скачать книгу бесплатно
– Окстись, Осип Иванович, – осадил капитана Зепалов. – Как они доберутся? Здесь других дорог нет. Нешто не жалко? Следующий пароход? Околеют ждать! Искать будем, охватим пошире, – и решительно спрыгнул на берег. За ним ринулись и другие: и студент – красноборское вищенье, и светлоглазый, как кокшеньгская чудь, фершал, и даже старичок в прюнелевых ботинках.
– Не ходили бы вы, промочите ноги, – попытался остановить его Владимир Прохорович, а сам уже громадными шагами мерил бечевник: приглядел распадок с натоптанной тропкой, решил заглянуть. Не там ли спряталась, а теперь мамкиной вицы[17 - Вица – гибкий прут, ветка.] боится?
За Амалицким увязался и Петя. Отец кивнул:
– Гляньте в логу-то, гляньте.
Тропка из зарослей купальницы вывела к ручью, ручей зашептал о прохладе леса. В сумраке береговой расщелины терялись краски. Еловые ветви колючим занавесом закрывали обзор. Владимир Прохорович приподнял одну из них, Петя поднырнул первым. В логу пахло влажной землёй. Сквозь прелую прошлогоднюю листву проросли редкие кустики черничника, топорщился багульник, рядом с ручьём пробивался к свету и влаге белокрыльник, упрямо разворачивал зелёные ладошки, пронзённые белёсыми тычками соцветий. Царившие над травяной мелочью пышные папоротники бросали причудливые резные тени, покачивали опахалами листьев.
Амалицкий, прошагав мимо, осматривал склон: разве удержишься! Нет, даже здесь, несмотря на порядочную крутизну, – ни одной осыпи. Склон изрядно задернён. Ближе к Тотьме он ожидал увидеть другое. Когда же?
Петя, обшаривая папоротники, прервал раздумья учёного:
– А в Устюге вы будете?
– Да, Устюга нам не избежать. Но до этого придётся изрядно поработать, – подумал и уточнил. – Очень надеюсь, что получится поработать.
– Откуда тут баламолки[18 - Баламолка – растение купальница.]? – оторопел Петя, недослушав. – Ой, – и, запнувшись, чуть не упал в заросли.
Куст папоротника ожил и взвыл:
– Не буду больше! Мамка, прости меня!
Петя с трудом удерживал Нюрку – упорно брыкавшуюся беглянку, дрожащую от холода и страха, но с охапкой купальниц в руках. Букет украшали зелёные перья папоротника.
Владимир Прохорович подоспел вовремя:
– Мамки пока нет, так что давай потише, – невозмутимо подхватил упиравшуюся девочку на руки и вынес на свет.
Рассыпавшиеся по берегу попутчики, увидев найдёнку, обрадованно замахали руками. Возвращались быстро. У самого парохода Владимир Прохорович спустил Нюру с рук, что-то шепнул ей на ухо. Та кивнула и со всех ног бросилась к Анне Петровне, ожидавшей мужа на сходнях, решительно протянула букет:
– Тёта, на! – и тут же спряталась за мамкин подол. Подоспевшая зарёванная молодуха смутилась и, прежде чем увести девочку, принялась кланяться и извиняться:
– Ой, нашла что барыне-то – баламолок с папоротью!
Анна не слышала ничего, зарывшись лицом в росистые и сочные соцветия, в желтые бубенчики купальниц.
– Пока дрова грузили, вон что удумала! Цветочки! – ворчал капитан, потихоньку спуская пар. – Где и нашла.
– Вот тебе, Ань, и папоротника цветок. Оказывается, он жёлтый, – любуясь женой, ласково пошутил Владимир Прохорович.
– Ничего смешного, Володя. Цвет папоротника наделяет человека особенным зрением, позволяет видеть то, что находится глубоко под землей, раскрывает перед ним земные недра, – поднимаясь на палубу, чеканила по трапу каблучками Анна.
– Надо же, бесценный инструмент! А мы тут с молотками, с зубилами. Но посмею тебя разочаровать. Как говаривала моя нянька, у ту ночь найти из папоротника цвет – будешь знать, шо собаки брэшуть. Всего-навсего, – не унимался Амалицкий.
Анна не согласилась:
– Ну, это у вас на Волыни.
Бережно достала из букета папоротник. Подставила лист, как крыло под ветер. Вздымал ветер крыло, трепетали зелёные перья.
– Э-хе-хе, не зря и тебе, Аня, папоротник покоя не даёт… – грустно, с каким-то затаённым чувством произнёс Владимир, и, оглянувшись, увидел Петю, нерешительно стоявшего тут же на палубе, но чуть поодаль.
– Пётр, подойдите-ка сюда. Вот гляньте. А ведь эта, как у вас говорят, папороть – дальний-дальний потомок пермской глоссоптериевой флоры. Гигантские глоссоптерисы не выжили, были обречены на вымирание, а такие миниатюрные экземпляры пережили все катаклизмы, на которые обрекла их Земля. Но найти бы мне хотя бы кусочек того – древнего! Надеюсь, что здесь это возможно.
Подслушав предыдущий разговор, устюжский гимназист и так уже смотрел на Амалицкого, как на профессора Лиденброка – того самого, что по воле фантазии Жюля Верна отправился в совершенно невероятное путешествие к центру Земли. Настолько же невероятным казалось и то, о чём говорил Владимир Прохорович. Южная Африка, загадочное плато Карру, а теперь и гиганты-глоссоптерисы, которые могут прятаться где-то рядом… Чувство восхищения мешалось с недоверием, но азарт вспыхивал неудержимо, как искорки от стреляющих угольков костра – только пошарабошь[19 - Шарабошить – слегка двигать, шевелить.]!
– Владимир Прохорович, – не утерпел Петя, – а в России, правда что ли, окромя мамонтов ничего не нашли?
– Кто вам сказал? – натужно улыбнулся Амалицкий.
– Студент, тут на пароходе, – виновато признался Петя.
Вот ведь как бывает: наивный, почти детский вопрос задел за живое.
– Ну, как сказать, кое-что находили: мамонт – да, остатки носорога. Но с точки зрения геологической истории эти животные обитали на Земле не так уж и давно. А вот из весьма древних отложений – пермского периода – лишь ископаемые остатки парочки ящеров. Но вы все-таки имейте в виду, что и маленькая подобная находка может оказаться бесценной для науки – недостающим звеном для понимания того, как развивалась жизнь на планете.
Брызнул короткий дождь, его капли прозрачными пуговками легли на палубу, вместе со шляпками гвоздиков, торчащими из деревянного настила, сложились в непонятные знаки. Стало свежее. Нет, ничего, кроме зарослей папоротника под гигантскими елями с неохватными стволами у комля, Петя представить не мог.
Владимир Прохорович смотрел на мальчика и узнавал в нём себя: с метаниями юности, с первыми сомнениями, с отчаянием от муторного, казавшегося бессмысленным, учебного труда, но и с внезапными озарениями, со временем позволившими ровным пламенем разгореться его научным интересам. Нельзя останавливаться и гасить огонь в себе, прощаться с мечтой! Перевёл взгляд на Анну. Она все ещё не выпускала папоротник из рук, прилаживала к одному папоротникову крылу другое. Два крыла – птица.
– Представила в камне: папоротник окаменеет и станет каменной птицей.
– Птица в камень, как в клетку, попадёт, – тут же откликнулся на созвучное мечтам и мыслям сравнение Владимир. – Поймать бы эту птицу и мне. Птицу глоссоптерис.
Анна положила голову на плечо мужа, обняла. Ещё долго они смотрели в одном направлении – вперёд, куда бежал пароход. Петя тихонько, почти на цыпочках проскользнул мимо них и вниз. Что-то нежное и волнующее колыхалось в его душе в тот вечер.
Наутро, уже перед Тотьмой, на палубу высыпали все – нетерпение одолевало. Когда же город? Пока прямо по курсу – Дедов остров, разрезавший сухонское русло надвое.
– Была здесь ране Дедова пустынь, а ноне лишь приходская церковь Живоначальной Троицы, – вещал всезнающий старичок-архангелогородец: – Да вот же она! – перекрестился с поклоном.
Белокаменный храм проплывал слева по борту. Высоко головы задирать приходилось – крут берег!
– Остров-то не наносной, коренная порода – в основе. Да-а-а, – оценил Амалицкий, – такому паводки не страшны.
– Леса настоящие, таёжные – с елями, с соснами! Дедов-то, наштё, с версту будет, – прикидывал землемер.
– А дале ещё два островка. Но уж те махонькие – Бабий да Внуков.
– Пошто так названы?
– Да всяко говорят. Бают[20 - Баять – говорить, рассказывать.], ровно в незапамятные времена бежали из Устюга дед, бабка да внук. Внуку-то силёнок и не хватило – не мог больше плыть, с ним и бабка осталась, оглянулся дед… эх! Что поделаешь? Так вместе и окаменели.
– А чего из Устюга бежать-то? – возмутился Петя. – Что у нас страшного?
– Сомнительно – твоя правда. Поди, на реке-то боле страх пронял.
Знающие согласно кивали.
– О чём вы? – насторожилась Анна.
– Ну, успеете ещё наглядеться. Да не пужайтесь шибко-то[21 - Шибко – значительно по степени проявления; чрезмерно, чрезвычайно, очень.], барыня. Мы все люди, и уж не первый раз этим путём следуем, Божьей помощью живы, – попытался успокоить старичок, получилось не очень удачно.
– А Тотьму-то уж и видать! Купола, купола горят! Храмы-то, свет ты бог, высоки да ладны!
Те, кому сходить, прощались. Амалицкий, торопясь, почти скороговоркой, давал последние наказы Пете:
– Фон Котта, конечно, популярно пишет, но все ж таки не лучшим образом. Если будет интерес, кое-что на русском найдётся: в старых журналах попадаются статьи Карла Рулье, издан и труд Мурчисона – «Геологическое строение Европейской России и хребта Уральского». Запоминайте.
Подошёл и Зепалов-старший, уважительно раскланялись:
– Доберётесь до Устюга, милости прошу к нам! Чай, лучше приму, чем в Добрецовских-то номерах, – подмигнул обрадованному Пете. – Правда, на неделе с женой и дочерьми отлучусь – давно им загородный выезд обещал. Но сыновья завсегда дома: старший – на хозяйстве (ему наказано будет), а Петьку от книжек за уши не оттащишь.
В суматошной толчее тотемской пристани Анна Петровна успела: тут же в ярмарочном ряду купила расписной пряник, разыскала Нюрку, в ручонку сунула. Боязливо смотрела девочка на мать – не смела обрадоваться нежданной сладости. Анна Петровна возражений не приняла.
– Что-те разгонный, – растрогавшись, всплеснула руками крестьянка.
– Какой?
– Прощальный, значит, – подсказал возвращавшийся на пароход студент, осветила лицо улыбка.
Глава 2
На сухонских переборах
Мужички-гребцы, нанятые в Тотьме, божились, что Нижнюю Сухону знают, что им не впервой и не подведут. Но Амалицких не отпускала тревога. У Анны не шёл из головы последний разговор на пароходе: какие испытания готовит им река? Вот уже и гребцы осеняют себя крестным знамением, опасливо поглядывая по сторонам. Тем не менее Сухона и после Тотьмы была всё та же, чем ввергала в уныние Владимира Прохоровича. Сутки потеряли.
Зато после Камчуги, как только берега начали подниматься всё выше и многообещающе оголяться, слой за слоем показывая миллионы лет своего прошлого, настроение профессора заметно улучшилось.
– А где ещё его – это прошлое – вот так увидишь, не копая?! Посмотрел налево, глянул направо! В каком музее? То-то! – восторгался Владимир Прохорович, Анна радовалась азарту мужа. – Просторы севера здесь вполне разговорчивы. Как опрометчиво названы немыми! Вот научимся понимать их язык…
То и дело Амалицкий требовал приставать к берегу, чем вызывал явное неудовольствие гребцов: какой в том смысл? Вот зачем встали под осыпью, где, того гляди, каменье на головы посыплется! Дак он ещё и сам по склону выше лезет, молотком своим странным на длинной рукоятке колотит и всё чего-то там шарабошит. А толку от того что? Ни капельки! Только песок за шиворот летит да страшно – снизу смотреть и то голова кружится!
Профессор же придерживался другого мнения. Не беда, что пока нет толку. Появилось ощущение, что береговые обнажения ведут его: тоненьким пунктиром, как стрелочкой, указывают направление вниз по течению. И ему не терпелось плыть дальше, видеть больше! И не только видеть, но и молоток геологический к этому не раз приложить, зубильце без работы не оставить. Увлекаясь, мог и не заметить, как переживала Анна. Неотрывно смотрела она на кручу, куда забирался Владимир, отчаянный и неутомимый, сжимала пальцами борт лодки да так, что белели ногти. Но это ж не помогало! Маялась. Пробовала занять себя. На бечевнике полно каменной мелочи, что-то отбирала по собственному разумению. Вот и переставали томить часы ожидания.
Да и река менялась. Заметно ускорилось течение. Перекат Боркуны да Кринишный прошли, Клыки Верхний и Нижний, Бобры да Кривляки, а потом вообще Вилы! Неспроста на Сухоне перекаты «переборами» называют. Попробуй-ка реку перебороть – тут уж кто кого. Что вот от перебора Чистка хорошего ждать, как думаете? То-то. В Корыте плескались, на спине у норовистой Кобылы прокатились, как не сбросила! На Осетрах никаких осетров не встречали, сплошные камни.
Вот такие они перекаты, да ещё и с застругами попадаются, хоть, к примеру, Сторожевика возьми. Что охраняет? Свою подругу-застругу – Игумениху. Ему-то подруга, а нам как быть? Назаплетала река каменистых кос, накидала с берега камней-валунов прямо в русло.
Ворчит перекат Боркуны, шумят Звягливец и Гремячевские Борозды, совсем осип глухо ухающий Кашливец.
– На переборах-то река шумкая!
Перекаты на Сухоне часто бороздами называют, и точно: иной раз в воду глянешь – будто борозды по дну реки пролегли. Борозды Осиновские да Каликинские, Монастырские…
– Аня, здесь у Монастырихи породы, из которых берега сложены, сдвинулись, сместились, порядок земных слоев нарушился, а на речном дне образовались неровности – эти самые борозды.
На перекатах Верхний Кривец и Сквозняк дно мергелем устлано, а ниже – глина да гравий с камнем.
– Видишь, Аня, красно-бурая порода – это мергели, известняки с глиной пополам.
Странный перекат Деревянный перед Брусенцом. Да и Брусенец – удивительное название. Откуда? Брусками точильный камень называют. И точно – где ж его тут нет?! Всё дно покрыто булыжником да точильною плитою – брусьями, иначе говоря. Того гляди, всю лодку обточит, днище сдерёт!
– …Вот тебе и Брусенец, и речка Брусенка, – объяснял Владимир жене. – Брусяной, или точильный, камень – это тальковый сланец. Его месторождения имеются на Печоре и в Вятской губернии – там и там по Брусяной горе. Есть Брусенский остров на Онежском озере – это, значит, в Новгородской губернии. Ну, вот и здесь, получается. Для геолога же и в названиях подсказка может быть, а для плывущего по реке – предостережение. Только уразумей, что значит. И тогда река оправдает надежды.
Правда, не стоит забывать ещё и подкрепиться, обогреться и выспаться, перед тем как плыть дальше. Поёживалась Анна, застегнула жакет, спасаясь от холодного ветра, который всякий раз усиливался там, где теснее сдвигались величественные берега. К вечеру они насупились, помрачнели, чёрными елями ощетинились вершины обрывов, а нанятые мужички затеяли смутный разговор об опасностях, поджидавших и на мелководье, о прохождении перекатов, о каких-то Опоках. Амалицкие ещё не знали, что совсем скоро – в Востром – им предстоит наслушаться и про Чёртову реку, насмотреться на Дикие Слуды…
У Вострого как раз приставали к берегу на ночлег, точнее, к ведилу – узкому, бревенчатому плоту сплавщиков древесины. Горевший на плоту костёр обрисовывал ярко-красным цветом силуэты людей, собравшихся у закипавшего в котелке варева.
– Затемнали-то[22 - Затемнать – оказаться где-либо при наступлении темноты, быть застигнутым темнотой.] как! Давайте, подгребайте к нашей артили! – приветливо прокричал им, надо думать, старший из работных людей. И вот уже собравшиеся у огня поднялись, чтобы помочь причалиться и закрепить надежно лодку, поставив вплотную бортом к ведилу.
– Во-о-от, так-то ладно будет, – места у костра, действительно, хватило всем. – Вместе и посумерничаем, одним гайном[23 - Гайно – 1. Гнездо белки. 2. Выводок белки. 3. (Собир., перен.) Маленькие дети. 4. Перен. Толпа, скопище, группа людей.] в потёмках-то лучше. Нашей крутоварочкой не побрезгуете? – снова, но уже испытующе спрашивал старший.
Крутоварочкой[24 - Крутоварка – приготовленный быстро, на скорую руку суп (здесь: из заваренной кипятком соленой трески).] брезговать не то что не приходилось, крутоварочка – это даже очень хорошо! Заваренная в кипятке с пшеничной крупой и лучком солёная «тресочка» – что может быть лучше для оголодавших путешественников с одним перекусом в середине дня, да и то всухомятку!
– А что сами-то рыбу не ловите? Целый день на реке, – распробовав крутоварку, недоумевал Владимир Прохорович.
– Дак не идёт рыба. Ветер-то какой дует? Хиус[25 - Хиус – 1. Резкий северный или северо-восточный ветер. 2. Резкий пронзительный холодный ветер, дующий по долинам рек, когда отсутствуют ветры господствующих румбов.]. Даже комарьё попряталось, а ты, барин, про рыбу баешь. Какое тут! Вот на таки случаи у нас и подзапасено тресочки-то солёненькой.
– Да и вы много ли наловили-то? – усмехнулся и старшой, раздавая артельщикам ломти хлеба.
Анне же было не до разговоров и несомненно хотелось есть. Вот она и наворачивала, не отставая от мужчин и ни капли не смущаясь этим. Крутоварочка, изрядную порцию которой налили в поданную ею глубокую тарелку, убывала быстро.
– Промялась[26 - Промяться – почувствовать голод, проголодаться, хорошо потрудившись.], видать, – посмеивались мужички, в строгой очередности запускавшие ложки в снятый с огня котелок.
А потом вместе пили чай. К нему Анна выложила и колотый сахар, прикупленный в Тотьме, и мягкий[27 - Мягкий – домашний хлеб, выпекаемый в русской печи.], и «картовны шаньги»[28 - Шаньга – выпечное изделие из пресного теста в виде тонкой лепешки с загнутыми краями с начинкой из картофеля или крупы.], и варёные яйца – то, что удалось раздобыть утром в деревне где-то около Нюксеницы. С провиантом была беда! В начале лета на севере с едой совсем не богато. Молоко и сами шильцем хлебают, яйца по голбцам[29 - Голбец – 1. Деревянная отгородка у русской печи с дверью и лестницей в подвал. 2. Подполье, подвал в крестьянской избе.] к праздникам прихранивают. И рады бы денежке, да продать нечего.
Вот тут, за чаем, и зашел разговор о Чёртовой реке.
– А знаешь ли ты, девонька, – обратился к Анне старшой, видать, проникшись особенной симпатией к единственной женщине на плоту, – эту реку у нас народ Чёртовой величает. Во-о-от, и не просто так.
То ли ночной холодок пробежал по спине, то ли первый страх прокрался на лёгких лапках, царапая коготками:
– Почему же, дедушка?
– Камней-то сколько по реке разбросано, видали ли?
– И камень Лось видели!
– Видали? Вот. Так то ведь чёрт виноват. Нёс, бают, в решете орехи, да и просыпал. Решето немаленькое было, да и орехи-то, поди, хрушкие[30 - Хрушкой – большой по размерам, величине; крупный.]. Упали они в Сухону да в камни и обратились. И теперь никакого по реке для пароходов ходу – всё чего-нибудь да случается. То в одном месте на камни наскочат, то в другом. То путейские неладно вехи проставят.
– Что у вас и за чёрт такой пахорукий[31 - Пахорукий – неловкий, неумелый в работе, такой, у которого всё валится из рук.]! – встрял в беседу Рафашка, младший из тотемских гребцов. Напарник глянул на него неодобрительно, но смолчал.
– А это как? – вырвалось у Анны. Мужички замешкались, не зная, как объяснить молодой барыне. Выручил старшой, хотя тоже не без колебаний:
– Ну, скажу так, не из того места руки у чёрта растут, и оттого неудобны в применении. Но больше от зловредности пакостничает, – тут же продолжил, пытаясь замять неловкость. – Вон Тозьму никак стороной не обойдёт. Всё ему там что-то надобно.
– А что же? – поинтересовался и Владимир Прохорович.
