скачать книгу бесплатно
Рука Маоко продолжала продвигаться по вагинальному каналу, который покрывался смазкой от возбуждения, и большой палец тоже вошел внутрь. Вход во влагалище раскрылся и сомкнулся вокруг руки, расширившись по максимуму, примерно на восемь сантиметров. Надавив еще, Маоко полностью ввела туда руку, и влагалище сомкнулось вокруг ее запястья.
Теперь Новак словно онемела. Веки ее закрылись, и она не показывала никаких видимых реакций. Она, казалось, полностью отдалась во власть это самой интимной части своего тела, полностью выражая его признание.
Широкими движениями Маоко начала гладить пах, чтобы успокоить его. Она остановила левую руку в центре живота и слегка нажала на него, а потом подвигала внутри норвежки указательным и средним пальцем навстречу передней стенки влагалища. Она медленно и долго двигалась по кругу, исследуя костяшками пальцев внутренней пространство, пока наконец не нашла то, что искала. Шероховатая зона, размером не больше монетки, расположенная на симметричной оси влагалища. Новак имела точку G
, и Маоко ее нашла.
Норвежка отреагировала незамедлительно.
– Аах! – воскликнула она громко, хватая шарфик и сдерживая пресс.
Маоко ее даже не отругала. Она начала водить пальцем по точке G туда-сюда, слегка нажимая и поддерживая ритм в одну секунду. Другой рукой она надавливала на паховую область, чтобы зафиксировать ее. Новак начала поднимать голову от кровати, сжимая тело и открыв рот в виде буквы О, а с губ срывался стон «Оооох…». Она оставила шарфик и вытянула руки, положила их на матрас и с силой сжала. С каждым движением пальца внутри нее норвежка поднимала и опускала голову и тело.
Маоко продолжала стимулировать точку и позволяла Новак свободно двигаться. Это было именно то, чего она хотела: она довела ее до этого состояния, чтобы она взорвалась в оргазме, который может испытать женщина.
Теперь лицо норвежки исказилось и стало красным и покрытым потом. Красным была также шея, на которой вздулись пульсирующие артерии. Вместе с сухожилиями, бьющимися в спазмах, они представляли собой хороший материал для уроков анатомии каждый раз, когда она поднимала грудь. Тело блестело от пота, а под пахом на простыне расплывалось пятно вагинальной жидкости.
Маоко согнула немного пальцы и, вместо того чтобы использовать подушечки, как она это делала до сих пор, она начала проводить по точке G ногтями. Это были ногти ученой, привычной проводить ручные работы: средней длины и не острые. Она решительно провела ими по чувствительной плоти Новак, еще и еще, пока та спазматически сжимала матрас и задыхалась. Несколько секунд спустя норвежка неожиданно откинулась назад и со всей силы дико закричала.
Маоко была начеку и сразу же закрыла ей рот левой рукой, чтобы этот пугающий звук не вырвался из ее квартиры.
Пресс Новак напрягался и расслаблялся в бешеном темпе с разрушительной энергией того оргазма, который она никогда в своей жизни еще не испытывала. Крик продолжался, подавляемый рукой японки.
Маоко ждала.
Спустя несколько секунд сокращения мышц тела Новак начали уменьшаться. Крик почти прекратился, и норвежка медленно опустила голову на кровать. Она отпустила матрас и вытянула руки вдоль тела. Маоко убрала руку от ее рта и продолжила гладить пах. Очень аккуратно она начала убирать правую руку из влагалища. Рука легко выскользнула из канала, покрытого вагинальной жидкостью и имеющего растянутую стараниями Маоко мускулатуру. Через несколько секунд Маоко окончательно вытащила руку и проверила, что перчатка не порвалась даже там, где она использовала ногти. Это ее удовлетворило, потому что для всех японцев гигиена является основой любой практики, и они неотступно ей следуют.
Она посмотрела на Новак. Та лежала на кровати с отсутствующим взглядом, обращенным к потолку. Дыхание успокаивалось, лицо постепенно возвращалось к нормальному оттенку, пот быстро высыхал. Через минуту она спокойно заснула с полуоткрытым ртом и головой, слегка склонившейся вправо.
Маоко аккуратно слезла с кровати, чтобы не разбудить ее. Она выбросила пару перчаток, погасила основной свет и одела пижаму. С крайней осторожностью она достала покрывало и укрыла им норвежку, чтобы та не замерзла. Потом она подошла к шкафу и взяла с полки плед. Включив лампу на прикроватном столике, она направилась к дивану. Там она растянулась на боку и укрылась пледом.
Несколько минут она задумчиво смотрела в темноту, а потом заснула.
Глава XVI
Дрю покинул лабораторию вместе с остальными и направился в сторону дома. Стояла почти непроглядная темнота, и ему хотелось только отдохнуть и завершить этот адский, хоть и успешный день. Спокойствие и скромная жизнь зрелого преподавателя физики неожиданно перевернулась этим невероятным открытием. За последние дни он пережил невероятные события в ускоренном ритме, а грандиозность событий усиливала эмоции. Он за всю жизнь не переживал ничего подобного.
Когда он шел по переулку, взгляд его случайно упал на строение, где находился кабинет ректора.
«Надо рассказать ему» – подумал Дрю.
И хотя он был очень уставшим, Дрю направился в его сторону. Свет проникал из окна МакКинтока. Дрю прекрасно знал, что тот часто работал сверх рабочих часов. Мисс Уоттс уже давно ушла, поэтому Дрю постучал непосредственно в дверь кабинета ректора.
– Войдите, – ответил тот уставшим голосом. – Эх, это ты, Дрю! Входи, друг мой, – и это «друг мой» было искренним, как заметил Дрю. Может, МакКинток и не был только управленческой машиной, работающей в поисках денег. Или да? В этом случае, это редкое дружеское обращение было бы только благодарностью за огромный заработок, который ректор получит от открытия Дрю и Маррона, и которые еще надо будет обсудить.
Конечно, доходы пошли бы в Университет, но МакКинток был идеалистом, и сделать организацию, которой он управлял, процветающей было смыслом его жизни. До такой степени, что он буквально идентифицировал себя с Университетом, а значит, благополучие Университета было его благополучием. Именно поэтому он работал там, хотя все уже ушли домой, занимаясь управленческими вопросами, которыми можно было бы с тем же успехом заняться следующим утром, но ректор хорошо знал, что завтра могут произойти какие-нибудь неприятности, а это, как в цепной реакции, породит новые проблемы, поэтому лучше ничего не оставлять на потом.
– Мы сделали это, МакКинток, – сообщил Дрю пылко. – У нас есть базовая теория, и мы можем определить энергию, нужную для Обмена на разных расстояниях и для разных объемов.
– Отлично! – оживился ректор. – И как далеко мы можем пойти?
– Повсюду, – просто ответил Дрю, садясь.
– То есть в Пекин, в Москву, в Анкоридж? Куда хотим?
– Туда и еще дальше.
– То есть как еще дальше? – пришел в замешательство МакКинток. Он мгновение подумал. – На Луну? – иронично спросил он.
– На Луну – не проблема для этой машины, – безмятежно ответил Дрю. – Обмен может быть произведен с любой известной точкой Вселенной.
МакКинток не имел ни малейшего представления, насколько огромна известная Вселенная, поскольку не знал саму Вселенную. Для него Луна и планеты солнечной системы и были всей Вселенной, которую он знал.
– Вселенная огромна, МакКинток. На данный момент считается, что ее размеры составляют примерно девяноста три миллиарда световых лет. Представь сферу такого диаметра.
МакКинток с глупым видом посмотрел на него. Что он мог знать о световых годах?
Дрю понимал, что должен объяснить. Он не хотел, но было надо.
– Световой год – это расстояние, которое луч солнца проходит за год. Поскольку луч несется со скоростью примерно триста тысяч километров в секунду, за год он пробегает более девяти тысяч миллиардов километров.
МакКинток вытаращил глаза. Девять тысяч миллиардов километров. Расстояния, которыми он привык мыслить, были те, которые он проезжал на автомобиле. Десять километров. Сто, двести. Или чуть больше.
Девять тысяч миллиардов километров. Он не мог представить себе подобной дистанции.
– Хорошо, – продолжил Дрю, с улыбкой наблюдая недоумение ректора. – Как мы знаем, Вселенная в девяноста три миллиарда раз больше этих девяти тысяч миллиардов километров, следовательно, больше восьмисот тысяч миллиардов миллиардов километров.
МакКинток смотрел на Дрю пустым взором.
– Не переживай, МакКинток. Я тоже не могу представить себе такую дистанцию. Никто не может. Это нечеловеческое расстояние. Важно то, что на математическом уровне это такое же число, как все остальные, а потому поддается обработке. И что еще более важно – это то, что с нашей машиной мы сможем изучить любую область нашей Вселенной, какую захотим. Это важно. Подумай о научном прогрессе. Обо всех жемчужинах знания, что нас ждут. Это невероятно, что именно мы это открыли, но это успех, и я безмерно счастлив жить в этой новой эре, которую мы открываем.
МакКинток молчал. Он должен был переварить то, что услышал. Он чувствовал себя угнетенным грандиозностью этих дистанций, этих скрытых знаний, о которых говорил Дрю. Он словно был раздавлен под этой массой, что на нем стояла.
– Но… На уровне повседневного применения? – нерешительно спросил он.
– Ах, действительно! – ответил Дрю. – Могут быть созданы маленькие машины, которые позволят применять их в медицине. С их помощью можно будет удалить из тела злокачественные опухоли без нарушения целостности тела. Биопсия станет простым сеансом, ничего травматичного. Подумай, что это значит. Достаточно будет настроить машину на нужные координаты в пространстве, форму и размеры того, что нужно вырезать, активировать кнопку – и этот участок тела окажется вне его. А вместо него туда будет внедрен физиологический раствор или что-то вроде этого. Я не медик, потому не могу говорить о деталях. Об этом подумают специалисты.
Он намеренно опустил вопрос перемещения живых существ, надеясь, что ректор не вспомнит об этом.
Наивный.
– Скажи мне, Дрю, – насел на него МакКинток испытующе, – насколько могут быть большими перемещаемые объекты?
«Ах» – подумал Дрю, догадавшись о последствиях.
– Ну, – уклончиво сказал он. – Пока мы еще не знаем до конца, – и это было правдой. – Нужно создать большую машину и посмотреть, что удастся сделать, – и это тоже было правдой. Он сжал кулаки на коленях, спрятанных под столом. Ему не нравилось лгать, поэтому он пребывал в страшном затруднении.
– Ах, понимаю, – медленно и серьезно произнес ректор. Он хорошо знал людей и понимал, когда собеседник что-то скрывает. – Случаем, – небрежно спросил он, – вы не проводили эксперименты с живыми существами?
«Спокойной ночи», – сказал сам себе Дрю, решив предпринять последнюю попытку.
– Почему ты спрашиваешь? – попытался он.
– Из любопытства, – ответил МакКинток мрачно. – Из окна я видел Брайс, шедшую с коробками, и спросил себя, нет ли там подопытных кроликов для твоей лаборатории. Знаешь, у меня было ощущение, что там, в этих коробках, происходило какое-то движение. Что скажешь?
– Ладно. Нельзя ничего скрыть, МакКинток, – сдался Дрю. – Мы провели эксперименты по обмену растений и животных, и все прошло отлично, по крайней мере, как мы заметили, – он сдержал глубокий вздох. – Я не хотел скрывать этого, но хотел иметь время для дальнейших экспериментов, прежде чем делать выводы.
– Понимаю, – в этот раз ректор кивнул с пониманием и оценкой правильности действий Дрю. – Однако, в теории, теоретически, ты думаешь, было бы возможным перемещать людей? – спросил он, глядя в глаза физику.
Дрю не умел изворачиваться, поэтому не стал темнить:
– Да, в теории, да. Когда у нас будет подходящая машина, когда мы проведем с ней необходимые эксперименты, и если будет законная возможность сделать это, мы сможем перемещать людей, – заключил он на одном дыхании.
МакКинток был доволен. Усталость дня исчезла, будто ее унесло дуновение ветра. Он поднялся на ноги и повернулся к письменному столу. Потом протянул руку Дрю и горячо пожал ее.
– Потрясающе, друг мой. Невероятно и потрясающе, – похвалил он его искренне.
– Спасибо, МакКинток. Теперь, однако, я пойду домой. Я совершенно изнурен. До завтра.
– Пока, Дрю. До завтра, – попрощался с ним ректор, глядя, как он, немного сгорбленный, выходит из кабинета.
Дрю пришел домой и сразу отправился в душ.
Крайнее напряжение дня смывалось вместе с грязными струями, и он вдруг почувствовал волчий голод. Его сестра уже приготовила ужин, что соответствовало такому совершенному и пунктуальному человеку, как она, и они вместе принялись поглощать ужин, болтая о том, о сем.
– Как поживает твоя подруга из Лидс? – осведомился Дрю. – Ты теперь ездишь к ней каждые выходные. Видимо, у вас масса общих интересов! Кстати, как ее зовут?
Тиморина приподняла правую бровь, удивленная таким неожиданным интересом к ее личной жизни. Очень редко Дрю спрашивал ее что-либо, касающееся ее лично, поскольку был полностью погружен в свою работу и исследования.
Она удивилась, но заметила, что в тот вечер брат пребывал в достаточно эйфорическом состоянии.
– Сегодня ты весел, Лестер, – заметила она. – С чего бы это?
– Отличные результаты в исследовании. А такое случается нечасто, – объяснил он, не углубляясь в детали. – А твоя подруга?
Тиморина поняла, что Дрю хочет лишь поболтать, и его энтузиазм в ее отношении порожден лишь внутренней радостью от успеха в исследовании, о котором они говорили.
– Дженни – человек, каких мало, – начала она, улыбаясь. – Я встретила ее на одной художественной выставке несколько месяцев назад. Оказалось, что у нас много общих любимых авторов, поэтому я решила продолжить общение с ней. У нее есть несколько ценных картин и замечательная коллекция книг по теме. Когда мы встречаемся, то всегда находим детали, о которых поговорить. Уверяю тебя, что для увлеченных искусством каждая картина предлагает многочисленные темы, детали, которые раньше не замечал, а вот теперь они вдруг возникли перед глазами. Мы начинаем анализировать детали, и нам нравится обсуждать соответствующие аспекты. Это может быть техника, цель художественной особенности, состояние души автора. Это истинное удовольствие разговаривать с ней. Она образованная и умная, очень интересный человек, – закончила она, контролируя интонацию своего голоса.
– Однако! Поздравляю! – порадовался за нее Дрю. – Очень ценная дружба. Я счастлив за тебя, – произнес он, накалывая последнюю картошку на вилку и поднимая ее в воздух. – Почему же ты не пригласишь ее к нам в следующий раз? У нас тоже есть несколько красивых картин, чтобы показать ей, – сказал он, отправляя в рот последний кусок картошки.
– Наши картины не относятся к тому типу, который мы обсуждаем, – соврала чистосердечно Тиморина. – Когда мы перейдем к экспрессионизму, тогда и приглашу ее. У нее есть также хорошая коллекция и этого стиля. Посмотрим, – по-прежнему улыбаясь, проговорила она.
Никогда бы она не сказала ему о Клиффе. Она безумно была влюблена в этого мужчину, с которым познакомилась в музее, и ей казалось, что если она о нем расскажет, это разрушит картину чистоты и совершенства, которую имел о ней ее брат. Она не знала, как вести себя с ним, потому что если это был первый раз за все ее пятьдесят лет, когда она была так влюблена, то она могла бы поделиться этим счастьем со своим братом. Они всегда жили вместе после смерти родителей, и не было ни одного дня, когда Лестер остался бы без ее заботы о нем. Он был рассеян, да, всегда думал только о своей физике, но он постоянно демонстрировал ей словами или поведением, как она совершенна, важна и необходима ему. Как она могла что-то скрывать от него?
Но пока лучше так. Она боялась, что если она раскроет так быстро свою историю любви, всего лишь через несколько месяцев после ее начала, то потерпит неудачу, и это будет еще более страшной трагедией. Для нее, прежде всего, для ее образа и для ее брата, которому она не хотела причинять беспокойство.
Она не хотела думать о строгом религиозном воспитании, лживом и репрессивном, в котором она жила. Ей было внушено не смотреть и не думать о молодых людях, потому что «они – источник греха и падения». Но она это сделала, или должна была сделать, пока ее одноклассницы флиртовали с мужчинами у нее на глазах, образовывали пары, расставались, обменивались партнерами и, становясь взрослыми, женились и создавали семьи. А она не смогла. В шестнадцать лет один парень заставлял ее сердце биться сильнее. Она ночами плакала в своей кровати, отчаянно прижимая к себе подушку, будто прижимала его, заливая ее слезами в полной тишине. Потому что она не должна была позволить услышать рыдания своей матери, которая легким сном спала в соседней комнате. Несколько дней спустя этот парень связался с ничтожной блондинкой из другого класса, моложе на год. Когда Тиморина узнала об этом, это стало для нее ужасным ударом. Она не смогла поймать момент, и какая-то другая девушка сделала это вместо нее. А теперь было слишком поздно, и злость овладела ей. Она повернулась спиной к миру, к родителям, к себе самой. Целые дни она пребывала во власти внутреннего гнева, сосредоточившись на учебе и гимнастике, которой занималась. Когда же буря закончилась, она решила никогда больше не смотреть на мужчин, потому что это могло бы причинить ей новые страдания, новое разочарование и отчаяние. Нет, хватит с любовью, хотя она ни разу еще не занималась ей серьезно.
Она стала преподавателем гимнастики и начала свою карьеру в одной общественной школе. Она умело игнорировала и отклоняла годами все предложения и построила себе отличную репутацию старой девы. Ее не тяготило одиночество. У нее был брат, о котором она заботилась, заслуживая его уважение, а также дом, который требовал ее внимания.
В тот день в музее Лидс, случилось то, что, она думала, никогда не может произойти. Она рассматривала картину, на которой был изображен морской пейзаж, когда один господин лет пятидесяти встал рядом с ней перед картиной, рассматривая изображенную сцену и комментируя ее глубоким голосом, словно разговаривая с самим собой.
– Эта голубая вода, которая рассеивается в отблесках заката, потрясающая.
Тиморина удивленно повернулась к нему. Она думала в точности то же самое.
– Есть нечто в технике, что ускользает от меня, – неосознанно ответила она.
– Мне кажется, это масло. Возможно, он просто добавил какие-то необычные пигменты, – размышлял мужчина в голос, держась за подбородок правой рукой и кладя левую руку на живот, согнув ее в локте.
– Возможно, – ответила Тиморина. – Однако эффект необычен. Видите здесь? – приблизилась она к картине, показывая на точку. Он тоже подошел ближе и посмотрел туда, куда она показывала. – Рядом с лодкой оттенок слабее. Если бы это был масляный пигмент, думаю, он был бы использован на всей области моря, в то время как лодка, касающаяся заката, кажется самостоятельным пятном.
Мужчина с восхищением посмотрел на нее.
– Вы правы. Я и не заметил, – ответил он с энтузиазмом. – Вы специалист, кажется. Мои Вам комплименты. А что Вы думаете о пляже?
Они начали живую дискуссию о картине, обсуждая технику, период, к которому она относилась, психологию художника, качество холста и даже освещение того крыла музея, которое они считали недостаточным для правильного наслаждения картиной.
Через два часа смотритель музея пригласил их к выходу, потому что музей закрывался. А они до сих пор даже не представились друг другу. Но после такого разговора мужчина протянул ей руку:
– Клифф Брэндон. Для меня это было удовольствием.
– Тиморина Дрю, – ответила она, горячо пожимая ему руку. – Для меня это тоже было удовольствием.
– Я так проголодался! – сказал он, открыто улыбаясь.
Она смотрела на него и не могла не наслаждаться его искренним и симпатичным лицом.
– Я тоже страшно проголодалась, – весело ответила она.
Полчаса спустя они сидели в итальянском ресторане, находящемся недалеко от музея, и наслаждались огромными порциями лазаньи. Они продолжили говорить об искусстве, а потом неосознанно начали говорить о себе. Он был одиноким, разведенным много лет назад, без детей. Жена оставила его ради другого после долгих лет брака, потому что «ей нужны были новые стимулы», как она сказала.
Тиморина удивленно приподняла брови, задаваясь вопросом, как можно оставить такого симпатичного мужчину, и она вдруг поняла, что, несмотря на то, что они только что познакомились, она чувствовала себя с ним на одной волне. Тепло наполняло ее изнутри, а руки почти начали дрожать. Она никогда не испытывала ничего подобного раньше, и потому бросила на ветер свою клятву целомудрия. С легкой улыбкой она посмотрела ему в глаза.
– Ты далеко живешь? – напрямую спросила она.
– А я не знал, как спросить это у тебя, – ответил он. – Мне так хорошо с тобой, что…
– Шшшшшш, – прервала его Тиморина, поднося указательный палец к губам и заставляя его тем самым замолчать. Она поднялась и направилась к кассе. Но он поспешил обогнать ее, чтобы оплатить счет.
Примерно час спустя, примерно в полдевятого вечера, их одежды упали на пол возле кровати Клиффа, а Тиморина попрощалась со своей девственностью.
Вспоминая тот роковой вечер несколько месяцев назад, Тиморина почувствовала сильное напряжение, но постаралась скрыть его от своего брата. Частично она сказала ему правду – о музее, живописи, разговорах о технике картины. Единственное, что было неправдой – это человек, который ее интересовал. Теперь она будет сдерживать себя. Позже, возможно, если все сложится, она расскажет все брату.
Она поднялась и начала убирать со стола. Дрю помог ей, а потом направился к своему креслу. Он уже собирался сесть, как вдруг передумал.
– Слушай, ты не против, если я выпью пива?
