скачать книгу бесплатно
Ш. вынул часы и начал считать минуты.
– Вот он на половине дороги… – считает Ш., – пришёл в лавку… берёт папиросы. идёт обратно. на половине дороги. входит на крыльцо, сейчас войдёт.
Действительно, по лестнице раздались лёгкие шаги Антона, и в минуту он был уже в комнате, запыхавшись от скорой ходьбы, и подал Ш. пачку папирос.
– Молодец, Антон!
– Рад стараться! – молодецки ответил Антон.
– Ну, вот, господа проиграли. – обратился Ш. к товарищам.
Все согласились с капитаном. Протестовал только один А-ский.
– Что ж тут удивительного? – говорил он. – То же самое и мой Афонька сделает.
Громкий задушевный хохот был ему ответом. Все знали его сонного, неуклюжего, неисполнительного Афоньку.
– Ну что ж, давайте… Хотите пари? – не унимался А-ский. – Я докажу, идёт?.. На дюжину кахетинского, идёт?..
Ради курьёза все согласились.
– Афанасий! – крикнул А-ский. Но Афонька не являлся.
– Афонька! Афонька! – продолжал кричать А-ский, но ответом ему было молчание.
Наконец, Антон впихнул Афоньку в дверь. Афонька был парень огромного роста, неуклюжий до смешного: толстое одутловатое лицо было запачкано сажей, в косматых волосах торчала солома.
– Чего изволите, барин? – спросил он А-ского, зевая во весь рот и почёсывая затылок.
– Вот тебе деньги, ступай в лавочку, да живо!
– Слушаю-с, ваше благородие! – ответил Афонька и опрометью бросился в дверь и загремел по лестнице. Взбешённый А-ский бросился за ним:
– Афонька! Афонька! Дурак! – кричал он ему в вдогонку, но его уже и след простыл.
– Ну что поделаешь с ослом! – оправдывался он на шутки и смех товарищей. Потом прибавил:
– А пари всё-таки идёт!
Снова послышался стук сапог, и Афонька, запыхавшись, влетел в комнату.
– А вы, ваше благородие, зачем меня в лавку посылали? – пренаивно обратился он к А-скому.
– Дурак! Вечно не выслушаешь и бежишь. Ступай в лавку и принеси папирос, да без шапки не смей ходить. Ну, живо!
– Слушаю-с, сию минуту, – сказал он, уходя.
А-ский вынул часы и начал считать:
– На половине дороги. входит в лавку. берёт папиросы. идёт обратно. на половине дороги. сейчас войдёт.
Действительно, на лестнице загремели знакомые шаги Афанасия, и через момент отворилась дверь, и вошёл он.
– Молодец, братец! Не ожидали! – воскликнули офицеры.
– Рад стараться! – самодовольно ответил Афанасий.
– Ну что, принёс папиросы? – спросил А-ский.
– Никак нет, ваше благородие, я ещё шапку ищу! – обрадовал Афонька А-ского и рассмешил всю компанию!
С Нижегородской ярмарки
Тихая ныне ярмарка: и торговля идёт как-то вяло, и гостиницы, и всевозможные увеселения торгуют плохо – только успешно идут дела торговцев-трактирщиков на Самокатской площади. В настоящей своей корреспонденции я хочу познакомить читателей с этим нижегородским адом, с этим рассадником разврата самого дикого, любимым притоном беглых каторжников и всевозможных любителей чужой собственности, местом крайней эксплуатации рабочего люда, приносящего сюда добытые потом и кровью трудовые гроши и уносящего отсюда взамен этого тяжёлое похмелье и всевозможные болезни. Главный посетитель здесь – люд рабочий; более интеллигентный человек не пойдёт в эту бездну грязи физической и нравственной. Чтоб познакомить с некоторыми из здешних заведений – начнём с самокатов. Представьте себе двухэтажное здание, вверху которого помещается буфет, столы и стулья по стенам, площадка, на которой играет оркестр военной музыки, а посреди их вертящаяся огромная карусель (самокат), переполненная публикой. Тут на диванчиках особого устройства восседают «гости»: мужики, бурлаки, солдаты, обнимаясь с грязными пьяными проститутками и угощая их водкой прямо из бутылки… За вход сюда платится только 5 копеек, благодаря чему каждый вечер стекается масса простого народа.
Низ самоката сплошь весь занят маленькими номерами, в которых и помещаются проститутки, по несколько в одной комнате.
Самокатов на ярмарке два. Один из них Муртовский, содержится казанским купцом Чибинером, а второй называется самокатом «Травкина-Муравкина». Пошлых удовольствий здесь несравненно более, чем в первом. Страшно написать и трудно поверить!.. Содержится этот второй самокат богачом, владельцем многих домов и имений, костромским 1-й гильдии купцом Арсением Климовым Кудряшовым, который, кроме того, занимал, да и теперь, кажется, занимает высоко почётное место хранителя интересов церкви, словом, место церковного старосты в одной из церквей г. Костромы.
И этот-то почтенный ктитор вместо того, чтобы заботиться о нравственности других и собой показывать пример порядочности, сам развращает и растлевает народ нравственно и физически. Его притон – развитейший в России. Кроме самоката, имеется огромный трактир с безголосыми певицами, есть и турецкий жид-карлик, около аршина роста, упражняющийся на трапеции, пьющий пиво и именующий себя Абрамом Измайловичем. Ему 48 лет от роду. Посещающие самокат Кудряшова купцы заставляют этого карлика проделывать всевозможные штуки. За трактиром помещается сад, плохо освещённый, с павильоном для таких же безголосых певиц. В саду карманные кражи постоянны, он кишит жуликами… И посреди всего этого разврата расхаживает почтенный, с окладистой длинной русой бородой, сам Арсений Климович Кудряшов, с любовью посматривающий на дела рук своих.
Свежему человеку, никогда не бывавшему в этом самокатском аду, трудно и представить себе, что делается там: разгул достигает своего апогея под конец «гулянья», кончающегося в час ночи, когда полиция разгоняет почти силою народ с площадей. Самокаты и трактиры запираются, но оргии всё-таки продолжаются до утра, благодаря тому, что существуют так называемые «номера» и «квартиры». Это двухэтажные большие деревянные здания; в нижнем этаже находятся ренсковые погреба с продажей водок, а вверху квартиры массы проституток, где и происходят с утра и до утра ужасные, омерзительные оргии.
Ночью, после часу, когда полиция разгоняет народ с площадей и трактиров, вся гурьба под предводительством обитателей «квартир» направляется в них; двери запираются, и всю ночь идёт оргия, благо вина достать можно сколько угодно, так как внизу есть кабаки, соединённые внутренними лестницами с квартирами. Тут посетители опаиваются водкой и бессовестно обираются нарочно состоящими при содержательницах квартир служащими и выбрасываются часто раздетые донага на улицу.
В нынешнем году «торговля» самокатов и «квартир» гораздо тише благодаря тому, что г. губернатор генерал Безак обращает серьёзное внимание на это гнездилище разврата, и есть надежда, что на будущий год это ужасное место растлевающего зла уничожится совершенно.
30 июля отправился отсюда до Казани новый пароход г. Зевке, «Амазонка». Пароход нового устройства, колесо одно и помещается сзади кормы. Длина корпуса 200 футов, ширина 36. Машина завода «Рис» из Питсбурга (в Трансильвании). Обыкновенно пароход сидит 2 фута в воде, а с грузом 20 000 пудов – 4 фута. Имеет до 400 индикаторских сил. Давление пара в 150 фунтов. Котлы и машины помещаются не в трюме, как у обыкновенных пароходов, а на палубе. Корпус весь деревянный. Над пассажирским этажом находится ещё этаж для служащих, а ещё выше штурвальная рубка, где помещается командир парохода и лоцман. Управляется пароход посредством звонков рупора. Пароход имеет ещё ту особенность, что может приставать к берегу без дебаркадера.
В адресном столе
Утро. Адресный стол полон самым разнокалиберным людом, толпящимся около решётки, из-за которой выглядывает иногда чиновник, забирает вновь написанные на клочках бумаги адресы и выкрикивает имена и фамилии. Часть публики в ожидании сидит на лавочках; некоторые около стола пишут адресы. У лестницы поместился субъект с усами, в потёртом военном мундире и опорках. Он предлагает некоторым из посетителей свои услуги.
– Па-аслушай, почтенный, тебе адрес, что ли? – обращается он к входящему мужику в зипуне.
Мужик останавливается, не отвечая на вопрос, и начинает оглядывать углы комнаты, наконец, увидал образ и перекрестился.
– Адрес, что ли, тебе написать, любезный? – пристаёт к нему мусью с усами.
– Не надоть! – отвечает мужик и продолжает рассматривать публику.
– Так зачем же ты пришёл? Ведь здесь адресная контора…
– Вишь ты, почтенный. сами-то мы тульские. елизаровские. земляк у нас здесь живёт. Иваном Митревым звать. так насчёт его фатеры мы пришли.
– За чем же дело, так бы и сказал, – говорят усы и ведут мужика к столу.
На лавке слева от входа сидят трое: купец с окладистой бородой, женщина в салопе и господин с «Станиславом» в петлице. Встаёт вертлявый, белобрысый молодой купчик в пальто с багровым воротником и говорит вошедшему своему брату:
– Николай Алексеевич!
– А! Илье Петровичу нижающее. Как в своём добром здоровье-с? – раскланивается тот.
– Слава Богу-с. А вы откуда, из Скопина?
– Так точно-с, от родителев. Василья Тихоновича разыскиваю. Дома их не оказалось – говорят, переехал. тоже адреса не знают.
– Эва схватился! Наплюйте на это дело-с! Вторую неделю полиция бьётся без толку… По-интендантски поступил!..
Господин с «Станиславом» подымается и становится в позу.
– Как изволите говорить-с, Илья Петрович?
– По-интендантски-с; двести паспортов и капиталы слизнул.
Господин с «Станиславом» бросает на говорящего грозный взгляд и уходит.
– Ах ты, сделай милость?! По-нашему-с, по-скопински, из кассы карманное население сделал?
– Другой коленкор: так как за последнее время в должности мещанского старосты состоял, то сейчас получил на почте деньги и паспорта, и был таков!
– Чистота-с в отделке! Ай да дядюшка!.. Пойти всё-таки попытаться насчёт адресов, – говорит купчик и обращается к проходящему писцу с пачкой каких-то бланков в руке:
– Эй, милая душа, господин писарь! Мне бы насчёт.
– Что-с?! Невежа-с! Для тебя не писарь, поди там где-нибудь другого поищи.
– Плевать мне, я те по душе!.. Я тебя словом-то не.
Чиновник останавливается и тихо разговаривает с купчиком. Около женщины в салопе собралась толпа.
– Много денег пропало? – обращается к салопнице один из толпы.
– Двести тысяч!
– Двести!!
– Двести тысяч. Сейчас он уехал в заграницу.
– Как же это он ухитрился?
– На ночь в конторе остался, в трубу залезши сидел. А ключи-то подобраны были – как все ушли, он и оборудовал. Сейчас ломового извозчика и на вокзал.
– А что, позвольте полюбопытствовать, теперь его адрес скажут здесь? – спрашивает какой-то господин в пальто.
– А вам, господин, для чего-с? Разве чужой паспорт требуется? А? Вы из каких сами-то будете?
– Отвяжитесь, не с вами говорят.
– Нет, вы какое имеете полное право насчёт фальшивых паспортов. Значит, у вас вида надлежащего не имеется, чужой купить хотите.
– Да я из любопытства.
– Знаем мы это любопытство… А отчего я не спрашиваю, где паспорта продаются? Значит, мне их не надо, я и не спрашиваю. Господа! Будьте свидетелями.
Пальто проталкивается сквозь толпу к лестнице. Из конторы выходит чиновник и начинает читать билеты:
– Мещанка Агафья Тихонова Чернобородова, на Бронной.
– Здесь, батюшка. – от толпы отделяется старуха и получает билет.
– Две копейки! – спрашивает чиновник.
– За что это, родненький?
– За бланк адреса.
– Христа ради нельзя?.. Я бы за родителей, родненький, помолилась.
– Ну, давай, некогда.
Старуха достаёт две копейки.
– Маляр Александр Михайлович Кондратьев!.. – громко отчеканивает чиновник.
– Майор, батенька мой, заслуженный майор и кавалер, читать не умеете! – раздаётся голос из угла, принадлежащий высокому отставному офицеру на деревяшке.
– Извините-с. – оправдывается растерявшийся чиновник.
– То-то, извините-с! Деньги берёте, а читать не выучились, – говорит офицер, выбрасывая две копейки и получая справку, и затем спускается по лестнице, громко стуча деревяшкой. Чиновник продолжает выкликать фамилии.
Проезжий корнет
I
«Город чудный, город древний».
Так выразился наш поэт о Москве. О Коломне приходится выражаться иначе, так:
Город скучный, город древний,
Но не чудный, а чудной,
И лишь только от деревни
Отличается стеной!..
Да, знаменитой в истории России стеной, твердыней неприступной, которую не могли взять, не могли разрушить полчища неприятелей. Теперь же от неё остались только развалины. Что не могли сделать храбрые войска татар, поляков, двунадесяти языков Наполеона – то сделали более изобретательные коломенцы и в продолжение немногих лет растащили крепость на различный домашний обиход. Кирпич брали официально и неофициально, и на городские постройки его употребляли, и на частные… Из кирпичей башни, где сидела, по преданию, Мария Мнишек, в одном кабаке даже печка сделана. Говорят (впрочем, только говорят), что будто и часть городских рядов построена из этой же стены. А может быть, даже и правда это, если вглядеться в них поближе, так они ничуть не моложе с виду самой крепости и они тоже грозят разрушением. Упадут, развалятся – и никто не увидит этого. Да и кому увидеть?! Бутарей и дворников на улице никогда нет, даже днём, а уж о ночи и говорить не стоит. Да и что делать ночью? Всё равно ничего не видно за два шага! И куда деваются фонари? Днём что ни шаг, то фонарь, а ночью разве где-нибудь на углу за ^ версты один от другого блестит, мерцая жёлтым светом сквозь замёрзлые стёкла, словно позабытый людьми и судьбою, как будто для того и зажжены, чтоб показать приезжему человеку, что, мол, и у нас есть фонари. А коломенцам не надо – ночью они никуда не ходят. С 8 часов вечера завалятся и спят себе сном праведника до восьми же утра, не зная, что кругом делается, держась лишь одной пословицы: «спишь больше, грешишь меньше»!
Город сонный, без сомненья,
Жизнь спокойна в нём, легка,
