницу:
– Вы серьезно?
– Очень серьезно, – зло бросила Элина, поднимаясь. – Там одни серьги девяносто тысяч стоят.
– У вас дети нашлись.
– Лучше бы сумочка. Вы меня осуждаете, – вдруг переменила она тон, – и я вас понимаю. Но если бы вы знали, как я устала. Это несправедливо.
– Больница вторая детская, – только и успел сообщить ей в спину Постовенцев.
Дальше время пошло еще быстрее. О «серии» оперативник вспомнил только проходя мимо кабинета Дягилева; тот сосредоточенно что-то печатал, иногда сверяясь со своими записями.
Максим постучал в дверь:
– Минута есть?
Дягилев оторвался от компьютера, потер глаза:
– Говори.
– Расскажи, что за «серия». Весь день хожу, думаю. Я ни разу не слышал, чтобы у нас были так объединены ДОУ.
– Они и не объединены, – сказал Дягилев. – Какой-то мудак периодически насилует баб в районе двух хуторов, душит их и поджигает. Найти не можем, но и объективных оснований полагать, что это один и тот же человек, нет.
– Как, а место, способ?
– И что – «место», «способ»? Ни улик, ни отпечатков, свидетели если и есть, то все разное говорят.
Постовенцев задумался.
– И это продолжается уже много лет?
– Да, достаточно. Что примечательно – только с июня по август.
– Ну, если с сексуальной окраской, то это понятно – вокруг юбочки там, кофточки с декольте.
– Не знаю, Макс. У нас четверо убитых за этим уродом точно числятся, еще трое – под вопросом.
– Это как – под вопросом?
Дягилев посмотрел на коллегу, потом на монитор, потом снова на коллегу.
– Тебе вот прям срочно?
– Отвлекаю, да? – Постовенцеву стало неловко; он сам не любил, когда за работой ему начинали морочить голову тем, что не относилось к текущей задаче.
Но Дягилев покачал головой:
– Нет, я не о том. Есть хорошая такая выписка по всем этим делам, но ее искать надо. Газиев тогда доклад делал. «Под вопросом» – имеется в виду, что старые трупы, уже и не понять, наш ли это маньяк или просто залетный кто. Плюс почерк схожий, а место нет. Там много нюансов.
– А хоть кого-то задерживали?
– Считай, половину двух хуторов сюда перетягали. Все мимо.
– Интересно. Ладно, работай. А справку я как-нибудь почитаю.
Первое в тот день убийство, по жестокой классификации сотрудников правоохранительных органов, относилось к категории простых.
Простые убийства совершаются на бытовой почве: два «синяка» в ходе распития очередной бутылки вспомнили прошлые обиды; в драке один из соперников не рассчитал силу удара, а может, у товарища оказался слабый череп. Муж из-за вспыхнувшей ревности пырнул ножиком супругу, всего-то разок, а та возьми да скончайся. Никаких пистолетных выстрелов, никаких сгоревших автомобилей с неопознанными трупами внутри, никаких закопанных в лесополосах коммерсантов или бандитов: вот – холодный труп, вот – убийца, чаще всего пьяный в стельку, вот – статья 91 УПК РФ, то бишь задержание с препровождением в ИВС на целых двое суток, а после – ходатайство об избрании меры пресечения в виде заключения под стражу, судебное заседание и постановление судьи: ходатайство следователя обосновано, иди, голубчик, на два месяца в СИЗО – а там разберемся.
Такие убийства расследуются в первые три дня: допросы обвиняемого, свидетелей, потерпевшего; проверка показаний на месте; назначение экспертиз – и дело ложится в сейф на месяц, пока не придут экспертные заключения.
Сложнее, когда убийца отказывается признаваться, но и это не беда, если есть доказательственная база. Да и редко в простых убийствах не признаются…
В этот раз оперативникам все было до боли знакомо, даже азарта сыскного не появилось. Что называется, классика жанра. Приехав на место происшествия, им даже не пришлось трудиться, чтобы устанавливать виновного: он сам кинулся на грудь сотрудникам милиции, орошая их форму крокодиловыми слезами. Тут же, не отходя от кассы, повел оперов за угол дома, где показал орудие убийства – нож с узким лезвием, измазанный кровью; на одежде и руках бурые подсыхающие пятна, взгляд безумный, слезы, искреннее раскаяние. Чего тут ловить?
Ситуация была ясна как божий день. В доме № 45 по улице Центральной поселка Крайнего проживала одинокая женщина Кравцова Тамара Борисовна, тридцати восьми лет от роду, работавшая упаковщицей на городской конфетной фабрике – в Борисове была такая, три цеха, один другого меньше, восемь труб и сладкий запах на километры вокруг.
Кравцова была женщиной положительной, спиртными напитками не злоупотребляла, мужиков к себе не водила, по характеру слыла доброй и отзывчивой. Со слов подозреваемого Минченкова Александра Федоровича, который рыдал крупными слезами возле патрульного «уазика», он пришел домой к Кравцовой около семи часов вечера. Знакомы они были давно, лет двадцать, раньше были соседями, потом Кравцова – в девичестве Кузина – вышла замуж и переехала, а Минченков по старой памяти иногда наведывался к ней.
Женщиной Тамара Кравцова была видной, статная блондинка с пышными формами. Этим летним вечером Минченков, выпив для храбрости, решил навестить старую знакомую, которая года полтора назад овдовела и теперь жила, по слухам, совсем без мужчины.
Тамара встретила друга радостно, повела в дом, покормила салатами собственного приготовления – тарелки действительно стояли на столе в небольшом зальчике, – потом налила немного водочки. Минченков опьянел и стал к Кравцовой приставать с недвусмысленными намерениями. Та вроде не шибко и сопротивлялась, только хихикала да подбадривала приятеля. Но когда тот начал задирать ей подол платья и лезть в трусы, возмутилась, надавала Минченкову по щекам и велела убираться.
Но водка уже попала в кровь, и убираться тот не захотел: повалил Тамару на пол, стал стаскивать платье. Кравцова сопротивлялась, потом крикнула: «Не хочу я с тобой трахаться, с импотентом!» Этого оказалось достаточно, чтобы Минченков разъярился, схватил со стола кухонный нож и три раза ударил им Кравцову: дважды в грудь, где сердце, один раз – в живот. Потом выбросил нож за угол дома, решил сбежать, но тут его взгляд упал на неподвижно лежащую в луже крови женщину, и Минченков понял, что жить с этим грехом на душе не сможет, после чего сел на крыльцо дома и стал плакать.
Минут через пятнадцать во двор заглянула старушка-соседка, приковылявшая к Кравцовой за обещанными конфетами. Минченков кротко попросил ее вызвать милицию, потому что он убил Тамару. Старушка оказалась из бывших партийных, поэтому сначала заглянула в дом, увидела труп, после чего недрогнувшей рукой залепила Минченкову по уху и заорала на полпоселка: «Убивают!» На крик сбежались соседи. Минченкова, который даже не сопротивлялся, повязали, и вот теперь он взахлеб давал показания о совершенном преступлении.
Красота, да и только. Ни тебе беготни в поисках преступника, ни тебе тяжелой работы по выбиванию показаний. Не убийство – мечта, если можно так говорить об убийстве.
Оперативники покрутились возле дома, посмотрели на распростертый в зальчике труп, залитый кровью, – глаза Кравцовой были широко открыты, на лице застыло выражение растерянности, – взяли под белы рученьки Минченкова и отвезли в райотдел, где он собственноручно, как образцовый кающийся преступник, написал явку с повинной. После этого его с чистой совестью передали на руки дежурившему в тот день следователю районного отдела Следственного комитета Королеву и об убийстве забыли, благо преступность на месте не стояла, и работы хватало всегда.
Летом долго не темнеет, а особенно в июле – когда солнце, даже садясь, ласкает длинными лучами пыльные улицы. Вот оно уже опустилось за горизонт, а его отсвет на облаках еще падает на землю. Летом и работается охотнее – разве сравнить шесть часов декабрьского вечера с шестью часами июльского? В декабре с тоской поглядываешь в окно, видишь только свое отражение в стекле – на улице темнота и холод, и блекло-желтые фонари едва пробиваются сквозь промозглую черную сырость. Уже не видишь разницы – пять часов вечера или восемь, уже после обеда начинают наваливаться с неба сумерки.
То ли дело – июль. Восемнадцать ноль-ноль – а светло как днем, жара почти спала, остался только теплый ветерок и последние, ласковые солнечные лучи. Кажется, что впереди еще много времени, и тоска не одолевает: можно все успеть засветло, и домой вернуться не в промозглой темноте, а по светлой дороге.
Есть, конечно, счастливые люди, которым любое время года нипочем. К таким относился сегодняшний дежурный опер капитан Терещенко. Весной, осенью, в метель, в дождь, в жару или в слякоть – его настроение оставалось ровным: отвратительным. Терещенко вечно был чем-то недоволен, бурчал под нос, спорил с начальством, огрызался на критику и был воистину образцом худшего подчиненного. На любые замечания в свой адрес он незамедлительно начинал высказывать, что ему по большому счету наплевать на мнение говорящего, что у него опыт работы такой, что сопляки розыскные должны перед ним на коленях ползать и разговаривать исключительно шепотом – в общем, зануду в коллективе не любили, но и поделать с ним ничего не могли: он был любимчиком бывшего начальника криминальной милиции Бортюкова. Они вместе начинали работать, вместе пришли в Борисовский райотдел, где Терещенко плотно засел на направлении разыскиваемых преступников, а Бортюков ушел в вышестоящее начальство, в связи с чем делал старому другу всяческие поблажки. Терещенко с удовольствием ими пользовался, а при случае еще и постукивал на коллег, вот и терпели его, стиснув зубы, хотя всем давно хотелось устроить капитану «темную».
Самым нелюбимым занятием Терещенко были суточные дежурства. Его и так старались ставить на сутки как можно реже, чтобы не выслушивать каждый раз нытье и жалобы, но как тут уменьшишь количество дежурств, если личного состава – всего ничего? Словно не понимая этого, увидев свою фамилию в списках дежурных более двух раз в месяц, Терещенко поднимал крик, будто его резали. Незамедлительно падали и его показатели. В конце концов, поняв, что с ним дешевле согласиться, чем переспорить, капитана стали ставить на дежурства совсем редко. Но в этот июльский день Терещенко все же пришлось выйти в суточный наряд, в связи с этим настроение он портил всем присутствующим.
Демьяненко эту его особенность прекрасно знал и старался с капитаном общаться как можно меньше. Поэтому, когда тот возник на пороге его кабинета, он внутренне приготовился к очередной неприятности. Так и вышло.
– Я никуда не поеду.
В этом был весь Терещенко. Что – не поеду, куда – не поеду, из-за чего – не поеду? Объясни, в чем дело, потом начинай свое «не хочу, не буду».
Демьяненко поднял голову от бумаг и посмотрел на него:
– Куда – «никуда»?
– На происшествие.
– На какое происшествие?
– Ты что, не слышал? – вытаращил глаза Терещенко. – Группу собирают!
– Саш, раз я спрашиваю, что случилось, значит, не слышал.
– Ну, не знаю. Только я никуда не поеду. Я ездил уже сегодня на две кражи, больше никуда не поеду.
– Да что случилось? – начал выходить из себя Демьяненко.
– А ты не слышал, что ли! Дежурный уже всем позвонил!
Демьяненко плюнул и продолжил дописывать рапорт, капитан еще немного постоял у двери.
– Ну ты поедешь, нет? – повторил он. Как с таким разговаривать, Демьяненко было непонятно, поэтому отвечать он даже не стал. – Ну тогда я пойду к Газиеву и скажу, чтобы менял меня на кого угодно. Я не собираюсь по всему району мотаться, я на двух кражах уже сегодня был.
– Иди, Саш.
– Я пошел к Газиеву.
Терещенко вышел, хлопнув дверью, оставил оперуполномоченного Демьяненко в легком недоумении – какого дьявола капитан хотел? Он посмотрел на часы и с удивлением понял, что уже половина девятого. Заработался. В розыске редко уход с работы совпадает с временем окончания рабочего дня, но на сегодня уже перебор. Сунув бумаги в сейф, Демьяненко закрыл его на ключ и вышел из кабинета.
Но далеко уйти не удалось.
– Леша, – окликнул его Газиев, который тоже запирал свою дверь, – загляни к Кушакову в дежурку, пожалуйста. Ты домой собрался?
– Вообще-то да.
– Там труп в Приморке непонятный, нужно съездить.
Демьяненко удивленно посмотрел на начальника:
– Подожди, у нас сегодня Терещенко дежурный! Пусть он и едет.
– Леш, от Терещенко там будет толку как от козла молока. Сам знаешь. Он сейчас специально поедет и ни хрена не сделает, если там криминал – будет на отделе «висяк».
– Алан, все хорошо, конечно, но я недавно из Крайнего вернулся, – разозлился Демьяненко, уже понимая, что ехать придется. – Я там тоже не мух гонял, а по убою работал, пока Терещенко дома ужинал. Какого хрена мне опять на убой ехать?
– Да там не убой еще, может быть…
– Так Приморка на другом конце района, Алан! Даже если не убой, это на два часа с дорогой!
– Леш, – Газиев направился на выход, – бери Березяка и езжай на труп. Чего пререкаться, если все равно ничего не изменить. Я сказал Терещенко, что у меня в живых остались только ты и Вася и что ты с убоя только приехал, а тот заявил, что на кражах устал, и побежал к Бортюкову. Он сейчас все нам похерит, сам знаешь.
– Зашибись! У него стаж работы больше, чем у меня, и он все похерит!
– Леш, ладно. – Газиев уже выходил из коридора. – Отзвонись с места.
И – пламенный привет!
Такие ситуации в отделе были не редкостью. И самое интересное, сделать ничего было нельзя – хоть жалуйся, хоть сопротивляйся, хоть отказывайся в таких случаях, как сейчас: все равно такие, как Терещенко, останутся в выигрыше. Дело было не в том, что капитан Терещенко высоко ценился как работник, и не в том, что на Демьяненко можно кататься, сколько душе угодно, потому что он такой бесхарактерный, нет.
Просто существуют такие понятия, как ответственность и совесть. Им не научишь, следовать им не заставишь, они должны быть внутри человека, с самого начала его жизненного пути. Если они есть, то не ответишь, пользуясь личными льготами: я не буду выполнять свои непосредственные обязанности. Если они есть, то не станешь работать через пень-колоду лишь бы отписаться перед начальством: мол, я был и сделал все, что смог, а выше головы не прыгну.
Демьяненко тоже мог бы сказать начальнику розыска: я не поеду. Я только что вернулся с убийства, я присутствовал при написании явки с повинной, а до этого я целый день работал, даже не отлучаясь на обед, и, ко всему прочему, я не дежурю сегодня. Я никуда не поеду, тем более в Приморку, куда только добираться сорок минут по плохим дорогам. И тогда Газиеву ничего бы не осталось, как посылать другого опера, а кого? Постовенцева, который сменился после суток и отдыхает дома? Недавно подписавшего рапорт на увольнение и дорабатывающего, несмотря на открытый больничный, последние дни Валиева или Рому Дягилева, который сегодня как пить дать и работал по кражам, от которых «устал» Терещенко? Или новенького, очень инициативного, но пока еще совсем неопытного Васю Березяка?
А возможен и другой вариант – пошлет Алан Теймурович на непонятный труп именно Терещенко, и тот умышленно – а кто докажет? – или неумышленно, так как Бог мозгов дал маловато, проведет неотложные ОРМ спустя рукава, и если вдруг труп окажется криминальным, полетят наутро головы, а капитан отоспится после суток и выйдет аж в среду свеженьким и довольным. Опять же – будет ли потом Газиев относиться к Демьяненко по-прежнему? Не будет. Да и работу херить жалко: вдруг убийство, не раскроют – поползут вниз показатели…
Васи Березяка в розыске уже не было, и Демьяненко, выходя из райотдела, внутренне подленько обрадовался, что есть на ком выместить досаду: мол, старшие еще здесь, а ты слинял, салага! Но не успел он набрать номер Васиного мобильного, как увидел Березяка возле патрульной машины: он светился радостью и суетился вокруг «уазика», словно предстояла не поездка на труп, а необременительная командировка к морю.
– Алексей Валерьевич! – завопил он издалека, увидев Демьяненко. – А вы тоже поедете?
– Не я тоже, а ты тоже, – проворчал про себя майор Демьяненко и добавил уже громко: – Иди к служебке, она открыта, мы сами поедем.
Не хватало еще тащиться шестьдесят километров до Приморки на патрульном «УАЗе», который и по ровной-то трассе едет, словно мечта гаишника – 50 км/ч, а уж по извилистой и бугристой проселочной дороге будет, сберегая рессоры, тащиться все тридцать, как двуколка в девятнадцатом веке.
Березяк радостно, почти бегом направился к служебке, Демьяненко последовал за ним.
– А что за труп?
– Пока не знаю. Приедем, посмотрим.
– Мне сказали, мужик какой-то!
– Вась, приедем – посмотрим, – повторил Демьяненко, заводя машину. – Мужик, баба – один черт. На месте разберемся.
Борисовский район был краем благодатным. Поля, леса, перелески и рощицы, заросли, болота, озера, реки, пруды, ручьи – хватало всего. По левому краю его касалась широченная мутная река Кубань, по правому огибала, проходя через город Борисов и неся свои воды дальше, опасная Протока – река коварная, – вроде и мелко возле берега, и вода теплая, спокойная, а в секунду подхватит водоворотом и затянет в яму, каких в ней множество. Крикнуть не успеешь… А труп только дня через три зацепится за свисающие с берегов коряги или его прибьет течением в один из заливов, а то и вовсе всплывет в другом районе. Много здесь тонет народу, а все равно лезут в реку дружным строем, сколько ни гоняют купальщиков спасатели, сколько ни печатают в местных и краевых газетах печальную статистику. Не дорожат люди жизнью…
Борисовский был богат как флорой, так и фауной, причем фауной непуганой: сколько раз в отдаленных уголках района перебегали дорогу прямо перед машиной дикие звери, сколько видел Демьяненко птиц, занесенных в Красную книгу, которые с любопытством смотрели на приближающегося человека, и только когда он оказывался в шаге от них, лениво и изящно взмахивали крыльями и перелетали подальше, продолжая при этом следить за новым в их ландшафте существом.
