скачать книгу бесплатно
– Я могу спросить у Нади.
– Надя… Понятно. Когда на свадьбу-то пригласишь?
– Мы запланировали через месяц, так что готовьтесь там с Сазоновым…
Крымов положил трубку, когда в кабинете, словно из воздуха, возникла Щукина. Улыбаясь, она подошла к нему и ласково потрепала ладонями по щекам; она вела себя так, словно заранее знала, что ей здесь и с этим мужчиной позволено все. Она, казалось, упивалась своей властью над ним, и Крымов, еще не привыкший к такому фамильярно-собственническому отношению, замешенному на желании невесты во что бы то ни стало удивить, потрясти его, стерпел и это. Больше того, он поймал себя на том, что такое грубоватое поведение Нади ему даже нравится, оно возбуждает его. Крымов не узнавал самого себя.
– С кем ты говорил?
– С Корниловым. Ты не знаешь, кто вскрывал Льдова?
– Я все знаю. Кроме того, могу тебя порадовать – кажется, мой бывший муженек завел себе женщину… – Она искренне радовалась, поскольку Чайкин, который тяжело переживал их разрыв, должен был (по прогнозам близких друзей) снова запить. Но не запил, а напротив – решил начать новую жизнь. – А ты все сохнешь по Земцовой? – ни с того ни с сего вдруг спросила она, и Крымов уловил в ее голосе злые и обидные для обоих нотки.
– Сохну, ты же знаешь, – ответил он ей в тон и, поймав ее руку, больно прикусил ее, отчего Надя вскрикнула. – Больно?
– Хорошо, – уже более миролюбиво прошептала она, целуя его, – я больше не буду. Мир?
– Мир. Как тебе показалась Льдова?
– Красивая, но жутко несчастная женщина. Ведь Вадим был, кажется, ее единственным сыном?
Крымов вспомнил свое первое впечатление от Вероники Льдовой: изящная шатенка в синем облегающем костюме, подчеркивающем стройную фигуру, бледное узкое лицо, огромные карие глаза и почти белые губы. Ей от силы тридцать пять лет, а выглядит и того моложе. Она говорила с Крымовым просто, с неизменно спокойным выражением лица, как говорят люди, понимающие, что дело все равно безнадежно, но попытка – не пытка… Она достала деньги, выгрузила толстые пачки денег на стол и уложилась всего в несколько фраз, попросив найти убийцу ее единственного сына, Вадима. Неторопливыми и несуетливыми движениями придвинула к себе предложенные Крымовым лист бумаги и ручку и записала свои координаты, список фамилий тех, с кем был дружен или недружен Вадим, а также возможные причины его убийства, первой из которых была ЗАВИСТЬ.
– А чему завидовали его сверстники? – спросил ее Крымов.
– Да всему. – Она равнодушно махнула рукой. – Абсолютно всему. Начиная с его внешности, ведь он развивался куда быстрее остальных, вон как вымахал за последние три года, превратился в настоящего мужчину. Девочкам нравился, они прямо-таки вешались ему на шею.
– А кто конкретно?
– Понятия не имею. Меня это никогда не интересовало. Нас с мужем волновала его учеба и возможность в дальнейшем перевода его в гуманитарный лицей, где работает моя тетка. Мы так и планировали… Уверена, что, когда вы начнете работать, встречаться с его друзьями-приятелями и учителями, вам непременно начнут говорить о нем гадости. Постарайтесь абстрагироваться от этого и просто ищите убийцу. А причина всплывет сама собой. Не думаю, что она денежного характера…
Именно эта фраза показалась Крымову странной, ведь среди причин, которые она указала, действительно было много чего – за исключением денег. Ревность, зависть, личная неприязнь, месть…
– А почему вы думаете, что она, как вы говорите, не денежного характера?
– Да потому, что эта причина была бы производной от зависти, поскольку у Вадима было все, что он хотел, и вдобавок – несчитанные карманные деньги, которые и могли вызвать эту зависть. Вадим никогда бы никого не шантажировал, не вымогал денег, потому что их у него было достаточно. Вы не смотрите, что я принесла вам сегодня так мало, дело в том, что у нас много наличных ушло на похороны, а остальное все вложено в фирму, муж у меня занимается компьютерами… Если потребуется, мы заплатим вам еще…
Она почти не смотрела на него, взгляд ее был рассеянным и скользил так, словно суть разговора была ей не особенно интересна. Крымов подумал, что она приняла какой-то наркотик. А почему бы и нет?
– Крымов, проснись. – Щукина теребила теперь его за уши, отчего они становились ярко-красными. – Ты о чем-то задумался?
– А ты не знаешь, что это за мужик приходил к Земцовой? Какое-нибудь новое дело? Но если так, почему я не в курсе?.. – Он спросил это скорее по инерции, чем для того, чтобы позлить ревнивую Щукину. С ним это иногда бывало: он обращался к ней, как к прежней Щукиной, своей секретарше, нисколько не задумываясь о последствиях, связанных с их нынешними отношениями.
Но на этот раз даже Щукина не сообразила, что Крымову были интересны, конечно, не деньги, которые он мог бы получить от нового клиента, а сам факт появления в агентстве незнакомого мужчины, который пришел именно к Земцовой. Ведь Юля любит его, Крымова, это аксиома, тогда в чем же дело? Он так ясно вдруг это осознал, что нашел в себе смелость подивиться собственному эгоизму.
– Игорь сказал, что этот мужчина собирается поручить нам проследить за его молодой женой…
Слово «молодой» сорвалось с языка Щукиной случайно, скорее всего потому, что обычно следят именно за молодыми женами. Но именно это слово и успокоило начавшего уже волноваться Крымова: клиент женат, и это прекрасно.
– Кофейку? – попыталась угадать сиюминутное желание Крымова Надя и даже состроила лисью ухмылочку, чтобы только доставить ему удовольствие. Что и говорить, она любила и умела угождать, пожалуй, только ему, Крымову… Жаль только, что Земцова этого сейчас не видит.
Глава 3
Оля Драницына вышла из двери соседней квартиры и, стараясь не шуметь, быстро открыла свою дверь и проскользнула в нее. Дома, на ее счастье, никого не оказалось. Мама снова отправилась на биржу…
В потной ладошке была зажата фиолетовая купюра… Она не знала, почему так происходит, но при виде этих денег мир вокруг нее сразу преображался и хотелось чего-то невероятного, неиспытанного, недозволенного, безумного…
Запершись в своей крохотной спаленке, она только здесь могла разжать руку и насладиться сполна видом обретенного сокровища. Пятьсот рублей – да Тараскиной в жизни не заработать таких денег, она же глупая, эта Тараскина, и ничего в жизни не понимает. Ходит, дура, по школе, звенит сомнительного происхождения цепями, гремит костями, скелетина, сверкая черной искусственной кожей своего прикида, и думает, что круче всех. В половине шестого утра она, как идиотка, вместо того чтобы сладко спать, садится перед зеркалом, красит ресницы, делает подводку на веках, накладывает в два слоя пудру (жидкую и рассыпчатую), затем поверх этой штукатурки – румяна, а уж потом помаду… Мрак! И зачем все это, если мужчинам нравится естественный розоватый цвет свежих щечек, нежная припухлость губ и век и сами ненакрашенные губы, которые можно целовать и целовать, не боясь испачкаться в помаде, забывая обо всем на свете, как это делает дядя Миша…
Оля встала перед зеркалом во весь рост и начала придирчиво осматривать себя. Тугие голубоватые джинсы плотно облегали стройные бедра, белая трикотажная кофточка с глубоким вырезом подчеркивала мягкие округлости груди и открывала высокую тоненькую шею. Длинные, почти по пояс, золотистые от иранской хны волосы обрамляли улыбающееся личико с безукоризненными зубами, белеющими между розовыми губами…
Она вдруг вспомнила, что не почистила зубы, и помчалась в ванную комнату. Прополоскав рот после пасты, Оля вернулась к себе и позвонила Тараскиной:
– Привет, Ленок, как дела? В школу-то собираешься?
– Собираюсь. У меня только что Томка Перепелкина была, такие вещи про Ларчикову рассказала. Прикинь, на нее собираются завести уголовное дело, но только она еще не говорит, с чем конкретно это связано. Кормила их шоколадными конфетами, хотела умаслить, чтобы добиться у них поддержки на суде, она так и сказала, а потом, прикинь, припомнила ту девку из интерната, помнишь, с которой мы разбирались в посадках, а пацаны наши потом… сама знаешь, что с ней сделали! Она говорит, что сама лично все видела, потому что ей кто-то позвонил и предупредил о предстоящей разборке…
– Ничего себе… – Оля прикусила губу и поморщилась: дядя Миша, похоже, перестарался, и теперь на губе образовалась небольшая ссадина, которая к тому же еще кровоточила. – Ш-ш-с…
– Ты чего шипишь?
– Да так, ничего, возмущаюсь Ларчиковой. Разве она не понимает, что ее могут привлечь уже только за то, что она все видела и ничего не предприняла? Ведь ей придется доказывать, что в посадках она оказалась случайно, и это в девять вечера?! Смех! По-моему, у этой Ларчиковой не все дома.
– Про снимки спрашивала, не видели ли они их…
– Ну и что?
– А кто их не видел-то? Вся школа! Я, конечно, не знаю, зачем Вадим подстроил ей эту подлянку, но ведь теперь, если только тот дядечка из прокуратуры пронюхает про снимки, все подозрение ляжет на нее…
– Месть вроде, да? Но не думаешь же ты, что Ларчикова сама зарубила Вадьку топором? Я лично не верю. И вообще, мне кажется, что это связано с теми парнями, которые угоняли их машину, помнишь, он рассказывал?
– Да у его отца этих машин – целый автопарк, не думаю, чтобы из-за того, что пацаны взяли льдовскую машину покататься, Вадька стал бы их шантажировать.
– Не знаешь ты Вадьку, Леночка, он мог, он все мог. В общем, так, я в школу не пойду, скажу завтра, что у меня живот болел; если хочешь, поехали со мной в город.
Лена молчала – думала.
– У тебя бабки есть? – наконец спросила она, потому что у нее самой, судя по всему, в кармане от силы трешник, а сорваться с уроков ой как хочется.
– Есть, конечно, есть. Даю тебе минут пять на раздумье, потом позвонишь мне и скажешь, а я пока буду переодеваться.
– Ты что, была у ЭТОГО своего?
Оля усмехнулась: Лена поверила в легенду, будто бы иногда по утрам Оля навещает своего крестного, живущего в соседнем доме пенсионера, у которого моет посуду и подметает, за что получает иногда десять-пятнадцать рублей. Вот и сейчас Ленка, наверно, подумала об этом же.
– У этого, у этого. Ты давай думай скорее…
Ей доставлял удовольствие этот разговор и это распределение силы, которое только сейчас, когда их никто не видел, было естественным. А ведь все в школе уверены в том, что Оля Драницина – «шестерка» Ленки Тараскиной. Да так оно и было в начале их отношений, когда Лена взяла на себя роль защитницы или ЗАЩИТНИКА, то есть МУЖЧИНЫ. Да, они почти целый год играли в мужа и жену, и «муж» нередко избивал свою «жену», но не до крови. Им нравилось играть в сильную и слабую, они получали удовольствие от откровенных прикосновений, от изучения тела друг друга и всего того, что происходило с ними или между ними в моменты наивысшей степени возбуждения… Они развлекались этой игрой, пока Оля была девственницей, и только совсем недавно, когда в жизни Оли появился дядя Миша, все изменилось. Они, конечно, не поменялись ролями, поскольку в этом уже не было никакой необходимости, ведь игра-то закончилась, но отношения их сильно изменились. Они стали на равных, и теперь причинение боли уже не приносило им наслаждения. Кроме того, теперь, когда у Оли стали появляться деньги, Лена и сама не могла относиться к ней по-прежнему. Возможно, они были бы и рады расстаться, но не могли – слишком долго они были вместе, чтобы вот так сразу продемонстрировать всем свое расставание. Ни Оле, ни тем более Лене вообще не хотелось привлекать внимание класса, а потому они договорились вести себя как прежде. А там – видно будет.
– Я уже все придумала. Встретимся на остановке через полчаса, идет? – Последние слова Лена произнесла уже шепотом, наверное, рядом были родители. Послышались гудки. Оля, положив трубку, снова перевела взгляд на стол, на котором все еще лежали деньги.
Сейчас они поедут в пиццерию, затем в кондитерскую, потом в торговый центр, а уж оттуда позвонят Кравцову и скажут, что согласны прийти «к Иоффе» в восемь и что даже привезут с собой пива и чипсов.
* * *
– По-дурацки все получилось у нас с вами, сама не пойму, зачем я согласилась сесть к вам в машину… Ведь мы же совершенно незнакомы, и вообще непонятно, что со мной происходит…
Зверев и Земцова уже почти час сидели в машине неподалеку от дома, в котором жила Белотелова, и беседовали о разных пустяках, не имеющих никакого отношения ни к его интересу к Юле и ее работе, ни даже к тому факту, что она попросила остановить машину именно возле этого дома. Говорили о собаках, деревьях, цветах, золоте (само собой) и курсе доллара, то есть – ни о чем. Улица, залитая янтарным прозрачным светом, полнилась гуляющими, звенел женский смех, шелестела от редких порывов теплого ветерка листва молодых тополей и каштанов, высаженных, должно быть, одновременно с окончанием строительства этого, как выразилась Юля, «волшебного дома для небожителей».
– Значит, я тоже небожитель? – вдруг спросил Зверев, и Юля с удивлением посмотрела на него, впервые, быть может, заглянув прямо в глаза, и держала этот взгляд достаточно долго, столько, сколько ей понадобилось для того, чтобы осмыслить услышанное и примерить к ситуации, в которую она сама себя, собственно, и загнала, согласившись сесть в эту машину.
– Вы что, тоже живете в этом доме?
– Да, представьте себе. Поэтому я был несколько удивлен, когда вы попросили меня свернуть на эту улицу и притормозить возле ворот. Я так и думал, что вы все знаете…
– А что я, собственно, должна знать? – Юля густо покраснела. Хотя и так было ясно, что она позволила этому и без того самоуверенному типу подумать о ней плохо: мол, сама залетела в силки, по своей воле, и вдобавок зная, где эти самые силки расставлены. Но отрицать сейчас что-либо или тем более доказывать свою неосведомленность – было бы еще глупее, чем просто промолчать. Поэтому она отвернулась к окну и принялась разглядывать литые ажурные прутья ограждения.
– Я купил квартиру в этом доме буквально с месяц тому назад и, признаться, очень доволен этим, тем более…
– … что она досталась вам дешево, ведь так? – почему-то зло и раздраженно закончила за него фразу Земцова. – Всего за каких-то там двести пятьдесят тысяч рублей?
– Да вы что… – расхохотался Зверев, причем так искренне, что успел своим непосредственным и каким-то детским смехом заразить и Юлю. Но она сдержала себя, хотя и смутилась: что он может подумать? Почему она назвала именно эту сумму? И зачем ей было вообще подтрунивать над ним? Из зависти?
Посчитав, что она уже больше часа (если вообще не все свои двадцать восемь лет) ведет себя как идиотка, Юля приняла решение молчать. Можно было бы и вовсе выйти из машины и распрощаться с этим Зверевым навсегда, но что-то удерживало ее. От этого человека исходило какое-то необъяснимое тепло и покой, больше того, он как будто бы делился с сидящей возле него Юлей своей уверенностью в себе, своей внутренней силой. Это было очень странное чувство, объяснения которому она пока не находила. Нравился ли ей Зверев как мужчина? Пожалуй, хотя по сравнению с Крымовым и Шубиным, с которыми она так сблизилась, Зверев все же был для нее ЧУЖИМ. Она не знала, что он скажет в следующую минуту, как посмотрит на нее, как повернет голову… Он был ПОКА для нее словно чужая территория, чужой континент, который ей предстояло либо осваивать, либо покидать как можно скорее…
Юля улыбнулась этому образному сравнению.
– Знаете, так и быть, я вам скажу, почему я попросила вас остановиться именно здесь. У меня в этом доме живет клиентка, которая ждет меня. О точном времени встречи мы не договаривались, поэтому, прежде чем я поднимусь к ней, мне придется ей позвонить… Ну а раз мы затеяли разговор о стоимости вашей квартиры, то мне чисто профессионально было интересно узнать, сколько же вы за нее отдали. Будьте уверены, я никому ничего не скажу, но эта информация может мне пригодиться в ведении моего дела…
Юля так спокойно говорила об этом, нисколько не заботясь о соблюдении тайны, не потому, что не понимала, что совершает тем самым почти преступление по отношению к доверившейся ей клиентке, а исключительно из убеждения, что Белотелова – чуточку сумасшедшая женщина, слова которой не стоит воспринимать всерьез и гонорар которой все равно придется возвращать. Да и находится она сейчас здесь просто для очистки совести. Какие еще кровавые брызги на зеркалах? Что за бред?! Хотя именно об этом Юля бы, разумеется, никому не стала рассказывать.
– Полтора миллиона, никакой тайны… для вас, разумеется… Но я считаю, что это дешево, потому что моя квартира потянет на все два. Да что говорить, когда вы можете сами пройти туда и посмотреть, я приглашаю…
– Прямо сейчас?
– А что такого? Тем более что у вас профессиональный, как вы сами только что сказали, интерес. У меня есть отличное вино, кофе… Я не стану набрасываться на вас – в этом будьте уверены. Хотя, не будь у меня внутренних тормозов, вошел бы в вас прямо сейчас и остался там навсегда…
Юля не помнила, как очутилась на тротуаре – возмущенная, с малиновыми щеками и почему-то подгибающимися коленками… Ничего себе поговорили! Да это не Зверев, а настоящий зверь!
Пошатываясь, она подошла к воротам, которые, на ее счастье, были открыты. Это означало, что она может пройти на территорию дома (охрана, очевидно, существовала, но в каком-то невидимом месте). Непослушными руками Юля достала из сумочки телефон и набрала номер Белотеловой:
– Лариса? Это Юлия Земцова, я сейчас стою у ваших ворот. Скажите, на меня не набросятся цепные псы или охранники с дубинками?
– Ой, как хорошо, что вы пришли! – взволнованным голосом проворковала Лариса на другом конце провода. – Не могу сказать, что у меня появились новые доказательства полтергейста или, я не знаю, как все это можно назвать, но то, что меня просто-таки колотит от страха, – это точно… Проходите смело в подъезд, увидите узкую лестницу, ведущую вверх, прямо ко мне. Дело в том, что здесь у нас всего две квартиры, так что – не ошибетесь. Ой, да я вас вижу, поднимите голову, и вы тоже увидите меня…
«Идиотка», – снова подумала про нее Юля и слабо помахала ей в ответ: она действительно увидела светлую фигурку в окне дома на втором этаже.
– Уже уходите? – услышала она голос прямо над ухом и испуганно шарахнулась в сторону.
Рядом стоял Зверев с виноватым лицом; он заметно посерьезнел, а глаза глядели прямо-таки жалобно.
– Вы обиделись на меня… Я понимаю. Простите песика и почешите его за ушами… – Он склонил голову, словно ожидая, когда она и в самом деле почешет его…
– Знаете что, я сама виновата… спровоцировала… У меня нет ни малейшего желания ссориться с вами, тем более…
– … тем более что мы и подружиться-то еще не успели. Так вы теперь не зайдете ко мне?
И тут они услышали крик, душераздирающий женский крик. Он доносился как раз со стороны подъезда, в который Юле предстояло сейчас войти, чтобы подняться к Белотеловой. Зверев кинулся туда, Юля – следом.
Там, на лестничной площадке между первым и вторым этажом, лежала в расползающейся прямо на глазах луже крови женщина в черных кожаных брюках и блузке; черные волосы ее, собранные в высокий хвост, уже успели напитаться кровью, которая сочилась из раны на виске; оранжевая помада на губах несчастной смотрелась теперь так нелепо…
– Агент по недвижимости… – почти хором произнесли Юля и ее спутник и в удивлении уставились друг на друга.
– Белотелова… Лариса… – Юля бросилась наверх, предчувствуя недоброе. Ведь после такого крика Лариса могла выбежать или приоткрыть дверь, тем более что она ждала прихода Юли, и этот крик мог бы принадлежать и ей.
Единственная дверь на площадке второго этажа была распахнута, и прямо на пороге лежала Лариса с большим кровавым пятном на белом шелковом халате.
Она была еще жива, когда Юля, приподняв ее голову, приложилась ухом к тому месту, где должно было биться сердце. Оно хоть и слабо, но билось…
Зверев между тем бросился в квартиру, пытаясь увидеть убегающего преступника; тот мог уйти только из квартиры Ларисы, поскольку через дверь подъезда никто не выбегал.
– Вызовите «Скорую» и милицию! – крикнула, продолжая поддерживать голову побледневшей Ларисы, Юля и мысленно попыталась представить себе, что же тут произошло и куда мог скрыться убийца. Слишком быстро все было сработано, слишком неожиданно…
* * *
– Игорь, надо обойти друзей-знакомых Льдова, а Надя тем временем займется результатами его вскрытия… Предстоит работа, а потому прекрати названивать Земцовой, успокойся и возьми себя в руки…
Крымов отчитывал Шубина в своем кабинете, как мальчишку. Понятное дело, что он не имел права этого делать, поскольку примерно ту же самую фразу мог бы сказать и сам Шубин в отношении Крымова: тот тоже маялся из-за того, что Земцова исчезла в неизвестном направлении, никого не предупредив, и тоже, видимо, по-своему томился без нее. «Привык, наверное», – подумал Шубин, вставая со своего места, и, вместо того чтобы вмазать Крымову по его красивой физиономии, лишь хмыкнул и направился к двери, нервно сжимая в руке листок со списком ближайшего окружения Льдова. Ему ничего не стоило устроить скандал и бросить ко всем чертям и Крымова с его агентством и насмешками по поводу влюбленности Шубина в Земцову, да и саму Земцову, так жестоко поступившую с ним, отвергнув его в тот самый момент, когда он считал ее уже почти женой. Но Шубин не делал этого из чувства меры. Он считал, что даже у негативных чувств должна быть своя мера. И даже злиться на Крымова надо тоже в меру, не унижаясь и не выказывая до конца своей боли. А что уж говорить о любви к женщине… Исчезнуть, уехать из города, чтобы обо всем забыть, – это ли не бегство от самого себя, это ли не демонстрация своей слабости? Тем более что внутреннее чувство подсказывало ему, что Юля к нему еще вернется. Просто для того, чтобы понять, что же на самом деле происходит вокруг нее и с ней, ей потребуется какое-то время. И Шубин ей это самое время дал. Как дал и Крымову, простив этот начальственный (а не дружеский) тон, с которым тот позволил себе обращаться с ним. Выдержка, в первую очередь выдержка…
С этой мыслью он миролюбиво (как если бы это происходило год-полтора назад, когда отношения между всеми в агентстве были еще не испорченными) подмигнул восседающей за столом в приемной королеве Щукиной и вышел на солнечную, золотистую улицу…
Первым в списке стоял Виктор Кравцов. Он жил возле стадиона «Динамо», на Радищевской улице, имелся у него и телефон.
– Здравствуйте, мне бы Виктора Кравцова.
– Слушаю. – Голос недовольный, с хрипотцой.
– Моя фамилия Шубин. Я занимаюсь делом об убийстве Льдова. Мне необходимо с вами встретиться. Можем у вас дома, а можем на нейтральной территории, как вам будет угодно.
Кравцов, по-видимому не привыкший, чтобы к нему обращались на «вы», сказал, что может прямо сейчас выйти к главному входу на стадион, там есть небольшое летнее кафе, где можно спокойно поговорить. На том и порешили.
Игорь быстро нашел это кафе, сел в тени за столик под белым полотняным колокольчиком навеса и попросил обкуренную донельзя официанточку в красных туфлях-лодочках и каком-то светлом прозрачном балахончике принести ему кофе.
Он не сразу понял, что высокий, худощавый, стильно одетый молодой человек в широких клетчатых брюках, белой рубашке и бархатной жилетке и есть тот, кого он ждал. Он предполагал увидеть перед собой долговязое, нескладное прыщавое существо в помятой и несвежей футболке с американизированной надписью на груди «Fuck you are all», в потертых серых джинсах и бейсболке – общий прикид всех подростков города. А тут вдруг кричащий дорогой жилеткой индивидуализм, подчиняющий окружающее общество клетчатыми шикарными итальянскими брюками (Шубин видел такие на прошлой неделе в магазине «Патрон» и еще подивился их стоимости) и горьковатым ароматом дорогого парфюма. «Вот тебе и девятиклассник», – подумал Игорь, когда понял, что подошедший к его столику парень, уверенно представившийся Виктором Кравцовым, и есть лучший друг покойного Вадима Льдова.
– Как вы догадались, что это я? – спросил Шубин, хотя ответ знал заранее. Просто ему хотелось услышать голос парня, и уже по той интонации, с которой Кравцов сейчас скажет ему, что во всем кафе только один посетитель и кем же ему еще быть, как не Шубиным, он бы уже смог определить, в каком ключе вести беседу, как себя с ним вести: на равных или немного поиграть с Виктором в поддавки?
– А я и не догадывался, – окидывая Шубина ироничным и насмешливым взглядом, спокойно произнес Кравцов. – Просто сказал, и все. А вы откуда?
