скачать книгу бесплатно
– Что с глазами? – Изготовив ручку записывать особые приметы, чтобы отыскать ее потом на камерах наблюдения (как будто просто отечного, мертвого лица не хватит. Протокол, мать его.)
– Один синий был, а второй – ядовитый, зеленый… Хищный, что ли… Пробирал до дрожи взгляд ее…
Опять ударило волной дежа вю, незнакомое слово всплыло из подсознания: «Гетерохромия». Откуда он знал этот термин?
– Ясно… Другие особые приметы? Шрамы, пирсинг, татуировки, родимые пятна?
– Да какое там, ей бы в телевизор, сниматься бы где-нибудь на «культуре», вот она актрисой-то стала бы… И улыбка такая была, я вам покажу фотографии, вы не поверите прям… Была… Она… – Не нужны такие на телевизоре. На телевизоре нужны уродливые и лысеющие старики, чтобы орать и плеваться могли, бодро оперировать псевдоэпитетами вроде «стереть в порошок» и «радиоактивный пепел», а молодые и красивые – не нужны.
– Вы вдвоем жили?
– Да, вдвоем, отец же… не найти его, отца. Я сама ее растила, без всякой помощи и алиментов… – Точно хотела бы ляпнуть должностному лицу «дождешься же ее, помощи, от нашего государства», но вовремя спохватилась. Впрочем, лучше бы ляпнула. Пусть лучше бы она ненавидела Антона, чем таким потерянным, пустым, но с нотками надежды голосом разговаривала с ним. Ударила б, истерику закатила… Да что угодно, лишь бы не вот это вот, ну нельзя же так…
– Вы знакомы с ее кругом общения?
– Да какой там круг. Парень только этот, сын министра какого-то, я не вникала, вооон в том доме живет, на последнем этаже, в «пентхаусе», – женщина опять махнула рукой в ту же сторону, будто где-то там была вся жизнь: университеты, люди. А тут – так: трупы, бомжи, гадящие на тротуары голуби и кошки подвальными прайдами. – Да и все, кого я видела. Он к нам на чай частенько заходил. Я домой после смены прихожу, а они сидят на кухне, чаи гоняют с вареньем…
Ну да, маменька, чаи гоняют. Потрахались небось в уже «не» детской перед толпой медвежат и других плюшевых зверюшек, закинули презерватив под кровать, а потом сушняк начался, чайку попить приспичило… Хорошо, если без шоколадок, вареньем обходились. Но «парень, сын министра, вооон в том доме живет» – это уже что-то, с этим можно работать. Хер ему, правда, дадут с сыном министра поработать, но ничего, ниточки или кому за яйца подергать он найдет – иначе бомжей гонял бы, а не в Управлении служил.
Наконец менты подвели того самого паренька, что наблюдал за всеми присутствующими немного издалека, спрятавшись за деревом, а теперь морщился, пока товарищ старший сержант, гордый собой, заламывал ему скованные наручниками руки.
– А этот?
Женщина оглянулась.
– Я его в первый раз вижу. Ты… Ты знал мою дочь?..
Парень посмотрел ей в глаза, и это было ошибкой. Большой ошибкой. В переносицу надо смотреть, в переносицу. Мог бы тогда отмазаться, сочинить историю про «да я мимо проходил и тут такооое, друзьям бы похвастался в курилке, тут же даже этот, из Управления», но нет.
Пацан знал девушку. Дрочащий ли на нее ночами однокурсник-ботаник, бывший одноклассник, оставшийся навсегда во френдзоне и преследующий ее, пикапер какой-нибудь недоношенный, что еще одни рога сынку министра поставил, помимо тех, что от рождения по наследству – это мы потом разберемся, в Управлении. А в Управление, судя по горечи в его напряженных скулах, он сегодня поедет. И уедет оттуда – не сегодня.
– Да. – Дрожащий, ломающийся голосок самому себе подписал приговор. Теперь будет на кого свалить убийство. Хотел, не хотел – насрать. Знал же, довел же? Да если и не довел, поди докажи: наблюдал же потом! Маньяк какой-нибудь, вот мы его на зону-то и отправим, кастрировав предварительно. Уж чего-чего, а лепить дела в Управлении умеют и постоянно практикуют. Да и не только в нем – на этом держится весь этот прогнивший режим.
– Откуда? Да разогните вы его! Этих вон, – Антон кивнул на маргиналов в беседке, – лучше в чувства приведите, а потом сюда.
Товарищ старший сержант хотел было огрызнуться, но приоритеты по должностям расставил быстро – хоть что-то еще соображает. Зло сверкнул поросячьими глазками, отпустил заломанное предплечье паренька, на каблуках развернулся, хотел было поправить фуражку, но рука наткнулась на засаленную пролысину. За пять минут умудрился проебать деталь униформы и забыть об этом – рекорд, не иначе.
Парень, поморщившись, разогнулся. Антон достал из портфеля второй протокол.
– Фамилия-имя-отчество?
– Александр Денисович Шестаков – И не зарифмуешь сходу.
– Дата, место рождения?
– Москва, 19 мая 2005. – Кофе выветрился, и Антон чуть было не начал впихивать «Москву» в шесть квадратиков даты рождения, разделенных точками.
– 18, значит, есть. Почему не в армии?
– Квота. – Антон кивнул, знал он этих «квотников». Если не дети «своих», то хиленькие ботаники, которых пускать в расход было расточительством – пусть лучше сидят, науку грызут, глядишь, ракету какую новую изобретут, похлеще «Пепла», и покончат с этой войной. Впрочем, этот парень был далеко не худым, даже наоборот – упитанным, но в меру.
– Ну, закончилась твоя квота, можешь не сомневаться. Знал жертву?
Недолгое молчание.
– Жертву знал, я спрашиваю?
– Да, знал…
– Откуда?
– Мы на одном потоке в универе учимся, а познакомились – вчера…
– Вчера познакомились и уже преследуем? Понятно… – Антон сделал вид, что что-то записывает.
– Я не преследовал! Я ее домой вечером проводил!
– Угу, проводил, значит, в квартиру. То есть ты был с ней в момент преступления.
– Что?.. Что?!. Да вы совсем… – Ну, давай, скажи, что именно мы «совсем». Молодой полицейский, который был на голову ниже парня, легонько ткнул его в ребра. Резиновая палка у него ведь, так что имеет право.
– Да или нет?
– Не было никакого преступления! Я ее до подъезда довел и попрощался, мы договорились завтра встретиться! Я даже не заходил в подъезд!
– И?..
– Че «и»?!. Время 3 часа ночи, метро не работает, на такси денег нет, я и присел на лавочку,.. переварить.
– Переварить убийство?
– Да какое, блядь, убийство?! – Теперь ему прилетела затрещина. Скорой плевать, сотрудник похоронного бюро ковырял скол на крыле своей машины, цокая, у матери закончились слезы, слова и мысли. Все здесь, но никто ничего не видел. Выдрессировали.
– Отвечай на вопрос.
– Я ее довел до подъезда и задержался минут на 20, на соседнюю скамейку присел, у меня те бомжи даже сигарет попросили, спросите их. – «Сомнительные свидетели, но допустим». – А потом… Потом…
– Что потом?
– Она прыгнула.
– То есть ты видел, как она прыгнула?
– Але, полчетвертого ночи. Я ни черта не видел, я услышал звук… Ну звук такой, неприятный…
Антон кивнул. Он понимал, о чем речь. Звук ломающихся костей сидит у нас в ДНК, где-то в животных инстинктах, и даже если ни разу не слышал – узнаешь и побежишь прочь, но не этот парень. Не так что-то в его голове. Но ничего, колония и принудительные работы исправят.
– Дальше?
– Я подошел к подъезду, и она… там… лежит там, не шевелится. Я ее не трогал.
– В 112 ты позвонил?
– Нет.
– А кто?
– Не знаю. Прохожий.
Стажер на этот раз не разглядел на лице Антона повод опять стукнуть Сашу куда-нибудь, а Антон задумался. На правду особо не похоже, но и не врет вроде. Не так что-то, совсем не так, даже без учета тела молодой девушки, из-за которой они все здесь собрались. И мать молчала почему-то. Он все косился во время допроса на нее, ждал, пока сорвется, но она оставалась спокойна. Ни истерик, ни обвинений, ничего. Видать, все выплакала уже, перешла от стадии «отрицание» к стадии «принятие». Или затаилась, чтобы разорваться потом.
Запыхавшийся старший сержант вел к их странной тусовке бомжа. В ноздри ударил запах немытого тела и чего-то среднего между потом, гнилью и дерьмом. Странный запах, приторный, но узнаваемый и отвратный. И чем-то манящий в то же время…
Антон поморщился, а бомж заплетающимся языком что-то лепетал:
– Уважаемый, ну зачем же так, – «Иди, блядь» на раскрасневшимся лице сержанта, – ну мы же с коллегами культурно отдыхали и не мешали никому, ну зачем же будить и тащить куда-то, может, лучше, сигареткой угостите?..
Запах стал невыносим, Антон был готов окатить полупереваренным кофе ботинки всех присутствующих. Он прикрыл рукавом нос и гнусаво сразу спросил маргинала, без этих прелюдий фамилия-имя-отчество-дата-место-рождения:
– Парня узнаешь?
– Паааарня… Ах, этого, что ль? Да, сигаретки бедному бродяге пожалел, жадина. – Бомжара шатался бы, если б не железная хватка сержанта, и показал язык парню, весь в странных волдырях и зеленоватом болезненном налете до самого кончика.
– Ладно… Слыш, сержант, вы его это… Сами обработайте? – Вот как-то так Антон наживал себе врагов даже среди, казалось бы, коллег.
Сержант развернулся и повел бомжа обратно: все лучше, чем сажать в машину, чтобы та провоняла недели на три. Тем более с лавочки тот никуда не денется в таком состоянии.
– Вернемся к тебе, так зачем прятался, почему сразу не представился сотрудникам полиции? Чувство вины?
– Да какой вины, – болезненный удар по ребрам, – да что за хуйня вообще происходит, я хочу видеть ваше удостоверение!.. – Не выдержал.
– Повтори?..
– Я хочу видеть ваше удостоверение.
«А вот это ты зря…» – Антон кивнул младшему сержанту:
– Забирайте его.
– Удостоверение!.. – Саше заломили руки и повели к бобику, а он продолжал то орать, то скулить сквозь боль. Ничего, посидит пару суток в обезьяннике, про удостоверения забудет, вообще любые. Ткнуть бы ему тоже этой могущественной ксивой, только чего доброго, обоссытся прям на месте. Зачем же дворников расстраивать? Им и так после сегодня работы будет…
Антон повернулся к матери, которая отказывалась понимать и воспринимать ту сцену, что тут разыгралась. Всю эту грязь не замечаешь, пока в ней не окажешься.
– Вероника Петровна, пройдемте в квартиру? Мне нужно осмотреть место преступления.
Женщина пробряцала ключами, с нудным гудком отперлась домофонная дверь, за ней они хлобыстнули старой, деревянной, окрашенной в десять слоев выцветающей за год мутно-зеленой краски («другой вообще в этой стране не осталось?») и попали в обшарпанный, но прибранный подъезд. Налево шла пологая лестница с полозьями для колясок и инвалидов к рядам почтовых ящиков, справа за оштукатуренной стеной и пластиковым окном мирно спала в своем кресле консьержка, укутавшись в шерстяной платок и похрапывая под аккомпанемент телевизора. В углу под потолком свисали провода, но самой камеры наблюдения не было.
– Вероника Петровна, у вас есть с собой фото вашей дочери? В телефоне, может быть?
– А? Что?.. – Мать до сих пор не пришла в себя, да и вряд ли когда-нибудь уже придет. Ей тоже тащить дочерин крест до конца своих дней, сокрушаясь, что не доглядела, не спасла. Всегда так.
– Фото, дочери?
– А… Да, да, есть. – Она пошуршала по карманам, достала древний, безымянный китайский смартфон с треснувшим по диагонали передней панели стеклом. Дрожащими пальцами потыкала в экран и открыла фотографию дочери. Девочка улыбалась в объектив, держа на руках серенькую белку, которая грызла орешек. Фото было сделано где-то в парке, но давно, года три назад минимум – слишком юные, не оформившиеся черты лица.
– Можно?.. – Антон протянул руки к смартфону, но вырывать его не стал.
– Да, конечно…
Он постучал в окошко, которое отозвалось противным пластиковым, мягким шумом, а не стеклянным треском. Даже стекло заменили на ширпотребную пластмассу. Казалось бы, что может быть проще: кварцевый песок, которого в этом прожженном глобальным потеплением мире миллиарды тонн, да пара примесей? Но нет, даже это древнейшее вещество мы заменим на пластмассу. Все искусственное, ненатуральное, ненужное, пустое. Вот и люди такими же становятся.
Бабушка-консьержка продолжала посапывать. Вот с ней Антон, в отличие от матери, мог не церемониться. Не отозвалась с первого, аккуратного раза, отзовется со второго: он загрохотал в окно тыльной стороной ладони так, что пластстекло мелко завибрировало, а Вероника Петровна подпрыгнула и даже хотела было остановить Антона (пусть спит старушка), но не решилась.
Старушка проснулась.
Выморгала сон, покряхтела беззвучно, проворчала что-то себе под нос, тяжко и медленно поднялась, поправила платок, прохромала до оконца, отворила его и загорланила:
– Тебе чего, сволочь, в такую рань надо!.. Ой, здрасьте, Вероника Петровна… Вы чего с собой водите тут всяких?.. Если б не Вы, то в милицию на этого козла сразу б позвонила…
Антон уже даже не мечтал о рубле за тяжкий вздох, закаченные глаза и развернутую ксиву в лицо очередному человеку. «Пусть они просто исчезнут, все…»
– Ой… Ой!.. Извините…
Рука с корочкой уползла обратно в карман брюк, ее сменил экран телефон, тыкающий в морду бабуське:
– Вы знаете этого человека?
– Да, знаю, это ж Лизочка, дочка Вероники Петровны, а что случилось?..
– А Вы ничего не видели? – Ответ уже был известен, только Антон не мог не спросить. Протокол. Правила. Законы.
– Нет, не видела, я тут это… Я не сплю, не надо тут!..
– Камеры есть? В подъезде, снаружи, на этажах, домофонная?..
– Да что случилось-то? Зачем вам они?
– Камеры, я спрашиваю, есть?
– Да нет камер твоих, ирод, нет! Все давно разворовали или просто сломались.
– Понятно. До свидания.
Антон вернул телефон женщине, они поднялись по лестнице и уставились в сомкнутые створки лифта, тыкнув на шероховатую полупрозрачную кнопку вызова, которая загорелась желтым.
– Господи Боже мой, Вероника Петровна, случилось чего? Лизочка в порядке? Что случилось-то?.. – Верещала, высунувшись из окна консьержка.
Лифт, на счастье, приехал быстро, и они вошли в кабину: металлическую клетку, размером метр на два, обитую ДСП под дерево, но то было лет сорок назад. Первоначальные текстуры давно скрыли за собой говно-граффити местных имбецилов, рекламные брошюрки интернет-услуг («Аж 2 гигабайта зарубежной квоты всего за тысячу рублей!»), строителей-ремонтников и служб доставки пиццы и пирогов; да выцарапанные очень важные надписи: «Аня дура», «Антон-гондон» («хех…»), «Лиза-разноглазка» (а вот это уже интереснее. Даже второе слово написали правильно). Антон (гон…) вдавил в матовую металлическую панель нужный им, верхний этаж, кнопка которого сожжена зажигалкой. Двери быстро, даже слишком, закрылись, и они взмыли вверх, в последний миг расслышав, как консьержка выходит из своей комнатушки, шаркает тапками по битому кафелю и причитает что-то.
