скачать книгу бесплатно
Планы у меня были всегда, но я благоразумно поинтересовался ее намерениями.
– Игорь, нас приглашают сразу на несколько вечеринок. Мои хорошие друзья. У одних – годовщина свадьбы. У других – день рождения. Я говорила, что у нас гость из России. Я про тебя рассказала, надеюсь, ты не против. Всем интересно, все хотят тебя видеть.
Я сказал, что ничего не имею против, что мне тоже интересны другие люди. Тем более что с Джоном мы пообщались всего ничего – не более получаса. Договорились мы встретиться завтра на углу улиц Фуллертон и Шеффилд в четыре часа дня.
Чтобы не ударить лицом в грязь, еще с вечера я отгладил костюм, взятый из дома как раз для случаев подобного рода. Перебирая сувениры, отдал приоритет двум бутылкам «Столичной», купленным в дьюти-фри в Шереметьево и до сих пор ждавших своего часа. По одной бутылке на каждую компанию. Маловато, конечно, по нашим меркам.
От кондоминиума, где на тот момент я практиковался, до перекрестка было недалеко, метров триста. Хотя сам район считался не очень благополучным, но днем здесь было достаточно безопасно. Старые трехэтажные здания, линялые, потускневшие вывески, местами – закрытые магазины, грохочущая эстакада надземки где-то на уровне третьего этажа. Людей на улице было много, но в основном плохо и как-то некстати, не по сезону одетых. Я же в своем костюме смотрелся явно белой вороной в этом окружении, однако ощущения дискомфорта не возникало. Напротив, меня переполняли ожидания.
С утра я удовольствовался легким перекусом, от ланча и обеда отказался. Кто же ест перед днем рождения? И перед годовщиной свадьбы – в придачу! Руку приятно тяготил портфель с двумя бутылками «Столичной», обильную закуску к которой я уже предвкушал.
Вот уже наш перекресток с массивными стальными опорами эстакады. Рядом с одной из опор – знакомый розовый кабриолет, а вот и Энн вылезла, радостно машет мне рукой из-за машины. В честь праздничного вечера Энн украсила себя блеклой розовой футболкой, под ней была черная майка, чуть подлиннее футболки, напуском на джинсы – столь же линялые, как и все остальные предметы гардероба дочки американского миллионера. Признаков макияжа у Энн, как, впрочем, и у любой прыщавой американской студентки, я не замечал ни разу. Отмечу, однако, что – в отличие от моего прикида – наряд Энн никак не контрастировал с окрестным пейзажем.
Погода стояла теплая, майская, верх у кабриолета был поднят, и мы, обдуваемые свежим ветерком с озера Мичиган, выдвинулись в путь.
Первая пара, к которой мы направлялись, жила в пределах «внутреннего города». Ехали мы недолго, не более получаса, крутясь туда-сюда в плотно завязанной сетке чикагских улиц. Жилая застройка вокруг была невысокая, в основном – по два-три этажа.
Дом наших хозяев – добротный, из старого красного кирпича, наверное, еще довоенной постройки, высотой в два этажа, но неширокий по фасаду – метров шесть-восемь. Дверь была не заперта – нас ждали. Первым из глубин дома появился виновник торжества – Джош. Дата была круглая – тридцать лет. Выглядел он молодо, спортивно, однако здоровая американская упитанность уже была ему присуща. Взгляд Джоша скользнул по моему лицу, быстро обтек в сторону и слился куда-то вниз. И сам он, при всей своей кажущейся раскованности и мужественности, оказался какой-то обтекаемый, невнятный. Разговаривая со мной, все время смотрел куда-то вбок, избегая прямого визуального контакта.
Пока Джош пытался выстроить с нами нечто вроде диалога из каких-то незначащих фраз, междометий и заливистых восклицаний, а мы с Энн уверенно подыгрывали ему в этом лишенном видимого смысла занятии, в обрамлении дверного проема, как в портретной раме, показалась его герлфренд – Линда. Если Джош, как типичный белый американец с англосаксонскими корнями, упорно культивировал свое тело, то его подруге эта целеустремленность была явно чужда. Вес Линды составлял добрый центнер с гаком, короткая темная юбчонка тесно охватывала мощные, как у Ивана Поддубного, ляжки в черных колготках. Мой костюм и в этой обстановке выглядел явно не на своем месте.
Перебрасываясь словами, как мячиками в большом теннисе – пара на пару, мы перебрались в ливинг-рум, то бишь гостиную. Интерес к России был явно свойственен нашим хостам – стены комнаты были украшены советскими плакатами годов славных тридцатых, стиля «быстрее, выше, сильнее». Видимо, смелые и мускулистые герои плакатов чем-то вдохновляли нашего именинника. Потыкав пальцами в плакатных героев, мы расположились на широком угловом диване, продолжая игру в слова. Темы были не ахти: спорт, ток-шоу, музыка – все одинаково далекие и не интересные мне.
– Игорь, хочешь воды со льдом?
Мне откровенно хотелось жрать – от воды со льдом я отказался, ожидая настоящей закуски с выпивкой.
Я смотрел – почти с неприязнью, как вода льется из пластиковой бутылки по граненым стеклянным бокалам: с гортанным бульканьем, неравномерно, перемежаясь с всасываемым внутрь воздухом, как будто это была не бутылка, а некая рептилия. Свой подарок я еще не успел извлечь из портфеля, подыскивая подходящий момент. Бестолковый разговор струился еще минут сорок, как вода по камушкам. Я принимал и передавал подачи, но моя широкая улыбка уже понемногу окаменевала, а глаза фокусировались где-то посередине невысокого столика. Я отвлеченно медитировал на три стакана: медленно тающие камушки льда посылали мне лучики, холодные, как в обители Снежной королевы. Понемногу леденел и я, подобно Каю, пытающемуся собрать слово «вечность» из ледяных осколков. Мяса с горячей, дымящейся картошкой – предмета моих надежд – я так и не дождался.
Наигравшись словами и переместившись в машину Джоша, мы отправились искать ресторан. Надо сказать, что мест разнообразного общепита, на любой вкус и достаток, во внутреннем городе Чикаго очень немало – на каждом шагу и перекрестке. Мы пролетали их один за другим, но наш проводник упорно продолжал искать что-то свое. С ним никто не спорил – именинник!
Свой выбор именинник остановил на дорогом индийском ресторане, притормозив у самого входа. Высокий индус в высоком и разукрашенном тюрбане и длинной белой одежде принял у Джоша ключи, и мы, ведомые другим, не менее экзотическим персонажем, проследовали в глубины сказочной пещеры. Пещера тянула как минимум на дворец махараджи; острые запахи кружили голову и будоражили мой давно уже неспокойный желудок. Пока мои друзья спорили, доказывали и выбирали, я любовался причудливыми интерьерами, попивая воду из кувшина, словно пытаясь подменить насыщенность желудка его наполненностью. В меню, написанном индийской вязью, разобраться я бы не смог при всем желании. Нескоро, но мы определились; нескоро, но пища была нам доставлена.
В обители древней культуры я просто не мог наброситься на еду с маху, как некий варвар на волоокую полонянку. Едва себя сдерживая, я начал понемногу дегустировать множественные блюда: «с чувством, с толком, с расстановкой», – как нас учили еще в советской школе. Множественные блюда оказались как на подбор – острые, кисло-сладкие, перченые. Запивалось все это пивом. Американским, брендовым, лайтовым, не забывая о здоровом образе жизни.
Приученное ко многому еще со времен Советской армии и посиделок в институтских общежитиях, мое нутро первый раз переживало подобный опыт. Опыт, тяжкий для русского человека. Пряная индийская аюрведа, смешавшись с американским пивом в русском, голодном с утра брюхе, вместо чувства долгожданного насыщения создала нечто вроде изжоги, периодически сопровождаемой внутриутробным чревовещанием, достаточно, кстати, громким.
Счет нам принесли по-американски – отдельно каждому. По двадцать долларов «с носа», включая чаевые. Положив свою, аккуратно сложенную надвое зеленую бумажку с портретом Эндрю Джексона – испитого, с впалыми щеками, будто сидевшего всю жизнь на индийской диете, – в общую кучу мятых разномастных бумажек, я грустно задумался. За двадцать – да что там за двадцать, за десять баксов! – можно было очень неплохо покушать в приличном месте. Или купить хорошую книгу.
Но мои друзья были в восторге от вечеринки, в унисон что-то щебеча и напевая. Машина с прежним индусом ждала нас у входа. Энн сообщила, что вечер еще не закончен, нас ждет сюрприз от Линды – модная дискотека с отвязной компанией. Смеркалось. Модная дискотека оказалась здоровенным сараем без окон, с высоким, почти колхозным деревянным забором с одной стороны. У входа стояла немаленькая очередь «претендерс», но мы, прямо по-советски – по блату, обходя очередь, вошли внутрь. Как оказалось, у нас был заказан столик на четверых, точно на это время.
Пространство внутри было плотно набито телами разных оттенков и масс. Народ там не столько танцевал, сколько тусовался, переходя, а точнее сказать, протискиваясь от одной кучки к другой. Кто-то сидел у барной стойки, кто-то – за столиками, основная масса толклась в середине с дринками в руках.
Наш столик оказался на проходе к туалету и курилке, так что о спинки наших стульев, а порой и наши затылки и спины кто-то постоянно терся, пробегая взад и вперед. Хлопали двери, распространяя в нашу сторону свои, специфичные для каждой зоны запахи; шум стоял такой, что говорить приходилось буквально в ухо. Борясь с чувствами изжоги и голода, я вместе со всеми пребывал в перманентном дрейфе: от столика к бару, от бара – в сердцевину выпендривающейся толпы, оттуда – обратно, к столику с закуской и выпивкой.
– А это Игорь, наш гость из России! – представляла меня Энн налево и направо, пробивая линялой грудью дорогу в толпе.
Мне что-то улыбалось и говорилось, я включал ответный смайл и тоже что-то говорил. Назвать этот процесс общением можно было лишь с большой натяжкой: никто никого толком не слушал, да и не услышал бы в этом шуме и гаме.
Я вышел подышать свежим воздухом в место, отведенное для курения. Оно было на улице, на небольшом участке, размером не более двуспальной кровати в студии Джона, за тем самым дощатым колхозным забором. В пелене табачного дыма помимо меня «дышало» свежим воздухом еще с дюжину разного люда, прикладывавшегося попеременно то к дринку, то к сигарете. Еда в этом заведении была столь же символична, как и в предыдущем, индийском, – некая зелень, орешки и сухари. Ел я скорее по инерции, чтобы занять себя. Потусовались здесь мы недолго, не более получаса. На более длительный срок меня вряд ли бы хватило.
Джош привез нас обратно домой, мы пересели на розовый кабриолет Энн и поехали на годовщину свадьбы – продолжить вечер. Бутылку «Столичной» я так и не передал в накачанные руки Джоша – обойдется, все равно нечем было закусывать! Как мне после сообщила Энн, один только вход в «сарай» стоил пятнадцать долларов «с головы», не считая еды и выпивки.
На годовщину мы ехали уже в полной темноте, молча; луна светила ярко, как в кино про вампиров. И время было вполне вампирское – ближе к полуночи. Я высказал предположение, что гости могли уже разойтись, но Энн меня успокоила:
– Игорь, в это время здесь все только начинается!
«Только начинается», действительно, звучало обнадеживающе. Я живо представил себе свиную отбивную или хотя бы сэндвич с ветчиной и сыром. Честно сказать, волновал меня вовсе не уход гостей, а то, что к этому времени может остаться лишь нечто сладкое.
Место назначения представляло собой типичный дом в пригороде, в отличие от городского дома Линды и Джоша, где не было даже садика – лишь кусочек некоего окультуренного ландшафта. Минуя кусты, деревья и клумбы, мы проследовали в сад, где под луной и фонарями уже вовсю веселилась молодая компания. Вечеринка, как оказалось, действительно «только начиналась». Бутылки «Столичной» я вручил сразу, по приходе, твердо веруя, что закуска к водке будет соответствующая.
Бутылки пошли по рукам. Мои новые знакомцы одобрительно рассматривали этикетки и, передавая бутыли из рук в руки, как пароль, говорили заветное слово – «Столи!» Я сглатывал слюну, как легендарная собака Павлова.
Недалеко от нас горели жаровни. Я с надеждой озирался на них время от времени, округлял ноздри и втягивал воздух, пытаясь учуять приятные сердцу ароматы. Наверное, ветер дул в другую сторону. Накрытого стола в саду я не увидел.
– Наверное, еда дома, – подумалось мне.
Тем временем бутылки были откупорены и пошли по кругу. Дошла очередь и до меня. Отхлебнув свою долю, я не вытерпел и спросил, кивая в сторону жаровен, не подгорит ли мясо. Молодой, крепко сбитый глава семьи – видимо, сказывалось неплохое питание нескольких предыдущих поколений – меня успокоил: это угли, Игорь. Функция горящих углей, как выяснилось, была чисто эстетической.
Бутылки прошли несколько кругов, этапами, с передышкой. Гости прикладывались прямо к горлышку, но пили чуть-чуть, по-американски. Круглолицая молодая хозяйка где-то на третьем-четвертом круге наконец вынесла из дома нечто вроде большого подноса. Я отворотил голову в сторону, делая вид, что еда меня особо и не интересует – не за этим мы в гости ходим.
Еда мимо не прошла – хозяйка собственной своей ручкой торжественно вручила мне круглое печеньице.
– Хоуммэйд, – оценил я, принюхиваясь. Мне радостно закивали в ответ – хоуммэйд, сама лично готовила. Сохраняя свой окаменелый смайл, судорожно растягивая в стороны уголки губ, я смотрел на полнотелую хозяйку. Сухлая, рассыпающаяся печенька жгла мне руку, как некогда пепел Клааса сжигал сердце юного Тиля Уленшпигеля. Я представил, как втискиваю подсохший, слегка выпуклый кругляшок печеньки между ее крепких ягодиц, проворачивая по спирали, проталкивая вглубь подушкой большого пальца.
«Повеселились» мы еще с часок. Ближе к трем ночи Энн отвезла меня домой. Я принял душ, съел целый батон белого американского хлеба и завалился спать.
Запись 26.05.2017. Фронтир
Категория: ВОСПОМИНАНИЯ
Поскольку вращался я в определенной среде, впечатления мои от Америки были очень красочны и весьма односторонни. Первую неделю меня возили туда и обратно на хозяйском кадиллаке, из окна которого я лицезрел очень красочные виды. В день седьмой состыковаться с кадиллаком не получилось. Мне отзвонились, попросили добраться домой на метро. Метро в Чикаго надземное; как его строили, хорошо описал Драйзер в трилогии о Фрэнке Каупервуде.
И вот я сажусь на красную линию в северном Чикаго, затем делаю пересадку на зеленую – на Оак-парк. Названия станций звучали как музыка, стекло и гранит пролетающих мимо небоскребов радовали глаз. Надземка располагалась на уровне второго-третьего этажей, и когда поезд на скорости огибал очередное здание, казалось, что этот-то угол мы уж точно стешем: настолько близко к зданию проносились вагоны. И вот Даун-таун позади, мы врываемся во внутренний город.
Мне сразу становится плохо. Реально плохо: даже в кино я не предполагал таких контрастов. Сразу, без оттенков и градаций, насколько видит глаз, однотипная картина: грязные, обшарпанные двух-трехэтажные здания с линялыми вывесками и всяким сбродом на улице. На первой же станции метро эта публика изрядно пополнила вагон, насытив его разнообразной речью и ароматами. Я же скромно сидел в своем костюме-тройке с кожаным портфельчиком на коленках, вспоминал американские фильмы конца семидесятых, типа «Воинов», и думал, что обычно в таких случаях может происходить, как себя при этом вести.
Я никогда не причислял себя к расистам, более того, как и любой советский школьник, всегда сочувствовал представителям угнетенных меньшинств. Но в этом вагоне моя вера в интернациональное братство впервые дала серьезную трещину, рост которой отнюдь не прекратился и даже не замедлился и по сию пору. Меня обильно инструктировали перед отъездом в США на всякие разные случаи. Данный кейс (задача-ситуация) оказался несправедливо обойденным. Было мне действительно очень некомфортно. Тем не менее, до своей станции я доехал спокойно, сохранив лицо, костюм, галстук и кожаный портфель.
Район, где я жил первую неделю, был очень респектабельным, много лет в нем обитал всемирно знаменитый архитектор Фрэнк Ллойд Райт. Там им было построено множество особняков и пара храмовых зданий. Однако в первые несколько дней моего жития здесь произошел еще один казус. Обосновавшись, я сразу же завел привычку по утрам и вечерам выгуливать хозяйскую собачку, бегая с ней трусцой.
Хозяевам эта привычка чрезвычайно импонировала. Окрестности того стоили, камера у меня была еще тех времен, пленочная. Фотографировал я беспрестанно. Дома здесь действительно были красоты невероятной – можно было изучать всю историю мировой архитектуры. Присутствовал романский стиль – этакие средневековые замки, в изобилии – эпоха Возрождения, немецкая и французская готика, колониальная классика, вплоть до модерновой архитектуры. Самым экстравагантным особняком Оак-парка был «Шлем Дарта Вейдера», как его сразу окрестили местные жители, категорически не принявшие агрессивные модерновые изыски на фоне вечной классики.
И вот теплым апрельским вечерком, когда все начинало расцветать и пахнуть, мы загулялись с собачкой, и каким-то третьим чувством я ощутил, что что-то здесь не так. Вроде и названия улиц те же, и дома почти такие же, а атмосфера – другая. И на домах – граффити. И люди – сильно загорелые и все на корточках, группами по углам сидят. И машины – другие, давно немытые, с битыми боками. А тут и солнышко уже за крыши заходить начало. И люди на меня смотрят внимательно, ожидаючи чего-то. Видать, нечасто у них разные светлокожие особы собачек выгуливают. Ну, а я ждать лишнего внимания со стороны не стал, сам с собачкой к ним подошел, поздоровался, пару вопросов задал, как и куда пройти. Послушали, улыбнулись, рукой махнули. Я номера домов запомнил, минут черед десять уже дома был. Спрашиваю, что это за район такой. Оказалось, не там я дорогу перешел и не в то место попал.
Есть такое понятие «фронтир» – граница между мирами. За той границей живут совсем другие племена, живут совсем по другим законам и понятиям. Белые, из приличных районов, туда даже днем не ходят – небезопасно. И граница эта не статична – она динамично расползается, знаменуя появление новых людей и новых правил на территории некогда «цивилизованного» мира.
Несколько дней спустя в кафе на ланче меня познакомили с местным полицейским. Я поделился с ним той ситуацией и спросил, где можно гулять в Чикаго. Ответ был лаконичен. В центре города – везде и круглые сутки. Сразу за его черту мне было настоятельно рекомендовано не соваться даже днем. Метров пятьсот, может быть, я и пройду, но вряд ли больше километра – что-нибудь обязательно снимут, отберут, набьют. Нет, попробовать можно, конечно, если желание такое имеется. Желания не имелось.
Запись 01.06.2017. Нью-Йорк – первое знакомство
Категория: ВОСПОМИНАНИЯ
Вылетели мы из Чикаго в три часа ночи, в четыре утра – пересадка в Нью-Йорке, после обеда – рейс на Москву. В запасе имелось почти десять часов для беглого знакомства с Нью-Йорком. Ныряю в метро; всего-то час ходу – и я в центре города. Выбраться на поверхность решил в районе легендарной Уолл-стрит в южном Манхеттене. План у меня намечался следующий: обойти деловой район, спуститься вниз, к парку, к оконечности мыса с видом на ту самую статую Свободы; далее подняться вверх по Бродвею через Таймс-сквер до Централ-парка. А оттуда на метро – обратно в аэропорт. Надо отметить, что Нью-Йорк я знаю неплохо – архитектор как-никак. Здания, улицы, районы, историю. Что мне надо увидеть, представляю достаточно отчетливо.
Реальность, как всегда и бывает, внесла свои решительные коррективы. В пять с небольшим утра поднимаюсь из грязно-белых глубин нью-йоркского подземелья навстречу свежему дыханию океана, еще не затронутому утренним смогом. Выход из метро на Фултон-стрит в районе нижнего Бродвея оказался обыкновенной дырой в стене обычного засаленного здания. То, что предо мною предстало, на улицу походило весьма отдаленно: это был скорее проулок – узкий, похожий на фабричный. Напротив находился какой-то длинный кирпичный сарай, рядом – мусорные баки, бомжи, спящие на картоне: их лица были столь грязны, что цвет кожи различался с трудом.
Под стать лицам оказались и здания: к сараю примыкала некая пластина о многих этажах, причем фасад был узенький, метров шесть-семь, вряд ли больше; зато вглубь здание тянулось метров более чем полусотни. Боковая сторона его была сработана из грубо уложенного, неоштукатуренного, темно-красного кирпича разных оттенков, будто бы насквозь пропитанного копотью и пылью. Напротив, главный фасад словно попытался сосредоточить в себе все мастерство его создателей и подчеркнуть статус заказчика: снизу и доверху он был густо покрыт разнообразным декором из камня и бронзы, что делало его скорее похожим на праздничный торт, чем на произведение благородного искусства архитектуры. Как и на боковом фасаде, неумолимое время оставило и здесь свой изрядный след: это была отнюдь не благородная патина седой европейской старины, а грязные потеки кислотных дождей и уличного смога, въевшиеся не только в здание, а и во все, что его окружало.
Ожиданий встретить в это время людей в костюмах у меня, понятно, не имелось, однако первое впечатление от Нью-Йорка полностью перевернуло мои представления, даже после виденного в Чикаго. Оглядевши Уолл-стрит с окрестностями, пустынную поутру, спускаюсь бродвейскими переулочками к югу, к парку Бэттери. По дороге я купил йогурт в крохотном магазинчике у заспанного китайца; присмотрев свободную от спящего неприглядного люда лавочку, наконец-то пристроил свой зад, открыл, попробовал и обомлел – йогурт оказался сильно просрочен. В нашем Воронеже такого ни разу не было!
На набережной одинокие рыбаки что-то ловили. Вдали, в тумане, восходящее солнце проявляло, как на фотопленке, смутные очертания статуи одной из самых зловещих греческих богинь – Гекаты, с острыми шипами вокруг головы и факелом в высоко поднятой руке. Немудрено: в обители тьмы без факела никак не обойтись. В этих местах она почему-то называется статуей Свободы.
Рыбак-китаец в черных тапочках, мирно стоявший у парапета, засуетился с заметной тревогой в ответ на просьбу запечатлеть меня на фоне сего артефакта. Видимо, выражение моего лица в тот момент добра не сулило. Действительно, распечатанная фотография впоследствии подтвердила это.
Прогулявшись зигзагами по южной оконечности полуострова, я начал неспешный подъем вверх по Бродвею, к северу: вот и небоскреб Вульворта («корсетная коробка этажей под шестьдесят» – как о нем написал Маяковский!), напротив, через дорогу – мраморная махина муниципалитета этажей под сорок. Слева вытянули свои тупые макушки башни Всемирного торгового центра; справа в тумане утреннего смога выглядывают арки Бруклинского моста, а за ними уже солнышко подниматься начинает. Прямо перед муниципалитетом, под ногами, чуть ли не во всю длину тротуара, протянулась широкая трещина, сбоку – участок, затянутый сеткой-рабицей. Пробую представить себе нечто подобное в Москве, на Тверской.
На проезжей части сплошь и рядом, часто впритык друг к другу, лежат металлические листы размером с небольшую советскую кухню, да и толщиной почти как крышка кухонного столика. Видимо, дыры и трещины прикрывают. Солнышко уверенно шло вверх, будто заодно пытаясь поднять и мое настроение, но общее впечатление отнюдь не улучшалось. Грязные фасады, китайские лавчонки, желтые светофоры, и повсеместно – ржавые водяные баки на крышах. Не видел я в Москве таких баков. Даже в Семилуках не видел. Ну, мы тут не в Семилуках.
Захожу поближе к ВТЦ – посмотрю, думаю, поснимаю. Сюжеты кругом один лучше другого – стеклянный холл о семи этажах в высоту, пальмы; промеж них – птички дивные летают. Внизу – скамеечки дизайна необыкновенного. Но не присесть на эти скамеечки: везде люди загорелые спят – нос их издалека чует. И не прогонишь: граждане. Спать имеют право, где пожелают. Подумал было наверх подняться, на крышу, но времени стало жалко. Лучше по городу походить подольше; в следующий раз, думаю, поднимусь я на этот ВТЦ.
Фотографий в тот день наделал я много. Что интересно – отдельные здания и их фрагменты получаются удачно, но когда пытаешься запечатлеть ансамбль, выстроить композицию, то обязательно в нее влезает нечто уродливое и неприглядное, да и сама композиция смотрится полнейшим хаосом форм, цветов, материалов и стилей. Впечатление мое, безусловно, частное и поверхностное. Наверняка оно найдет множество противников и встретит множество встречных аргументов. На сей случай привожу дополнительно описание Нью-Йорка, обнаруженное мной впоследствии в романе «Столица» Эптона Синклера:
«…Город вырос как бы случайно, без чьей-либо заботы или помощи. Он был огромным, нескладным, нелепым и причудливым. Ни одного красивого вида, на котором человеческий взгляд мог бы отдохнуть, не обнаружив тут же рядом что-нибудь безобразное… Если где-нибудь стояло прекрасное здание, то непременно рядом с ним торчала реклама какой-нибудь табачной фирмы… Если вы заходили в прекрасный парк, в нем оказывалась уйма жалких, бездомных людей. Ни в чем не было ни порядка, ни системы. Все боролись в одиночку, каждый за себя, сталкиваясь и мешая друг другу. Все это нарушало чудесное впечатление могущества и силы, которыми призван был поражать каждого этот город-титан; он вместо того представлялся чудовищным кладбищем впустую растраченных сил, горой, то и дело порождающей на свет бесконечное количество мышей-недоносков. В этом городе изнемогали от мучительного труда мужчины и женщины, над ними словно тяготели злые чары, и все их усилия рассеивались в прах».
