скачать книгу бесплатно
За некоторые философские разговоры можно было получить вполне реальные тюремные сроки по политическим статьям. Не бывает революционных преобразований, следующих букве закона.
Захаживали в бар «Айдлер» и молодые политики, которым в будущем предстояло встать у руля Британского Содружества и стать первыми лицами мировой политической элиты. Одним из таких политиков был Уинстон Черчилль. Он много курил сигары, пил коньяк и интересовался всем, что обсуждалось в клубе «Ленивцев». В особенности его интересовала тема Космополиса, государства будущего, которое будет заселено новым человечеством, воспитанным в среде людей настоящего.
Эту идею высказал Гэрберт Уэллс и особенно сильно ее развивал, поскольку считал, что только в этом будущее всей человеческой цивилизации, избавление от всех бед и проблем, от голода и войн. Одну из главных причин разобщенности человечества Уэллс видел в национальных и культурных различиях между странами, которые должны быть уничтожены, наравне с государственными границами. Только тогда, когда человечество отринет вавилонское разъединение и сможет стать единым целым, шагнет в будущее, в космос, сможет покинуть свою колыбель Землю и начать освоение других планет.
Больше всего возражал и спорил по этому поводу Черчилль. Мысль отказаться от национальных особенностей и интересов казалась ему еретической. Он клубился сигарным дымом, ярился и доказывал, что Космополис если возможен в создании, то только под управлением британской короны. Остальной мир настолько невежественен и ленив, что им нужно управлять, чтобы привести его к процветанию.
Я присутствовал при этих спорах и чувствовал, что, вероятно, из-за деятельности клуба «Ленивцев» меня и приставили к Уэллсу. Уверен, что Флумен был бы рад получить такой компромат на Гэрберта и его компанию. Собрания явно носили антиправительственный характер и могли быть приравнены к государственной измене и другим неприятным статьям уголовного кодекса, за которые остаток жизни можно было провести на каторге или на рудниках. Но у меня и мысли не появилось выдать Уэллса. Постепенно я проникался идеями клуба «Ленивцев» и стал сожалеть, что им не хватает сил и возможностей перейти от слов к делу.
Основными соратниками Уэллса по клубу «Ленивцев» были Джеймс Кейвор и Олдос Бэдфорд. Два джентльмена высокого достатка из высшего общества, это единило их, но в то же время они не были похожи друг на друга. Кейвор был высокий господин с бледным лицом и тонкими усиками. Все в его облике выдавало военного. И он правда был из числа служивших. Полковник медицинской службы в отставке с хорошей пенсией, но в то же время с обширной частной практикой. Он пользовал многих господ из высшего общества. Если можно было бы так выразиться, он был главным адептом Гэрберта Уэллса, полностью и безоговорочно разделял все его взгляды на политику, общество, мировое закулисье и, что самое важное, на будущее всего человечества. Бэдфорд был низкого роста, плотного телосложения, занимался межокеанской торговлей. Ему принадлежала торговая компания «Красная коробка», на создание которой он положил все свои силы и устремления. Компания выросла из маленького складского помещения в Лондонском порту до многочисленных ангаров, собственных океанских грузовых судов и представительств в Южной и Северной Америке, Российской империи и Японии. Несмотря на то что Бэдфорду принадлежало миллионное состояние, он был простым человеком и горячим поклонником гения Гэрберта Уэллса. Во всех философских спорах он вставал на сторону Уэллса и давал яростный отпор его противникам. Основным оппонентом его неизменно становился Уинстон Черчилль.
Я слушал и впитывал в себя идеи «Ленивцев», но в то же время скучал, потому что искренне считал, что самая интересная жизнь протекала на Бромли-стрит, где проживал Уэллс и проводил свои эксперименты. В маленьком уютном особняке, украшенном предметами, связанными с историей авиации, творилось настоящее чудо. И мне казалось расточительным проводить время в дискуссионном клубе, вместо того чтобы заниматься делами и творить будущее своими руками.
Хорошо, что кошки пропадали ненадолго. Самое большее их не было трое суток, и все три дня Уэллс провел в прогулках по барам и ресторанам. Появляясь вновь, кошки возвращали в дом Уэллса полет фантазии и торжество вдохновения, и он вновь с головой погружался в исследования и научные эксперименты.
Сначала я думал, что дом на Бромли-стрит единственное жилище Уэллса, поскольку он все время находился здесь, но на третьей неделе моей службы оказалось, что ему также принадлежит дом на Клемент-Инн, где проживали какие-то родственники Гэрберта, которым он ежемесячно переводил денежные суммы. Бухгалтерию Уэллса вел также Штраус, который, как оказалось, на все руки мастер. Также в собственности у Уэллса находилась загородная усадьба «Стрекоза», где, как потом выяснилось, Гэрберт проводил выездные эксперименты, которым требовалось больше пространства и размаха. Но он старался не часто посещать «Стрекозу». Она находилась в маленькой патриархальной деревушке, где к исследованиям Гэрберта относились как к чему-то колдовскому, дьявольскому. Отношения с деревенской общиной не складывались в основном благодаря пропагандистской деятельности преподобного Дэймонда О’Рэйли, местного священника, который и возглавлял общину.
Узнал я о «Стрекозе» случайно. Уэллс попросил меня съездить в усадьбу и забрать там черный чемодан, перетянутый кожаными ремнями. Как он объяснил, там находились некоторые элементы одного устройства, необходимые ему для важного эксперимента.
В тот день газеты «Мэйли ньюс» и «Телеграф» вышли с броскими заголовками. На улицах Лондона появился таинственный Потрошитель, который совершил два кровавых убийства за последнюю неделю. Полиция приступила к расследованию, но не сильно в нем преуспела. Убили двух молодых женщин. Они славились своими прогрессивными взглядами на положение женщин в обществе, участвовали в деятельности ЖОС[2 - ЖОС – Женский общественно-политический союз – женское политическое движение и организация, проводившая агрессивную кампанию за избирательное право женщин в Соединенном Королевстве с 1903 по 1917 год. Получившие с 1906 года именование суфражистки, члены организации и ее политика жестко контролировались Эммелин Панкхёрст и ее дочерьми Кристабель и Сильвией (которая была в конечном итоге исключена). Члены ЖОС стали известны после случаев гражданского неповиновения. Они издевалась над политиками, устраивали демонстрации и марши, нарушали закон, чтобы добиться арестов, разбивали окна в общественных зданиях, поджигали почтовые ящики, совершали ночные поджоги незанятых домов и церквей, а когда их отправляли в тюрьму, объявляли голодовку и подвергались принудительному кормлению.], под управлением Эммелин Панкхёрст и ее прогрессивных дочерей. Полиция не называла имен убитых, но очень скоро они просочились в прессу.
В свежем утреннем выпуске, который утром я не успел прочитать, а ознакомился по дороге в «Стрекозу», рассказывалось об одной из жертв. Ею оказалась двадцатитрехлетняя учительница из Сангейта Элизабет Ричардсон. По данным полиции, она уже три года как состояла в ЖОС и не просто приходила на собрания и демонстрации, которые организация проводила время от времени на улицах Лондона и в предместьях, борясь за равноправие женщин, но и являлась участницей боевых отрядов суфражисток. Они устраивали акции гражданского неповиновения, вполне мирные и невинные, но в то же время организовывали взрывы, поджоги государственной собственности, также осуществляли и иную порчу имущества не только страны, но и частных граждан, которые славились своими консервативными взглядами на жизнь и положение женщины в обществе. Журналисты писали о том, что, несмотря на характер убийств, свойственный Джеку-потрошителю, терроризировавшему Лондон на рубеже веков, новые убийства все-таки носят политическую окраску.
Лондон никогда не отличался безопасностью и законопослушанием, но все же с подобным зверством горожане давно не сталкивались. Полиция заверяла общественность, что они разберутся с этими преступлениями, найдут и накажут виновных по всей строгости закона. Но город постепенно заполнялся страхом, а газеты со свежими статьями о Потрошителе разлетались, как горячие пирожки в голодный день. По улицам разгуливали продавцы газет, втиснутые между двумя рекламными плакатами, которые обещали свежие новости о Потрошителе. Вокруг таких «людей-сэндвичей» постоянно толпились покупатели, которые разбирали газетные листки, а вскоре и брошюры с криминальными историями об инспекторе Чарльзе Строссе. Он возглавлял в Скотленд-Ярде поиски Потрошителя. Брошюры эти печатались на дешевой желтой бумаге и являлись целиком и полностью плодом художественного вымысла. Одно время я думал даже, что инспектор Чарльз Стросс также является вымышленным персонажем, пока однажды мне не довелось с подачи Уэллса с ним познакомиться.
Лондон был взбудоражен. Этот огромный человейник был объят страхом и жаждой крови. Подливали масло в огонь активисты ЖОС и других общественных организаций, которых в последнее время развелось великое множество. Вот куда нужно было направить свои силы и энергию Секретной службе британской короны. Вот кто реально расшатывал мир и спокойствие в королевстве.
Я съездил за чемоданом, прочитав по дороге газетные статьи о Потрошителе, в которых не нашел для себя ничего нового и интересного. По возвращении рассказал о прочитанном и увиденном Гэрберту. Он попросил у меня газету, внимательно прочитал статью, просмотрел зернистые фотографии плохого качества и о чем-то задумался. Я не хотел его тревожить расспросами. Тем более в дом вернулся Пират, живой, здоровый и полный боевого исследовательского задора. Он восседал на рабочем столе Уэллса и с вызовом вылизывал заднюю лапу.
Глава 5. Мистер Чаплин
Он появился в нашем доме неожиданно. Ни Штраус, ни сам Уэллс не предупреждали меня о появлении человека с тростью. Этот день ничем не отличался от предыдущих. Я приехал рано утром, Гэрберт еще не спускался. Первым делом я сварил кофе в таком количестве, что им можно было напоить отряд специального назначения и хватило бы еще на вторую порцию. Когда мы работали, то кофе лился рекой, сигары дымились, и мир вокруг плавал в клубах сигарного дыма и был напоен ароматом свежей арабики. После первой порции горького напитка я перешел в лабораторию, где занялся приготовлением к опытам. Уэллс трудился над усовершенствованием ускорителя темпа времени. Пытался избавиться от побочных эффектов, которые время от времени проявлялись, – бессонница, повышенная потливость и фантомные видения. Уэллс утверждал, что от частого употребления ускорителя он стал видеть Человека без лица, который все время наблюдал за ним. Уэллс несколько раз пытался с ним заговорить, но Безлицый никак не реагировал на человеческую речь. Попытка вступить с ним в физический контакт также не увенчалась успехом. Руки проходили сквозь его тело, не ощущая препятствия, из этого Гэрберт сделал вывод, что Безлицый всего лишь видение, немой свидетель губительного воздействия ускорителя. Наконец, Уэллс добился видимых результатов, после чего решил отложить на время эксперименты в этой области, переключившись на другую тему. Тем более его поторапливал с результатами заказчик.
Когда я это услышал, то весьма удивился. Уэллс категорически отрицал возможность работы на кого-то. Я все время задавался вопросом, откуда он берет деньги на эксперименты, расходные материалы, пропитание, а также на оплату услуг моих и Штрауса. Я уже давно подумывал поговорить с ним о практическом применении его изобретений. Ведь на любом из них можно было неплохо заработать, а тут появился неведомый заказчик. Я хотел разговорить Уэллса, а если он не ответит, то заняться допросами Штрауса, который за бокалом-другим доброго «Медока» с большой словоохотливостью любил поговорить об Уэллсе, разумеется по окончании рабочего дня. Но потом я передумал, решил набраться терпения и посмотреть на заказчика вживую. Пусть будет сюрприз. И, надо сказать, он получился.
Я как раз заканчивал расставлять колбы и препараты, судя по ассортименту, Уэллс планировал заняться вопросами невидимости, в которых он весьма преуспел, создав человека-невидимку Чарльза Стросса, когда во входную дверь позвонили. Я взглянул на настенные часы. Было всего лишь девять часов утра. Слишком рано для светских визитов. Выругавшись про себя и помянув недобрым словом всех тех, кто осмелился тревожить Уэллса и меня в столь раннюю пору, я направился в прихожую, чтобы посмотреть на наглеца.
Штраус уже открывал дверь. Я стоял у него за спиной и слышал, как наверху, где-то в районе своего кабинета, зашумел Уэллс.
Я успел рассмотреть визитера. Он вошел в дом решительно, но в то же время деликатно. У него была своеобразная семенящая, полная деликатности походка. Черные усики, черная курчавая шевелюра, частично укрытая котелком, и яркие блестящие глаза, которые смотрели на окружающих с насмешкой. В руках у него была трость, на которую он, впрочем, не опирался. Он стукал ей об пол, проворачивал в руке и снова стукал об пол, чтобы снова провернуть и стукнуть. Так он передвигался, при этом странно расставляя ноги.
Я сразу узнал гостя. Он выглядел очень уверенно и гордо и сильно отличался от своего экранного образа. Я решительно пожал ему руку, хотел было что-то сказать приветственное, и почувствовал, что оробел от присутствия персоны такой величины.
– Мистер Чаплин, какая неожиданность видеть вас в моем доме, – послышался уверенный голос Уэллса, который спускался со второго этажа, чтобы лично засвидетельствовать свое почтение гостю.
– И я рад видеть вас, мистер Уэллс, – произнес Чаплин.
– С возвращением на родину, – наконец выдавил я из себя некое подобие приветствия.
– Спасибо, мистер… – он сделал паузу, поскольку я так и не удосужился ему представиться.
Я тут же поспешил исправить эту оплошность:
– Николас Тэсла. К вашим услугам.
– Спасибо, мистер Тэсла. Я прибыл в Лондон, чтобы представить мою новую работу. А также, пользуясь случаем, решил заглянуть к вам в гости, чтобы понаблюдать за ходом исполнения моего заказа.
Так вот кто был таинственный заказчик Уэллса! Неудивительно, что Гэрберт мне о нем ничего не рассказывал.
– Мы работаем над вашим заказом, – сухо ответил Гэрберт.
– Так когда мне ждать реквизит? – спросил Чаплин.
– Думаю, что к концу месяца мы управимся.
– Приемлемо, – после непродолжительного раздумья ответил Чаплин.
– Что мы стоим на пороге? Проходите. Позвольте мне вас угостить вкусным напитком и показать, над чем мы сейчас работаем, – ожил Уэллс, сбежал с лестницы и горячо пожал руку гостю.
Первое время в присутствии Чарли Чаплина я чувствовал себя неуверенно. Звезда такой величины, великий актер – и тут без всякой бравады и дозволенного ему по статусу сопровождения у нас в доме. Но через некоторое время я осмелел и уже чувствовал Чаплина как старого знакомца, в присутствии которого так же легко и свободно, как в присутствии самого Уэллса.
Первым делом Гэрберт предложил Чаплину чая, от которого он отказался, сославшись на то, что позавтракал в гостинице, но согласился выпить чашечку кофе. Как хорошо, что я успел сварить его. Вооружившись кружками, мы перешли в лабораторию, где Уэллс развернул бурную деятельность, не обращая внимания на зрителей. Мне пришлось подавать ему необходимые препараты и емкости, так что жизнь потекла привычным курсом, только вот Гэрберт сегодня решил не использовать ускоритель. Чаплин сел в кресло напротив лабораторного стола и с любопытством взирал на царящее тут священнодействие.
До моего появления Гэрберт не пользовался услугами помощника достаточно долго. Мой предшественник – Чарльз Стросс, бывший полицейский, который устроился на службу к Гэрберту и долгие годы был его правой рукой. При нем Уэллс начал эксперименты с невидимостью и добился определенных успехов, пока трагедия, произошедшая в его лаборатории, не остановила работу по этому направлению. Подробностями произошедшего Уэллс не торопился делиться. Другое дело Штраус. После полного бокала «Медока» он закатил глаза и с наслаждением предался воспоминаниям.
Стросс проработал у Уэллса три года, и Гэрберт был им очень доволен. Но потом случилось несчастье. Во время экспериментов с очередной формулой эликсира невидимости Стросс испытал ее на себе. Штраус при этом не присутствовал, поэтому не мог однозначно сказать, было ли это сделано специально или произошло случайно. Но Стросс стал человеком-невидимкой. Уэллс хотел добиться контролируемого эффекта невидимости, но в результате Чарльз стал полностью и необратимо невидимым. Это сильно испугало его, и, погрузившись в ужас, он разгромил лабораторию, после чего скрылся на улицах Лондона.
Какое-то время Чарльз пропадал на улицах, пока Гэрберт приводил лабораторию в порядок, закупал уничтоженное оборудование и препараты. О тех днях, что Стросс провел, погруженный в безумие, на улицах Лондона, он не сильно распространялся. Для него дни эти были рассеяны в тумане беспамятства.
Штраус же заверил, что он сильно накуролесил за то время, что пропадал. Никаких страшных преступлений он не совершил, иначе Уэллсу пришлось бы за это нести ответственность, но похулиганил знатно.
В соседних районах пропадали вещи, люди чувствовали в своем доме чужое присутствие. В доме госпожи Кюн он за какой-то надобностью переставил всю мебель, так что когда утром она спустилась в столовую, чтобы позавтракать, то обнаружила, что все стулья расставлены вдоль стен, а стол разобран на запчасти и сложен по центру комнаты в виде костра. У полковника Сэнжджера вытащил всю одежду из платяных шкафов и сложил на лужайке перед домом, так что утром, когда домашние проснулись и захотели одеться, им пришлось в одном неглиже идти стыдливо на улицу. В доме барона фон Арнима красной краской на стене в гостиной нарисовал изображение плачущего клоуна, настолько страшного, что, когда дети утром увидели его, сильно напугались, и им потребовалась врачебная помощь.
Все свои проделки Чарльз совершал по ночам, днем же где-то отсыпался, причем он не мог сказать, где именно. Когда Уэллс спрашивал Стросса, зачем он совершал все эти хулиганские действия и какие цели преследовал, Чарльз не мог ответить. Он ничего не помнил. Воспоминания его начинались с того момента, когда он очнулся голый на куче какого-то мусора в тупике за ирландским пабом. Когда он вышел на улицу и обратился к подвыпившему прохожему с просьбой о помощи, то сильно удивился и огорчился реакции. Вместо того чтобы одолжить ему небольшую сумму денег, чтобы Чарльз мог добраться на извозчике до дома, прохожий испугался, намочил штаны от страха и припустил со всех ног прочь по улице, крича что-то о привидениях. Чарльзу стало обидно из-за такой реакции на него, но потом он убедил себя в том, что это чрезмерное возлияние так подействовало на человека, и перестал на него обижаться. Но после того, как его обращение произвело подобный эффект у еще нескольких людей, в том числе и трезвых, и женского пола, Стросс задумался – вероятно, с ним что-то не так. Да, голый человек на улице зрелище неприятное, но все же не ужасное, не способное вызвать панический ужас. Да и полицейские должны были заинтересоваться его персоной, но они не обращали на него внимания, а когда он попробовал с ними заговорить, обратились в бегство. Только после того, как он увидел себя в витрине, вернее будет сказать, не увидел себя вовсе, Чарльз вспомнил об эксперименте и о своей неудаче – он стал невидимым.
Стросс вернулся к Уэллсу. Все попытки исправить ситуацию, сделав его вновь видимым, не увенчались успехом. К сожалению, процесс оказался необратим. Нельзя употреблять экспериментальные препараты не будучи уверенным в конечном результате. Стросс ушел от Уэллса разочарованным. Постепенно он научился жить с даром невидимости, даже вернулся на службу в полицию, где занял должность старшего инспектора по особым поручениям. Руководители Скотленд-Ярда решили, что человек-невидимка на службе полиции может быть очень полезным, но не афишировали этот факт. А если какой-нибудь ушлый репортер, пронюхав что-то, писал статью в газетенку, всячески отрицали, угрожая судебными исками за клевету. Уэллс не оставлял надежды вернуть Чарльзу Строссу видимость, но пока это привело только к эффекту мерцания, который Гэрберт пытался взять под контроль. Конечно, сейчас Уэллс научился делать эффект невидимости обратимым и временным, но он не мог исправить ошибку, допущенную на ранних стадиях работы.
* * *
Чарли Чаплин сидел в кресле, положив ногу на ногу, и поигрывал тросточкой. Взгляд его становился все более рассеянным и скучающим. Он смотрел на то, как Уэллс смешивал какие-то препараты в колбах, доводил их до кипения, но меняющие цвет жидкости его не заинтересовали. Он ожидал волшебства, сказочности, но вместо этого погрузился в будни химической лаборатории. Я видел это, но ничем не мог помочь актеру. Привыкший к фонтану эмоций и водовороту событий, что всегда царили вокруг него, Чарли явно загрустил. Я начал гадать, сколько времени он еще продержится, прежде чем, сославшись на неотложные дела, о которых он неожиданно вспомнил, не откланяется. Но тут Уэллс снял с подставки колбу, взболтал жидкость и перелил ее через воронку во флакон с разбрызгивателем. Делал он это предельно аккуратно, стараясь не пролить ни одной капли, но все-таки одна попала на стол, и тут же то ли прожгла в нем дырку, то ли сделала крохотный фрагмент стола невидимым. Уэллс взял в руки разбрызгиватель с синей полосой вокруг флакона и прыснул на стол. Тут же круглое прозрачное пятно исчезло, стол вновь стал целым. На флакон с перелитой жидкостью Уэллс наклеил красную полоску.
– Итак. У меня в руках два флакона. С красной полоской – эликсир невидимости. С синей полоской – нейтрализатор. Это пробные образцы. Заказанные вами материалы я подготовлю и перешлю пароходом. А сейчас мы можем провести простейшие эксперименты.
– Разрешите вопрос. Вы пролили каплю на стол, и в месте падения капли он стал невидимым. Но в то же время сам флакон и воронка, через которую вы лили, невидимыми не стали. Почему? – спросил Чаплин.
– Все мое оборудование обработано нейтрализатором, поэтому оно сохраняет видимость при любых условиях. Иначе я очень быстро стал бы работать в невидимой лаборатории, да и сам бы скоро стал человеком-невидимкой, – ответил Уэллс.
– Блестяще. Разрешите попробовать?
Чаплин встал и протянул руку за флаконом с красным маркером. Уэллс отдал его, не сказав ни слова. Я удивился, не в характере Гэрберта было выпускать эксперимент из своих рук. Но он, вероятно, сильно уважал мистера Чаплина, или тот хорошо платил ему так, что он целиком и полностью доверил ему препарат. Чарли внимательно осмотрел его со всех сторон, поднес к лицу и зачем-то понюхал, после чего поинтересовался:
– Есть ли какие-то побочные эффекты?
– Нет, – ответил Уэллс.
Все побочные эффекты, которые наблюдались ранее, он устранил. Так что теперь эликсир был полностью безвреден для принимающего, чего нельзя было сказать об окружающих. В неумелых или злостных руках он мог наделать неприятностей, достаточно вспомнить похождения Чарльза Стросса, пропавшие из его памяти.
Чаплин неожиданно распылил жидкость на левую руку, в которой держал трость, и с любопытством наблюдал за тем, как она таяла в воздухе. Вскоре трость просто висела самостоятельно в пространстве, отделенная от тела видимой пустотой. Чарли довольно рассмеялся. Закрутил трость в воздухе и прошелся по лаборатории своей знаменитой походкой.
– Давайте придумаем что-нибудь, – предложил он.
В этот момент дверь лабораторного шкафа открылась и из него показалась Миледи. Кошка выгнула спину, протяжно зевнула и неодобрительно посмотрела на однорукого Чаплина. Я мог поклясться, что Миледи в шкафу до этого не было. Я доставал из него посуду для опытов, и ничего мяукающего там не наблюдалось. Но это нисколько не напрягало кошку. Она подошла к Чаплину, потерлась о его ногу и вышла из лаборатории, явно направляясь на кухню, где добрый Штраус ее накормит.
– А может, сделаем невидимой кошку? – задорно предложил Чаплин.
– Думаю, из этого ничего не получится. Вы ее не поймаете, – возразил Уэллс.
Было видно, что Чаплину не терпится поэкспериментировать с эликсиром, устроить какое-нибудь представление, но в голову ничего хорошего не шло. У меня появилось предчувствие неприятностей, которые мог принести эликсир в неумелых руках, но Уэллса этот аспект почему-то не напрягал.
Чаплин опрыскал руку нейтрализатором, вернув ей утраченную видимость. Остался доволен этим экспериментом, но его жажда приключений оказалась не удовлетворена. Рассеянный взгляд блуждал по стенам лаборатории, где ему явно не хватало полета фантазии, поэтому он решил расправить крылья на улице, о чем заявил Уэллсу. Гэрберт попробовал было возразить, соседи явно будут недовольны, если у них под окнами будут развлекаться джентльмены, делая разные предметы невидимыми, но Чарли не слушал его. Жажда поиграть с новой игрушкой овладела им. Тогда Гэрберт предложил ему совершить небольшую прогулку до загородного имения «Стрекоза» в деревеньке Апшир, где можно было безопасно экспериментировать с препаратами.
Штраусу не понравилась идея загородной поездки, но у него не было выбора, поэтому он оставил все свои текущие дела, оделся по-походному и вывел из гаража автомобиль. Чаплин и я заняли места на заднем сиденье. Уэллс расположился рядом со Штраусом, который уверенно вырулил с подъездной дорожки и взял курс на восток.
Поездка заняла немного времени. Штраус гнал автомобиль на высокой скорости, то ли мечтал выбросить нас в первый попавшийся кювет, то ли торопился избавиться от ненавистного руля, а для этого старался достичь в кратчайший срок конечной точки маршрута. Все это время Чарли Чаплин развлекал нас историями из жизни кинематографа, а также делился своими планами на будущее. Чарли задумал снять фильм о человеке-невидимке, но не в комедийном ключе, в котором его привыкли видеть зрители, а в жанре социальной трагедии. Для этого ему и требовался реквизит, который он заказал у Уэллса. Откуда за океаном знают о разработках Гэрберта, он сказать не мог. Он услышал об этом от своего ассистента, а идеей этого фильма он горел уже несколько лет, но не знал, как правильно реализовать ее. Он множество раз писал сценарий и переписывал его, отправляя предыдущую версию в мусорную корзину. Идея невидимого человека очень хорошо ложилась на его образ Бродяги. Теперь же у него появился инструмент для реализации задуманного проекта. Чаплин был чрезвычайно доволен этим, и ему не терпелось поэкспериментировать с эликсирами.
Поездка закончилась на подъездной дорожке «Стрекозы». Чаплин вышел из машины, взмахнул тросточкой и зашагал к дому, хищно осматриваясь по сторонам. Цепким взглядом он высматривал, что бы такое опрыскать, чтобы сделать невидимым. По пути ему попался почтовый ящик, который деревенский почтальон ежедневно заполнял корреспонденцией. Недолго думая, Чаплин опрыскал его, и ящик растворился в воздухе. Лишь палка-основание продолжала стоять. А я задумался о том, что, несмотря на свой статус знаменитости, Чарли Чаплин остался, в сущности, тем же ребенком, мальчуганом, которому свойственна тяга к простым шалостям.
– Корреспонденцию сегодня уже привозили? – спросил Уэллс, выходя из машины.
Штраус взглянул на часы и ответил:
– Может и да, а может и нет. Наш почтальон никогда не славился пунктуальностью.
Мы направились вслед за Чаплиным, который снова хищно осматривался по сторонам в поисках того, что еще можно сделать невидимым. Уэллс начал уже опасаться за сохранность своего имущества и, судя по нахмуренным бровям и встопорщенным в возмущении усам, уже подсчитывал прибыль от заказа Чаплина и убытки от его возможных экспериментов.
Уэллс отпер дом, и мы вошли внутрь. В течение часа Чарли Чаплин расхаживал по дому, опрыскивая все вокруг.
Я старательно запоминал места, чтобы потом не забыть и не пропустить что-либо из мебели, но вскоре почувствовал, что не справляюсь с этой задачей. Уэллс, заметив мое замешательство, сказал, чтобы я не тратил время попусту, поскольку у него на всякий подобный случай составлен подробный план каждого его дома. Так что по нему будет легко восстановить прежний облик усадьбы. Чаплин играл с невидимостью, как со своей ролью на кинематографической площадке, полностью отдаваясь процессу.
Неожиданно он остановился, повернулся и, нахмурившись, сказал:
– Позвольте дать вам совет, Уэллс.
– Буду премного благодарен.
– Фиксируйте все ваши эксперименты на кинопленку. Я пришлю вам хороший киноаппарат. Ваши записи станут достоянием истории. К тому же вы сможете пересматривать их, чтобы увидеть и утвердиться в правильности пути. Или, наоборот, увидеть свои ошибки.
Я обрадовался. Киноаппарат стоил больших денег, да и в свободной продаже его не было. Так что Чаплин реализовывал мечту Уэллса, о которой он так часто говорил мне.
Мой взгляд скользнул мимо окна, и я увидел на подъездной дорожке деревенского почтальона – Джона Уотсона. Он стоял перед деревянным столбиком, который ранее завершался почтовым ящиком. Но теперь его не было, и Уотсон не знал, что с этим делать. Он с умным видом осматривал место, где раньше был почтовый ящик, потом протянул руку и попытался потрогать палку-основание. Наткнулся на что-то, что на ощупь напоминало почтовый ящик, только невидимый, тут же отдернул руку, будто получил сильный ожог. Отчего-то затряс ею в воздухе и испуганно уставился на палку-основание, над которой ничего не было.
Я обратил внимание Чаплина на страдания почтальона, и он с жадным интересом стал наблюдать за ним. Казалось, он впитывал все, что видит, запоминал каждое движение, каждый жест и мимику лица, повторяя при этом беззвучно все, что запомнил. Так я увидел, как великий актер собирал свои роли, готовился к ним. Наблюдая мир, он запоминал его, чтобы потом, переработав, выплеснуть на киноэкран в новой картине.
Почтальон еще долго кружил вокруг ящика, пытаясь сообразить, почему он его не видит и есть ли вообще этот ящик. Наконец ему надоели эти танцы вокруг шеста, он снял фуражку, утер пот со лба и, почесав голову, вернул фуражку на место. Он вытащил из сумки конверт и попытался положить сверху палки-основания. Конверт, оказавшись на крышке невидимого почтового ящика, повис в воздухе, чем изрядно напугал суеверного почтальона. Он осенил себя крестом, бросился со всех ног к велосипеду и вскоре уже крутил педали, только направлялся не дальше по маршруту, а в сторону храма, где служил глава местной общины преподобный Дэймонд О’Рэйли.
– Что-то мне подсказывает, что у нас скоро могут появиться нежелательные гости, – сказал я.
Но Уэллса это, казалось, совершенно не волновало, хотя с преподобным у него были традиционно натянутые отношения. О’Рэйли не нравилась деятельность Уэллса, в особенности он не любил, когда он занимался экспериментами в «Стрекозе».
– О чем же ваше кино? – спросил Уэллс.
– Если вкратце, то о простом человеке. Бродяге. Он пытается найти свое счастье, выстроить жизнь, но его никто не замечает. Он бедный несчастный человек, слишком маленький и незначимый. Он пытается устроиться на работу, сначала на одно место, потом на другое, но везде он не нужен, и тогда он поступает на работу на конвейер Форда. Но он там всего лишь винтик, незначимый и незаметный. Он начинает таять. Сначала становится невидимой кисть одной руки, потом другой. Рабочие ему сочувствуют, рекомендуют обратиться к врачу, но у него нет денег на врача, а заводская страховка не покрывает такой случай. К тому же он боится, что, если начальство узнает о том, что у него кисти невидимые, уволит его без выходного пособия как не имеющего возможности выполнять свои рабочие функции из-за физического дефекта. И он начинает прятать руки, надевает перчатки, во время работы они сильно мешают, и он боится уже потерять руки по-настоящему. В личной жизни тоже не складывается. Девушка, увидев, что у него нет кистей рук, уходит от него. В общем, полная безнадежность. И вот когда он уже смиряется с этим дефектом, у него пропадают руки полностью. Только одежда спасает его от того, чтобы не вылететь с работы. Постепенно он весь растаивает. Полностью невидимый, он кутается в большое количество одежды, чтобы создавать иллюзию видимости. Потому что потерять работу – смерти подобно. Но вот он достигает последней ступеньки отчаянья, он уже не хочет жить. Во время работы он скидывает с себя всю одежду, становится полностью невидимым и продолжает работать. И, о чудо, руководство даже не замечает того, что у них за станком работает невидимка. Он продолжает исправно получать чек с зарплатой, утром с приходом на работу отмечает рабочий талон, вечером отмечает уход. И всех все устраивает. Работа делается, а кто ее делает, всем все равно. Таким образом, Бродяга становится не только невидимым духовно, поскольку его как личность и так никто не замечает, но и невидимым физически. И будет яркий финал, правда какой, я пока не решил.
Мы не стали дожидаться разгневанной толпы деревенских жителей с факелами, вилами и с требованиями сжечь «Стрекозу» вместе с ее богохульными обитателями. Чаплин порывался залить особняк нейтрализатором, чтобы восстановить прежний облик, но Уэллс пообещал, что справится с этим самостоятельно в следующий свой приезд. Разве что почтовый ящик лучше всего сделать видимым.
Представляю я глаза почтальона, когда он увидит ящик на месте. Интересно, поверит ли в его россказни преподобный. Но оставаться и проверять совсем не хотелось. С этих религиозных фанатиков станется сначала поджечь костер, а потом уже разбираться, кто прав, кто виноват.
Мы покинули «Стрекозу» в приподнятом настроении. Чаплин пригласил нас на прием, который должен был состояться на будущий день в одном из высоких собраний. Прием был закрытым мероприятием, строго по приглашениям. Чаплин не очень хотел афишировать свой приезд в Лондон, поскольку он носил краткосрочный характер.
Чаплин одобрил изобретение Уэллса, поторопил с поставкой давно ожидаемой партии продукции и обещал упомянуть в титрах фильма. Гэрберт сдержанно благодарил и просил этого не делать. Я недоумевал от его скромности. Ведь такая рекомендация от самого Чаплина могла позволить Уэллсу заработать.
При въезде в город, первое, что бросилось мне в глаза, – мальчишки-разносчики газет, торгующие экстренным выпуском с броским заголовком:
«Новая жертва Потрошителя»
Глава 6. Знакомство с человеком-невидимкой
Утром лондонские газеты вышли с броскими заголовками. В Стренде снова было найдено мертвое тело девушки, обезображенное когтями дикого животного, но на этот раз со следами изнасилования.
Пятая жертва за последний месяц.
Лондон тревожился.
Лондон плохо спал по ночам.
Лондон требовал мести.
– Как вы думаете, дорогой друг, кто же по-настоящему убивает несчастных женщин? – спросил Уэллс, отложив в сторону «Дейли телеграф».
Двумя днями ранее мы отгрузили в курьерскую службу заказ на имя Чарли Чаплина, который отправился срочной доставкой в США, и теперь могли позволить себе расслабиться.
– Одни пишут, что дикое животное. Другие, что человек с яростью дикого животного. Я же не могу принять чью-либо точку зрения по причине скудности сведений, – уклончиво ответил я.
– Помнится, лет десять назад я размышлял о том, чтобы сделать человеческий организм метаморфозным, чтобы он мог принимать любые формы под воздействием разума. Конечно же, только разума для этого было недостаточно, требовался целый подбор лекарственных препаратов, способных запустить механизм трансформаций. Я долго подбирал правильный состав. Я называл его коктейлем «Метаморфозы», но так и не смог составить. Возможно, кому-то это удалось, – задумчиво посмотрел на газету Гэрберт и сделал глоток кофе.
– Вы говорите об оборотнях? – уточнил я.
– Что вы, как вы могли так подумать? Оборотни – это ненаучно. Их не существует, – возмутился Уэллс, поставил чашку на стол и потянулся за сэндвичем с колбасой и салатными листьями, который сделал дворецкий Штраус.
