скачать книгу бесплатно
Девять недель до мая. Фотографии Полины Сергеевой
Дарья Лебедева
Стихи, написанные в 2006—2016 годах, расположены не в хронологическом порядке. По словам критика Владимира Коркунова, «говорят, жизнь – это жонглирование пятью шарами; и у Дарьи пять циклов – своеобычных ступеней или фазовых превращений. Герои Дарьи – по большей части – неслучившиеся. Она намеренно выбирает их – ибо что может быть убедительнее, чем персонифицированное страдание, через которое мы познаём себя и – забываем о личном одиночестве».
Девять недель до мая
Фотографии Полины Сергеевой
Дарья Лебедева
Фотограф Полина Сергеева
Литературный редактор Ольга Воронина
© Дарья Лебедева, 2017
© Полина Сергеева, фотографии, 2017
ISBN 978-5-4483-7563-7
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
О книге
Когда я собирала стихи для книги, мне захотелось, чтобы они были проиллюстрированы человеком, близким мне по духу и художественному восприятию, да и просто близким. Я попросила Полину подобрать фотографии. Она прислала огромный архив кадров, которые ассоциировались с моими текстами. Из них я выбрала самые пронзительные и точные (но не всегда напрямую подходящие к конкретным строкам).
Нашей дружбе уже двадцать лет, и все эти годы мы поддерживали друг друга, разговаривали о самых сокровенных и сложных вещах, оставались рядом, даже если реальные встречи были не так часты, как хотелось. Полина работает экологом, но постоянно фотографирует, в основном, в поездках. Она привозит не только красивые виды (её природные и городские пейзажи невероятно живые и светлые), но и глубокие, философские жанровые сцены. Мне кажется, её фотографии не просто иллюстрируют, а продолжают поэзию. Как и в моих текстах, в её карточках свет и оптимизм соседствуют с горечью и тьмой, и жизнь предстаёт объёмной, многогранной.
Дарья Лебедева
Мгновенье – длись
Доводилось ли вам, сидя с книгой в руках, сопереживать и даже оплакивать людей, которых нет (по крайней мере, в реальности)? А то и того пуще – вовсе не-людей? Кому приписать такой дар – транслирующему поэту или эмпатирующему читателю, – вопрос другой. Полагаю, оба хороши! Итак, «Пристегните ремни – / мы входим в зону турбулентности».
Ну, ещё бы! Прощай, Алиса: теперь в страну чудес пристало попадать не через кроличий лаз, а через трамвайное депо. (И метро есть: тоже сгодится – подземка, почти классика). Что правда, трамваи и раньше блуждали в бездне времён, но здесь иначе: без лютни и томной тревоги, зато – в деталях.
Дарья Лебедева, безусловно, смысловик, мастер досказанности и подробностей. Она – проговаривает, иногда снова и снова; кладёт мазки весомо и убедительно: всё по делу. «…нужны прочные и живые, как дерево, / слова, чтобы выжить в мире / однотипных многоэтажек, / недолговечной мебели, / ноутбуков, устаревающих / каждый год, / необходимо что-то, / к чему можно привязаться надолго, / о чём можно рассказать навсегда». Но в какой-то момент все эти прочные смыслы вдруг обретают вертикальный выход – и законную прописку в пространстве иных миров. Я даже не скажу «тонких»: её иные миры немедленно обзаводятся такой же уверенной плотностью, как и реальность, бывшая точкой отсчёта. Впрочем, в котором из миров начинается каждая из историй – тоже вопрос, однозначного ответа не имеющий: здешнее поэтическое пространство удивительно подвижно. То ли сон, то ли явь; то ли сердце, то ли автобус; то ли смерть как доказательство бессмертия, то ли жизнь – как печальное объявление о неслучившемся… Да-да: «каждому верится в волшебство // но после свадьбы / принцесса превращается в лягушку / а принц в чудовище». И пропадите вы пропадом, пять сложных мясных блюд вместе с дюжиной салатов! Мы циничнее сказок и фей – но гарантийный листок на чудеса почему-то не избавляет от боли. Что там написано на пузырьке: отрава или любовь? – Не «или», а «равно»! – Так пить или не пить?..
Ведь если любовь – отрава, то и нелюбовь не жизнь. «Эти ровные тени-строки от жалюзи – / словно газетная заметка о нас с тобой. / Некролог, скорее всего. / Или – не знаю, как называется, – / печальное объявление о тех, / кто так и не смог родиться». О чём это: о бренности бытия или о так и не родившейся любви, о не сбывшихся «нас»? Развитие темы – в «четвёртой главе», в части «Заколдованный лес»: «…и нет такого ключа, который освободит меня / только любовь / но любовь тоже / тоже – запрещена».
Зато изначально неживое («предметное») в этом мире сразу обрастает убедительной плотью, характером и биографией: «бомба живёт как бабочка-однодневка / куколкой падает из живота самолёта / быстрый короткий полёт огонь агония / крылья пестрянки яростно пламенеют…» Падает, чтобы умереть – и убить. Убить Магдалину, бессмертную – но всё же бренную. Как и люди. «…когда всё кончается надо похоронить / убитых потерянных сломанных одиноких / и с ними – девушку кисти Помпео Батони / что с тысяча семьсот сорок второго / раскаивалась в грехах и читала книгу / погибла в Дрездене / в сорок пятом году».
Так же безоговорочно материальное переплетается с эфемерным – и сны втаптываются в асфальт… и пустырям снятся асфальтовые сны… и самолёты неизменно серьезны и респектабельны (в отличие от игрушечных вертолётиков) – летают высо?ко… а вот маленькие пташки – они нет, они другие; и нет у них «другой высоты, кроме этой: / с ветки на ветку, снова и снова, / пока не найдёшь свою, // чтобы, может, на старости лет, / теряя последние перья, / спеть свою лучшую песню, / стать, наконец, собой».
Не отравленные иголки, а волшебные крючки оставляет Дарья Лебедева в каждом своём стихотворении – и одно стихотворение тянет за собой другое, иногда прямо-таки переливаясь через край: продолжаясь – символически, и внутренне рифмуясь образами: «…да отрава, малыш. не пей. *** глоток выходных и немного другого города…» Или буквальными повторами настаивая на неизбежном: «…присядь в незнакомом дворе, где взрослел и жил / как холодно этой осенью, как же холодно / и как же давно это было, как же давно *** Оказаться на том углу, где когда-то жила, / потихоньку росла, и взрослело моё сердечко…»
И только трамваи никогда не меняются – эти звенящие посредники между мирами и временами. И метро уносит «в город без края» – и переполняется призраками, незабвенными тенями, привязанными к своим людям. Или это люди так привязаны к своим теням? Хотя какая разница, если люди и тени равны; если Ганс и Гриша пишут свои письма назло цензуре смерти – а Грета и Маруся этих писем ждут; если два самых красивых яблока лежат перед любимым портретом… «Священный ибис опять съел лягушку, звено в пищевой цепочке», – и это совершенно нормально! Главное, чтобы было кому идти рядом, крепко держа тебя за тонкую ниточку; не отводить взгляда от заколдованного леса любимых глаз; оставаться рядом до самого конца, и помнить потом – без боли…
«…Мы так мимолётны. / И мы смеёмся…»
Ольга Воронина
Девять недель до мая
«Однажды мне снились трамваи…»
Однажды мне снились трамваи
с гармошкой открытых дверей
в надушенном воздухе мая,
в асфальтовом сне пустырей.
В своих электрических тайнах,
вцепившись рогами в туман,
ловили прохожих случайных
в звенящий железный капкан.
Слепые ночные листочки
на ветках склонялись пониже,
смотрели, как мы – многоточки —
смеялись легко и бесстыже,
запрыгивая в трамваи,
которые снились мне
за девять недель до мая,
пустые ночные трамваи, —
как реквием по весне.
I. Рассказать навсегда
«Когда мы умрём и кто-то из нас…»
Когда мы умрём и кто-то из нас
окажется классиком этого века,
где же поместят табличку:
«Здесь жил великий писатель»
или «Здесь работал великий поэт»?
В сером спальном районе
на потрескавшейся стене
бетонной блочной многоэтажки
на седьмом или даже
семнадцатом этаже.
Музей придётся загнать
в однокомнатную квартирку,
входная дверь которой
упирается в дверь соседей.
Никакого резного стола
из красного дерева,
или изысканного бюро,
или массивного старого кресла —
ИКЕА да советский торшер,
вот и вся недолга.
А вместо печатной машинки,
вместо кипы черновиков
знаменитым почерком —
потрёпанный ноутбук
давно устаревшей модели:
он помнит усталых рук тепло,
усталых пальцев движение
того, кто, вернувшись в девять
с офисного безликого полигона,
ощутил вдруг
нечто вроде отчаяния,
отчётливо понял —
необходимо что-то ещё:
нужны прочные и живые, как дерево,
слова, чтобы выжить в мире
однотипных многоэтажек,
недолговечной мебели,
ноутбуков, устаревающих
каждый год,
необходимо что-то,
к чему можно привязаться надолго,
о чём можно рассказать навсегда.
«хочу правды так сильно…»
хочу правды так сильно
как хочется иногда в холода
до зубной боли до озноба
чёрного шоколада
тоскую по откровенности кожей
как зимой по тёплому ветру
обнимающему голые плечи
тоскую до страшной усталости
неподъёмной опутывающей
по рукам и ногам
пытаюсь выйти на разговор
а в разговоре нащупать течение
холодный бьющий из-под земли
источник честности
говорят ледяная вода подземных ключей
так опасна коварна и беспощадна
что можно утонуть
но лучше утонуть захлебнуться правдой
чем и дальше барахтаться
в этой тёплой гнилой водице
цветущей и жизнерадостной
лживой лживой насквозь
и оттого безопасной
«Он ей мал, этот мир, он для неё как резиновый мячик…»
Он ей мал, этот мир, он для неё как резиновый мячик.
Она приходит с прогулки и оставляет его в коридоре.
Она раздвигает границы мира, словно на окнах шторы,
Скучает, мается и даже не знает о том, что бывает иначе,
Что где-то есть люди, на которых мир сидит, как костюм с иголочки.
Им не жмет и не давит, немного счастья, щепотка горя.
Они берут этот мир спокойно и просто, как книгу с полочки.
Живут в нём, как в просторном уютном доме с видом на море.
Есть и другие – им мир велик, горизонт далек и недостижим.
Их сносит порывом ветра, словно маленькую песчинку.
Они летят куда-то, зажмурившись, и каждый из них пилигрим,
Одинокий странник, в пустыне мира протаптывающий тропинку.
Но ей-то тесно, голова выше неба, мысли чернее леса,
На самом глубоком дне океана таятся сны и желания.
Ей хочется, будто капли с волос, стряхнуть времени вес,
Сбежать из дома, в котором мается, задерживая дыхание,
Перестать угрюмо молчать, запираться в комнате, втаптывать
Сны в асфальт. Мир ей кажется призрачным, боль – бездонной.
Она вырвется просто и скоро, подберёт по размеру платьице,
Мяч останется в детстве, тесный мир – в родительском доме,
в черте лет – девятнадцати.
«Уже уходя, она почти незаметно…»
Уже уходя, она почти незаметно
втыкает в меня две маленькие иголки.
Только щекотная горечь на языке
их выдаёт.
Как только за ней закроется дверь,
у меня будет выбор —
оставить иголки в теле
и страдать от боли
или быстро выдернуть их,
