скачать книгу бесплатно
Надя бывала в Лазаревском. И живо представила себе большой чистенький домик с верандой, увитой виноградом, сад с разросшимися абрикосовыми и персиковыми деревьями с отяжелевшими от плодов ветвями, розовые кусты, обрамляющие зеленую лужайку с пледом, на котором играют маленькие дети.
– Хороший план, – неуверенно пробормотала она, смутно представляя себе, сколько же времени понадобится Виталию для того, чтобы заработать на такой рай. Спросить его об этом она не осмелилась.
Огненной вспышкой промелькнула мысль: а что, если сейчас взять и убежать? Спрятаться так, чтобы Виталий ее не нашел? И тогда жизнь ее вернется в прежнее русло и будет протекать в тишине и уюте их с Лерой дома, потянутся вереницей наполненные планами о будущем школьные дни, с подружками и друзьями, какими-то нелепыми концертами, конкурсами, выставками, олимпиадами, экзаменами, походами, вечеринками… И все это будет так безобидно и весело, как раньше! И Лера будет ей на завтрак печь блинчики, тетя Тоня Воропай каждую субботу будет приносить им сметану и яйца, а рыбак Семен – свежую рыбу. Сосед Чащин будет почти каждый вечер сидеть рядышком с Лерой на диване перед новенькой плазмой и смотреть сериал. А Надя в своей комнате, закончив все дела, устроится перед компьютером и будет втайне от бабушки играть в игру с чародеями, воинами и волшебниками.
Вечером Виталий привез Надю домой, наказал не выпускать из рук телефон, быть всегда на связи.
– Так ты выйдешь за меня? – спросил он ее уже на крыльце, когда рука ее коснулась двери. Виталий стоял рядом, и у него был вид человека, который оттягивает момент расставания. Или же Наде это только показалось?
– Хорошо, выйду… Но только мне надо будет поговорить об этом с бабой Лерой.
– И поговоришь. Только позже, когда все устроится. Ну все, зайка, жди моего звонка.
Лера была дома. Скандал не устроила, увидев внучку на пороге. Подошла, обняла.
– Я все понимаю, конечно, любовь. Но он чужой, понимаешь? О нем никто и ничего не знает. Бабы рассказывали – видели же вас на свадьбе, что красивый он, справный, высокий, смотрит так, что кровь у девок закипает, но что дальше? А, Надя?
– Ба, я не знаю…
– Вы где с ним были-то?
– В лесу, в доме каком-то большом. Там все как в сказке.
– Это, случаем, не дача губернаторского сынка, Капустина? Говорят, он прячется здесь от своего отца, баб возит, пьянки устраивает, а летом – охота, рыбалка…
– Я не знаю. Но ясно, что не местных этот дом. Богатый, большой. Там внутри все новое.
– Может, этот Виталий твой – друг Капустина, и тот ему ключи дал?
Баба Лера, хоть и хотела казаться спокойной, разговаривала, как под дулом пистолета – голос ее дрожал.
– Он испортил тебя, девонька… – Лера обняла внучку. – Может, тебе путевку взять в дом отдыха, сменишь обстановку, придешь в себя… Ты словно горишь вся, таешь… Одни глаза остались.
– Не знаю, ба.
Лера проводила ее до комнаты, принесла полотенце.
– Я там тебе бойлер включила, вода, наверное, уже нагрелась.
– Ба, я чистая. Там такая душевая кабина! А ванна! На гнутых, словно золотых ножках…
– Надя, никому из подруг своих ничего не рассказывай. Вот просто молчи – и все.
Наде же хотелось только одного – раздеться, надеть пижаму и лечь под одеяло. Спрятаться от своих мыслей. Уснуть, чтобы проснуться с ясной головой и знать уже, как жить дальше.
Виталия не было целых три дня.
Надя все это время лежала неподвижно на кровати и прислушивалась к звукам, доносящимся с улицы в открытую форточку, – не скрипнет ли снег под сапогами любимого, не бухнет ли тяжелая входная дверь, впустив его в дом.
Даже голос бабы Леры, говорившей в своей комнате по телефону с пасечником, она воспринимала как тихую ее беседу с внезапно появившимся Виталием.
Она слышала то, что хотела. А иногда, поднявшись с постели и устроившись возле окна и подперев щеки ладонями, она видела приближающуюся к их дому мужскую фигуру, точь-в-точь как у Виталия. И так было всякий раз, даже когда проходивший мимо окна человек в конечном счете оказывался стариком, подростком, а то и вовсе женщиной…
Телефон молчал. Не звонили даже подружки, как чувствовали, что ей сейчас не до них.
Школа тоже отступила на второй план, и все прошлое как-то затуманилось, уступая место еще более туманному будущему.
…Телефон ожил в полночь. Разрезал печальную тишину комнаты, словно охотничий рог, призывая к действию. Надя судорожным движением схватила телефон и, услышав голос Виталия, почувствовала, как проваливается в преисподнюю бессознания.
– Зайка, собирайся, возьми все самое необходимое и выходи на крыльцо. Я жду.
Надя встала, моментально оделась, набила рюкзачок свитерами, трусиками и джинсами, положила в кошелек все свои сбережения (действуя снова в каком-то странном, сомнамбулическом состоянии, отчетливо понимая, что Виталий наяву бросил ее, пропал, а то, что сейчас происходит, – сон, где можно вести себя как заблагорассудится), набросила дубленку, нахлобучила капюшон, спрятав волосы, и, осторожно ступая, выбралась из дома в сени, оттуда – на веранду, открыла дверь и вышла на крыльцо.
Снег искрился вокруг. Под фонарем, напротив калитки, стояла знакомая машина, из которой вышел Виталий. Поначалу он показался Наде пьяным, но потом она поняла, что он просто какой-то сонный или заторможенный. А может, и просто уставший.
– Наденька моя, – он сгреб ее в свои объятия. – Ну что, соскучилась по мне?
– Да, очень, очень! Я уже думала, что ты бросил меня!
– Ну какая же ты дурочка! Я же обещал тебе, что мы всегда будем вместе! Ну что, ты готова? Поедем. Садись в машину!
– И куда мы едем? Снова туда, в тот дом?
– Нет, на этот раз мы поедем в другое место. Но ты ничего не бойся, ты же со мной.
Машина медленно двинулась вдоль дороги и словно поплыла между сугробами в сторону станции.
У здания вокзала Виталий припарковал машину, вышел из нее, Надя, повинуясь его взгляду, последовала за ним. Круглосуточный киоск, светящийся изнутри, замело снегом. Виталий постучал в окошко, которое открылось не сразу. Появилась голова молодой женщины с растрепанными волосами.
– У вас водка есть?
– Ну да, есть. Вам какую?
Но вместо ответа Виталий мощно двинул кулаком внутрь окошка, послышался влажный и одновременно твердый звук, вскрик, звук падающего тела, сопровождаемый грохотом, после чего наступила тишина.
Он разбил ей лицо, подумала онемевшим рассудком Надя, не в силах пошевелиться от испытанного шока.
– Пойдем, зайка.
Виталий схватил Надю за руку и повел за собой, за угол, где решительно распахнул дверь и втащил ее в душную и провонявшую перегаром и табачным дымом утробу киоска.
Продавщица лежала вниз лицом на полу, уткнувшись в кусок пенопласта, служившего утеплением пола. Блондинка с непрокрашенными темными корнями волос, полная, в свитере и длинной вязаной юбке, обмотанная вокруг бедер пуховым платком, она напоминала бесформенностью мешок картошки.
Над ее головой, на противоположной стене от окошка, громоздился товар (тяжелые коробки с соком, бутылки с напитками), выставленный на сваренных самодельных металлических полках, об угол одной из которых продавщица и ударилась.
Белый пенопласт прямо на глазах Нади окрашивался льющейся темно-красной кровью.
– Виталя? За что ты ее? – спросила Надя, не сводя глаз со своего возлюбленного, вытряхивающего из картонной коробки выручку и рассовывающего деньги по карманам.
– Пойдем, зайка, нам надо спешить… У нас поезд…
– Она мертвая, мертвая… Она не дышит. Ты слышишь? Ты ее убил! Мы ее убили!!!
И Надя тихо заскулила.
2. Борис. Саратов, 2014 г
Следователь прокуратуры Борис Петрович Гладышев, худощавый брюнет с синими глазами, в толстом черном свитере и джинсах, посмотрел на часы. Допрос обвиняемого длился почти три часа. Сейчас почти восемь вечера. Надя давно покормила детей ужином, и они поджидают его всем семейством. Старший Владимир восьми лет и младший Денис, которого они все привыкли звать Дени, четырех лет. Его мальчики, его счастье, его отрада. Глядя на них, на Надю, невольно задумаешься о существовании Бога и станешь молить его, чтобы только с ними никогда и ничего не случилось. Чтобы не?люди прошли мимо них. А их много – полные тюрьмы, и все это реальность, которой им надо остерегаться. Уж Борис-то знает о них все. Убийцы, насильники, извращенцы, маньяки… Сколько он их уже видел-перевидел и сколько лет сдерживался, чтобы не расправиться с ними прямо здесь, в кабинете.
Он подошел к окну, распахнул его, впуская морозный январский воздух. Пусть кабинет проветрится. Может, конечно, этот Котельников и не убивал свою жену, но алиби-то нет… Да и мотив имеется – все окружение твердит, что у него, молодого директора трикотажной фабрики, была и есть любовница, хозяйка мехового салона, Тамара Будник.
Ладно, хватит уже об этом.
Свежий воздух заполнил кабинет, вытесняя притаившиеся по углам обрывки лживых фраз, произнесенных Котельниковым, горький дух табака и запах самого преступления.
Все думают, что Борис толстокожий, что он давно уже привык к трупам и никак внешне не реагирует даже на самые жестокие картины убийств. Но это не так. Он все чувствует, все пропускает через себя. Быть может, поэтому так и переживает за Надю, за мальчиков, потому что знает – опасность подстерегает каждого повсюду.
Быть может, Розу Котельникову убили случайно, перепутали с кем-то, может, она была свидетелем чужого убийства – и такое бывает. Или же ее действительно убил, размозжив голову мраморной лягушкой, остывший к ней и тяготившийся ею муж.
Но в кабинете пахло преступлением, и запах этот исходил от Виктора Котельникова, молодого, худощавого, с холодными глазами парня, которому так и хотелось съездить по физиономии, чтобы привести в чувство и заставить его подписать признательные показания.
Борис выкурил последнюю, как он полагал, сигарету за этот день, закрыл окно, привел в порядок бумаги на столе, спрятал папки с делами в сейф, запер его, надел куртку и вышел из кабинета.
В машине было холодно. Но включать обогрев смысла не было – дом в пяти минутах езды от прокуратуры, салон все равно не успеет прогреться.
А мороз градусов двадцать – двадцать пять. Кругом темно, улицы пустые, все нормальные люди уже дома, ужинают, отдыхают. Кто-то решил провести вечер в театре, кто-то – в ресторане. Сейчас многие ужинают в ресторанах, устраивают себе праздники. Женщинам это особенно, должно быть, приятно – можно не стоять у плиты, не мыть посуду. А вот они с Надей уже сто лет нигде не были. Ни в театре, ни в кино, ни тем более в ресторане. И все это из-за его работы. Полная занятость. Да и голова всегда работает, нет ей покоя. Другая бы на месте Нади давно бы уже устроила ему скандал, взорвалась бы. Надя же просто ждет его. Шутит еще, сравнивая себя с терпеливой и преданной женой великого комиссара Мегрэ. Она-то мужу скандалов не устраивала. Кормила его, собирала в командировки, вязала шарфы, грела домашние туфли и старалась как можно реже беспокоить мужа телефонными звонками. Золотая женщина!
– Вот и ты – мадам Мегрэ. Буду тебя так называть.
– Хорошо. Я согласна.
Надя – идеальная женщина. Таких не бывает. Борис никогда не говорил это вслух, не хвастался перед сослуживцами, да и вообще старался произносить ее имя как можно реже. Надя и мальчики – это его семья, его мир, куда он не хотел впускать вообще никого из своего окружения. Работа – это работа. Семья – это то важное, ради чего он и занимается своей работой, подчас рискуя жизнью. И не столько ради денег, сколько ради наведения порядка в том обществе, в котором ему приходится жить. Будь его воля, он увез бы семью подальше из этого города, куда-нибудь, где самый маленький процент преступности. Швейцария, Ирландия, Исландия… Только не в Японию. Япония – это как другая планета. Нет, не Япония…
«И далась мне эта Япония?»
Борис поставил машину на свое, отвоеванное во дворе место под своими окнами, расположенными на втором этаже девятиэтажного дома, вышел, открыл багажник и достал коробку, перевязанную бечевкой. В кондитерскую он заезжал еще в обед и купил так любимые Надей и детьми берлинские слоеные пирожные.
Он поднимался в лифте, представляя себе, как обрадуются сладостям мальчики, как обнимет его и поцелует Надя.
«Мадам Мегрэ, ваши любимые берлинские пирожные!» – вертелось уже на языке, когда он подошел к двери и позвонил. Затем еще раз. Было странно, что ему так долго не открывали. Обычно Надя сразу же возникала за дверью, он слышал ее шаги, смотрела в глазок (он взял с нее клятву, что ни она, ни дети никогда не откроют двери незнакомым людям), после чего со словами «А вот и папа пришел!» открывала.
– Надя? – негромко позвал он, стараясь не привлекать внимания соседей своим голосом.
Но за дверью было непривычно тихо. Борис достал ключи и отпер один за другим все три замка. Распахнул дверь. Сердце его колотилось. Куда все подевались? Господи, хоть бы с ними ничего не случилось!
В их семье было принято предупреждать практически о каждом шаге, перемещении Нади ли, детей. Когда Надя отправлялась, к примеру, за покупками в город, она звонила Борису, чтобы сообщить ему об этом, а если он бывал очень занят и долго не отвечал на звонок, отправляла ему сообщение «Я поехала на рынок». На этих звонках и сообщениях настаивал сам Борис. «Чем бы я ни занимался, где бы ни был, я всегда буду рад твоему звонку, я должен знать, где вы, чтобы в случае опасности прийти к вам на помощь».
Безусловно, чужие люди, узнай они об этой особенности их отношений, об этих правилах, были бы удивлены. Надя же, всегда помня о специфике профессии мужа и понимая, что все это делается исключительно из самых лучших побуждений человека, каждый день сталкивающегося со злом, неукоснительно выполняла все его просьбы, соглашалась и с другими его странностями. Главным для нее было – душевный покой Бориса.
И что же случилось теперь? Куда они все подевались? Он позвонил: Надя была вне зоны действия сети.
Борис, решительно заглядывая во все комнаты квартиры, по пути включая повсюду свет, взглядом опытного следователя искал следы борьбы или признаки беспорядка, которые указывали бы на беду. У Нади было одно свойство, которое, может, у другого мужчины вызывало бы раздражение или усмешку, а у Бориса – чувство восхищения и уважения: Надя была чрезмерно аккуратна. За что бы она ни бралась, все делала настолько чисто и идеально, раскладывая все в стопочки, ряды, что, даже находясь где-нибудь в гостях, скажем, у своей свекрови, у матери Бориса, Евгении Спиридоновны, она и там находила какие-то вещи или предметы (оставленная на журнальном столике книжка, рассыпанные конфеты, обувь в прихожей), которые машинально прибирала, складывала, придавая даже живописному беспорядку четкие линии.
Сейчас же, осматривая квартиру, он как будто бы успокоился, обнаружив, что ничего, что не было бы аккуратно сложено, нет. Все как обычно. И обувь в прихожей стоит на полу ровно, парами.
Вот только детей нет и Нади.
Он сразу же позвонил матери. Голос его дрожал:
– Мама? Дети у тебя?
– Да, Боренька, не волнуйся, у меня… Я как раз собиралась тебе звонить. У Нади проблемы с телефоном, разрядился… Она привезла мне еще днем мальчиков, сказала, что у нее умерла какая-то родственница, что она хочет успеть на похороны, что потом позвонит и все подробно расскажет и объяснит, и уехала.
– Да? – У Бориса даже голос пропал. Он начал сипеть. – И что же? Она тебе больше не позвонила?
– Нет, но, думаю, еще позвонит. Все-таки у человека горе. Надя очень эмоциональная, думаю, она тяжело переживает семейную трагедию.
– Мама, а она не сказала, где жила эта тетя? Где похороны? Куда она поехала-то?
– Нет. Но я думаю, что похороны там, откуда она родом – станция Сенная. Ты, сынок, звонил ей?
– Конечно, звонил. Ее телефон вне сети или выключен.
– Ну, правильно. Она так и сказала мне, что он у нее разрядился. Знаешь, так всегда бывает – когда нужен телефон, он оказывается разряжен. Уж не могут изобрести батарейки помощнее. Так ты приедешь?
– Не знаю. Я должен найти Надю. Или связаться с ней. Вот найду, поговорю, тогда и приеду к тебе. Пока, мам.
В квартире было так тихо, что уши заломило.
Борис еще раз прошелся по комнатам. В спальне заметил легкую примятость на покрывале, словно там лежало что-то тяжелое. Сумка? Чемодан? Или кто-то сидел?
Он бросился в кладовую – чемодан оказался на месте. Да и вещей в шкафу как будто бы не убавилось.
В детской комнате на ковре игрушки остались в таком виде, словно ими играли до определенного момента, после которого дети как-то быстро встали, собрались и покинули комнату. У Нади не было времени прибрать за ними. Вот он – элемент беспорядка! Неожиданность! Хотя все правильно. Умерла родственница. Конечно же, это было неожиданно, иначе Надя рассказала бы ему, предположим, о болезни своей родственницы, уж как-нибудь да точно прокомментировала это. Что тетя заболела, что дела совсем плохи…
Но вот о тете они вообще никогда не говорили. О Лере, Надиной бабушке, вспоминали часто. Надя с ней перезванивалась, Лера посылала им поездом через знакомую проводницу посылки с деревенскими продуктами: медом, сметаной, замороженной птицей. Лера, слава богу, была здоровой, еще крепкой женщиной в свои шестьдесят семь лет. И вряд ли мама что-то спутала, назвав бабушку тетей.
Борис бросился в прихожую, где на полочке лежал толстый блокнот с номерами телефонов. Уголки страничек, вырезанных ступенчато в алфавитном порядке, были потрепаны. Вот она, буква «Л». Он без труда нашел телефон бабы Леры, позвонил.
– Да, Боря, слушаю, – услышал он спокойный, как всегда, голос Леры.
– Надя у вас, Валерия Николаевна? – спросил и затаил дыхание. Промелькнуло: какое же это страшное чувство ожидания беды. Предчувствие надвигающейся катастрофы. Страх потери.
– Нет. А что, она должна быть у меня?
Бориса словно током ударило. Он даже говорить не смог. Несколько секунд молчал, собираясь с силами.
– Валерия Николаевна, у Нади есть тетя? Тетя, которая умерла и к которой она на похороны отправилась?
