скачать книгу бесплатно
Староста первым поздоровался и пояснил: – Я в церковь на заутреннюю службу ходил и дай, думаю, навещу учителя: почему он почти месяц не заходит в гости, и как там моя родственница справляется по хозяйству. Она говорила, что вы, Иван Петрович, положили ей жалование в два рубля, а за такие деньги надо хорошо потрудиться – это почти пять пудов зерна можно прикупить, на два-то рубля! Теперь вся их семья кормится на ваши деньги, а потому и спрос с Арины особый,– закончил староста.
Иван удивился: он Арине уже платил четыре рубля в месяц, но она почему-то сказала про два, да Бог с ней, не его это дело, но за старательность служанки, с которой только что лежал на диване, вступился:
– Не извольте беспокоиться, Тимофей Ильич, Арина хорошо справляется по дому: видите везде чистота и порядок, и на кухне у нас дела идут хорошо. Она грамотная, и хочет по книгам кулинарным научиться готовить разные блюда: как только освоит, я вас приглашу в гости на пробу. Иногда ей приходится и в школе мыть полы, если ваши крестьянки не справляются. Вы бы от общины положили ей рубль жалования, она бы всегда порядок в школе наводила вместо приходящих матерей учеников, которые поочерёдно моют полы в классе.
Староста почесал в бороде: – И то верно, Иван Петрович, постоянный работник завсегда лучше временного. Поговорю со старшиной волости, может и решим вопрос полюбовно. Только не будет ли работа Арины в школе в ущерб вам, Иван Петрович?
– Думаю, что не будет мне ущерба, – возразил Иван. – Сама-то Арина согласна ли будет убираться по школе за рубль в месяц? – спросил Иван.
– Конечно, согласная буду, – раскрасневшись лицом, ответила Арина, почтительно слушая разговор мужчин, от которых зависела её судьба.
– Вот и ладно будет, – закончил этот разговор староста. – Но вы так и не ответили мне, Иван Петрович, почему чураетесь моего гостеприимства и не заходите в дом? Мои дочки уже устали спрашивать меня, когда учитель придёт к нам на чай. Что скажете, Иван Петрович? – снова спросил Тимофей Ильич.
– Понимаете, Тимофей Ильич, учитель я начинающий, без опыта, поэтому приходится готовиться к урокам, чтобы ученикам было на занятиях и полезно и интересно, – ведь без интереса никакое дело не ладится. Потому вечерами и в воскресный день готовлюсь к урокам, проверяю задания, что ученики делали в классе, и прикидываю, кому из них как помочь, чтобы успешно учились грамоте, письму и арифметике. Сейчас уже немного освоился и надеюсь вас посетить через неделю-вторую, а сегодня вот собрался сходить в церковь к обедне и потом зайти к батюшке Кириллу в гости – уже обещался.
– Это ладно, это хорошо, что вы в церковь ходите и к отцу Кириллу наведаетесь, – одобрил староста. – Но и нас, грешных, не забывайте и непременно жду вас в гости через неделю – как раз мой черёд наступает принимать гостей. До скорого свидания, Иван Петрович, пойду домой и обрадую дочек о вашем к нам посещении, – закончил староста и, ещё раз взглянув на порядок в доме, что навела Арина, одобрительно хмыкнул и вышел вон, тихо прикрыв за собою дверь.
Арина, почти без чувств, присела на табурет.
– Зайди староста в дом минут на пять раньше и конец бы нам пришёл обоим на том диване, – произнесла кухарка. – Вы лишились бы учительского места, а я заработка и женского удовольствия, что вы пробудили во мне на том диване. Впредь надо быть осторожнее: хорошо, что я отказалась идти в кровать, вот Бог и пронёс грозу стороной. Но и закрываться изнутри на щеколду тоже не след, когда мы здесь вместе.
Давайте дальше будем грешить с опаской, чтобы нас не застали врасплох, как сегодня староста, – закончила Арина и, словно скинув с плеч эту заботу, легко вскочила с табурета и принялась за хлопоты по кухне, что прервала с приходом старосты.
– Позволь поинтересоваться, Арина, почему староста сказал, что я плачу тебе два рубля в месяц? – спросил Иван, присаживаясь к столу, в ожидании завтрака.
– Потому что я свёкру отдаю эти два рубля, а оставшиеся два прячу в схронку в сарае, чтобы скопить деньжат и уехать из этого чужого мне села вместе с сыном, как я вам говорила, после вашего отъезда: я так думаю, что через год-два.
Я с вами почувствовала себя женщиной и готова прислуживать вам хоть всю жизнь, но это в сказках крестьянская дочь выходит замуж за принца, а в жизни крестьянке даже с учителем нужно прятаться от людских глаз, иначе всё село осудит наше греховодство. Я вдовая, вы – свободный человек и, кажется, что в этом плохого, если мы по согласию ложимся вместе на диван, но на селе такого не прощается.
Вам уезжать учиться дальше, а мне на скопленные деньги может быть тоже удастся как-то пристроиться с сыном: глядишь и мужичок какой-никакой подвернётся: теперь-то я поняла сладость мужскую, за что спасибо вам, Иван Петрович, большое, – простодушно объяснила Арина, выставляя на стол стопку блинов, что успела напечь за этим разговором.
Позавтракав, Иван вздремнул немного, а Арина, закончив дела на кухне, ушла домой, не попрощавшись, чтобы не будить хозяина, который не только щедро оплачивает её работу, но и доставляет одинокой вдове женское удовлетворение, не испытанное ею ранее и потому ещё более сладостное.
После полудня Иван зашёл в церковь к поздней обедне, постоял и послушал проповедь отца Кирилла, помолился про себя за отпущение грехов Арине в прелюбодеянии с ним и, с лёгким сердцем выйдя из церкви, ожидал отца Кирилла, чтобы вместе отправиться в дом священника на чаепитие-обед, как обещался.
Во дворе было прохладно. Северный ветер гнал низкие тучи, из которых иногда сыпалась снежная крупа, покрывая сухие жёлтые листья под деревьями – стояла поздняя осень, и со дня на день должен был выпасть снег, который и так уже запаздывал недели на три, что прошли с Покрова.
Поёживаясь в лёгком пальто, оставшемся ещё со студенчества, Иван, наконец, дождался выхода батюшки Кирилла и, поприветствовав священника, вместе с ним направился к поповскому дому.
Отец Кирилл неодобрительно взглянул на пальтецо учителя и назидательно, как на проповеди, сказал:
– Негоже вам, Иван Петрович, в таком пальтишке на холоде пребывать. Я понимаю, что после учёбы вы не успели приодеться прилично учителю, но и рисковать здоровьем тоже нельзя. Простудитесь, не дай Бог, и сгорите от воспаления: кто тогда наших детушек грамоте учить будет?
У меня есть знакомый жид в местечке, он хороший портной, и в три дня сошьёт вам хорошее пальто на вате, а воротник и шапку из мерлушки вам сошьёт местный скорняк. Ещё надо вам пошить сапоги на меху, и тогда будет полный порядок, – заключил отец Кирилл. – Завтра же пришлю вам этого портняжку и сапожника, а пока остерегайтесь выходить на холод без тёплой поддёвки под пальто и шарфик тёплый, чтобы горло укрывать, я вам сегодня подарю: мне дочери старшие связали каждая свой, и жена тоже хотела угодить, а три шарфа мне вовсе ни к чему.
Вот мы и пришли: видите, в окнах дочери старшие мелькнули, это они вас, Иван Петрович, высматривали: я сказал, что вы сегодня будете гостем в нашем семействе.
Действительно, в окне показались и мигом исчезли две русоголовые девушки, которых Иван уже видел в свой прежний приход.
Обед прошёл в приятном разговоре с отцом Кириллом о пользе просвещения. Иван рассказал священнику об успехах в учёбе его младшей дочери Наташи. Старшие дочери расспрашивали учителя о годах учёбы в уездном городе, который казался им огромным в сравнении с селом, где все знали всех в лицо. Иван охотно делился впечатлениями студенческой жизни, непринуждённо общаясь с прелестными юными созданиями, поскольку плотскую страсть он удовлетворил ещё утром с Ариной и теперь спокойно и без вожделения разговаривал с девицами, не выказывая увлечённости ими.
Обед с беседой и чаепитием затянулся дотемна, и Иван заторопился домой, чтобы подготовиться к завтрашним урокам. Отец Кирилл подарил, на выбор, один из трёх шарфов козьего пуха и, когда Иван, наугад, указал на один – этот шарф оказался работы старшей дочери, Марии, чему она была очень рада:
– Теперь мой шарф не даст вам простудиться, потому что я вязала его тёплыми руками и с молитвой, – засмеялась девушка. – Наденьте его сейчас же, при мне!
Иван повиновался и, действительно, шарф согрел его так, будто две девичьи нежные теплые руки обвились вокруг его шеи, чтобы защитить от холодного ветра, разбушевавшегося к ночи.
Утром Иван проснулся от тихих хлопот Арины на кухне: она растопила печь, и потрескивание дров в печи и тепло достигли ушей учителя, поскольку задняя стенка печи выходила в спальню, обогревая этот уголок дома.
Гостиная комната с диваном обогревалась голландской печью, облицованной жестью, чтобы гарь из печи не проникала сквозь мелкие щели в комнату и не отравляла воздух.
За окном побелело. Ночью выпал снег и укрыл сухую землю плотным слоем: по приметам, снег, легший на сухую землю, должен был растаять, увлажнить землю, и уже потом, другой снег укрывает землю до самой весны.
– Вот и первая зима моей самостоятельной жизни наступила в чужом селе, среди чужих людей, но при учениках, при новых знакомых, и, конечно, при этой женщине, что хлопочет на кухне и своим теплом и ласкою скрашивает мою жизнь в этой глуши.
Поработаю здесь пару лет и непременно буду учиться дальше: иначе отсюда не выбраться, того и гляди оженюсь на крестьянке или поповской дочке и прощай тогда мечты о науке и жизни в большом городе, – размышлял Иван в тепле и неге под ватным одеялом, прислушиваясь, как дрова потрескивают в печи, да Арина осторожно позвякивает посудой на кухне, приготовляя учителю-сожителю завтрак.
– Нет, при Арине мне удастся избежать женитьбы на местных невестах: желания мои она вполне удовлетворяет, и страсти к браку по этой причине нет. Интересно, почему я вчера в её объятиях вдруг подумал о старостиной дочери Татьяне, чем усилил своё вожделение? Неужели эта Татьяна запала мне в душу или мысль о ней мелькнула случайно? Однако пора вставать, чтобы успеть к урокам и не предаваться пустым размышлениям, – одёрнул себя учитель, вставая с постели и надевая тёплый халат и войлочные чуни, чтобы сбегать в туалет по первому снегу.
Пробегая мимо Арины, он тихонько шлёпнул её по ягодице, от чего та испуганно отпрянула, не заметив за делами появления хозяина.
– Напугали вы меня, Иван Петрович, – обиделась Арина, – с испуга и описаться можно, – по простоте душевной пояснила женщина.
– Прости, Аринушка, за неудачную шутку, – смутился Иван и побежал дальше.
Уроки в школе по первому снегу прошли успешно. Ученики после уроков не разошлись сразу, а поиграли в снежки на школьном дворе, забрасывая девочек, которые истошно визжали, но не убегали со двора, в свою очередь, гурьбой наваливались на какого-нибудь мальчика и валяли его в снегу.
Иван, не вмешиваясь в эти безобидные игры детей, наблюдал с крыльца, следя, чтобы игра ненароком не перешла в потасовку: от игры до драки – один нечаянный снежок, попавший в лицо, и в таких потасовках Иван тоже участвовал в бытность учеником школы в родном селе Охон.
Наигравшись, дети разошлись, а учитель приступил к обеду, который ему сготовила заботливая работница Арина, втайне надеясь на мужскую ласку на диване. Проснувшаяся в женщине страсть требовала удовлетворения, но Иван в своих желаниях оказался скуповат: ему хватало двух-трёх соитий с женщиной в неделю, чтобы чувствовать себя вполне удовлетворённым.
Возможно, испытав любовь, он стал бы более страстным, но пока это чувство было учителю незнакомо, и Арине пришлось довольствоваться тем, что есть, не рассчитывая на большее. Впрочем, женщиной она была уравновешенной, привыкшей повиноваться мужчине и потому в минуты близости старалась извлечь максимум удовлетворения, вызывая некоторое удивление учителя своей страстностью, переходящей в одержимость в моменты совместного оргазма.
Но всё это будет потом, а сейчас Арина потчевала учителя на обед вкусной мясной солянкой, которую приготовила по рецепту из поваренной книги, ибо в крестьянском быту такое блюдо ей готовить не приходилось.
После обеда в школу зашёл портной: низенький, плешивый, но круглый жид, которого направил к учителю священник для пошива учителю тёплого пальто. Портной этот показал образцы материи на пальто и рисунки моделей, по которым Иван с его помощью выбрал фасон и материал на пальто. Портной снял мерки и удалился, обещая через два дня принести наживлённый на нитку раскрой пальто для примерки.
Не успел уйти портной, как в дверь постучал сапожник – видимо батюшка Кирилл всерьёз озаботился здоровьем учителя, что так спешно направил к нему мастеров, чтобы одеть и обуть Ивана Петровича сообразно наступившим холодам.
Сапожник, долго не мешкая, тоже снял мерку с ноги и пошёл к себе тачать сапоги на меху. Иван догадался справиться у мастеров насчёт цены их работы: денег, что оставалось у него от подъёмных едва хватало на оплату услуг, но днями должна была почтой прийти оплата учительства за первый месяц, и средств на житьё и жалование служанке Арине должно было хватить до следующего получения жалованья из уезда. Оказалось, что учительская зарплата, показавшаяся Ивану поначалу довольно приличной, на самом деле позволяла жить весьма скромно: хорошо ещё, что Иван был без семьи – иначе ходить бы ему в студенческом пальто всю зиму.
– Надо будет начать экономить, чтобы немного средств удавалось скопить для дальнейшей учёбы в институте, – решил Иван, – иначе о высшем образовании нельзя и мечтать. – Но и ходить в студенческом кителе и пальто тоже нельзя: перестанут такого учителя уважать на селе. И подработать репетиторством здесь негде – никто своих детей учить дальше после земской школы не намеревается. Хотя надо будет спросить у старосты: может, кто из уважаемых сельчан захочет учить детей на дому: тогда после обеда вполне можно позаниматься с такими детьми за отдельную плату.
За житейскими хлопотами незаметно и закончился день первого снега. За окном стемнело, и Арина, которая задержалась, пока портной и сапожник занимались учителем, тоже попрощалась и ушла домой, где её ждала крестьянская работа: уход за скотиной, мытьё полов и прочие сельские заботы, да и сыну надо уделить материнского тепла и внимания – растёт безотцовщиной у чужих людей: свёкор относится к внуку равнодушно, полагая, что мальчонка вместе с матерью когда-нибудь да съедут со двора, и в доме будет посвободнее.
В этом дому-пятистенке проживали: хозяева – свёкор со свекровью, Арина с сыном, младший сын хозяина с женой и ребёнком-трёхлеткой, да ещё хозяйская дочь незамужняя и, видимо, такой останется, поскольку была крива на левый глаз, который неосторожно повредила в детстве. Итого восемь душ, так что спать Арине с сыном приходилось на полу в горнице вместе с хозяйской дочкой.
К ночи за окном закружила метель, ветер завыл в печных трубах, и Иван, попив чаю, лёг спать пораньше, укрылся тёплым одеялом, и вскоре уснул под всхлипывания вьюги за окном, напоминавшие похотливый вой котов в марте, до которого ещё была вся зима впереди.
Снег, выпавший на сухую землю, так и не растаял, метель, что мела три дня кряду, добавила снега по щиколотки, и Иван почти не выходил из дома: лишь в класс на уроки и обратно в дом, с нетерпением ожидая, когда портной принесёт пошитое окончательно пальто: примерка случилась уже два дня назад.
В субботу, словно сговорившись, портной и сапожник принесли свой товар: всё оказалось впору, и, расплатившись, Иван задумал в воскресенье пройтись к старосте, который пригласил его на обед, а заодно расспросить: не желает ли кто из сельчан подучить своих отпрысков сверх курса земской школы. Шапки у учителя не оказалось и пока приходилось одевать фуражку, но морозец стоял лёгкий, и в тёплом пальто, и в меховых сапогах даже в фуражке было не холодно выйти на село.
VI
За подготовкой к зиме Ивану было не до Арины, но в воскресенье с утра он надумал снять мужские желания, чтобы идти в гости к старостиным дочерям без похотливой озабоченности. Взгляд старшей дочери старосты Татьяны часто вспоминался учителю и он опасался, что духовное стремление к этой девушке, что он испытывал, вкупе с мужской страстью могут сыграть с ним плохую шутку: неосторожное рукопожатие или нечаянный поцелуй в щеку, которых, несомненно, ожидает от него Татьяна, приведут его к женитьбе на этой девушке. Иван чувствовал глубокую симпатию к Татьяне и внутренне сопротивлялся этому чувству, чтобы оно не переросло в любовь, поэтому доступность Арины для удовлетворения мужской страсти была весьма кстати.
Накинув халат на ночную рубашку, Иван, всунув ноги в чуни, пробежал мимо Арины, хлопотавшей у печи, в туалет, утопая в снегу, что намело за ночь и, вернувшись в дом, скинул халат и подкравшись сзади к кухарке, обхватил её груди. Арина видимо ожидала внимания учителя, поэтому вытерла мокрые руки о фартук, который сняла, пока Иван продолжал мять её груди, и, направляясь к дивану, приговаривала:
– Что-то опасаюсь я, Иван Петрович, как бы ненароком не вошел кто в дом, как староста в прошлый раз, напугав меня до смерти.
– Не бойся, никто утром по снегу сюда не сунется, и ты успеешь согреть меня своим телом после улицы, – успокоил учитель женщину, укладывая ей на диван, обнажая и обнажаясь сам.
Их близость была короткой, но бурной, и закончилась взаимным удовлетворением плоти со стонами и страстными судорожными движениями сплетенных объятьями тел. Впервые Арина отдавалась хозяину с открытыми глазами, обнимая его руками и целуя в грудь, на что Иван ответно покусывал женские соски, пахнувшие свежестью, вжимаясь в нежное податливое тело на всю возможную глубину.
Женские груди были упруги, нежны и пахли луговыми травами.
Содрогнувшись в последнем порыве чувств кухарка и хозяин молча и неподвижно лежали некоторое время, потом разъединились и женщина, высвободившись, с улыбкой удовольствия на лице, ушла заниматься хозяйством, а мужчина вышел следом за ней на кухню, сполоснул лицо холодной водой из рукомойника, что висел в углу у входа, плеснул воды на грудь и плечи, вытерся чистым полотенцем и прошел к себе в спальню, чтобы одеться, шлепнув мимоходом женщину по упругой ягодице. Он хотел благодарно поцеловать Арину в губы, но она смущенно увернулась.
Услада похотливых желаний мужчины и женщины, по взаимному согласию, на этом закончилась до следующего раза.
За завтраком, Иван, умиротворенный плотской утехой с кухаркой, спросил, попивая горячий чай с баранками:
– Хочу сказать, Арина, что ты всегда чистенькая и пахнешь луговой свежестью, как тебе удается это?
– Так я, Иван Петрович, каждое утро иду в баню, что на задворках нашего двора, и там, раздевшись донага, обтираюсь терпким настоем луговых трав: зверобоя, чистотела и ромашки, которые завариваю в чугунке с вечера, ну и, конечно, по субботам парюсь в бане с сыном – потому и чистая. Свекор однажды спросил меня: что это я каждое утро намываюсь, идя к вам в услужение, так я ответила, что обтираюсь травами, чтоб не нести с собой к учителю в дом тяжелые запахи деревенской избы, где мы живём. Здесь и куры под печью и теленок по весне в углу кухни привязан – иначе в сарае может замерзнуть. Свекор понял и отстал с расспросами, а теперь вот и вы поинтересовались.
– Мне нравятся твоя чистота и запахи, тело у тебя нежное и упругое, вот только руки грубоваты.
– Так как им не быть грубыми от крестьянской работы, – удивилась Арина. – Попробуйте пшеницу жать серпом и у вас руки загрубеют. Ничего, за зиму я руки приведу в порядок, не извольте беспокоиться, Иван Петрович, – обиделась Арина.
– Прости, я не хотел сказать обидного, – смутился Иван, – и ещё хочу спросить: почему ты никогда не целуешь меня в губы и мне не позволяешь? Может тебе это неприятно?
– Нет, с вами, Иван Петрович, мне никак нельзя целоваться губами, – возразила Арина. – В губы целуются только муж с женой и у них в это время души сливаются воедино. А мы греховодники, и нам это ни к чему, чтобы наши души сливались – это бесовщина будет.
– Крестьянское, наверное, это поверье, – удивился Иван. – Я-то думал, что души мужчины и женщины сливаются в минуты плотского удовольствия, когда тела соединились, а по-вашему выходит, что при целовании в губы. Ладно, не буду больше вводить тебя Аринушка в искушение своими поцелуями в губы: но в грудь-то можно? – спросил Иван, закончив завтрак и мимолетно сунул свою руку в вырез сарафана, ухватив женщину за грудь и сжимая сосок между пальцами.
– Бессовестный вы охальник, Иван Петрович, делаете с бедной вдовой, все что хотите, да ещё и посмеиваетесь над нашими обычаями не целоваться в губы при греховной связи. Кроме целования, все остальное вам позволено: когда захотите и сколько захотите – я согласна хоть сейчас повторить ваш утренний урок на диване, – засмеялась Арина, ускользая грудью от хозяйской руки.
– Нет, мне в гости ещё к старосте идти, – пояснил Иван, а после второго нашего блудодейства я уже идти никуда не смогу. Как говорится – хорошего помаленьку. И ты, Аринушка, заканчивай хлопоты и иди домой к сыну. Он у тебя смышленый малый и учится старательно: пусть заходит сюда после уроков и покорми его на кухне, – я возражать не буду.
– Спасибо вам, Иван Петрович, за вашу доброту и заботу, – оживилась Арина. – Сынок-то мой приходит после уроков, а там семейка уже всё подъела в обед и ему остаётся лишь хлебушек, да изредка щей остатки. Утром-то я сама его кормлю и вечером тоже, теперь вот и с обедом наладится по вашей доброте. И кошку надо бы завести здесь, Иван Петрович: давеча в подпол лазила за картошкой, и есть подгрызенные местами клубни и морковь тоже. В деревне без кошки припасов не уберечь от мышей, особенно зерно. Так я присмотрю где-нибудь кошку и принесу, если не возражаете?
Иван не возражал, служанка прибралась в доме, напекла пирогов с ливером – в селе начался забой скота и птицы и Арина прикупила где-то свежатины: мясо вынесла на мороз, подвесив мешок в сарае, чтобы ни мыши, ни кошки соседские не добрались, а из внутренностей напекла вкусных пирогов хозяину на ужин или просто к чаю.
С уходом служанки Иван тоже засобирался в гости к старосте: ему, молодому человеку двадцати одного года от роду не терпелось пройти по селу в новом пальто и теплых сапогах, не прячась от лёгкого морозца с ветерком, что был на дворе после трех дней снежной метели. Прифорсившись, учитель вышел из дома и степенно направился к старосте, отвечая наклоном головы на приветствия сельчан, которые, по привычке снимая шапку, раскланивались с учителем.
– Отсюда, наверное, и пошло выражение «ломать шапку», – подумал Иван, наблюдая, как встретившийся ему по пути крестьянин, сняв шапку, приветствовал его, нервно тиская шапку в руках.
В доме старосты было тепло и уютно, как бывает в домах, где проживает много женщин, наводящих чистоту и порядок, а у старосты на него и сына старшего приходились жена и две взрослые дочери, которые и блюли чистоту и порядок.
В этот раз, других гостей, кроме Ивана, у старосты не было, но дома оказался его сын Егор, который в прошлые посещения учителя бывал то на работах в поле, то в отъезде по делам, поскольку староста возложил на сына все крестьянские дела, оставив за собою только управление селом, что было необременительно, но приносило доход и уважение односельчан.
Дочки старосты: Татьяна и Ольга – что помладше, к приходу гостя вырядились в ситцевые яркие платья, в которых из дома в снег и холод даже под шубейкой не выйдешь, но в теплой горнице в легких платьях девушкам было уютно и нарядно.
К воскресному обеду старостиха наварила мясного борща и напекла пирожков с ливером: наверное, добрая половина села в эти дни пекла подобные пироги после летнего воздержания от мясных блюд.
Староста с сыном днями тоже закололи подсвинка. Засолили сало, закоптили окорока, мясо убрали в амбар, а из ливера старостиха, в который уже раз, пекла пироги – не пропадать же добру, которое долго нельзя хранить, иначе пойдет горечь.
Обедали поначалу молча, но когда перешли к чаепитию и стало уместным вести застольную беседу, Иван, вспомнив свои размышления об учительском приработке, спросил старосту, нет ли на селе желающих поучить своих детей на дому за небольшую плату:
– Видите ли, Тимофей Ильич, по школе я вполне справился с уроками, но после обеда, когда уроки закончились, у меня свободное время: по хозяйству хлопочет ваша Арина, а я мог бы поучить детей на дому, если кто из сельчан не пожелал отдать детей в школу. Да и взрослых могу обучать на дому, если кому приспичет грамоту знать. В уезде мы, школяры, частенько детей мещан обучали на дому – и нам приработок, и детям польза.
– Хорошо, Иван Петрович, я поспрашиваю мужиков и думаю через недельку – две дам ответ, – принял староста просьбу учителя.
– Не надо далеко ходить, – вдруг вмешалась старостина дочь Татьяна в разговор старших. – Я вот, тятенька, давеча говорила, что хочу выучиться на учительницу – вот Иван Петрович пусть и натаскает меня знаниями, чтобы смогла учиться я в учительской семинарии в городе Могилеве, где у вас, тятенька, живет сродный брат Михаил, который обещался мне дать кров на время учебы.
– Когда это ты успела сговориться с Михаилом? – удивился староста.
– Так прошлым летом, когда он проездом был у нас в гостях – тогда я спросила и он обещал. Только не знала я – как мне готовится к этой учебе, а сейчас объявился у нас учитель и я согласная, чтобы он позанимался со мною уроками на дому здесь или у него в школе. У меня есть знакомые девочки на селе, которые тоже хотят подучиться сверх земской школы. Вот и будет у Ивана Петровича еще один небольшой класс для занятий после обеда. Мы уже взрослые и учеба у нас пойдет ловчее, чем в школе, с малышами, – убеждала Татьяна своего отца.
Староста оживился: – Дело, дочка говоришь, я знал, что ты у меня сообразительная. Надо подумать нам над твоим предложением, поэтому не будем сейчас давать ответ учителю. Ты, дочка, поговори со своими подружками, я потолкую с мужиками, и, наверное, наберется на селе с десяток девиц, которых родители пожелают немного доучить. В школе-то девушкам разрешено обучаться лишь до тринадцати лет вместе с мальчуганами, а отдельно женским классом, можно учиться хоть до старости или до замужества. Все лучше, чем зимой по домам киснуть, да ждать женихов.
На том и порешили. Татьяна, победно сверкнув глазами в сторону учителя, вышла с сестрой из горницы, а Иван со старостой еще долго гонял чаи и слушал рассказ Тимофея Ильича как он воевал с турками в прошлую войну на Балканах за освобождение болгар от османского ига, и получил там за свою храбрость георгиевский крест.
И мог бы еще сражаться, но был ранен, а потом война окончилась и его освободили от воинской службы. С той поры минуло почти тридцать лет, но события воинской службы навсегда сохранились в памяти старосты и он рассказывал о войне в мельчайших подробностях, как будто это было вчера. Из-за этой войны Тимофей Ильич и женился поздно: пока встал на ноги с помощью отца и вот уже пятнадцать лет бессменно здесь старостой, потому что с людьми ладит по справедливости и поблажки не дает ни нашим, ни вашим.
Застольный разговор затянулся до темна, тем более, что староста попивал чаек вперемежку с чарками водки, чему старостиха не мешала: в одиночку, без участия учителя, Тимофей Ильич соблюдал меру, а важный разговор мужчин никогда не обходится без чарки-другой водки.
Расстался Иван со старостой почти дружески, хотя по возрасту он был ближе к дочерям и наравне с его сыном, но образованность на селе дает такой же почет, как и старость, а учитель в глазах сельчан – тот же барин, потому что из другого общества: не из крестьян. Староста пригласил Ивана к себе в дом на следующее воскресенье: к тому времени он поговорит с народом об учебе их детей и даст ответ учителю на его предложение организовать дополнительное обучение взрослых девушек.
Неделя промелькнула незаметно. Дни становились всё короче: не успеешь оглянуться, а за окном уже темнеет. Выпавший снег так и остался лежать и по селу ходили слухи, что не к добру это, коль снег выпал на сухую землю и остался в зиму не таявши.
По крестьянским приметам это было к неурожаю в следующем году и грозило суровой зиме нынче. Действительно, установились морозы за двадцать градусов, два-три раза еще подсыпало снега и Иван радовался, как своевременно он пошил себе пальто и сапоги. У местного скорняка он подобрал себе мерлушковую шапку и мог не опасаться больше морозов, спокойно прохаживаясь по селу, поскрипывая снегом под сапогами.
В субботу, староста через Арину передал свои извинения: ему по делам срочно надо съездить в уезд, и пусть Иван Петрович без обиды заходит в гости через выходной, тем более, что и крестьян на счет учебы их взрослых дочерей староста не успел опросить.
Иван принял это объяснения и в воскресный день пошел в церковь, куда не заходил вторую неделю. В церкви Иван послушал службу, поставил свечу, подождать батюшку Кирилла, чтобы показаться ему во всей своей зимней одежде и поблагодарить за присланных мастеров, что одели и обули учителя и тем самым сберегли его здоровье от стужи.
Батюшка Кирилл одобрил внешний вид учителя: – Теперь вы, Иван Петрович, выглядите барином в теплом пальто, а не хилым студентиком в легком пальтишке, подбитом ветром. В таком виде крестьяне вас будут уважать и охотно отпускать детей в школу. Как там мой дьячок, справляется с уроками Закона Божьего в школе? – поинтересовался священник, который свои школьные заботы переложил на подневольного дьякона.
– Видимо справляется, коль ученики на его уроке сидит смирно, – отвечал Иван.
– Вот и славно, – ответствовал отец Кирилл. – Пусть дьяк учит детей Божьему слову, а мы пройдем ко мне и попьем чайку с пирогами, что напекла с утра моя матушка.
Иван принял это предложение и вскоре сидел в поповском зале за столом, в окружении поповских дочек, попивая чай с мясными расстегаями и беседуя со священником о сельских делах.
– Наслышан я от старосты о вашем желании учить взрослых дочерей дополнительно и отдельно от парней и весьма приветствую ваше начинание. Своих старших: Машу и Дашу я учу сам на дому – образование в духовной семинарии не уступает учительскому и поэтому я могу успешно поднять образование своих дочерей, чтобы они тоже могли учиться в светских учреждениях, если пожелают. Но другие односельчане не могут сами образовывать своих дочерей и я думаю, что желающие добра своим дочерям родители найдутся в нашем селе: им будет польза, а вам учительская практика и дополнительный доход, – подвел священник итог своим рассуждениям.
