Осколки падающих душ

Данила Хаустов

Осколки падающих душ

Глава 1. Зов осколка

Тишина в их уединенном доме звучала по-особенному – звонко, словно колокол, наполненная шепотом трепетных листьев, неумолчным стрекотом кузнечиков и глубинным гулом самой земли. Иисар с детства внимал этой подземной песне. Он чувствовал ее дрожь босыми пятками, скользя по утренней росе, и ощущал вибрацию в шершавой древесине стола, за которым собиралась семья. Для него магия не была пыльной абстракцией из книг; она дышала вкусом свежего воздуха после дождя и согревала теплом глиняной чашки в ладонях.

Мара, его мать, не плела заклинания. Она шептала травам, и те, доверчиво раскрываясь, поведывали ей свои тайны. Исцеление в её руках было не яркой вспышкой энергии, а медленным, терпеливым возвращением к жизни, тихим уговариванием плоти. Иисар помнил, как она целыми днями просиживала у постели измученного хворью старика, безмолвно держа его за руку, пока лихорадка, словно нежеланный гость, стыдливо отступала.

– Мама, почему мы не в Ардлене? – спросил он однажды вечером, наблюдая, как её пальцы перебирают сухие коренья. – Говорят, в академиях Ардлена магию поставили на поток. Там ты могла бы исцелять сотни!

Мара устало подняла на него взор, бездонный, как колодец в сумерках. – Река, дарующая жизнь всему сущему, прекрасна, Иисар. Но ту же реку, закованную в камень каналов, можно обратить в орудие разрушения. Магия Ардлена – это математика, это грубая сила. То, что делаю я, и то, что слышит твой отец в шепоте ветра… это не сила. Это разговор. Эльфы Лианиэля понимают это. Их магия – песнь, льющаяся в унисон с пульсом леса. А гномы Туманных Гор… они искусно вплетают чары в металл и камень, заставляя саму материю плясать под их волей. Но в Ардлене… в Ардлене давно забыли, как слушать. Там считают, что приручили магию, как дикого зверя. Но зверь рано или поздно покажет клыки.

Отец, Тарек, действительно слушал. Каждый вечер он выходил на крыльцо, и казалось, будто сама ночь склоняется к нему, как к старому другу, чтобы поведать свои секреты. Он мог предсказать приближение шторма по встревоженному пению птиц или отыскать источник воды, лишь взглянув на трепет осинового листа. Его магия была не в подчинении, а в гармонии, в тонком резонансе с миром.

– Папа, а магия Серебряных Песков? – допытывался Иисар, помогая ему чинить покосившийся забор. Тарек на мгновение погрузился в раздумья, его загрубелые пальцы скользнули по шершавой древесине. – Дикая, сын. Как ураган, вздымающий дюны в сердце пустыни. Её невозможно приручить, можно лишь… молить о милости. Племена кочевников читают будущее по причудливым письменам, что ветер пишет на песке. Это опасный путь, Иисар. Там легко заблудиться и сгореть.

Именно отец однажды привел его к древней пещере, чей зов шепотом струился сквозь сплетение леса. От нее веяло могильным хладом и дыханием вечности.

– Духи здесь не говорят, – прошептал Тарек. – Они безмолвствуют. Но здесь есть нечто… Что-то зовет. Я чувствовал это с тех пор, как мы поселились у подножия горы. Но зовет не меня. Сегодня я понял – зовет оно тебя.

Внутри пещера зияла тьмой, пожирающей любой проблеск света. Сердце Иисара, семилетнего мальчишки, билось где-то в горле. Ведомый инстинктом, более сильным, чем испуг, он сделал шаг вперед, в утробу мрака. Он не произносил заклинаний, не шептал молитв. Он просто протянул руку навстречу бездне, чувствуя, как что-то откликается из самой ее глубины – зов, отзывающийся кровью.

И тогда боль, острая, нестерпимая, словно сердце пронзили осколком раскаленного стекла, вспыхнула в его груди. Он вскрикнул, отшатнулся, но было уже поздно. Из тьмы, прямо перед ним, всплыл крошечный осколок, мерцающий неземным, ледяным светом, словно слеза небесного светила. Он парил в воздухе, пульсируя в такт его собственному сердцу, а затем, подобно стреле, вонзился Иисару в ладонь.

Адская боль мгновенно обернулась леденящим, невыразимым покоем. Осколок исчез, растворившись в крови, оставив на коже лишь тонкий, серебристый шрам – след от упавшей звезды. Иисар ощутил, как внутри что-то перевернулось, заняло предназначенное место, о существовании которого он даже не подозревал. Теперь гул мира не просто доносился до его слуха. Он стал частью его самого. Он жил не снаружи, а внутри, и тишина отступила, уступив место едва уловимому, но всепроникающему жужжанию, поселившемуся в его костях.

С того дня светящиеся сферы, которые он раньше создавал с таким трудом, стали послушными, словно продолжение его воли. Порой, в гневе или страхе, его ладони сами собой окутывало сияние, и однажды он случайно испепелил старое, иссохшее дерево во дворе. Не усилием воли, а одним лишь вырвавшимся наружу чувством. Он стоял, дрожа, глядя на черный пепел, пронзенный не мощью, а леденящим ужасом. Что-то внутри отозвалось на этот всплеск ликующим, бездушным эхом.

– Ты весь в своего отца, – вздохнула Мара, глядя на обугленный пень. – Но в тебе есть нечто еще, Иисар… Что-то привнесенное. Будь осторожен, сын мой. Ибо то, что даруется звездами, способно и обжечь. То, что мы носим в душе, определяет, какую магию мы творим. А в тебе теперь живет осколок небес. И кто знает, дар это или проклятие…

Лишь годы спустя, в стенах Ардленской академии, он постиг истинный смысл ее слов.

Академия встретила Иисара утробным гулом каменных сводов, пропитанных запахом пыли веков, холодом металла и едким озоном от неустанных плетений чар. Здесь магия была не чувством, а алгоритмом, не чудом, а строгой теоремой. Заклинания, вычерченные сухими линиями на пергаменте, напоминали скорее инженерные чертежи, чем песни мироздания. Студенты, словно клонированные в серые мантии, спешили на лекции, их лица – бледные маски, озабоченные не «гулом земли», а бездушными формулами. Иисар, дитя полей с руками, пахнущими плодородной землей, и тайной, пульсирующей раскаленным углем в ладони, чувствовал себя здесь чужаком, заброшенным на чужую планету.

Первые недели стали для него персональным адом, выкованным в кузне академического снобизма. Он проваливал простейшие тесты на контроль магии, пытаясь не приказать, а «уговорить» магический кристалл сдвинуться с места, словно задобрить норовистого жеребца. Преподаватель, сухой, как пергамент, мужчина с колючим взглядом из-под очков, брезгливо морщился, словно от запаха навоза: – Хилон, прекратите это шаманство! Здесь нужна точность, ювелирная выверенность, а не ваши деревенские заговоры и шепотки травам!

Именно в этом ледяном царстве интеллекта, где магия препарирована, как лягушка на анатомическом столе, он встретил Фарела – свою полную, огненную противоположность.

Тот возник, словно черт из табакерки, на первом же практикуме по телекинезу – коренастый, крепкий, с копной черных, словно вороново крыло, волос и глазами, горящими алым, непокорным огнем. В них плескалась дикая, почти звериная энергия. Магистр, уставший от однообразия, попросил сдвинуть с места злополучный магический кристалл. Иисар закрыл глаза, пытаясь «услышать» его, почувствовать его суть, как учил старый отец. Кристалл дрогнул, словно от прикосновения ветра, повинуясь не грубой силе, а ласковому, почти материнскому зову.

Фарел, стоявший рядом, презрительно фыркнул, словно почуял гниль. – Ты что, с ним договориться собрался? «Кристаллик, скушай конфетку и подвинься, а?» – Он резко, словно плетью, взмахнул рукой, даже не удостоив кристалл взглядом. Воздух вокруг с треском раскололся, и камень, взвыв от боли, словно под пыткой, с грохотом отлетел к стене, оставив на камне глубокую, кровоточащую трещину.

– Магия – это не грубая сила! – не выдержал Иисар, чувствуя, как по спине разливается кипяток гнева. – Ты можешь сломать то, с чем работаешь! Ты не слышишь, как он кричит?

Фарел повернулся к нему, и его взгляд был откровенным, наглым вызовом. От него пахло грозой, предчувствием бури, и пеплом давно потухших костров. – Слышать? Он камень, деревенщина! Сила – вот что заставляет мир подчиняться, гнуться под твоей волей, мечтатель. Твои шепотки хороши для разговоров с цветочками на лугу. Здесь, в Академии, тебя сломают, как тростинку, если не научишься ломать сам!

Иисар почувствовал, как знакомый, обжигающий огонь ярости закипает у него в груди, словно лава в жерле вулкана. Шрам на ладони, словно проснувшись от долгой спячки, заныл, запульсировал ледяным жаром. – Хочешь показать, как? – его собственный голос прозвучал чужим, низким и обрывистым, словно рык загнанного зверя.

Они сошлись после занятий в пустом тренировочном зале, где воздух пах потом и магией. Фарел, не тратя времени на прелюдии, обрушил на него шквал сырой, неотточенной энергии, грубой, как удар кувалды. Сгустки силы свистели в воздухе, словно осколки разорвавшейся бомбы, разбиваясь о щиты, которые Иисар выстраивал на инстинктах отчаяния. Ему было мучительно трудно. Его магия, сотканная из гармонии, из нежного переплетения сил, плохо слушалась в гневе. Она сопротивлялась, пыталась смягчить удары, погасить ярость, а не парировать её.

Но в самый критический момент, когда особенно мощный, сокрушительный заряд Фарела уже готов был сбить его с ног, превратить в бесформенную кучу костей, Иисар перестал думать, перестал анализировать. Он просто почувствовал – унижение, едкую ярость, нестерпимое желание доказать, что он не просто «деревенщина», не пустое место. И что-то внутри, где-то глубоко, тот самый осколок древней силы, откликнулся на эту ярость с радостным, почти безумным трепетом.

Из его распахнутых ладоней вырвался не направленный луч, не контролируемый поток энергии, а ослепительная, слепая вспышка, волна чистого, бездушного света, словно вырвавшаяся на свободу молния, которая снесла Фарела с ног, отшвырнула его на пять шагов назад, как тряпичную куклу, и заставила содрогнуться самые стены зала, застонать под непосильной тяжестью

Оба лежали на каменном полу, тяжело дыша. Пахло гарью, расплавленным камнем и свершившейся неизбежностью.

– Я… не это хотел, – прохрипел Иисар, чувствуя, как его тошнит от привкуса собственной силы. Внутри было пусто и холодно.

– Никто не предупреждал, что у деревенщин такая мощь, – он усмехнулся, вытирая кровь с губ. – Ладно. Признаю. Ты не так уж и плох.Фарел, откашлявшись, поднялся на локоть. С мантии его валился дым. В его глазах не было злобы. Было дикое удивление, а затем – искра неподдельного, жадного уважения.

– И ты тоже, – выдохнул Иисар, и впервые за долгие недели его губы тронула улыбка.

– Ты как дикий поток, – говорил он, наблюдая, как Иисар пытается удержать энергию. – Тебя разливает. Построй плотину. Сделай ее узкой и сильной. Вот так.Так началась их дружба – странный, невероятный союз двух полюсов. Фарел учил Иисара концентрировать хаос его внутренней силы, сжимать ее в кулак, направлять, а не выплескивать.

Он был грубым учителем, но эффективным. Иисар учился. Он учился заключать бурю внутри себя в узкие рамки воли.

В ответ Иисар пытался научить Фарела слышать мир, а не просто ломать его. Они сидели в библиотеке, и Иисар говорил о ритмах, о том, как магия может течь по линиям силы, уже существующим в мире, а не проламывать себе путь силой.

– Иногда я чувствую, как она переполняет меня, – признался как-то Фарел, смотря на свои ладони, как бык на клетку. – Как будто я сосуд, вот-вот готовый лопнуть. Я не знаю, куда это деть. Только бить.

– Сила без разума – это падающая скала, – отвечал Иисар, проводя пальцем по шраму. – Она уничтожает все на своем пути, включая того, кто её выпустил. Ей нужны берега. Как свету – тень. Ты должен быть не сосудом, а руслом. Позволь ей течь, а не взрываться.

Но даже их странной синергии оказалось недостаточно перед лицом идеального, отточенного мастерства. Их главным испытанием стала Лиара. Девушка из знатного магического рода, чей дар управлять стихиями был отточен, как алмазный клинок. Её магия была идеальной, холодной и бездушной. Она видела в них дикарей – одного неотесанного, другого с непонятной, почти еретической силой, пахнущей не академической пылью, а чем-то древним и диким.

Когда она публично, в переполненном классе, бросила вызов всему курсу, это был не просто вызов. Это был ультиматум. Призыв доказать, что они чего-то стоят.

На площадью академии, залитой магическим светом, Лиара продемонстрировала идеальный контроль. Пламя и вода танцевали в её руках, сливаясь в пар, который закручивался в причудливые, геометрически безупречные фигуры. Воздух пел по её велению, складываясь в сложные аккорды. Это было высшее пилотажное искусство магии-науки, зрелище, от которого захватывало дух и леденило кровь своим совершенством.

Иисар и Фарел вышли вместе. Без слов они решили не противостоять ей в лоб, а сплести свои стихии воедино – свет Иисара и кинетическую мощь Фарела. Они чувствовали ритм друг друга, их энергии начали переплетаться, создавая в воздухе сияющую, пульсирующую сферу, в которой смешались молнии и звёздный свет. Зрители замерли. Даже Лиара на мгновение перестала улыбаться. В их дуэте была грубая, но мощная, живая красота.

Иисар видел изумление в её глазах. И в этот миг его шрам вспыхнул ледяным огнем. Из глубины его существа, из того самого осколка, что жил в нем, поднялся ответный зов – древний, бездушный, жаждущий высвободиться, поглотить это совершенство. Его собственная, нежная и гармоничная магия дрогнула перед этим древним, бездонным могуществом. Концентрация рухнула, связь с Фарелом, такая хрупкая и новая, порвалась, как гнилая нить.

– Держи, черт тебя дери! – отчаянно крикнул Фарел, чувствуя, как их творение выскальзывает из контроля.

Но Иисар не мог. Он боролся не с потерей силы, а с её внезапным, чудовищным избытком. Он почувствовал, как его собственная магия изгибается, пытаясь слиться с чем-то бездонным внутри него. Сфера на их глазах исказилась, свет помутнел, зарядился грязно-багровым оттенком, и их дуэт развалился с оглушительным, уродливым хлопком, отбросившим их обоих на пол.

Тишина в зале была унизительнее любых насмешек. Пахло озоном и стыдом.

– Мило. Трогательно. Но магия – это не детские качели, на которых можно качаться вдвоем. Ей нельзя просто отдаваться, надеясь на удачу. Ею нужно владеть.Лиара холодно улыбнулась, и в её глазах читалось торжество.

Они лежали на холодном камне, побежденные. Не Лиарой, а собственным несовершенством, тем чудовищем, что Иисар носил в своей груди.

– Я подвел тебя, – прошептал Иисар, глядя в безликие каменные своды, чувствуя, как осколок внутри него успокоился, насытившись содеянным. – Во мне… что-то есть.

– Ты дрогнул. Со мной такое каждый второй день. Мы справимся. – Он сжал кулак, и по его костяшкам пробежали искры. – Мы должны справиться. Потому что я теперь знаю… то, что у тебя внутри… и то, что у меня… В мире это нечто большее. Большее, чем все их идеальные формулы.Фарел, стиснув зубы от боли и досады, поднялся и протянул ему руку. В его глазах не было упрека. Была та же стальная, негнущаяся решимость.

Иисар взял его руку и поднялся. Стыд и отчаяние медленно сменялись чем-то иным. Не спокойствием, нет. Горем. Тем самым горьким, металлическим привкусом поражения, который остается после того, как душа впервые по-настоящему ударилась о землю. Он посмотрел на свой серебристый шрам, который теперь казался раскаленным.

«Иногда душу необходимо разбить на осколки», – пронеслось у него в голове, и это была не его мысль. Это был голос самого осколка.

Он не знал, что это значит. Но он чувствовал – его душа только что сделала первый, неуверенный шаг к краю бездны.