скачать книгу бесплатно
Надо ещё кому-нибудь рассказать, но про оградку сразу не говорить.
Случайный прохожий – небритый, с воспалёнными красными глазами и банным веником в сумке, – попался навстречу нескоро. Когда Митя поведал ему новость, он опечалился ещё в большей степени, чем тётя Тамара: долго, с непонятным уважением расспрашивал, от чего умер отец Мити, как долго до этого болел и когда будут поминки. Митя всё обстоятельно рассказал, в том числе показал, где они живут, добавив, что сегодня к ним приедет играть музыка.
– После зайду проводить, – сказал человек сам себе, – в бане помоюсь, домой схожу и как раз к выносу успею. Там, глядишь, и опохмелюсь. Как ни крути, а душа своё требует.
– Приходите, будем рады, – сказал сирота вежливо, отмечая шевеление на углу квартала возле водопроводной колонки двух фигур с вёдрами.
Дойдя до угла, рассмотрел их: очень пожилого, потертого, но кучерявого на висках, с лысым затылком человека в очках, за толстыми линзами которых не разглядеть глаз, наливавшего своё ведро, и его спутницу, худую высокую женщину в грубой робе, висевшей на ней, как на вешалке, которая горбясь потащила на плечах коромысло, обвив его тощими жилистыми руками.
Митина новость не произвела на человека у водоколонки совершенно никакого впечатления. Будто уже многие прохожие успели о том доложиться.
– Умер? Царствие ему небесное, – сказал он равнодушно, не отрывая взгляда от белой струи воды, сильно бившей в ведро.
– Его отвезут на кладбище, там он полежит в могилке, вылечится и будет опять здоровым, – счёл нужным объяснить Митя ситуацию как можно более неунывающим тоном.
– Как же он сам выберется из могилы из-под земли? – неожиданно рассердился кучерявый, выпялив на Митю злые стекла. – Сверху копать – и то лопата нужна!
Митя немного испугался и ответно рассердился:
– А вот раз – и выпрыгнет здоровенький! И уколы ему делать не надо будет, и операции резать!
Разочарованный общением с лысо-кучерявым, Митя побежал обратно к дому. В спину ему неслось:
– Выпрыгнет, как же, жди больше! Всё бы покойники из могил выпрыгивали, вот бы я на вас посмотрел тогда!
Днём с завода, где работал отец, пришла машина – привезла памятник и металлическую оградку в кузове. Памятник являл собою железную пирамиду, окрашенную краской-серебрянкой, к вершине которой приварена звезда того же серебристого цвета.
Сосед дядя Гена, живший неподалёку в доме с высоченными воротами, заинтересовавшись памятником, влез на грузовик, потрогал пальцем липкую звезду и укоризненно качнул головой, выражая отношение к халтуре. На вытянутом лице с длинными ушами возникло разочарование. Памятник был изготовлен срочно, за счёт завода.
– Охры что ли не нашли для звёздочки?
Сходив к себе домой, принёс краску, кисточку и аккуратно перекрасил звезду в красновато-коричневый цвет. А когда унёс краску, одна соседка сказала другой: «На заводе он цеховой парторг. Боится за политику партии».
Приехали невозмутимые люди с барабанами и жёлтыми тарелками – оркестр. Ни на кого не обращая внимания, они расположились прямо перед воротами на улице и начали опробовать инструменты.
Митя пристально наблюдал за происходящим. Он не мог прояснить значения памятника, имевшего значительные размеры, принимая его за некий медицинский и одновременно космический аппарат. Сможет ли отец разместиться в этой ракете? Если памятник специально изготовили на заводе для папы, какое право имеет дядя Гена мазать своей половой краской звёздочку? Или предстоит нечто совершенно волшебное?
Острыми ушами, торчащими из шапки волос, хитроватым взглядом, когда оглядывался по сторонам, производя окраску, сутуловатым горбиком спины дядя Гена напоминал ему некую загадочную колдовскую зверюшку, применяющую к целебному устройству свои непонятные дополнительные чары.
Настала пора Мите вернуться в дом, а там всё переменилось, будто по мановению волшебной палочки: исчезли чадящие огромные керогазы, вместо них на бабушкиных стульях восседали маленькие, очень важные церковные старушки в чёрных одеяниях.
Мать взяла Митю за руку, отвела в большую комнату, утром так поразившую его солнечной пустотой. Вещи здесь по-прежнему отсутствовали, зато на двух табуретах стоял длинный красный ящик, называемый гробом, к изголовью которого приставлены венки, сделанные из веток ёлки. От них в комнате сильно пахло хвоёй, совсем как на Новый год, когда дарят шоколадные конфеты, мандарины, игрушки. Митя улыбнулся приятному воспоминанию.
В гробу спал небритый отец. Лицо его было спокойным, бледным, умиротворённым. Рядом стоял стул. Распоряжался в комнате приглашённый фотограф: он усадил мать на стул, поставил Митю рядом, приказав обоим смотреть на покойного, отошёл на два шага к закрытой двери, ведущей в другую комнату, и щёлкнул два раза вспышкой. Затем с треском отворил створки дверей: соседняя комната оказалась битком набита молчащим народом. Для Мити это было полной неожиданностью. Впоследствии ему снился дурной сон: двери в комнату отворяются, а за ними плотной стеной стоит множество людей, которые молча на него смотрят.
Через распахнутую дверь они начали переходить в большую комнату, через минуту став плотной стеной у гроба. Фотограф сфотографировал их, после чего объявил: «Можно выносить для прощания на улицу».
Под звуки музыки, бьющей прямо в сердце, гроб установили в кузове машины, где уже находились памятник и оградка, после чего машина с открытыми бортами тихо поехала по улице. Все зашагали следом, Митя с матерью тоже.
В лесу на кладбище гроб сняли с грузовика, снова поставили на табуреты рядом с выкопанной в белом песке глубокой ямой. У сироты в голове зароились самые неприятные предчувствия.
Их подтвердил земляной человек с лопатой, сновавший рядом.
– Давайте кончать процессию, – сказал он нетерпеливо, – песок быстро сохнет, края в любой момент могут обвалиться. Мы, конечное дело, положили доски, но всё равно, чем чёрт не шутит.
Повсеместно стоящие в округе пирамидки с оградками, подобные той, что они привезли с собой, но здорово облупившиеся, говорили Мите, что и они оставят эти заводские изделия стоять здесь, обратно не заберут. Для чего в таком случае выкопана глубокая яма? Неужели для отца? Разве в песке вылечишься?
Мама начала плакать, другие женщины тоже всхлипывали, а Митя с подозрением разглядывал плохо одетых людей с лопатами, перекуривавших в сторонке.
Далее произошла уже совершенно бесчеловечная жестокость: отца заколотили сверху красной крышкой, прибив её ни много ни мало гвоздями, и неподобающим образом одетые мужчины в потных рубахах, под визги рыдающей музыки, опустили гроб в яму. И что самое страшное – все по очереди подходили к яме, бросая горсти песка в могилу. Песок гулко стучал в крышку. «Зачем кидаются?» Следом за данной процедурой ждавшие своего часа могильщики с лопатами быстро довершили дело, установив поверх кучи сырого песка оградку и памятник внутри неё.
Теперь он понимал, о чём предупреждал его злой дядька у колонки! Если отец проснётся там, то не сможет вылезти! Ведь его так глубоко зарыли! Да ещё прибили крышку гроба гвоздями! Отец совершенно точно не сможет выбраться, даже если выздоровеет! Митя попытался объяснить эти ставшие очевидными для него ужасные подозрения матери, но та почему-то отвернулась, не желая слушать. Митя зашёл с другой стороны, дёрнул за платье: «Ему там темно и нечем дышать, когда будем откапывать обратно?».
– Завтра, – ответил землекоп в простой рубахе с закатанными до локтей рукавами, с большим удовольствием выпив поднесённый тетей Клавой стаканчик водки: – Пусть земля ему пухом! – Ты, главное, сильно не расстраивайся, ко всему, брат, постепенно привыкнешь. Жить на земле трудно, народ с возрастом обустраивается, кто как может, а потом всех без разбору сюда сносят, и никуда не деться. Такие хреновые порядки в этом мире. Ладно, царствие ему небесное, аминь. Похоронили по-людски – уже хорошо.
Обратно идти оказалось гораздо труднее: кладбищенский песок набился в сандалии, растёр пальцы в кровь, но Митя его не вытряхивал и даже не сказал никому, потому что сам не заметил. Ему было горько.
2. Кукушка с голубями и девочки с дафниями
Когда отец из-за болезни слёг и не смог ходить на свой «Металлзавод №1», мама устроилась в артель швеёй-надомницей, дабы иметь хоть какой-то заработок и при всём при том находиться дома.
Её новая деятельность чрезвычайно нравилась Мите.
Ножная швейная машинка переместилась из темноватого угла ближе к окну и теперь день-деньской строчила, как из пулемёта, пробивая брезент специально раскроенных заготовок, сшивая их в рабочие рукавицы. На полу возле машины высилась гора новеньких верхонок, остро пахнущих фабричным брезентом. Он обожал прыгать на неё с разбега, играя в войну под пулемётную трескотню швейной машинки.
В конце недели приезжал на грузовике бригадир артели, весёлый дядька, говорящий шутками-прибаутками, привозил туго связанные пачки заготовок правых и левых половинок рукавиц, с собою забирая готовые верхонки. С каждой пары рукавиц заработок швеи составлял три копейки.
И всё бы хорошо, однако со временем стук машинки начал раздражать больного отца, в результате с надомной грохочущей работой пришлось расстаться.
Стоял апрель, снег сходил с земли, текли ручьи.
Возле дома у них имелся небольшой огородик, где летом произрастали на нескольких грядках морковь, лук, укроп и помидоры с огурцами, а далеко за городом был куплен несколько лет назад мичуринский участок – пять соток чернозема с ранетками, стелющимися яблонями, клубникой-викторией, малиной, крыжовником, смородиной, требующий за собой постоянного ухода.
После похорон и поминок денег в семье совершенно не осталось.
Мама часто задумывалась, глядя перед собой в одну точку, тихо вздыхая. Ей надо было устраиваться на работу, однако в этом случае совершенно некуда деть Митю, потому что на хороших работах мест в детские городские садики не предоставляют, а идти на завод в горячий цех она не хотела. С урожаем на заводе тоже пришлось бы расстаться, потому что без ежедневного ухода да поливки и на грядках ничего не вырастет, и ягода осыплется на землю и пропадёт, в результате все усилия пойдут прахом.
Она постоянно советовалась с тётей Клавой, с тётей Аней, другими соседками, встречаемыми на улице и, в конце концов, решила отложить трудоустройство на осень, вплоть до окончания сбора урожая, который в этом году, судя по завязи смородины и ранетки, должен быть рекордным. Главное, заморозков июньских не случилось: плодовые деревья и ягодные кусты сплошь усыпаны замечательной завязью.
– Перейдём на подножный корм? – предложила мама Мите.
– Перейдём, – с радостью согласился тот, представляя, что с этого дня их семейство начнёт питаться травкой, в обилии везде произрастающей, беря пример с коровок и барашков, и забот не знать со всеми этими супами, пюре и котлетами.
В самом скором времени они действительно перешли на подножный корм, однако не совсем так, как Мите представлялось.
Теперь, когда он просыпался утром, мама уже возвращалась с базара, куда к шести часам относила на продажу корзину с редиской, луком, укропом. На вырученные деньги там же, на базаре приобретались самые необходимые продукты, а оставшуюся мелочь: пятаки с десятиками мама раскладывала на столе, считала, составляя столбики, думала о чём-то и сообщала с облегчением: «Ну, на сегодня нам должно хватить, а завтра – видно будет».
Из сумки вынимались вкуснейшие в мире горячие беляши, а на дне еще находилось с полкило баранины, завернутой в большой лист хрена на обеденный суп. Они завтракали салатом из своей огородной редиски, беляшами со сладким чаем, вкуснее еды Митя себе вообразить не мог.
Сразу после завтрака наступало время набирать воду для вечерней поливки огорода, чтобы за день она хорошенько прогрелась на солнце.
Взяв коромысло и вёдра, мама шла на колонку, Митя вприпрыжку бежал следом. Его помощь простая, но необходимая – открывать и закрывать ворота на улицу, не то может заскочить какая-нибудь уличная собака и вытоптать весь их подножный корм.
Кошки не столь опасны, но и они представляют угрозу для свежих посадок: любят бегать по рыхлой земле грядок, разрывая их задними ногами. Только вчера мама выдергала остатки редиски, перекопала землю, заборонила граблями, сделав грядочку ровненькой, посадила новые редисочные семена, полив их из лейки. Теперь грядку надо беречь и охранять как зеницу ока, ведь она даст им будущий подножный корм.
Вёдра на коромысло мама надевает громадные: наполненное водой Митя не может даже одно приподнять от земли, а мама несёт на плечах два, совершая за утро много походов на угол квартала к водопроводной колонке, постепенно наполняя бочку.
Что действительно хорошо, с утра возле колонки очередь маленькая: когда один человек стоит, набирает воду, когда двое. Зато вечером здесь скапливается уйма народу, тогда приходится долго стоять-ждать каждый раз, да и напор утром лучше.
Мама наливает вёдра по самые краешки, играючи взметает коромысло на плечи, несёт, не плеща ни капли. На третьем-четвёртом походе начинает уставать – тянуть при ходьбе шею, а вода потихоньку расплескивается на землю. В Митины прямые обязанности входит вовремя сообщать ей об этом.
По пути они обязательно здороваются с прохожими: тёткой Федосьей, бабой Лизой, спешащими в церковь, откуда доносится утренний колокольный звон, потом дядей Геной, идущим на завод в костюме и при галстуке.
– Здравствуй, Геннадий, – говорит мама, отворачивая в сторону вёдра, чтобы случайно не задеть.
– Здравствуйте, – дядя Гена останавливается. – Ну как, устроилась на работу?
Мама опускает глаза, начинает оправдываться.
– Пока ничего не подыскала. Сейчас сад да огород требуют много времени, только успевай разворачиваться, да и ребёнка куда девать?
– Пойдёшь на завод, устроим в ведомственный садик.
– Нет, к станку не хочу. Не по душе дым, да гарь, да мазут.
– Тунеядствовать тоже нечего. Смотри, так недолго покатиться вниз по наклонной плоскости. За тунеядство статья предусмотрена, в курсе?
Глянув на часы, дядя Гена торопливо кивает и уходит на завод размеренным механическим шагом. Они с мамой идут дальше своей дорогой. Вода из вёдер сильно плещется, Митя громко сообщает об этом, но мама будто не слышит. У неё портится настроение.
– Что топчешься? Открывай калитку! – кричит она. – Нет, чтобы матери помогать, так он ворон считает!
Митя отворил калитку в ограду, закрыл следом и побежал быстрее вперёд – открывать огородную, которую надобно стоять-придерживать, чтобы не ударила с размаха по ведру.
Мама выливает воду, бормоча вслух: «Тунеядство, тунеядство, ну где здесь тунеядство, когда работаешь круглосуточно тягловой лошадью? Бочку одну наполнить – надо десять раз на колонку с коромыслом сбегать, а одной бочки на огород разве хватит? Ещё ванну налить да бачок для дома. Умник нашёлся! Между прочим, мне уже не семнадцать лет, чтобы здесь лямку тянуть да еще на заводе железо ворочать. Без того всю жизнь напролёт, как лошадь, в мыле бегаешь, а он идёт в костюмчике за столом сидеть – чинуша! Тунеядством пеняет. Боится, что денег приду просить в долг».
Она заторопилась на улицу сердито гремя вёдрами, оставив калитку открытой. Чувствуя, что только мешается под ногами и у мамы неважное настроение, Митя более не решился сопровождать её до колонки, остался возле дома.
Молчаливо замкнувшись, мама безостановочно таскала воду, пока бочка, бак и ванная не наполнились до самых краёв.
Вылив последнее ведро, она почти упала на огородную лавочку и зачем-то долго смотрела на цветущие желтыми цветками помидорные кустики. Вдруг улыбнулась Мите, из чего следовало, что настроение её начало подниматься.
– Ничего, сынок, живы будем – не умрём. Солнце высоко стоит, часов десять, никак не меньше. Идём в дорогу собираться, а то народу опять будет на остановке – с автоматом не пробиться.
Их мичуринский участок находится далеко за городом, туда долго добираться. Быстрее всего, конечно, можно доехать на автобусе.
По краям площади располагаются несколько остановок разных маршрутов, и на каждой гудит немалая толпа желающих уехать. В центре площади шеренгой выстроились автобусы.
Когда какой-нибудь из них запускает двигатель и выруливает к остановке, на него тотчас набрасываются люди, числом в несколько раз превышающим количество мест в салоне. Начинается штурм дверей.
– Это ещё что, – наблюдая соседнюю посадочную площадку, где разыгралось очередное столпотворение, сказала мама своей знакомой Павловне, представительного вида старухе в чёрной одежде и чёрном платке, со всегда суровым лицом, – а что тут будет в воскресенье!
– В воскресенье все в сады ринутся, тогда нам здесь делать нечего, – согласилась Павловна, и её лицо стало ещё суровей, почти как у воина-пограничника, если рассматривать черный платок, надвинутый по самые брови, в качестве воинской каски. – А и сейчас зря ждём, только время теряем, надо на трамвае ехать да пешком через лес идти. Вернее будет.
– Подождём немного, вдруг залезем? Вдруг два автобуса по маршруту сразу пустят?
Взгляд Павловны сообщил окружающим, что мама такая же мечтательница, как и её маленький сын, но Митя в данном случае даже и не собирался мечтать про второй автобус. Как можно вообще мечтать про пыльную давку, где нечем дышать?
Конечно, автобус довезёт до самых ворот садоводства, а через лес идти далеко и опасно, ведь там могут встретиться хулиганы и бандиты, это всем известно, но всё равно Мите, как и Павловне, лес нравится гораздо больше, нежели душный, битком набитый автобусный салон, в котором его каждый раз лихотит от запаха бензина, пыли, тесноты, духоты и тряски.
Их автобус должен отправиться по расписанию только через полчаса.
Этого времени вполне достаточно, чтобы прогуляться до Демидовского столба, расположенного неподалеку. Митя уже знает, что столб воздвигнут в честь горнозаводского дела на Алтае, однако после революции вывеску на нем сменили, он сделался памятником героям революции. Тем не менее жители продолжали называть столб Демидовским.
Вокруг очень красиво. Под ногами каменные плиты, а не асфальт. Мама рассказала Мите, что в прошлом веке здесь любил гулять сосланный писатель Достоевский. Он скучал по Петербургу, а окрестности Демидовского столба напоминали ему петербургские виды.
– Он прямо сюда наступал? – указал Митя перед собой.
– Да, прямо сюда.
С великой осторожностью Митя поставил свою ногу, как ему казалось, след в след Фёдору Михайловичу, испытывая при этом неимоверное волнение.
Нагулявшись в своё удовольствие, они вернулись разговаривать с Павловной. Тут один из автобусов в центре площади развернулся, лихо подкатил к их остановке, передние и задние двери открылись. Толпа облепила «душегубку», словно черные муравьи зеленую гусеницу, брошенную прямо на муравьиную кучу, и в первые несколько минут у дверей, даже передних, куда по правилам должны заходить только инвалиды и пассажиры с детьми дошкольного возраста и куда они тоже направились, разыгралось нешуточное сражение, сопровождаемое короткими сдавленными криками. Замелькали вперемешку локти, сумки, рассерженные лица. Полыхнула истошная женская брань.
– Не пойду туда, – объявил Митя.
– Не бойся, дай-ка возьму тебя на руки.
И действительно, мама подхватила его, закинула чуть ли не на плечо (в левой руке у неё большое эмалированное ведро с обеденными припасами), после чего храбро устремилась в гущу сражения к передним дверям. Атмосфера здесь накалена до предела. Перед тем как закрыть от страха глаза, Митя успел заметить, что Павловна осталась стоять на месте с отстранённым, безрадостным выражением. Однако Павловна получает пенсию, кроме того ей помогает дочь, которая хорошо зарабатывает. Попадёт она сегодня в сад и во сколько – не столь для неё важно, как для их маленькой семейки беспомощных тунеядцев, существующих исключительно на подножном корму и Митину пенсию в двадцать рублей. Пенсия по утере кормильца маленькая от того, что начислили ее не с зарплаты, а уже с пенсии отца по инвалидности, которую тот успел получить всего два раза.
Нетрудно догадаться, что и прочие граждане с вёдрами, корзинами, костылями, детьми относились к их же категории, существующих на подножном корму, растущему в садах или ближних деревнях, куда доходит автобус, так что отступать всем некуда, остаётся сражаться до последнего с себе подобными за право уехать. Автобусов мало, а людей слишком много развелось.
Они врезались в толпу, мгновенно в ней увязли, никуда не продвинувшись, в то время как буквально в двух метрах от них десятки счастливчиков врывались внутрь салона, становясь пассажирами и занимая лучшие места у окон, выставляя в них, словно на показ, довольные лица. Зажатые со всех сторон сердитыми людьми, тоже пытавшимися продвинуться хоть на сантиметр ближе к дверям, Митя с мамой могли только наблюдать, как наполняется пассажирами автобусное пространство за стёклами.
Но постепенно лица счастливчиков, только что глядевших на остановку из окон с выражением полного удовлетворения – «Уффф! Влезли! Теперь уедем!», начинают морщиться, приобретая страдальческие черты: кругом толчея, жара, совершенно нечем дышать. Народу в автобусе, как сельдей в бочке, на голове друг у друга стоят.
Оставшиеся наперебой ругали хама, растолкавшего детных пассажиров, а также инвалидов локтями и нагло залезшего в первую дверь, но что теперь? Теперь кричать бесполезно.
Автобус набился под завязку, из верхних узеньких открытых форточек как-то боком и неудобно торчат головы – высунулись, дышат воздухом. Не желавшие остаться граждане висят гроздьями в дверях, иные болтаются даже без всякой опоры, некуда ногу приспособить на ступеньке.
Шофёр кричит в радио: «Пока не освободите двери, автобус в рейс не выйдёт!».
«Врёшь-пойдёшь, – отвечают ему головы из форточек, – расписание для кого писано?»
– Куда только народ едет? – произнесла мама недовольно. – Мы-то в сад, по насущному делу, пропитания ради, а они куда рвутся?
– Все по насущным делам, – вздохнула Павловна, – от безделья в душегубку на мучение разве полезешь?
Мать опустила Митю с рук.
