скачать книгу бесплатно
«Growing up». Взросление неизбежно
Даниил Даниленко
В сборнике собраны тексты, которые по содержанию можно назвать ритмичными музыкальными произведениями. Они передают те вспышки эмоций и блеск атмосфер, которые были со мной в течение пяти последних лет. Образы героев создавались по реальным прототипам, которые окружают тебя и меня. Сборник помог мне ещё раз посмотреть со стороны на прекрасное время своего взросления и взросления людей, историями которых я вдохновлялся.Читайте мой сборник «Growing up» и вспоминайте своё взросление.
«Growing up»
Взросление неизбежно
Даниил Даниленко
© Даниил Даниленко, 2023
ISBN 978-5-0060-4179-0
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Хронология рассказов в сборнике
1. «свет во тьме»
2. «капризничай»
2. «семья»
3. «цветок»
4. «не хамить!»
5. «глупая и ненужная»
6. «нарушил»
7. «мягкий шарф»
8. «коллекционер»
9. «шоколадный петербург»
10. «леди с политеха»
11. «кенийские розы по скидке»
12. «золотая молодость»
13. «путешествие шляпы»
14. «спасибо большое!»
15. «заправка»
«Свет во тьме»
Это были знойные времена юности семиклассника, когда мода со своими подворотами и чубами затуманило мое сознание. Некогда светлый мальчик начал брыкаться грубыми словами и стал модным идиотом. На этой волне пошло и хамство. С течением времени моя персона окончательно возвысила корону у себя на голове. Учеба ушла в сторону. В пушечную, конфетишную историю вмешалась еще и белокурая дива – ровесница. Иными словами, первая любовь.
Про свои футбольные игрища я позабыл, хотя страсть все же была. Воспоминания иногда доползают до меня: в мерзлые вечера, после того как мы с динамовскими ребятами побеждали другую команду, сразу же чувствовали себя крутыми мужиками, и верили, что мы еще чего-то добьемся.
В тот момент юношеское веселье окончательно поглотило меня. Я по сути потерял образ рьяного отличника в фабричной учебной жилетке. Весь мир стал совершенно другим: вроде как понятным, стильным, опрятным, но черт возьми другим! И к тому же любовь затмила все стремления к трудам. А время не ждет. Система спортивного клуба отсеивает и бездарностей и способных лентяев. В итоге я покидаю те счастливые края, где я оставлял все свои футбольные силы, где добивался и викторий, и томился в горестном поражении, где ускорялся с мячом, будто ракета, где травмировал пару человек и так переживал как это отразится в завтрашнем дне. Выйдет ли он завтра на тренировку? Там случались ярые конфликты с другими игроками, от которых слеза глоталась в себя, дабы не спровоцировать еще одну драку. С этих полей, огороженных чугунным, облезлым забором я мчался в кондитерскую за подогретым пирожком с мармеладным желе внутри.
Ну все! Я покинул этот дом, ставший для меня пристанищем на долгих семь лет. Теперь я положил все силы на получение удовольствия подростковой жизни в знойное летнее время, не забывая и про любовные увлечения. Для меня это было раем, свободная жизнь без всяких графиков и тренировок. Казалось, что желудок вот – вот слипнется от газировок, жвачек. Начал пробовать дебютные стопки водки. Потом потянуло вечером залезть на крышу какого – то бисквитного офиса в центре города. Там пофотаться. Затем быстро понял, что тянет от этой забавы женственностью и отказался занимтаься этим каждую субботу.
Лето продолжалось. Родители тоже заметили изменения и приняли стержневое решение – езжай в деревню к родителям. Я помогал отчиму при обустройстве новой территории сада. Допустил косяк в технических приблудах, что – то порушилось в заборе, плитке и другом.
От этой злости случился разговор с отчимом, который на грозных порывах произнес: «ты ничего не стоишь в этом мире, ты – отброс, ты посмотри на свои движения, поступки. Тебя просто загрызут в этом мире. Как дурачок ходишь, нет смысла даже с тобой разговаривать. В те минуты меня схватила жуткая обида, я завел себя до изнеможения, до скрытых горестных слез.
В сентябре этих модных штук уже не было, не было любви, со временем она стерлась, испарилась – грустно, но такова реальность. Я стал будто бездушным, только гуманитарные учебники влились в мой мозг. Пока я не придавал особого значения спорту, вел воистину романтичный образ жизни, со всеми ее течениями и пейзажами. Мне нравилось наблюдать осенние рассветы и наслаждаться дыханием облачных дней, бродить по городским аллеям и наслаждаться чопорной литературой. Появилось даже тайное хобби. После занятий я убегал за железную дорогу, где была забойка и густая растительность около нее. Я выбирал суховатые тростники, разламывал их на несколько частей, клал в рюкзак. Уже дома я находил картонный прямоугольник и сооружал тростниковый дом.
Снова твержу все хорошее рано или поздно заканчивается. С приходом холодов и закрытием возможности прогулок наступил мрак, ужасный мрак. Ты молод, а кости сильно ноют от того, что некуда направить энергию, ведь ты не ходишь не на какую секцию. Становится страшно, что это будет продолжаться вечно. Вся жизнь без движения наполнена страданиями. Я потухал. Конечно, существовала парочка футбольных тусовок, но потом они исчезли.
Осень раскрывалась и слякоть поразила каждого. На улице больше не было возможности резвиться с мячом. Дождливые будни покрыли меня своей поганой пеленой. Каждый день стал невыносим. Он проходил будто день сурка: школа- дом- вечер с телевизором. У меня начались крики на родителей, в которых уже нет ничего человеческого. Неведомая горесть пробивает грудину, детская обида на весь мир, но виноват только ты один, что в те шальные времена бросил футбольные занятия, поддерживающие краску в твоих юнецких глазах.
Чувства ближе к зиме совсем сжались, нытье тела только усиливалось. Держаться было уже нельзя, я будто пьяный крушил свою комнату, оставляя только вмятины на шкафах. В те мгновения думалось, что может быть жизнь подошла к концу? Может быть я уже все сказал в этом мире? Может быть пора уходить? До изнеможения я терзал себя этими мыслями, они разрывали меня на куски. Каждая ночь проходила в судорогах, я пытался спасти себя творчеством – писал рассказы, после прочтения которых вырисовывалась только одно слово – безнадега. Я окончательно сошел с ума! Перестал разговаривать со своим окружением, стал скрытным человеком, чья жизнь погрузилась под завесу тайны. Тем временем подоспел холодный ноябрь. Я будто застыл в пространстве – письменный стол, верхняя подсветка и ночной заснеженный вид из окна. Я был заперт по собственному желанию в этой паршивой квартире, без спорта. Я беспрестанно искал возможность выбраться на улицу, посетить какое-либо мероприятие, но все тщетно; учеба провалилась в темную бездну, школа представлялась мне серым потертым замком с булочными по субботам и гречневыми в остальные дни запахами и движением одних и те же лиц, которые суетятся в поисках моментов показать свою пафосность и рассказать что они такого интересного делали днем ранее. Особо тепло я не мог с кем – либо поговорить и придумал творчество, о котором никто не знал. Уже в сумерках я читал свои стихи перед экраном планшета. Создавал видео и никому не показывал.
И снова каждая ночь в мучениях. Каждый день новые удары, прямо в сердце, будто я тот самый манекен, который разбивается вместе с машиной на автозаводах под камер. Все от отсутствия спорта. Это ненормальное явление, когда юноша ловит каждый вздох ледяного ветра и радуется, что он хоть на улице и не корчиться от болей застоявшегося тела. Такова реальность, это поглотило множество подростков, ищущих свободу без ограничений, теряющих свое физическое развитие.
Однако дружба! Дорогие читатели, боготворите дружбу. Она может спасти вашу плоть. Из какого тягучего дна меня вытащил мой друг исполинского роста, предложивший мне ворваться со своей бешеной энергией на ровно уложенные легкоатлетические дорожки.
Я был сказочно счастлив, солнечные вечерние декабрьские лучи стали светить сотней ослепительных бриллиантов, снег стал искриться от моих быстрых вдохновенных шагов, я поймал бомбезную волну, с которой не схожу до сих пор. Со стартовых позиций я будто возвышаюсь и меня уже никто не остановит. Мои глаза начали радовать прохожих сочными цветами. Бег стал для меня тем пристанищем, за которым я так долго гонялся, которому я готов посвятить изнуряющие дистанции и отъвленные эмоции. Он стал моей тенью, в темные утренние городские пробежки, будто бы новым человеком в моей преобразившейся жизни. А что касается того товарища, который втянул меня в это спортивное дело, то ему можно сказать» спасибо, дружище!». Я с ненавистью вспоминаю те времена, когда была абсолютная безнадега и некуда была деваться, сейчас другая жизнь со всеми прелестями здорового образа жизни. Конечно, было трудно освоиться в этих спортивных джунглях, но это большое наслаждение и великое чувство ощущать себя занятым человеком. Я благодарю судьбу за этого друга, за предоставленный спорт, который открыл для меня мечты и достижения, сделавшие мою будущую жизнь светлой и романтичной. Спорт стал для меня настоящим светом во тьме, куда я был погружен долгое время. Но вот и все. Жизненная история подошла к своему завершению.
Хотя нет, постойте. Эту запись я делал три года назад. Но не думайте, что я откажусь от этого текста. Я уже переехал из Омска в Москву. Я также выхожу вечером гулять и набираю знакомый номер того самого друга, чтобы спросить «Как дела?»
«КАПРИЗНИЧАЙ»
Как вы там говорите: «Дождь колошматит». Падает с крыши неимоверная суета листьев, в патефоне прерывисто и хрипливо играет «Алматинский джаз», а я играю с собственными мыслями, они перебираются, заставляют бояться смерти. Моя персона сидела на облезлом диване и ждала пока завариться терпкий лимонный чай, который я употреблял с медом. Изо дня в день я переписывал сценарии под нестабильный лад нашей театральной труппы. Дождик капал все чаще, он заливал мой подоконник, сентябрь был уже на закате. Я уже не успевал согреваться после одиночных прогулок. Моя квартирка состояла из одной обветшалой комнаты. Свет потухал после полуночи, мне оставалось ждать рассвета, чтобы продолжать писать. Даже не знаю, что меня толкало снова заниматься литераторством – режиссер вряд ли бы выгнал меня. Театр ставил ночные постановки, которые интересовали лишь безумных романтиков, коих было немного – таков промышленный мир.
По воскресеньям я подрабатывал официантом в ресторане, потому что искусство имеет свойство быть чистым, без этой засаленной бумажки под названием « деньги». Я скитался по улице, смахивая с плеч порванного на брюхе пальто крупицы дождя. На каком – то ничтожном отрезке я почувствовал, что стал заболевать. Окончательно же я заболел в октябре. Глаза затекали, и я уже не мог писать, перерабатывать романтику прошлого и превращать это в настоящее. Из – за этого меня лишили премии, а затем и полной зарплаты. Опять октябрь; дождь постоянно врывался в мою жизнь, из окна выдавалась радуга, под этим солнечным влиянием я пробовал писать, но выкидывал эту черноту благословную в мусорку. Иными словами, я страдал от безделья.
Следующим этапом моего падения были слезы, которые я лил несмолкаемо, когда смотрел на желтую фотографию своих родителей, который попали на тот свет и уже не смогут покричать на мои творческие неудачи, не приготовят сырный омлет, не утешат, не проронят слезу где – то в сторонке из – за моего разгульства. После их смерти мое сердце превратилось в фальшивый, но местами улыбчивый камень. Не будем об этом. Подождите, дайте мне минуту помолчать… Еще минуту. Еще две.
Знаете, уважаемый читатель, трудно, просто трудно пытаться изображать стиль и прикрываться активной мольбой о повышении по карьере, которой никогда не было, но ты почему – то веришь в это, будто в чарующую магию. Мое здоровье ухудшалось. Раньше в дни ненастий и хандры ко мне приходила единственная поклонница – девушка с бледным покровом. Она очень переживала за каждую нашу постановку и искренне восхищалась моим делом. Казалось бы, я должен быть счастлив, но мое стеснение перед этой доброй девушкой доходило до предела. Я отвергал ее. Паскудное нутро сыграло со мной главную роль.
Октябрь уже клонило к закату. Люди на улицах мешкались утром в пальто.
30 октября решил создать архив собственных трудов. Это занятие заняло некоторое время, но его трата того стоила. Я нашел кое – что интересное. Первое « алое письмо» написано в седьмом классе белокурой девочке. Она его не прочитала. Я не подошел, она не обратила и не обратилась. В итоге второй этаж, она обнимается с учеником старшей школы, а я где – то рядом в холодном поту. С тех моментов романтичного бедствия пошла разруха, хотя столько уже времени небрежно протекло, но я слабая трость в этом знойном мире. Чайник кипел, шуршал неприятный гул ветра по сторонам комнаты, лимонные обои окончательно облезли, я ушел в темень.
Ноябрь – я слепну, меня покидает подруга, которая пересказывала мне романы Толстого, хранившегося на пыльной полке шкафа. Все происходило быстро, меланхолично, она закрывала свои очи с горестью, но легкостью. Вот наш разговор:
– Уберись хотя бы, дурак.
– Раньше ты была увлеченной девушкой с собственным шармом, мне это нравилось.
– Я истинно верила в твой классический стиль, что он совратит еще не одну молоденькую даму, как когда это сделалось со мной. Твои тексты действительно хороши, но ты привязан к этой конуре, и не можешь развиться до коммерции.
– В этом нет смысла.
– Умирай один, служанка покидает гнездо. Дверь захлопнулась. Конец той истории.
Вокруг глаз появлялось гниение. В начале месяца я подавал признаки жизни – взялся за хокку. Писал о фантазии, природе, но это увядало. Вонь в комнате усиливалась. Ноябрь как черное полотно все ближе приближался ко мне, от него уже было не спастись. От моего родимого свитера несло бензином, он перекрывал остальные ощущения.
Наступил особенный вечер 7 ноября. Дата основания театра. Мы сидели на холодном рыбном складе, курили непонятную смесь, от моей куртки пахло дезодорантом. Тогда впервые мы встретили музу, она была несколько уставшая, видимо очень долго искала успокоения или пришла по зову моего сердца. Я вдохнул зимний воздух, она часто переминалась ногами около меня, но я не мог до нее дотронуться, потому что не хотел…
Так и сейчас, в зимнее ненастье, в болезнь, которая выдирает из меня все корни, я не хочу приближаться к девушке. Трескаются неведомые крупинки в голове. Искусство уходит в небытие, его как будто бы не было в моей жизни. Кашель перебивался с желчью, меня уже ничего не могло спасти. В какой – то людской момент я обрел злость на самого себя. Почему я такой беспомощный? Там где то на стадионе мои давние знакомые добиваются побед на соревнованиях. Они на вершине, а я на мыслительном дне. Темень.
Своими отросшими волосами я прилег на диван. По серебристому телевизору из прошлой эпохи шли светские новости, говорили о « духовности Мунка», его прочих проблемах и о цели искусства. Мне лично она была непонятна, поэтому я выключил телевизор. В воздухе же метался запах « юбилейного» печенья. Зима окончательно вступила в свои кондиции. Следующие дни я не буду нагнетать роковое служение тишине, поэтому пролистнем и забудем.
2 часть. « ОНА»
12 декабря. Солнце ненадолго вынырнуло из облачного конверта. Оно предвещало мне что – то очень важное, я в это верил! И вот она листопадная классика поэтов – звонок в дверь. Стучалась однозначная нервная персона. Это были целые музыкальные ритмы, моя дверь рушилась. Еще мгновение и передо мной стоит девушка с карими глазами. Ее хрупкие ноги, белокурые волосы внушали мне недоверие, она меня злила, тревожила. И вот она вершина момента – она поднимает глаза наверх – то есть мне в очи и я не в силах что – либо ответить. Дама делает шаг вперед и пытается меня ударить. Из – за своей болезни я даже не смог удержать от такого поступка. После нескольких постукиваний по моему телу я все – таки поинтересовался:
– Вы кто?
В это мгновение она зацепилась правой рукой за мой свитер.
Я повторил: «вы кто?»
Девушка, как неведомая странница и притворная злюка ответила: «Подожди, подлец, вонючий червь, искалечил меня всей злостью».
Я был в искреннем страхе, она казалась красивой, но необыкновенно импульсивной.
Ее движения со временем стали более плавными. Я сразу понял, что она ненавистно связана с искусством, ведь взгляд был злым, но ветреным, а значит романтичным. Молчание.
«Пусти меня. Я тебе не доставлю проблем бытия. Просто мне некуда девать мои фотокарточки и картинки, они должны хранится под алым блеском, а в моей квартире поселилось тепло, я ненавижу тепло, оно меня будоражит. Я вроде беру камеру, играю с диким светом, улыбаюсь, а сзади меня страшила. Она такая кривая, от нее пахнет рыбой, я часто задыхалась от темноты. Но затем это проходило, и я выходила в парк покушать сладкой ваты, и к тому же там был цветочный праздник».
– Ты что – то еще хочешь сказать? Имя свое скажи.
– Аня.
– Ну что ж, в таком случае давай попьем чаю. Где ты меня увидела?
– В метро. Ты слишком жалостливо смотрел в какую – то книгу.
– Это был мой собственный сценарий. (Пауза). Знаешь, у меня сейчас есть предположение, что ты обязательно взорвешь мое сознание.
– Я тебя не понимаю.
– Ты точно моя муза. Сейчас я очень хочу тебя потрогать, ощутить мягкость твоей души, посмотреть твои богемные творения. Ты однозначно меня вдохновляешь.
– Твои медовые печенья тоже сильно меня вдохновляют. Мне интересно, что ты за человек, какое в тебе двуличие.
– Двуличие? Я – писатель, во мне лишь картинки мандариновых закатов и голод.
– Этого достаточно, чтобы быть любимым.
– К черту эту черновую философию о характере человека. Анечка, пошлите станцуем вальс. Он холодный, струнный, отдаленный. Все как ты предпочитаешь.
– Откуда ты знаешь такую информацию?
– Я это чувствую. У тебя романтичное веяние души. Но взгляни на меня – я уже ушел от юношеского романтизма. Действительно я очень хочу причинить искусство зрителям нашего театра, чтобы каждый культурный провинциал немного сохранил в себе человечину, но увы я ошибся.
– Ты очень сложно рассуждаешь, можно по – русски вести разговор.
– Слушай, бунтарь искусства, ты ворвалась словно комета в мою жизнь… (Наступило молчание). Мне хотелось бы подобрать тебе пейзаж для будущих твоих фотографий.
– Откуда ты знаешь об этой теме?
– Когда режиссер театра пускал меня на подмостки, я присаживался по линии траектория света, и он падал так легко на размалеванные лица подвижных актеров.
– Мне все про тебя понятно. Пошли, пошли
– У меня дыхание заторможено, я слишком больной, почти туберкулезный.
– Я тебя умоляю. Но вообще это твой выбор.
После этих слов она ушла на богемную встречу. Там блеск полотен скудных реалистов и показных сюрреалистов перебивал все деловые слов, которые творцы в принципе не любят произносить.
После ее ухода я прилег на легендарный потертый диван. От него отдавало теплотой и это меня уже пугало. В полумраке ноября я нехотя прикрыл глаза. Я попытался взглотнуть слюну, но не мог – во рту воцарилась горечь. А почему? Нет, нет, нет. В своем разуме я вспоминаю лаймовую свежесть белокурых волос. А что если ее вспыльчивая натура покорится бездарному художнику с наших окраин? Появилось ощущение, будто в марте месяце, при солнечном цветении во мне выжгли душу. Это неприкосновенно дергало меня. Открытая надежда обрести любовь, целую принцессу, фотографа и певца винтажной жизни все сильнее привлекало меня. Я не мог сидеть с этим чувством спокойно. Попрощавшись с болезненной слабостью организма, я спустился по облезлой лестнице, вышел на открытое снежное пространство и начал трястись от первых заморозков. Голова прошла кругом, я еле различал серебристые краски ночного города. Опять я встретил на своем пути жалость к своему же горю. В тот момент хотел стать обыкновенным дворовым пацаном, без классического налета творца.
Ветер перебирал мои темные волосы. У меня еще оставалась призрачная надежда сказать что – то едкое в адрес белокурой девушки, неважно что, главное – ее внимание. Я знаю, что психологи очень хотят рассматривать такую радужную ситуации с разных ракурсов, углов, формаций, но я лишь восхищался и ненавидел, потом снова начинаю дышать и уксусно ненавидеть…
Прошло минут 40 ожиданий. В моей груди отравление. Я злился на ту паскуду, которая меня с каждой секундой простоя унижает все сильнее. От этих мыслей я вскочил, убежал в квартиру, скинул пыль со сценариев, вцепился в ручку, и полились тексты – они были полны отчаяния. Ничего не ждал: ни признаний, ни внимания, только лишь бы горловину не давило от ревности. Час, два, три – все в работе. В кромешной темноте появились вишневые проявления, машины заглушали свои вонючие и раздолбанные двигатели, люди переходили в фазу теплоты очага и несметного богатства – ироничного общения с семьей. Теперь внутри меня разворачивалась театральная сцена: что выбирать в рассудке мне? Сметающую любовь или продолжение пустоты романтика? Конечно, мой выбор очевиден!
Мое внутреннее блаженство прерывает Анна. Она врывается в зал, взмахивает рукой и начинает туманную речь:
– Я так счастлива! Где же тут балкон? Подышать хоть выйти. Мое лицо в то время можно сравнить с меловой доской универа – минимум смысла и максимум показов. Затем наступила вторая часть апофеоза:
«Что за дурацкий балкон? Погнившие балки, вкус дождя. Я не – на —вижу такое, слышишь, бедный поэтишко, мне не нравится здесь быть».
– (Я не выдержал): Так не будь. Каждый уголок принадлежит только мне. Только я проливаю гребанные слезы, чтобы меня не выселяли за долги, только я по утрам отслеживаю договорные матчи, чтобы пораньше примчаться в бар и выиграть побольше от коэффицентов. Ты не знаешь, но у меня уже голова кругом от этой « коммерции».
– Снова жалуешься, певец души прозрачной. Помоги мне с проявлением фотографий, я отправлю их на конкурс и возможно заработаем что – то.
– (Я снова не выдержал): Зачем все эти движения в никуда?
– Потому что меня бесит, что воцарился мрак в этих стенах, спасибо, что хоть отопление есть. Она притарно и точно закричала: А! Ненавижу, опять рыбный запах, грязевая комната. Прошу, прочитай свои творения, я хочу искренне впитать эмоцию и заснуть. (Тихонько начинала плакать).
Мое сердце сжалось, из – за ее капризов, из – за нее. За окном уже зажглись звездные плеяды, я на них часто смотрел в минуты безбрежного отчаяния. Они наверно что – то мне скажут. Но вот предо мной – плачущая принцесса и белоснежный графин заботы переполнен. Я подбежал, приобнял Анну, она ошеломлено упала мне на грудь. Простота и будто белая скатерть. И тут в моей разрозненной фантазии, вон там, на балконе, нарисовывается человек – он в строгом пальто, с деловым портфелем и сквозь морозный ветер говорит: «Она же истинный потребитель, всего лишь отыскала среди омертвелых квартир бастион. Ты ее греешь, подпитываешь, а взамен ничего. Но с тобой по – прежнему Ангел и ты волен подчиняться чувствам».
С этими словами он исчезает из моего отапливаемого жилища.
Финал.
На следующее утро я только краем своего больного взгляда увидел, что Анна сидит в кресле напротив в кромешной меланхолии. И тут мой слог не выдержал. С некоторой протяжкой я вскричал: «По- жа – лу- ста, больше капризничай. Ты такая мерзкая, но я так тебя люблю, капризничай, и мне станет легче»…
Тем временем обрывки утреннего рассвета продолжали томить мою душу. Белокурые волосы я ощущал все чаще, и, в общем – то болезнь утекала своим чередом.
«СЕМЬЯ»
С самого детства Паша жил с бабушкой и дедушкой на окраине сибирского города в просторной квартире с широченным балконом, от которого зимой несло школьными конфетными подарками, которые хранились в коробках. В летние дни пахло горящим деревом, потому что близлежащие частные дома по вечерам топили баню. Десятилетнему Паше нравилось выходить на балкон под закатные майские лучи. Почему? На этот вопрос никто не мог ответить. Его просто тянуло к механическому созерцанию на речку, которая извивалась через заросли камыша и являлась естественным фоном для основного действа – движения птиц, которые даже больше Пашиного наслаждались теплым воздухом. Иногда мальчик даже выдумывал, а что если поймать частицу воздуха на ладонь и раскрыть ее обертку, что там будет? Он думал, что там будет ягодное желе и при раскрытии вылетит конфети. Такой вот многослойной любовью он любил весну.
Множество гостей, приходивших в дом к семье, часто отводили бабушку в сторонку и говорили, что у Паши есть два весомых жизненных пути: либо уже остаться на земле и быть благородным агрономом или лишь иногда касаться самых эстетичных краев природы или быть творческим человеком. Бабушка называла эти советы «брехней», и отвечала общими фразами: «Ну какое творчество в наших – то краях?». Чтобы учиться ему, деньги немалые нужны. Там и проходили дни. Паша был неугомонным, но это качество не толкало выходить во двор и совершать телесные или вредительские пакости. Паше не хватало общения со сверстниками. Возможно причиной тому было, что он не хотел играть в футбол или баскетбол на износе сил. Он любил книгу за книгой поглощать домашнюю библиотеку.
Однако общение сильно отличалось от дворового спорта. Это не страстное увлечение каким – либо истязанием своего тела на поле или на других площадках. Общение являлось пронзительной эмоцией, сентиментальным жалом. причем самая непредсказуемая из всех существующих. Паша находил решение – разговаривал с бабушкой и дедушкой. Конечно же стиль разговора был будто перевернутым. Бабушка рассказывала ему истории своей жизни учителя литературы в эстонской деревне. Паша тщательно записывал истории себе в потертый блокнот и параллельно запивал горячим черным чаем и ел медовые печенья.
С дедушкой разговор был более резким и от того более приятный мальчишескому сердцу. В его возрастной комнате всегда было много интересных предметов: сразу два аквариума, заполненных мальками и улитками, под телевизором хранились полки кассет с фильмами про индейцев, по самому всегда шли документальные фильмы про военные походы русских войск в различные эпохи. Главной же ценностью дедушки была шикарная коллекция машинок, которые он хранил на длиннющей полке над своей кроватью. Он действительно болел этим занятием со студенческой юности.
