скачать книгу бесплатно
Зимние истории
Марина Чуфистова
Сборник «Зимние истории» – это яркие, самобытные тексты молодых и талантливых писателей, приправленные иллюстрациями художницы Стеллы Струцкой. Истории волнуют, заставляют плакать и смеяться, грустить и радоваться. Чтобы ни происходило с героями, всегда есть место для чуда. Совсем как в жизни.
Зимние истории
Составитель Марина Чуфистова
Иллюстратор Стелла Струцкая
© Стелла Струцкая, иллюстрации, 2022
ISBN 978-5-0059-2791-0
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Юлия Кизлова
Бутылочка
Подул ветер, и несколько снежинок с гранитного памятника слетели на мерзлую землю за оградкой. Уже двадцать четыре дня календарной зимы, а только мороз и серое небо, снега нет совсем. Максим вздохнул и провел рукой в перчатке по гранитной поверхности, стряхивая оставшиеся снежинки.
– Ну вот, батя, приехал. Смотрю, у тебя тут все в порядке. Все как положено. Верка? Или сестра твоя, Зина? Хотя какая Зина, она же старше тебя на пять лет, может, и померла уже? Тебе бы в этом году восемьдесят два исполнилось… А ей?
Шмыгнул носом. Похлопал руками по бокам, расстегнул пуховик и достал из внутреннего кармана маленькую бутылочку водки, наклонился и налил в оставленную кем-то на могиле хрустальную рюмку. Такие стояли дома в стенке на стеклянной полке. Неприкасаемые. Только на Новый год мать доставала набор, мыла, протирала, ставила на стол.
– Прости, что не приезжал. Закрутилось как-то.
Огляделся.
– Тут у тебя и присесть негде. Постою.
Он рассматривал надпись на памятнике: «…1939—1993». Только цифры местами поменялись, а жизнь прошла. Максим сейчас был в том возрасте, в котором был его отец, когда умер. Инфаркт прямо под Новый год, не дожил дня три. Телевизор тогда сломался, перегрелось там что-то, и все к одному. На похороны не приехал, нельзя было. Новую жизнь начал, нулевую. А потом все завертелось, закрутилось, потерялось и оборвалось тонкое, что могло связать его с городом, с домом, с фамилией. Новые друзья, новые связи, потом жена, потом другая, между женами подруги, между подруг жены. Двое детей в паспорте и еще трое, про которых знал. Может, были еще…
– Кхе-кхе… кхе.
Максим вздрогнул и обернулся на звук. За оградкой стоял мужик в сером, на вид поношенном пальто, бордовый в зеленую клетку мохеровый шарф выбивался из-под лацканов. Мужик еще раз кашлянул в кулак:
– Есть чем здоровье поправить? – кивнул он Максиму, показывая на бутылочку водки, которую тот все еще держал в руке.
Максиму стало не по себе, первый раз к отцу приехал, а тут шляется кто-то, отвлекает. «Шел бы ты, мужик, своей дорогой», – подумал он, но тут что-то неприятно кольнуло под левой лопаткой. Мужик широко улыбнулся, а Максиму захотелось присесть прямо на надгробие. Ноги ватными стали.
– Так как насчет здоровья? Поправить?
Под лопаткой кольнуло еще сильнее. Максим поморщился и протянул руку с водкой мужику. Тот перешагнул прямо через ограду, приблизился, и Максим даже не заметил, как он скрутил крышку, тут же приложился и почти залпом выпил все, что оставалось в бутылочке. Крякнул, поднес рукав к носу и с силой втянул в себя воздух. Максим почувствовал знакомый, но такой дурной запах, который он не слышал уже много лет. Так пахла тюрьма. Тем же дохнуло и на Максима – запахом гнилого, вперемешку с въевшейся там в стены, в воздух, в любую поверхность вонью дешевых сырых сигарет, духом отчаяния и безнадеги.
Мужик сунул бутылочку в карман и обратно вытащил смятую пачку, из которой достал последнюю сигарету. Чиркнул зажигалкой и, отвернувшись от Максима, выпустил струю густого дыма в сторону соседних могилок.
– Батя?
Максим кивнул. Под левой лопаткой заныло еще сильнее. Мужик затянулся второй раз еще глубже.
– Батя, значит. Ну-ну.
Ближе подошел, совсем вплотную, пристально так и долго смотрел на Максима, а потом резко уставился на памятник и произнес:
– Знал я, что ты придешь. Ждал тебя. – Лицо мужика как-то вытянулось, глаза потемнели. – Помнишь меня, Антоха?
Максим охнул, ноги подогнулись и поехали вниз. Мужик успел схватить его за локоть и удержать от падения.
– Ну-ну, отряхнись-ка, что разъехался. Не узнал меня, что ли? Помнишь, как бутылочку мою расшиб? А потом изолятор. Твой Петрович пороги все отбил, выкупил, выстоял, отмыл, обелил, спрятал. А дружбана твоего закадычного гнить оставил.
Максим попятился и уперся спиной в гранитный памятник. Смотрел на серое пальто. Глаза щипало, жгло в груди.
– Видишь, Антоха, ты такой тут весь, как начальник, сытый, гладкий. Ровно все у тебя. По полочкам, по складочкам посчитано. Все сложено как положено – не придраться.
Максим зажмурился, спиной прижавшись к памятнику, начал оседать. Сил стоять больше не было, рвануть бы прочь сейчас со всех ног подальше. «Лучше б не приезжал, лучше б лежал сейчас в парилке или у Маринки со Светкой, ну в крайнем случае дома с женой, хотя с ней только на Новый год, как договаривался. Лучше б у Маринки. Что ж за засада, – думал он. – Как же так можно было просчитаться. А батя предупреждал: что бы ни случилось – не возвращаться. Не выдержал – потянуло. Столько лет прошло. Откуда этот черт выскочил? А ведь правда черт! Может, мерещится, может, переработал? Заболел? Температура? Жжет-то как? Надо что-то сделать, надо что-то сказать. Может, денег?»
– Серый? Как же так? Я не знал. Не знал я… – наконец выдавил из себя Максим.
– Врешь, падла, знал ты все. Только деру дал и бежал, не оборачиваясь. Все за тобой подтерли, все убрали, на дружбана твоего все повесили. Только ты, сука, знаешь, что он не виноват. Ты, падла, знал и сбежал, а его кинул. Падла ты последняя. Падла.
Мужик вздохнул и присел на оградку. С неба то одна, то другая падали одинокие снежинки. Молчали.
– Я вообще не за тобой приходил.
Максим вздрогнул и посмотрел на мужика.
– Я место себе искал. Поуютнее, попросторнее и чтоб с деревцем каким. Но лучше с березой, как у бати твоего. Нравится мне такое.
Мужик мечтательно посмотрел на березу, сразу за памятником. Толстый ствол, сильный, кора черно-белая, гладкая.
– Я б такую себе хотел.
– Хочешь-то чего? – спросил Максим. – Денег?
– То, что хочу, деньгами не купишь. Место хочу. Бати твоего место. Отдашь? – мужик подмигнул Максиму и слез с оградки. – И чтоб памятник, гранитный с золотой надписью, как у бати твоего. Тогда отстану.
Мужик выпрямился и шагнул к Максиму.
– Отстану тогда, слышишь.
Сделал еще шаг.
– Слышишь, отстану.
Шаг еще один.
– Отстану-у-у…
Мужик расстегнул верхнюю пуговицу пальто, дернул шарф с тощей шеи в синих прожилках, ветер загудел, снежинки одна за одной, а потом больше, и вот уже вьющимся облаком понеслись на Максима прямо из-под воротника, поднимаясь вверх и вниз, и в стороны, и зигзагом, с визгом разрезая воздух, колюче, остро и больно впились в лицо. В уши ударила сирена, что-то затряслось и закричало прямо в ухо: «Вставай! Вставай! Вставай!» Максим пытался заслонить лицо руками, спрятаться от снежинок, но те уже превратились в сплошную стену белой метели, слепили ему глаза, залетали в рот и прямо в голове, казалось, орали: «Вставай! Вставай!»
Максим зажмурился изо всех сил.
– Антоха, все проспишь, штаны надел и бегом за мандаринами. Теть Зина ждет тебя, уже все приготовила, звонила только что.
Ничего не понимающий Антоха приподнялся на локтях, тряхнул головой и посмотрел на выходящего из комнаты отца. Голова кружилась, в ушах стоял гул. Донесся звон посуды откуда-то из-за стены.
– Ну куда ты тащишь, тяжело ведь, смотри, Верку нашу времени раньше родишь.
«Верка? Не родилась еще?» – пронеслось в спутанных мыслях. Все еще слабо соображая, Антоха, подрагивая и осторожно прислушиваясь к звукам и запахам, доносящимся из кухни, быстро оделся и вышел из комнаты. В прихожей нащупал куртку, натянул ботинки и вышел на лестничную площадку. В нос ударил свежий табачный дым, кто-то только что покурил. Теперь вниз по лестнице и в магазин к Зине за мандаринами. Резко толкнув дверь подъезда, Антоха даже не заметил, как случайно кого-то сшиб.
– Кхе-кхе… – раздалось ему вслед.
Он обернулся и только тут увидел скорчившегося на одном колене мужика в сером пальто, тот, видимо, пытался подняться. Красный мохеровый шарф в зеленую клетку выбился из-под лацканов. Рядом валялся пакет, а на свежий утренний снег, еще никем не затоптанный, что-то вытекло.
– Кхе-кхе-кхе… – еще сильней раскашлялся мужик.
Антон подошел и попробовал помочь ему подняться. Тот руку отдернул и сам разогнулся, будто ему лет двадцать от силы. Выпрямился во весь рост, шарф поправил и посмотрел на Антона внимательно.
– Повезло тебе, пацан, сегодня, кхе… – что-то скрипнуло у мужика в горле и так резануло, будто ногтем по стеклу. – Ох как повезло. Только бутылочку жалко.
Мужик наклонился и подобрал пакет.
– Серому тоже передай, что второй раз родился.
В пакете звякнуло разбитое стекло.
– А место моим будет. Бате твоему ни к чему теперь.
С неба медленно кружились и падали снежинки.
Дверь подъезда распахнулась с силой, и на Антоху выкатился розовощекий Серега, одноклассник, друг и почти брат, выдыхая свежую затяжку сизого дыма в морозный декабрьский воздух последних дней 1992 года.
Ольга Геос
Танец со временем
В какой момент она провалилась в эту кроличью нору? Где была точка невозврата, когда простое и линейное время сложилось как тонкий газетный листок, чтобы превратиться в бессмысленно-абстрактное оригами? Как будто грани событий из прошлого соединили, а разделяющие их дни и месяцы замялись внутрь листа, перескочив сразу несколько сезонов. Может быть, все началось, когда она увидела его впервые?..
– Литературная премия «Книга года 2021» и гонорар в один миллион рублей присуждаются роману в рассказах «Танец со временем» Александра Берга. Я от имени жюри конкурса искренне поздравляю автора с этой заслуженной победой. Мы давно ждали такого свежего, мощного и современного произведения, пронизанного молодой энергией и незамутненной силой восприятия…
Майя отчетливо помнила этот момент. Его прямую спину в темно-синем пиджаке и белую сорочку с расстегнутыми верхними пуговками. Председателя жюри, трясущего сухую загорелую ладонь лауреата так, будто он хотел оторвать ее себе на память. Низкий тягучий голос, которым Александр произносил благодарственную речь, и отблески софитов на его седеющих висках. Она кожей чувствовала свое тогдашнее восхищение, крошечность на фоне личности мэтра и ползущие мятным холодком по позвоночнику мурашки. Именно тогда она поняла, что готова на что угодно, лишь бы учиться у Александра Берга, чтобы однажды написать такую же выбивающую дух книгу. Она знала, что раз в два-три года он берет одного ученика, хотя не слышала, чтобы их книги потом издавались.
Еще недавно Майя не думала о писательстве: ей вполне хватало проблем и на основной работе. Но, прочитав за одну декабрьскую ночь, пока валялась дома с растянутой лодыжкой, «Танец со временем», она плакала, смеялась, вскакивала, закрывала книгу, чтобы лечь спать, и снова впивалась в строчки покрасневшими глазами. Это было про нее. Это было для нее. Это было так, как будто ей залезли в самое сердце в стоптанных грязных кроссовках, наследили там, раскидав окурки и смятые обертки от леденцов, а потом отмыли все до глянцевого блеска старинного серванта. И вывернутое наизнанку сверкающее сердце забилось на совершенно иной частоте, в пепел сжигая все, что было с ним до этого.
Майя прижалась пылающим лбом к заледеневшему окну. Мороз, великолепно-расточительный и равнодушный, расписал его тайными письменами изморози. С недавних пор ей везде мерещились знаки и символы.
Батареи грели так, будто задались целью превратить крохотную квартиру-студию в филиал Сахары. Воздух от этого становился дряблым, рыхлым и потным, высушивая слизистые и накапливая под ногтями статическое электричество. Холодное зимнее небо, истоптанное снегом, падающими звездами наваливалось на улицы сумасшедшего города. Недавно Костя, друг еще со школы, за столиком шумного и пахнущего пережаренной картошкой фастфуда сказал ей:
– Завязывай ты с охотой за этим писателем. Отпусти уже. У тебя глаза стали пыльные. Если резкий порыв ветра сдует эту пыль, останутся только темные страшные впадины.
Но Майя не могла отпустить. Как и не могла объяснить даже лучшему другу, в чем суть ее одержимости. Он бы не поверил. Никто бы не поверил. Она сама далеко не всегда могла, но запретила себе сомневаться. Не позволяла сомнениям подточить и без того истончившуюся грань реальности и ее собственной личности. Разрывы во времени существуют. Провалы, кротовины, черные дыры, порталы. В них залетают редкие колючие снежинки, пожухлые осенние листья, цепочки невольно оброненных слов, еще не написанные книги.
Где же, где же тот момент, когда ее время свернулось немыслимой петлей Мебиуса? От горячего дыхания морозные письмена на стекле начали расплываться, а она продолжала перебирать в уме четки сцен и событий.
По улице прогрохотал, стуча костями рессор, трамвай. Темные силуэты людей и машин стали похожи на небрежные татуировки на белом снегу. Подмороженные воробьи на карнизе болтали о чепухе. Ровно как и они в уютном тепле заваленного книгами и несвежими кофейными чашками кабинета Александра Берга. Стекающее грязным потоком с крыш рыжее зимнее солнце журчало в водосточных трубах. Путалось в волосах, пахло медом и пыталось расцветить бледные щеки. Ночь с мягким шорохом опускалась на улицу и делала фигуры прохожих похожими на изломанную мебель.
– Смотри, когда нет прямых указаний на пол главного героя в историях от первого лица, читатель чаще всего ориентируется на пол автора. Поэтому кажется, что твой повествователь – женщина, пока в третьем абзаце не спотыкаешься о «я бы мог». Лучше сразу дать понять читателю, с кем он имеет дело.
– Поняла, поправлю.
Она впервые была в гостях у Александра. До этого ее тексты они обсуждали либо онлайн, либо в ближайшей к метро кофейне. Уговорить его стать ее литературным наставником и помочь в написании первого романа в новеллах даже за гонорар было непросто. Но Майя умела быть упрямее банковского коллектора, когда ей страстно чего-то хотелось. Друзья в шутку называли ее в такие моменты «бронепоездом». Она хотела написать свой «Танец со временем» и верила, что помочь ей в этом мог только Александр Берг. Язвительный, неряшливый, с намечающимся брюшком, но все еще харизматичный, обласканный критиками, дважды разведенный, раздражающе гениальный писатель.
– Ну а вообще, как вам мои тексты?
Она внутренне всегда ежилась под его взглядом, который не то чтобы ее раздевал, а будто свежевал, а потом рентгеном просвечивал каждую косточку.
– Вообще хорошо. Даже удивительно, если ты и правда ничего не писала до этого. Просто вторая Франсуаза Саган.
– Почему это?
– Она провалила экзамены в Сорбонну, но из желания доказать родителям, что не совсем бездарна, написала свой первый роман в восемнадцать лет. Отвезла его в издательство и, не дождавшись ответа редактора, уехала домой. На следующее утро талантливая дебютантка проснулась знаменитой, хотя сложно было поверить, что столь юная и неопытная особа способна написать «Здравствуй, грусть».
– Мне не восемнадцать, а двадцать пять.
– Ты считаешь, что это намного больше?
– Не знаю. Зато мне кажется, я нашла идеальное начало для первого рассказа в книге: «Зима на мягких лапах входила в город».
Она писала как одержимая: в обеденный перерыв в офисной столовой, в метро, по ночам дома до красных кроличьих глаз. Строка за строкой, рассказ за рассказом. Не замечая, как с еле заметным шелестом написанные ею из самого сердца слова утекают как крупинки в песочных часах.
Пытаясь потом вспомнить, что же происходило в ее мире весь тот год, Майя видела только череду утекающих из-под пальцев строчек… Но она все-таки нашла! Перебирая в памяти мгновения, как осколки из разбитого калейдоскопа, она нашла то единственное стеклышко. Момент, в котором время описало мертвую петлю на ее же собственной шее.
Терпкая духота дня заползла под прохладное покрывало летней ночи. Майя только закончила первую редакцию книги, настолько вымотанная годом сумасшедшей работы, что была не в силах испытать восторг от ее завершения. Она не хотела никуда идти – с утра неважно себя чувствовала. Тянул низ живота, хотелось все выходные лежать, есть ванильный пломбир прямо из коробки и залипать в сериалы. Но Александр, с которым после многочасовых вычиток рукописи они стали почти друзьями, неожиданно начал ее уговаривать с настойчивостью дятла:
– Ты должна это попробовать! Экстатик-дэнс – это ни с чем не сравнимый опыт. Полная свобода, экстаз и раскрепощение. К тому же именно этот диджей. Он бывает в городе всего пару раз в год, но он настоящий шаман от музыки. В этот раз будет нечто особенное – он выступает на крыше Фабрики прямо под открытым небом. Тебе надо отвлечься от текстов.
– Но я даже танцевать не умею…
– А я к тому же еще и терпеть не могу! Это другое. Можешь хоть на пол лечь и созерцать звезды. Запрещено разговаривать и снимать видео. Прыгать, плакать, выть, лежать, сидеть, двигаться как угодно, любыми невербальными способами выражать себя – можно.
Майя вообще не хотела выражать себя невербально и устраивать танцы дикой козы на крыше. Наоборот, она напросилась в ученицы к Александру, чтобы научиться воплощать себя как можно более вербально. Но он был как никогда настойчив, и отказаться было совсем неудобно.
Они выпили по странному коктейлю, отдающему полынью, и поднялись на крышу лофта. Над ними – чернильная клякса неба, под ними – огни города. Изломанные силуэты людей в полутьме отбивали ритм по нагретым доскам крыши. Музыка то замедлялась до редких капель бита, то стремительно пускалась вперед дробью шаманских барабанов. Александр растворился где-то в тенях, а Майя постепенно поддалась царящему вокруг шабашу. Она не помнила, как начала двигаться, не думала о том, как это выглядит со стороны. Небо холодил привкус полыни, тело плыло в волнах звуков отдельно от ее сознания.
Что-то она помнила… громадную рыжую луну, стремительно вынырнувшую из-за телевышки, тонкие, похожие на паучьи лапки, пальцы диджея, завораживающие и отталкивающие одновременно. Музыку, которая сначала подняла ее высоко вверх, накручивая ритм, а потом бросила вниз так, что она не осознала, что уже лежит на полу. Бледное отрешенное лицо Александра над ней. Он спрашивал, как она себя чувствует? Хотел помочь? Майя не могла сказать. Только помнила его невероятно светлые выцветшие глаза, сухое прикосновение губ, которое она не могла бы назвать поцелуем. Слишком отстраненным и болезненным оно было. Как будто он не поцеловать ее хотел, а вытянуть через рот душу.
Наутро Майя проснулась на собственном диване с гудящей головой и болью в икрах, не привыкших к таким нагрузкам. Списала все странности на коктейль и непривычную музыку. А поцелуй-укус? Был ли он вообще? В глаза как будто насыпали песка. Нетвердой походкой добрела до кухни, залпом выпила бутылку «Боржоми» из холодильника и… больше ни разу не открывала текст своей книги. Как будто не было этого помешанного на буквах года, не было слов, которые оживали на кончиках ее пальцев, не было бесконечных споров с Александром о каждом из мимолетных героев, не было, не было, не было… Пустота.
